09

Мы очень скоро будем вместе

Еще немного подожди

Исчезло жжение в груди…

И сердце замерло на месте

Она любила его. Иезис, как же она любила его! Его одного всю свою жизнь только его одного. Она уже успела забыть, что это такое — любить. И вот теперь это чувство возвращалось к ней, мучительно, с непереносимой болью, разрывающей сердце и испепеляющей душу, с безжалостным осознанием того, что она сама убила чувство в Зимине, что она бездарно проиграла свой последний бой.

Бой за любовь.

Всю ночь Аглая не сомкнула глаз, мечась по пустой холодной квартире, словно дикая свободолюбивая пантера, посаженная в клетку. Она попыталась с ним связаться, но ответила его жена — ее голос звенел от ярости, — а потом Аглая уже сама обрывала связь.

Поздно.

Она опоздала сказать ему о своей любви.

Ледяная стена рухнула, открыв пустоту, способную целиком поглотить Аглаю Охотскую и не подавиться.

Она ведь сама сложила ее, старательно, кирпичик за кирпичиком, вместо того, чтобы быть с Романом каждую драгоценную минуту из немногочисленных отпущенных ей. Теперь эти минуты складывались в долгие часы тоски и одиночества. Груз, под тяжестью которого она сломилась.

Груз-200.

Аглая швырнула многострадальную трубку в стену, развернувшись всем телом, как учили на тренировке. Голова закружилась. В глазах потемнело. Не удержавшись, Охотская упала на диван и снова закричала. Больше всего она боялась сейчас, что снова отключится, потеряет сознание и уже никогда не придет в себя. Длинный крик перешел в рыдание, которого она уже не замечала. И не замечала, что все повторяет и повторяет одну-единственную фразу:

— Я не хочу умирать.

Она не хотела умирать, не сказав Роману о своей любви. Пусть он оттолкнет ее, пусть не захочет знать, как не хотела она. Только пусть знает, что она его любит.

Уже под утро Охотская даже не задремала, а провалилась в тяжелое забытье. Уставшее сознание и измотанный бессонницей мозг все же не выдержали и автоматически переключились в режим сохранения энергии.

Она пришла в себя через несколько часов оттого, что было холодно. Тело сотрясалось от сильной дрожи, и не спасало ни теплое одеяло, ни Гейша рядом. Не отдавая себе в этом отчета, Аглая свернулась в позу зародыша, защищаясь от внешнего мира, но сон уже сдал свои позиции, возвращаясь к разуму. Она заставила себя подняться и принять контрастный душ, как плетью, подгоняя непослушное тело. От мысли о кофе к горлу подступила тошнота, которую удалось заглушить только сигаретой. Аглая оделась и вышла.

На душе был хаос и беспредел. И еще — боль. И — страх. Но она страшилась не того, что Ромка оттолкнет ее и не захочет принять, а того, что она просто не успеет сказать ему три слова. Всего три простых слова.

Я тебя люблю.

Иезис, если есть в тебе хоть капля милосердия и справедливости…

Нет, не к Иезис теперь нужно было взывать.

Смерть, если есть для тебя хоть что-то святое… Я прошу об одном — дай мне время, последние минуты, чтобы сказать ему то, что жило во мне много лет. Дай мне отдать ему хотя бы часть себя — ту, что и так принадлежит ему. А потом… Потом я — твоя. Приходи и бери меня, но только не сейчас. Не сейчас… Заклинаю…

Она снова поймала частника и все подгоняла его, пока ехали в самое сердце мегаполиса, но потом вдруг снова навалился страх, что сейчас все рухнет, не останется от ее никчемной жизни даже маленького кусочка. И вот тогда уже и незачем будет жить. Перед входом в офис она остановилась и закурила, пытаясь хоть как-то привести в порядок нервы. Глазами машинально шарила по стоянке, но знакомой машины не было нигде. Не было «Алефа», а значит, не было и… Нет! Нельзя поддаваться панике. Аглая сосредоточилась на сигарете — увидела перед собой маленькую цель, которой надо было достичь. Потом перенесла внимание на процесс регистрации на КПП внизу: Охотская… «Блистающий мир»… кто будет, но вообще к сэй Зимину… да… да…спасибо. Снова пошла по лестнице, считая каждую ступеньку.

Эльвира встретила ее своей фирменной улыбкой, похожей на рекламу зубной пасты.

