04

Глаза сухи и сердце уж не бьется

Душа молчит один лишь разум жив

Все шепчет мне: забудь не долюбив

Иначе жизнь на части разобьется

Оказавшись на улице, Охотская вытащила сигареты и снова закурила. Несмотря на то, что все это время она оставалась сдержанной и по своему обыкновению немного отрешенной, в ее душе бушевали эмоции, готовые вот-вот сорваться на истерику, и ей многого стоило удержать их внутри. Со временем это стало уже на уровне рефлексов, — она защищалась от внешнего мира замкнутостью, уходом внутрь себя. Но это совсем не значило, что у нее вообще не было чувств.

Были.

И так легко было причинить боль.

Опасаясь, что Зимин выйдет следом, Аглая поспешила уйти. До дома она шла пешком, с наслаждением вдыхая воздух, тронутый легким морозом. Город, покрытый тонким покрывалом снега, после осенней грязи и слякоти казался необыкновенно светлым и чистым. В подкрадывающихся сумерках снег отливал темно-голубым. Аглая остановилась на несколько минут в парке, чтобы посмотреть на пушистые ели в белых шубках. С верхней ветки спорхнула птица, обрушив вниз каскад невесомых бесшумных снежинок. Аглая поймала несколько на перчатку и почему-то вспомнила, как видела сегодня витрину, украшенную к Новому году.

До которого она не доживет.

Улыбка, зародившаяся было в уголках глаз, погасла. Снежинки продолжили свой путь к земле, забытые, а Охотская пошла дальше. Только зашла в супермаркет, чтобы купить новую пачку сигарет и бутылку виски.

За долгое время одиночества она успела уже привыкнуть к нему и даже начала получать от него удовольствие. Она ходила по дому в драных джинсах и вылинявшей старой футболке, иногда курила в постели, редко готовила, оставляла где попало свитера и не заботилась о том, чтобы уложить отросшие с короткой стрижки волосы хоть в какое-то подобие прически. Зимин нарушил ее одиночество, сломал вместе со стеной из голубого льда, заставив снова увидеть яркие краски внешнего мира и почувствовать вкус жизни. Аглая, пусть и недолго, упивалась этим состоянием, инстинктивно стремясь взять у последних дней как можно больше, вцепившись в жизнь мертвой хваткой, когда предсмертная судорога сводит пальцы и никак их уже не разжать. Пусть ненадолго, но она была счастлива, и теперь одиночество обрушилось на нее с новой силой, и боль от этого показалась Аглае вдвое сильней. Она уже успела отвыкнуть от мертвых темных окон, от холодной постели, от ночных кошмаров, от пустоты в Коридоре Зеркал и от черного поцелуя «Пустынного орла». К одиночеству привыкалось, но еще сильнее привыкалось к его отсутствию.

Охотская попыталась сообразить себе ужин, но кусок не лез в горло, и она с трудом заставила себя проглотить пару кусочков колбасы и немного зеленого горошка, чтобы дать телу хоть какую-то энергию этой имитацией мяса и овощей. Впрочем, желудку было не до ее душевных терзаний, и он принял скудный ужин с благодарностью.

Аглая включила телевизор и быстренько пробежалась по каналам, но ее внимание ни за что не зацепилось. Взяла книгу, но строчки расплывались перед глазами, а тишина давила на уши, отдаваясь где-то в ребрах слева. Гейша на ее зов шевельнула ухом, но так и не проснулась. Аглая снова сосредоточилась на книге, но через десять минут отложила ее в сторону.

Все ее немногочисленные старые школьные подруги жили теперь своей жизнью, далекой от реалий того мира, в котором обитала Охотская, а новых она после возвращения так и не завела. Впрочем, она всегда плохо сходилась с женщинами… большинство из них просто подавляла своей внутренней силой. Мужчины чаще всего стремились только в ее постель, привлеченные красотой тела и не замечающие души. Пожалуй, сейчас у нее был один-единственный друг — Сергеев. Когда снялись жесткие рамки «командир — подчиненный», она быстро сблизились, почувствовав друг в друге родственные души. И в их отношениях не было и тени эротизма или сексуального влечения. Хотя они в последнее время редко виделись — всего раз или два. И причина была — Зимин.

Аглая старалась не думать о нем, но мысли сами собой возвращались к их последнему разговору. В конце концов Охотская не выдержала. Виски оказался очень даже ничего.

Это было неправильно и плохо — пить, находясь в одиночестве. Аглая прекрасно осознавала это, наливая себе второй стакан. Но иногда это была единственная возможность расслабиться. Некоторые из их группы только так могли спокойно спать и не видеть кошмаров. И только сейчас ей стало немного полегче.

Когда зазвонил телефон, вся порция алкоголя в ее крови почти мгновенно нейтрализовалась дозой адреналина, а тело бросило в озноб. Аглая остановилась посреди комнаты, замерла, так и не закончив движение и глядя на аппарат, словно могла проникнуть в его электронное нутро и узнать, кто там, на другом конце линии.

Ромка?

