Глава 24.

Увидев в конце коридора Корсакова, я сделала то, чего не делала никогда в жизни. Попыталась сбежать. Резко свернув за угол, я быстрым шагом зашагала в противоположном от мужчины направлении. Я не знала, о чем с ним разговаривать, да и разговаривать ли вообще.

В другом направлении мне на встречу шел Соколов, и тут я окончательно убедилась в том, что это вновь, не мой день.

— Виктория?

Да, что ж такое!

— Виктория Юрьевна, — старательно в который уже раз, поправила я, — здравствуйте, Игорь Дмитриевич.

Захотелось пройти мимо, но врожденная вежливость, настояла на том, чтобы я остановилась его поприветствовать.

— Как лечение Щукина продвигается?

Не твое дело, хотелось выпалить ему в лоб, и я была бы права. С некоторых пор в консилиум врачей по состоянию Егора входит Корсаков, а не Соколов.

— Продвигается.

— Это хорошо, хорошо.

— Извините, я спешу.

И пока он не придумал, что еще у меня спросить, несусь прочь на всех порах. Настигает лишь одно желание, поскорее, куда — то спрятаться и не выходить из укрытия до той поры, пока не буду уверенна в адекватности людей вокруг. Даже, впервые за долгое время захотелось заплакать, так стало жаль себя. У меня в жизни было не так много близких людей, и кажется, я теряла последних.

В кармане зазвенел мобильный, на дисплее высветилась фотография Алекса, с подписью — ЛЮБИМЫЙ! С улыбкой вспомнила, как мужчина под предлогом позвонить, выклянчил у меня телефон и переименовал мое — КОРСАКОВ АЛЕКС, на ЛЮБИМЫЙ.

Алекс был таким всегда, шутливым, своевольным, собственником. Даже когда после нашего расставания у меня завязывались другие отношения, он считал что может мне позвонить в три ночи и спросить, какой фильм лучше посмотреть.

— Да.

Машинально отвечаю я, все еще улыбаясь своим воспоминаниям.

— Мелкая, а ты, правда, со мной разговариваешь, или злобу затаила?

Утыкаюсь взглядом в стену. Точно такую же по цвету, как и ту, к которой он прижал меня. А когда он настоящий? Представила себе картину, как он мог бы меня ударить. И на удивление, она показалась мне не такой и сюрреалистичной.

— Вика?

Инстинкты говорили мне о том, чтобы я поберегла себя. А им я привыкла доверять как никому другому.

— Я не знаю, Алекс.

— Переборщил, маленькая. Прости.

И лучше бы он этого не говорил, потому что на моем детекторе фальши загорелась красная лампочка тревоги.

— Все нормально, Александр Сергеевич. На связи.

И я выключила телефон. Душу больно сжало, это мой лучший друг, нельзя с ним так. Телефон зазвонил вновь, но теперь я нажала на отбой. Желание говорить пропало полностью.

— Вика.

Ну как там говорят, если гора не идет к Магомеду….

Обернувшись, я увидела, что Саша меня все же догнал. И теперь мы смотрели друг на друга, каждый выжидая ответного шага. Он обворожительно мне улыбается, и эта улыбка освещает светло голубые глаза.

— Еще раз извиниться?

И это было промахом. Он не должен был извиняться, просить прощения, разбираться в этом. Он должен был стать вновь моим Сашей тем, которого я знала и любила столько лет. Да, вот только, я никогда не любила себя обманывать. Если человек способен на агрессию, он способен на нее всегда.

— Нет.

— Вика, и все же, я был не прав.

Слова я слышала, да вот только их смысл до меня мало доходил. Я, молча, смотрела на него и не осознавала, а что сейчас вообще стоило сделать?

Перед глазами стояли картинки нашей дружбы. Вот совместные праздники, его веселые подколы, его защита и неиссякаемое желание выслушать. И всего одна вспышка, хорошенько встряхнула мое восприятие о нем.

