06

Стилет огня на плачущей свечи

Любовники застывшие в ночи

И ниткой пульса Лакримозы звук

Печальный танец обнаженных рук

Их было четверо — стажеров в «Кондоре». Каждый из них занимался по индивидуальной программе со своим инструктором. Они иногда пересекались в спортзалах и на некоторых занятиях. Трое мужчин и одна женщина.

Охотская занималась по сокращенному курсу, остановившись на дисциплинах, непосредственно связанных с охраной и обеспечением безопасности, плюс экстремальное вождение и работа с информацией. Снегов оказался безжалостным тираном и гонял ее почти целыми днями. Аудитория. Зал. Автодром. Тир. Бассейн. Снова аудитория… И так по кругу. До изнеможения.

Аглае больше не снились кошмары. Ей теперь вообще не снились сны. Она возвращалась домой вымотанная до предела, валилась на диван и мгновенно засыпала, чтобы утром начать все сначала. Первое время она боялась, что отключится на тренировке, но потом страх прошел. Она перестала думать об этом, лишь иногда спохватываясь, когда темнело в глазах от перегрузок. Теперь она больше была похожа на студентку, таскала с собой тетради и в свободное время читала лекции. И только изредка, когда становилось совсем невмоготу, она убегала. Снегов знал, где она скрывается, но не трогал, давая ей эту короткую передышку.

Очень милосердно с его стороны, правда?

Охотская скрывалась в тире. У нее были неплохие навыки обращения с оружием, но общение с Вальтером за короткое время значительно их расширило. Каким-то магическим образом они понимали друг друга без слов, и эта наполовину телепатическая связь устраивала их обоих, по жизни не отличавшихся болтливостью.

На третью или четвертую встречу, когда Вальтер пригласил ее в свою каморку, он сказал:

— Я вижу, что что-то мучает тебя, девочка. Что-то очень плохое, что застряло внутри тебя. И ты ищешь забвения, истязая себя здесь… Не обманывай старика, это не война. Это что-то настолько сильное, что смогло заглушить даже эту боль. Нет, я не буду спрашивать тебя, что это. Ты сама скажешь, если захочешь. Давай просто помолчим вместе.

Они сидели в маленькой каморке при тире — святилище Вальтера. Сидели и пили зеленый чай у складного походного стола на складных походных табуретках. Он — в черной джинсе, делавшей его моложе. Она — в черной коже, похожей на гладь оружия, развешанного на стенах.

Она тогда просто кивнула.

Девочка.

Помолчим вместе.

Потом они часто молчали вместе, занимаясь чем-то одним или каждый своим.

Она так и не узнала ни его настоящего имени, ни кто он.

Он так и не узнал о том, что было с ней и в ней.

…Проблем с получением лицензий не возникло. «Вливание в коллектив» по русской традиции отмечали много и со вкусом. Стажеры сменили статус, получили новенькие документы и первое задание — на следующий день предстояло идти в охрану собственного офиса. Несмотря на это, посиделки затянулись, и народ начал расползаться по домам уже за полночь.

Аглая весь вечер ухитрялась оставаться в тени и немного в стороне, хотя в коллективе, где превалируют мужчины, это было нелегко. Она слегка улыбалась и кивала, когда ее называли сестренкой. Но периодически кто-нибудь натыкался на ее отрешенный взгляд и на секунду замирал в недоумении.

Что же она?

Словно бы и не здесь.

И отводил глаза.

Вальтер не отвел.

И Снегов — тоже.

У них складывались странные отношения. На первый взгляд они не выходили за рамки «инструктор — стажер» даже после того, как перешли на «ты», но было в них что-то более… глубинное что ли. Порой Охотской казалось, что он ненавидит ее, но всего через несколько минут она ловила его длинный взгляд и внутренне содрогалась. Во взгляде Сергея Снегова был огонь, бушевали чувства, способные за несколько секунд сменить всю гамму. И была боль и тоска, природа которой крылась где-то настолько глубоко, что с поверхности этот колодец казался бесконечностью.

Каждый человек имеет право на свои тайны. И у каждого когда-нибудь случается история, которая переворачивает всю жизнь, заставляет переоценивать события, людей и самого себя. Это может длиться очень долго, но когда-нибудь все равно заканчивается. И вы хороните эту историю, вашу тайну, глубоко в себе, думая, что предали ее забвению, стерли из памяти, изгнали из снов и мыслей, вычеркнули из жизни. Вы так думаете, но вы заблуждаетесь, потому что рано или поздно она находит путь на поверхность и снова погружает вас в инферно переживаний. Это похоже на старые, уже зажившие раны, которые вдруг снова открылись и кровоточат. И тогда вы можете сойти с ума от боли.

Ловя на себе его длинный взгляд, Охотская чувствовала, как что-то поднимается со дна его души и…

Обрывается, как обрывалось и в ней самой.