— Доброе утро, сэй Охотская. Чем могу помочь?

Аглая с трудом разлепила сведенные судорогой и холодом губы и выдавила:

— Он… здесь?

— Роман Андреевич? Нет, его нет. Он сегодня утром уехал в Москву и вернется через несколько дней. Хотите оставить сообщение?.. Передать, что вы заходили?.. Сэй Охотская… С вами все в порядке?..

Alles.

Пустота.

Больно… Больно! БОЛЬНО!!!

Аглая стояла, замерев, оглушенная. Сердце сильно билось о ребра, но она не замечала его рваного ритма. Кровь отхлынула от головы.

— Какой поезд?

— «Папоротник».

В этот момент, стоя у открытой двери вагона, Зимин увидел ее лицо. И наваждение тут же спало. Ее там не было.

Она не успела.

Она не успеет.

— Сэй Охотская? С вами все в порядке?

Дрогнули желваки на скулах. Ужас в глазах сменился пустотой, а потом зрачки затянуло темными зеркалами отрешенности. Аглая глубоко вздохнула, жестко затягивая шнуровку нервов и подавляя панику. Если им суждено поговорить еще раз, то это произойдет, несмотря ни на что. Ей нужно просто немного подождать. А если нет… Она уже ничего не сможет изменить. Таково их Ка. Страх и темнота отступили, и мир снова обрел объем и рельеф.

— Да. Просто я… не ожидала. Если сэй Зимин позвонит, передайте ему, что я просила срочно меня найти. И я хочу написать ему записку.

Эльвира дала ей бумагу и ручку, и Аглая села в кресло для посетителей. Слова рождались легко, словно были в ней все это время, а теперь осталось их только произнести или написать.

«Позвони мне, как только сможешь. Я хочу увидеть тебя и сказать одну очень важную вещь. Ты был прав…»

Она сложила листок пополам, потом еще раз, и подписала его имя. Пальцы немного дрожали и плохо слушались, но она не позволила почерку быть неровным, как никогда не позволяла проявляться и другим своим слабостям. Минутная передышка дала ей время успокоиться и взять себя в руки, спрятать эмоции внутрь, и, поднявшись, Аглая была уже другим человеком. Спокойной и уверенной в себе леди, для которой задержка в делах — всего лишь досадный пустяк, но не более. И только в самой глубине души ее «Я» билось в истерике от страха.

На улице Аглая остановилась, не зная куда идти. Недавнего мороза уже не было, как будто зима решила расслабиться и немного отдохнуть от исполнения своих обязанностей. Аглая посмотрела на небо, ровный белый свет которого не давал теней, а потом пошла к дороге.

Она заехала на базу «Когтей», но охранник на КПП был незнакомым, ее тоже не знал и пропустить отказался. Она попыталась вызвать Сергеева, но его не было. Бросив на невозмутимую физиономию охранника последний испепеляющий взгляд, Охотская развернулась и удалилась.

Зато в «Кондоре» ее встретили со всей душой. Сунгуров был искренне огорчен ее внезапным бегством и выразил надежду, что в следующем году она передумает и вернется. Улыбнувшись уголками губ, Аглая ответила, что как следует обдумает его предложение и открывающиеся перспективы. Напоследок она заглянула к Вальтеру, но он куда-то бежал и разговора не получилось.

Ближе к полудню она перекусила в «Льве и Короне». Теплилась смутная надежда застать Яра Каховского, но он не появился. Аглая пила обжигающе-горячий кофе со своей неизменной «Rothmans» и наслаждалась каждым мгновением утекающего дня, каждой каплей горьковатого вкуса и каждым кристалликом воздуха. Она обрела свое прежнее спокойствие и душевное равновесие, но ее лицо из холодной маски стало обычным, человеческим.

Живым.

Чуть нервные тонкие черты. Глаза необыкновенного оттенка темно-зеленого. Морозный румянец на скулах. Просто — молодая женщина. Неброско-красивая и немного печальная. Может быть, зашла погреться, а может быть, кого-то ждет. Немного отрешенная, но ЖИВАЯ.

Аглая всегда была уверена, что почувствует приближение Смерти. Это бывало уже столько раз, но ОНА всегда проходила мимо, взмахнув белыми одеждами и показав свой оскал. Аглая смотрела ЕЙ вслед и думала, что однажды придет момент когда-нибудь встретиться лицом к лицу. Когда-нибудь потом.