— Алекс, дело не в твоей правоте или нет. Дело в том, что я от тебя такого не ожидала.

— Я знаю, — он протягивает ко мне руку.

И теперь я понимаю, что испытывают жены, моральных уродов, избивающих их. Мой организм вмиг подобрался, и бессознательно я сделала шаг назад.

— Ты меня боишься? — Алекс был удивлен не меньше меня.

Признавать свои страхи, всегда было для меня сложным делом. А тем более, говорить о них другим.

— Не тебя Алекс. Того что я почувствовала, после нашей последней встречи. Саш, я знаю, что люди агрессивны, но не ты же!

Он хватается за голову и издает протяжный горловой стон.

— Маленькая, ну прости меня.

А я все же начинаю плакать. И даже не так, мое тело сотрясают крупная дрожь и рыдания. Я не осознаю, как оказываюсь в его руках, как он что — то нашептывая, гладит меня по голове. Слишком многие эмоции я пережила за последние месяцы, и когда то это должно было случиться. Глядя в абсолютно чужие голубые глаза, я отчетливо понимала, что многого добилась в жизни по одной простой причине, я никогда не врала, в первую очередь себе самой. Как бы ни было мне хорошо с Корсаковым, но пропади он из моей жизни, я выживу.

— Спасибо.

Благодарю Алекса за то, что позволил мне минуту слабости и, шмыгнув носом, отворачиваюсь. Я не потеряла друга, но я упустила в жизни что — то гораздо большее.

— Вик, тебя до комнаты проводить?

Он разговаривал со мной, как с душевно больной. Может, в этом и была доля правды, но не настолько же.

— Нет, не стоит.

— Вик?

— Алекс, нет. Оставь меня сегодня в покое. Чего ты хочешь? Чтобы я сказала, что ты мне не нужен? Нужен, — я беру его лицо в руки, — и если я любила тебя меньше, я бы была с тобой как женщина. Но ты достоин любви, Саш! А я не уверена, способна ли вообще на это!

Мужчина отнимает мои руки от своего лица, бережно целуя поочередно каждую мою ладонь.

— Волкова, у меня никого кроме тебя и Вознесенского нет. Так что терпеть тебе меня, долгие годы.

Я провожаю взглядом его спину. Алекс сирота. Его родители богатые бизнесмены разбились на автомобиле, когда парню было восемнадцать. Тогда он поступил в медицинский, Николай Константинович был другом его семьи и взял под крыло бунтующего мальчика. В чем — то Корсаков похож на меня, он, как и я боится любви, потому что любовь для него — потеря. Хотелось догнать его и вылечить эту боль. Но я не могла, я должна была придерживаться тех слов, что ему сказала.

Я все еще рыдаю, и это странно. Обычно я скудна на эмоции и тем более не склонна к истерикам. А тут, я не могу взять себя в руки и двигаться дальше. Я словно на берегу, и мне жизненно необходимо перебраться на другой берег, но ни лодки не плота нет, а плавать я не умею.

Вижу, как черная капелька слезы окрашенной тушью падает на белоснежный рукав халата. Потом еще одна. И еще.

Решение приходит мгновенно, и, развернувшись на носочках, я бегу к единственному человеку, которого хочу сейчас видеть.

Еще шаг и еще!

И вот я со сбившимся дыханием и полными слез глазами, раскрываю дверь палаты номер три, палаты Егора Щукина.

Как же все же приятно осознавать, что гордость выживает даже тогда, когда гибнут все принципы и нервные окончания. Слезы высыхают мгновенно, а задержав дыхание, я могу и вовсе выглядеть спокойной.

Я сильная и уверенная в себе женщина снаружи, а внутри я подыхаю, видя поцелуй моего поломанного хоккеиста и его Марины.

Егор.