Нет! Только не он! Не хочу!

Ее нервы сдали раньше. Она медленно сняла трубку и молча прижала к уху.

— Аглая?.. Аглая, это ты?… Ты здесь?

У нее вырвался непроизвольный вздох облегчения. Это был не Зимин — это был Сергеев.

— Я здесь. Здравствуй, Саша.

— Ну, наконец-то! Я думал, что снова не смогу тебя застать.

— Нет, — Аглая с трудом подбирала слова, — Я сегодня дома.

— Ты не одна? Прости…

— Я одна!

Пауза. Что-то в ее тоне заставило Сергеева насторожиться. Общаясь с Аглаей, «вечно непрошибаемой», со времени он научился различать десятки оттенков в интонации ее сдержанной речи. Сейчас он почувствовал обертоны агрессивности, как это бывало всегда, когда она не была уверена в происходящем. Сергеев обошелся без экивоков.

— Что случилось?

Аглая уже хотела по своему обыкновению ответить, что ничего и все в полном порядке, но запнулась на выдохе. Мужество все же изменило ей. Она вовсе не была стальной.

— Поругалась с Зиминым, — ее голос дрогнул.

— Знаешь… Хочешь, я сейчас приеду?

— Зачем? — Аглая усмехнулась, — Твоя жена и так, наверно, меня уже ненавидит.

— Ты ошибаешься. Она все понимает.

— Тогда тебе повезло.

— Готовь кофе.

Но он не стал пить кофе, когда приехал. Одного взгляда на Аглаю хватило, чтобы понять, что она балансирует на тонкой грани и готова вот-вот ее пересечь. Тонкой грани небытия? безумия? сумерек? инферно? Не важно. Рвется там, где тонко.

…Когда это случилось, было уже за полночь. Горел верхний свет, и о чем-то вещал телевизор. Кажется, Малдер и Скалли все еще искали истину. Гейша испуганно забилась на шкаф. От колбасы остался маленький хвостик, от зеленого горошка — один рассол, а от бутылки — примерно четверть. Аглая поднялась, чтобы принести с кухни пепельницу, но тело вдруг повело куда-то в сторону. Ослабленный организм реагировал на алкоголь значительно острее. Аглая хотела опереться на косяк, но рука скользнула мимо, а вместо нее с косяком встретились ее щека и висок. Перед глазами взорвался целый сноп разноцветных искорок, а потом голову пронзила острая боль. Аглая вскрикнула, непроизвольно переходя на мат, а потом неожиданно нервно хохотнула. Из комнаты вышел Сергеев.

— Ты в порядке?

Аглая стояла, все еще прислонившись к косяку, чувствуя, что тело отказывается ей служить. Язык тоже заплетался.

— Я… стукнулась.

Она выдала еще один смешок и вдруг совсем рассмеялась. Ей почему-то казалось забавным, что ее хваленая реакция на этот раз сильно запоздала. Сергеев тоже сначала улыбнулся, но потом ему подумалось, что кто-то из них должен сохранять контроль над ситуацией. И, похоже, это будет не Охотская. Он обнял ее за плечи, увел в комнату и посадил на диван. Она продолжала смеяться, не замечая, что из глаз выступили слезы.

Сергеев так и не понял, в какой момент ее безумный смех сменился плачем. Похоже, Аглая и сама не замечала, что плачет, уткнувшись ему в плечо и полностью отдавшись нахлынувшему горю. Сергеев гладил ее волосы, вдыхая их аромат, и говорил ей что-то нежное и ласковое, утешал, уговаривал… И знал, что, скорее всего, она не слышит его сейчас, наконец-то переживая и выплескивая все те чувства, что так долго были внутри. Словно бы открылся где-то ящик Пандоры, тайник ее души.

— Аглая, девочка моя… Ты уже столько пережила… ты у меня сильная… все выдержишь… сможешь… тебе придется… милая моя, родная, если бы я только мог тебе помочь… я не знаю… ты только скажи…

Она вдруг подняла залитое слезами лицо и посмотрела своему бывшему командиру в глаза… в самую глубину души, обнажая перед ним свою боль. Длинный взгляд… а потом тихие слова, от которых по его телу прошла судорога:

— Я не хочу умирать.

Лицо Аглаи исказилось от еле сдерживаемого крика, но она превозмогла себя, не закричала.

Я не хочу умирать.

ЭТО было сильнее всего, даже сильнее любви. Это то, что угнетало ее, подтачивало изнутри с того момента, как стал известен диагноз. Психика спрятала это от нее самой глубоко внутрь, но не смогла остановить разрушающее действие этого факта. Одна-единственная фраза, которая сейчас выражала весь смысл ее существования. И это исподволь подтачивало силы Аглаи. И вот оно вырвалось наружу, когда алкоголем сняло последние тормоза. И на какой-то момент Охотской становилось легче.

Она почувствовала это, когда ее отпустило. Словно с плеч сняли часть непосильной ноши. Аглая умылась в ванной и ушла на кухню, взяв сигарету. Сергеев не выдержал, пошел следом.