Они вышли из агентства вместе, под летящий снег второй половины октября. Аглая остановилась, чтобы зажечь сигарету. От выпитого алкоголя в голове шумело, а в теле ощущалась необыкновенная легкость. Ей казалось, что еще немного, и она взлетит, поднимется над домом и деревьями, над снующими машинами и суетящимися людьми, над беспокойством мира и томленьем духа. Взлетит, вознесется в небо, отринув от себя заботы, проблемы и тяжелые мысли, чистой и непорочной душой, не обремененной телом.

Умирающим телом.

— …пойдешь? Аглая!

Она вздрогнула. И сначала ожили ее глаза — зрачки обратились в сторону звука. Потом она медленно повернула голову. Лицо Снегова рядом с ней еще сохраняло своим выражением вопрос.

— Извини, что ты сказал?

— Я спросил, куда ты сейчас пойдешь?

— Домой.

— Это же на другом конце города. Как ты будешь добираться?

Охотская огляделась. Они были одни на ночной улице. Температура понизилась, и теперь отчетливо чувствовалось дыхание приближающейся зимы. Так долго жданное бабье лето так и не пришло. Люди забились, как мыши, в свои норки — не лишенные комфорта и с припрятанным на потом кусочком сыра. Она пожала плечами и спокойно ответила:

— Поймаю машину.

— Нет, — он говорил с запинками, и в какой-то степени не верил сам себе, что действительно говорит это, — Сейчас небезопасно. Я живу в соседнем квартале и… ты можешь остаться у меня. Да.

Последним словом он как бы поставил точку в своих колебаниях, и теперь они казались ему глупыми. Ничего не случиться, если они проведут ночь под одной крышей.

Своим обостренным звериным чутьем Аглая засекла его неуверенность.

Странно, с чего бы?

— Да ладно тебе, Снегов. Ничего со мной ничего не случиться.

А если и случиться, то помирать все равно уже не страшно.

— Хорошо. Тогда давай так: сейчас мы вместе выйдем на дорогу, и если через пятнадцать минут никто не остановиться, ты пойдешь ко мне. Согласна?

— Да.

Они вышли на дорогу. Машин было совсем мало, и они пролетали мимо, презрев любые ограничения скорости. Мышки спешили в свои теплые норки, убегая от когтистой лапы холодов. Никто не остановился, и Аглая сдалась.

На самом деле Снегов жил через квартал. Он провел ее какими-то дворами и вывел к старому трехэтажному дому. Пожалуй только в старых районах города и сохранились такие дома — с высокими потолками и звукоизоляцией, как на секретном объекте. К своему удивлению Аглая увидела на подъезде железную дверь и кодовый замок, который, впрочем, открывался не комбинацией цифр, а пинком.

В квартире было темно и тихо, ни одной живой души. Охотская окинула взглядом входную дверь, оценивая ее крепость, и замок. Чтобы открыть его изнутри, ключ не нужен. Дверь достаточно крепкая, но время ослабило ее. В целом, выходу можно было присвоить статус «относительно свободен».

Относительно, потому что все в мире относительно.

Снегов перехватил ее оценивающий взгляд, но ничего не сказал. Девчонка быстро обучается, специфику схватывает на лету. Он видел, как она прикидывала высоту от окон каждого этажа до земли, и ничуть не сомневался, что сейчас в ее темноволосой головке просчитываются варианты возможного отступления.

В тесной прихожей Аглая сняла плащ и наклонилась к ботинкам. Тело повело куда-то в сторону. Прилив крови к голове вызвал шум в ушах, а в глазах потемнело. Сердце забилось в груди раненой птицей и переместилось в виски.

…лечу… я сейчас взлечу… тела нет… легко… я не думала, что это будет так легко… я не…

Темнота может быть милосердна, когда она избавление от боли.

— Аг… О, черт!

Она еще почувствовала, как ее подхватили сильные руки…

…Иезис.

Снегов обернулся как раз в тот момент, когда она начала заваливаться, глядя перед собой широко распахнутыми и абсолютно пустыми глазами. Он успел подхватить ее, не дал ей упасть и услышал, как она пробормотала что-то о пустоте. Первой мыслью была, что Аглая отключилась от алкоголя, но Снегов отогнал ее. Краем глаза он присматривал за ней весь вечер и видел, что Охотская почти не пила. Что угодно, только не алкоголь.

Он отнес ее в комнату и положил на свою постель, матрас, брошенный в углу на пол. Она была бледна — лицо казалось выточенным из мрамора, в тонких прожилках кровеносных сосудов, просвечивавших под кожей. Он взял ее за руки, и они были холодны. Дыхания почти не было, и на мгновение ему показалось, что она уже совсем не дышит. Сергей стащил с нее шерстяной свитер, и почему-то его совсем не удивило, что майка под ним была черного цвета. Сколько он знал Аглаю, столько она всегда одевалась в черное.

Если бы Снегов заглянул в ее бумажник, то нашел бы там карточку, которую ей дал Туманов, и знал, что делать. Но он не заглянул и не знал.