Зачем я поцеловал Марину? Эти чужие губы, не те руки, другие стоны. Я сделал это от одиночества, так хотелось ощутить себя хоть кому — то нужным. Да, просто напросто разрядки. Все это я прокручивал в своей голове до тех пор, пока не услышал щелчок двери.

Оттолкнул от себя Марину, вовсе не бережно, если я мог бы, я выбросил ее не только из палаты, но и из своей жизни, причем навсегда.

В дверях стояла Вика. Должно быть, девушка плакала, тушь размазана под красными от слез глазами, лицо бледное, губы поджаты. Но проходит всего миг ее осознания происходящего, и девочка гордо выпрямляет спину и холодным взглядом смотрит на меня, и все еще близко ко мне находящуюся Марину.

Кляну себя за то, зачем я это сделал! Но уже поздно, меня никто не заставлял, я сам поцеловал девушку, и я сам хотел сделать Вике больно. Макеев рассказал об их тесном общении с Корсаковым в коридоре свидетелем, которого он стал. Я не знаю, чем руководствовался тренер, возможно, пытался вразумить меня. Потому что на протяжении всей нашей встречи, я лишь раз спросил про хоккей, а все остальное время рассказывал ему про Вику и наши тренировки. Но я и представить себе не мог, что она вообще способна плакать.

Первой приходит в себя Марина, и теснее прижимаясь ко мне бедром, нагло скользит алыми ногтями мне под футболку. Это прикосновение отзывается отвращением во всем теле. Но я как окаменел.

— Вы что — то хотели?

Захотелось вырвать Касаткиной язык, но я все еще сидел как истукан и пялился на необыкновенно красивую чувственную девушку, всю в высохших слезах.

— Нет.

Вика разворачивается и выходит из палаты. Как в замедленной съемке я вновь слышу щелчок дверного звонка, а Марина вновь тянет ко мне губы. Какая гадость эта жизнь!

— Отойди!

Отталкиваю ее что есть силы и, схватив костыли, пытаюсь встать. Боль, пронзающая ногу, вновь говорит мне — привет, и эта вяжущая боль настолько мной узнаваема, что я почти ей рад.

— Егор, дай помогу.

В чем? В чем эта распущенная и эгоистичная девчонка может мне помочь?

— Марин, — я беру ее за руку, в конце концов, жестокостью ничего не добиться, — Марин, у нас все кончено, пойми ты это. Я больше не хочу быть с тобой.

— Но….

Она пытается мне что — то возразить, но я вновь отталкиваю ее.

— Нет, Марин.

Не могу ее больше видеть и кое — как выбираюсь из палаты, шансов догнать Вику, у меня нет, но я знаю, где ординаторская и, в конце концов, ее комната.

Викторию Волкову я нахожу в холле сидящей в кресле в углу за большой пальмой.

Пытаюсь сесть, но получается лишь завалиться в бок и поронять костыли. Но это уже прогресс, я могу сам себя обслужить.

— Почему ты плакала?

От ее близости начинает подташнивать. Странное чувство, это как рефлекс, проросший в меня за столько месяцев, Волкова = боль!

Девушка утирает тыльной стороной ладоней лицо и, шмыгнув носом, отворачивается к окну.

— Проблемы есть не только у тебя.

— Я знаю, но почему ты плачешь?

Она смотрит на меня как на полного идиота. И от боли в ее взгляде, мне хочется выть.

— Потому что я запуталась.

Сам тот факт, что она говорит со мной, уже удивителен. Говорит на откровенные темы, вообще на грани с реальностью.

— В чем?

Не имею смелости до нее дотронуться. Только что этими руками я удерживал Марину, и это вызывало во мне отвращение.

— Вик, ты выслушивала меня столько раз, что было бы справедливым хотя бы раз помочь тебе. Пожалуйста, для меня это важно.

Фыркает и вновь отворачивается.

— У тебя есть друзья?

Неожиданное начало разговора.