Мужчина у стойки поймал ее взгляд и улыбнулся, слегка приподняв бокал и приветствуя ее. Аглая кивнула ему, губы слегка дрогнули, раздвигаясь в ответной улыбке. Они остались благодарны друг другу: он — за то, что она не отвернулась, а она — за то, что он не подошел.

Она вдруг вспомнила, как сидела здесь в тот день, когда доктор Туманов сказал ей о Форме Е. Ей тогда показалось, что мир рухнул, развалился в один момент, внезапно, ошеломляюще, без всякого предупреждения. И стена из голубого льда стала ее прибежищем. Тогда Аглая еще не знала, что она же станет темницей ее любви.

Стены больше не было, и Аглая вдруг увидела мир не искаженным, ярким и настоящим в своей наготе, словно впервые. Она смотрела теперь не через призму боли и одиночества или своей обреченности, а просто… смотрела.

И видела теперь, что мир — это всего лишь иллюзия. Субъективная игра разума. Он такой, каким мы хотим его видеть и позволяем себе принимать. И Смерть — тоже иллюзия, потому что на самом деле ЕЕ нет. Есть всего лишь переход в какое-то иное состояние, может быть, в другую Вселенную. За гранью реального. И человек умирает, только если очень-очень сильно в это поверит.

Давай же! Иди ко мне! Мы еще посмотрим, кто из нас двоих сильней.

Аглая вернулась домой, когда синие сумерки уже стелились по земле легким одеялом. Гейша залезла ей на руки и принялась звонко мурлыкать и тереться мордочкой. От того несчастного изможденного котенка, которым она была в сентябре, уже не осталось и следа. Теперь она стала изящной кошечкой с плотной лоснящейся шерстью и раскосыми стервозными глазами. Аглая прижалась к ней щекой, как всегда ощущая волны уверенности и спокойствия.

— Надеюсь, Сергеев хорошо о тебе позаботиться после…

Она запнулась и не договорила.

Неужели?

Пусть Смерть это иллюзия, но так тяжело в это поверить, даже если ОНА постоянно рядом.

От грустных мыслей Аглаю отвлек звонок. Она оглянулась на телефон, думая, что это уже Зимин, но потом сообразила, что это дверь. Поздним гостем оказался Саша, разумеется, с охапкой пушистых еловых веток, пахнущих лесом и смолой.

— Это ребята привезли из леса и просили передать тебе.

Аглая приняла подарок и тут же засуетилась с размещением.

— Спасибо. Они очень красивые.

Она поставила ветки в свою единственную вазу и поймала внимательный взгляд Сергеева.

— Что? Почему ты так смотришь?

На секунду советник смутился.

— Извини, просто приятно видеть, как ты улыбаешься. Ты… уже давно этого не делала.

Охотская усмехнулась, но в этой усмешке явственно проступила печаль.

— Да, последнее время моя жизнь не была особо счастливой.

Сергеев снова почувствовал себя неловко, сам не зная отчего, и поспешил сменит тему:

— Мне передали, что ты заходила сегодня.

— Меня не пустили.

Аглая поманила его на кухню и занялась приготовлением кофе, зажав зубами зажженную сигарету. Ее движения по-прежнему оставались четкими и отточенными, и Сергеев вспомнил, что точно так же она действовала и в бою, и во время рейдов, не позволяя себе отвлекаться на переживания и посторонние чувства. Точно так же она не позволяла себе расслабляться и потом. Лишь иногда. Очень редко. Но об этом никто не знал. Никто, кроме него.

— Аглая.

— Что? — она отвлеклась и вскинула голову.

— Что-то случилось? Зачем ты меня искала?

Она отвела глаза в сторону.

— Я хотела тебе напомнить…

Она смолкла, подыскивая нужные слова, и Сергеев не торопил ее, почувствовав момент.

— …про Гейшу. Чтобы ты позаботился о ней. Потом.

Почему-то именно это казалось Аглае самым важным. Сейчас это было даже важнее, чем Зимин. Может быть потому, что милая ласковая и доверчивая кошечка оставалась совсем одна.

Советник открыл было рот, чтобы сказать, что Аглая прекрасно делает это сама, но успел перехватить свои слова на полувздохе. «Потом» означало после ее Смерти. Впервые он подумал, что для нее три месяца пролетели, как один миг. Для него жизнь проносилась просто с бешенной скоростью, а для Аглаи… Он мог только догадываться, что чувствует обреченный человек. Он взял узкие ладони Аглаи и поцеловал каждую из них со всей нежностью, на которую только был способен, но без малейшего намека на сексуальность.