В беспамятстве лицо Аглаи разгладилось и утратило свою холодность. Теперь оно выглядело более живым, чем когда Охотская была в сознании. На щеках лежали стрелки — тени от ресниц. Губы не были больше плотно сжаты, как это бывало обычно, но чуть-чуть приоткрыты, а между ними белели зубы. Она была безмятежна и казалась спящей.

Сергей вспомнил сказку о Спящей Красавице, которую читал в далеком детстве в большой красочной книге сказок. Принцесса укололась веретеном и уснула, и спала сто лет, пока принц не разбудил ее своим поцелуем. Чувствуя себя полным идиотом, Снегов наклонился и легонько коснулся ее полуоткрытого рта.

Чудо свершилось. Аглая тяжело вздохнула и открыла глаза.

Она чувствовала, что лежит на чем-то низком и жестком, и немного позднее сообразила, что на полу. Над ней нависало лицо Снегова, озабоченное, но не испуганное, и это подвело ее к мысли, что на этот раз она пробыла в отключке совсем недолго. Аглая сосредоточилась на своих анализаторах — она видела, слышала, обоняла и осязала. Какое-то время тело было как чужое, но потом контроль над ним вернулся к ее сознанию.

— Сергей, что… — она сглотнула, — …что случилось?

— Ты упала в обморок.

— Нет, это не…

Она замолчала.

Сергей стоял перед ней на коленях, не зная, что только что она стояла лицом к лицу со Смертью, и думал, что он смог разбудить ее.

На своих губах она еще чувствовала его дыхание. По телу пробежала электрическая искра, бросившая Аглаю в дрожь. Доза адреналина, выброшенная в кровь приступом, едва не привела ее к новому шоку. Тело выгнулось дугой, и в этот момент Снегов снова склонился к ее губам. К ее удивлению он целовался робко и неумело, как подросток, и в какой-то момент она думала, что дальше этого он не посмеет идти. Но он посмел.

Сейчас или никогда.

Аглая стянула с него рубашку и прильнула к горячему телу, согреваясь в его объятиях. Кончики чувствительных пальцев гладили его кожу, очерчивали рельеф каждого мускула, вызывая волны сладкой истомы. Она притянула его к себе, стала целовать шею и плечи.

Сергей положил ладонь ей на грудь и стал гладить, сначала невесомо, а потом все смелее. У нее была просто восхитительная грудь — небольшая и упругая, с твердыми камешками сосков. Снегов разглядывал ее украдкой, как будто боялся, что его ударят за эту наглость. Но Аглая не ударила. Ее рука переместилась ниже, в его пах, и почувствовала как в возбуждении растет и твердеет его плоть. Через несколько секунд она уже добралась до заветного места, и Сергей задохнулся и издал протяжный низкий стон.

Ни он, ни она не заметили, как остались совсем без одежды. Губы и руки уже скользили по телу, ничего не стесняясь. Потом Аглая приняла его в себя, до предела нежно. Снегов двигался в ней, и она знала, что еще немного, и прольется дождем и грозой. Она отдавалась ему всей своей сущностью, самозабвенно, как если бы это было в последний раз.

Потом он лежал на спине, а она была сверху, откинув голову и закрыв глаза. Она была в трансе, но на этот раз не в боевом, а страстном, забывая и забываясь.

Они начинали несколько раз и доходили до полного изнеможения. И потом, когда, наконец, пришли дождь и гроза, ей показалось, что она умерла и вознеслась в да-хэй. И он — тоже.

Аглая вернулась в себя первой. Подложив под голову локоть и чувствуя, как все горит от его ласк и поцелуев кожа, она смотрела в потолок. Потом дотянулась до одежды и нашла сигарету. Первая затяжка была самой желанной.

Открыл глаза Снегов. Мышцы на руках и ногах вибрировали, а пах напоминал и своем существовании пульсирующими стонами. Во рту пересохло, как это бывает только с лютого похмелья. Потом накатило расслабление. Он чувствовал себя выжатым досуха, опустошенным и смертельно уставшим. В голове не было ни одной мысли. Он взял «Rothmans» Аглаи, вытянул сигарету и зажал зубами, не прикуривая.

Какое-то время они просто лежали рядом, а потом Снегов сказал:

— Знаешь, это было…

Восхитительно? Великолепно? Неподражаемо? Аглая готова была к любой банальности.

… впервые у меня.

А вот этого, этой откровенности она не готова была услышать и поэтому молчала несколько минут. Сигарета дотлела до фильтра и больше всего ей хотелось потушить ее о его гладкую смуглую кожу. Вместо этого Охотская философски заметила:

— Все когда-нибудь случается в первый раз.

Снегов ответил тоже не сразу:

— Спасибо. Ты…

И не договорил.

Утром Аглая ушла, и они никогда больше не говорили ни об этой ночи, ни о его неожиданной откровенности. Ни о чем.

Словно и не было ничего.

Не было.

Ничего.