— Да, моя команда, — не задумываясь, отвечаю я.

— А у меня всего один. И в последнее время, у нас с ним много проблем.

В конец не понимаю о чем она. Какие на хрен друзья, если она сидит вся в слезах, как будто кого — то схоронила.

Протягиваю руку, но она так и виснет плетью между нашими телами. Что — то подсказывает мне, что девушка натянута как струна, и если я приложу усилие, она порвется.

— Ты поругалась с другом по телефону?

Взгляд зеленых глаз фокусируется на мне.

— Нет.

— Она приезжала к тебе?

— Не она, Егор, — вновь отводит взгляд, словно взвешивая все за и против того, стоит ли рассказывать, — мой единственный друг — мужчина.

— Корсаков?

Кивает.

— Вик, но разве он и ты не…?

Не могу произнести это вслух, слишком болезненный для меня это факт.

— Все сложно, Егор.

Гребаная фраза из гребаного фильма, но почему то я верю, что именно это описывает ее состояние.

— Расскажешь?

Я слышу, как ее слезинка разбивается о кожаную обивку кресла. Потом еще и еще одна, будто в помещении пошел дождь.

— Да.

И мы надолго замолчали. Я давал девушки возможность собраться с силами, а сам считал про себя от нуля до ста и наоборот. Хотелось быстрее избавиться от этой преграды между нами, но я знал, что это процесс долгих месяцев, если не лет. Но если ли столько времени отведенного свыше для нас?

— Мы встречались с ним, было дело.

Вновь замолкает и по движению ее плеч, я понимаю, что девушка перестает дышать на время, возможно так сдерживая рыдания.

— Но мы дружим почти десять лет. Ты себе даже не представляешь, как сильно он мне помогал, все это время. У меня нет отца, — новый всхлип, — но у меня есть Корсаков и Вознесенский. И с ними я счастлива. Очень. А сейчас я вижу в глазах Алекса, что — то большее и морально к этому не готова.

Уж лучше бы я не начинал этот разговор, потому что я действительно не знал, что ей посоветовать. Хотелось убеждать ее в том, что он ей не нужен, чтобы она огляделась вокруг и наконец, заметила меня. Но я не хотел ломать ничего в ней, она была идеальна. И даже то как трепетно она относилось к другим людям, не вызывало ничего, кроме уважения.

— У меня не было таких ситуаций в жизни, — признался я, да и как вообще с подобной ей красавицей можно дружить, и не хотеть чего — то большего. Нужно отдать должное, этому ее врачу, он долго ждал, их сближения.

— А что делать то?

Поверить не могу, что она спрашивает у меня совета.

— Вик, ты очень умная, ты ведь знаешь, что он питает к тебе не совсем дружеские чувства.

— Знаю.

Закрывает голову руками.

— Это сложно понять, Егор. Правда, сложно. Но поверь, из — за тебя, я теряю очень многое.

— Из — за меня?

Рядом с этой девушкой, действительно нет ничего понятного. Она атакует, не задумываясь, словно по-другому не умеет.

— Мы в скором времени уезжаем домой, Егор. Там все и наладится.

Эта новость для меня ожидаема, но все же, я вдруг понимаю, насколько не хочу этого. Я боюсь того, что не смогу встать на лед, а если и смогу, то возможно не вернусь в прежнюю форму. А еще я так боюсь, что попади она в среду, в которой будет знать не только меня и Корсакова, мне придется разделить ее внимание не только с ним, но и с огромным кругом лиц.

А потом она и вовсе уйдет из моей жизни.

— А там со мной будешь заниматься тоже ты?

— И не только.

Эта фраза бьет сильнее, чем что либо.

— Понятно.

Зря я спрашивал об этом, ведь она только только начала со мной открываться.

— Я не хочу тебя терять.

Слова вырываются прежде, чем я успеваю их осмыслить. Нельзя отпугивать ее еще и этим.

— Придется.