— Я сделаю это. Я обещаю.

На этот раз они не пили. Они просто сидели вместе и разговаривали при зажженных свечах. Сразу после праздников «Когти» отправлялись в очередную командировку. Восточная война, которая длилась уже шестой год, все никак не могла закончиться. Впрочем мир помнил и столетнюю войну. Двое ребят из группы собирались в Офицерский корпус, а женщин не хотели допускать до боевых действий.

Аглая слушала своего бывшего командира очень внимательно, а на вопрос о себе неожиданно ответила:

— Я вчера говорила с Романом.

Сергеев едва заметно дернулся. Если Зимин снова причинил ей боль, то спокойно ему уже не жить. Сергеев лично об этом позаботится.

— Знаешь, все это время мы были по разные стороны ледяной стены. Я боялась подпустить его к себе, потому что думала, что все, стала ему не нужна. Но все эти годы он думал, что он мне не нужен. Понимаешь? Это так глупо все получилось. Я ведь совсем не создана для любви. Я умею убивать, но не умею любить. Никого, кроме него. И я опоздала сказать ему о своей любви.

Сергеева до глубины души поразил это взрыв чувств. Он увидел, что ледяной маски на ней больше нет. Кажется, за все время, что они знают друг друга, он увидел Аглаю настоящую: ранимую и страдающую от своего бесконечного одиночества, но сильную и способную вытащить на плечах из Бездны весь мир. Возможно, ценой собственной жизни. Увидел и понял, почему этот непостижимый Зимин не смог ее забыть и способен был свернуть горы, чтобы только не видеть этих ледяных зеркал в ее глазах.

— Почему ты опоздала, Аглая? Почему ты не сделаешь это сейчас, если это так важно для тебя?

— Его нет. Он уехал сегодня утром, и его не будет несколько дней. Я боюсь не успеть, Саша. Я боюсь умереть раньше, чем он вернется, и я смогу его найти. Вот почему.

— Ты не…

И он заткнулся. Почему нет? Да. Она может умереть в любой момент.

— Я не боюсь Смерти, потому что уже давно к ней готова. Я только боюсь, что буду в этот момент одна, что ЕГО не будет рядом со мной. Смерти нет, но когда стоишь на краю Бездны, в это так сложно поверить. Но теперь я точно знаю, что такое жизнь. И знаешь, она всегда прекрасна, какая бы она ни была.

Аглая улыбалась, но Сергеев видел предательский блеск в ее глазах. Все они рано или поздно проходили через осознание своей смертности, когда подозрение, впервые появляющееся еще в детстве, перерастало в твердую уверенность. Это была тропа ужаса, способная сломать психику любой крепости, потому что вела свое начало от древнего и сильного инстинкта — инстинкта самосохранения. И только те, кто выдерживал ломку, оставались в его группе. Он так думал. Теперь он знал, что кое в чем ошибается. В это «кое что» входила разница между Смертью в бою, когда о НЕЙ не думаешь, а просто принимаешь ЕЕ существование, как факт, и медленной Смертью, когда можно прочувствовать ЕЕ присутствие до бесконечности. Он не знал, что ответить Аглае, потому что ее реальность была теперь совсем другой.

Ее Ка было другим.

Они говорили всю ночь. Точнее, говорила Аглая, а советник слушал, не перебивая, и порой думал, что совсем не знает женщину, сидящую рядом с ним.

Это была ее исповедь. Она вспоминала всю свою жизнь: радость и горе, падения и взлеты, достижения и ошибки. Теперь обиды казались ей такими мелочными и жалкими, и жаль было времени и сил, израсходованных на них. А все радостные мгновения превращались в бриллианты, из которых сплетались бусы ее судьбы. Она ни о чем не жалела. Больше уже ни о чем. И мир был ярок, чист и прекрасен…

Серые рассветные сумерки украли ее последние слова. Она закурила и подошла к окну, взяв на руки Гейшу. Она, наконец-то, успокоилась и просто следовала теперь своему Ка. Узкая шелковая ленточка горизонта окрасилась в ярко-розовый, встречая новый день.

Аглая смотрела, как восходит Солнце, не зная еще, что делает это в последний раз.