— Можно?

Она стояла, прислонившись к столу и скрестив руки. Снова женщина с непроницаемым лицом и безмятежным взглядом — воин со смертью в глазах. Повернула голову в его сторону и кивнула. Сергеев встал рядом и тоже закурил. Она нарушила молчание первой.

— Так вышло, Саша. Я хотела сразу, когда узнала… даже пистолет взяла. Если бы не Гейша, было бы уже все. 3.14здец. Наверно, надо было тогда…

— Не надо. Не спеши.

— Я не хочу так… глупо. Я всегда боялась умереть в своей постели. Я хотела в бою, как и должно воину.

— Да, у тебя было много боев. Один из них идет прямо сейчас. Если ты вот так сдашься, то проиграешь его. Ты проиграешь свой самый главный бой — с самой собой. Сражайся, Аглая. Сражайся дальше за свою жизнь.

Она покачала головой.

— Я не могу больше. Я устала.

— Это не ты. Охотская никогда не сдается, она не говорит в середине боя «я не могу», опустив автомат. Она сражается.

— Знаешь… мне уже наплевать.

— Тебе может быть наплевать на все, кроме своей жизни. Ты…

Она не дала договорить.

— Мне уже все равно. Я обречена, Саша. Мне остались считанные дни.

Советник оторвался от стола и стал напротив нее. В его голосе зазвучали стальные командирские нотки.

— Хорошо. Давай, иди возьми свой ствол и сделай это прямо сейчас. Зачем откладывать? Давай! — он не заметил, как сорвался на крик, — Мы похороним тебя, но твое имя уже никогда не прозвучит в списках «Кошачьего когтя». Иди! Что же ты медлишь, если тебе все равно?! Ты испугалась?

Охотская не успела подумать. Узкая рука взметнулась разящей молнией, и маленький крепкий кулачок оборвал Сергеева на полуслове. В тишине что-то отчетливо хрустнуло. Советник отшатнулся, хватаясь за челюсть, и отвлеченно к своему неудовольствию подумал, что его реакция тоже подвела. За последние пять лет это был первый удар, который он пропустил.

Без тени сожаления в голосе Аглая произнесла:

— Извини, командир.

Он кивнул.

— Все в порядке.

— Знаешь, пойдем еще выпьем.

И они пошли и выпили еще. И вот тогда Аглая рассказала о том, что вышло у них с Зиминым. Рассказала, ничего не утаивая, но отчужденно, снова уйдя в скорлупу своего ледяного ореха, так, словно это случилось на ее глазах, но не с ней. Сергеев выслушал ее, не перебивая, дав ей выплеснуть свою боль, потому что прекрасно знал, что если она не сделает это сейчас, то не сделает уже никогда. И только потом задумчиво произнес:

— Дурак он, твой Зимин.

В другое время он, скорее всего, получил бы еще один удар, но сейчас Аглая промолчала. В молчании они допили остатки виски. У обоих сознание уже утратило частицу ясности. Оба понимали, что завтра обнаружатся провалы в памяти. Но сейчас… сейчас на это было плевать.

В тишине телефонный звонок прозвучал резко и громко, заставив их обоих вздрогнуть. Они переглянулись, а потом Аглая взяла трубку.

— Штаб-квартира ФСБ.

— Что? Аглая? Это ты? Аглая!

Сергеев заулыбался было над ней и озорными искорками в ее глазах. Но ее вдруг передернуло, как от прикосновения оголенного провода. Охотская отключила телефон, а потом с силой швырнула трубку в стену. С губ сорвался крик. Сергееву не понадобилось слов, чтобы понять — это был Зимин. Вряд ли что-то еще могло вызвать у Аглаи такую бурную реакцию.

— Почему он делает мне больно?!

Она стояла, закрыв лицо ладонями. Сергеев поднялся и обнял ее за плечи, почувствовав, что ее тело сотрясает озноб. Никогда до того он не видел, чтобы Охотская как-то проявляла свои чувства. Да и пожалуй никто в их группе не видел. Она всегда была сама по себе, и сейчас, когда они неожиданно сблизились после ее отставки, Сергеев постоянно удивлялся ее натуре. Оказывается, и Охотская была человеком, а не машиной, приспособленной для убийства, но не для любви, как иногда говорили за ее спиной.

— Почему он делает мне больно?

Аглая уткнулась ему в плечо и не замечала, как он гладит ее волосы и плечи, вдруг поймав себя на мысли, что она чертовски привлекательна.

— Хочешь, я ему морду набью? Хочешь, я поставлю его перед тобой на колени? Скажи мне, что ты хочешь, и я это сделаю. Только не плачь… пожалуйста.

Почти не отдавая себе отчета в действиях, советник поцеловал ее волосы… виски… мокрые щеки… губы. Аглая ответила сначала, но потом отстранилась.

— Не надо, Саша. Не сейчас.

— Извини.

Аглая снова исчезла в ванной. Сергеев вышел на кухню и закурил. За окном начинался поздний зимний рассвет.