06

Хочешь я сделаю тебе больно?

Разрежу ногтями душу

Твой мозг своим «Я» разрушу

И ты отдашься мне добровольно

Снег лег окончательно в середине ноября.

На самом деле первый снег выпал еще в начале октября, но стаял на следующий день, не успев никого пока напугать, а только порадовать. А в ноябре он повалил крупными хлопьями, укрывая землю пушистым пледом и наконец-то скрывая осеннюю грязь.

Аглая все же решила снова посетить доктора Туманова, и как раз была у него, когда с неба слетели белые мухи и закружились над землей в тихом белом танце. Наблюдая за ними в окно за спиной импозантного доктора, Аглая подумала, что их жизнь так коротка. Но она уже знает об этом, а они еще нет.

На визит к Туманову ее вдохновил тот факт, что за все прошедшее с установления диагноза время болезнь дала знать о себе всего один раз. Тогда, у Сергея Снегова… Безумная отчаянная надежда не давала ей покоя, не давала спокойно жить.

Напрасно.

— Мне очень жаль, милая. Твой диагноз подтвердился.

Безмятежность.

Доктору показалось, что она не слышала его слов.

— Аглая…

— Я слышала.

— Я хочу предложить тебе лечь в мою клинику под наблюдение. Мы сделаем тебе полный курс новой терапии и посмотрим, что будет дальше.

— Благодарю за предложение, сэй Туманов, но я снова хочу отклонить его. Для меня уже не имеет смысл что-то изменять. Я уже умерла.

Аглая не дала ему развить эту тему дальше, попрощалась и ушла, заверив, что счет будет оплачен.

Все повторялось. Сколько раз она уже приходила к выводу, что надежда — глупое чувство, но каждый раз надежда держалась до последнего.

Охотская вышла на улицу и остановилась, любуясь снегом. Он падал тонкой кружевной пеленой и лежал на земле мягким бархатным покрывалом. Припорошил ее непокрытые волосы холодной серебряной сединой. Аглая глубоко вдохнула морозный воздух. Чувств не было. Никаких. Словно душа заледенела.

Она вернулась домой, перекусила чем-то вчерашним, поиграла с Гейшей, сидя на полу. Потом обняла кошку и прижалась к пушистой шкурке лбом.

— Что же с тобой-то будет, киска?

Гейша замурлыкала. Она ощущала, что ее хозяйке и единственному другу плохо. Она ощущала боль. Страх. И одиночество. Щемящее чувство одиночества. Кошка прильнула к Аглае, забирая ее негативную энергию и отдавая ей свою светлую.

Аглая чувствовала, как становится легче: отпустило сжавшееся горло, перестало жечь сухие глаза, расслабились напряженные мышцы, сжимавшие зубы. Она отпустила кошку и поднялась одним движением, плавно перетекая из одной позы в другую. Была пятница, в которую Зимин дал ей выходной перед очередным походом на очередное мероприятие.

Первые выходы были позади. Аглая отлично справилась с новой для себя работой и уже не испытывала такого напряжения, как раньше. Ее продолжали считать любовницей Зимина, но и к этому она смогла приспособиться. К ее счастью, она не слышала тех скандалов, которые по очереди закатили сначала Даша, а потом Светлана, когда Роман сообщил, что ни одна из них не будет сопровождать его на эти рауты. Даша плакала — она плакала сейчас по любому поводу и часто просто без повода. Светик рвала и метала, но тоже не смогла тронуть Ромкино сердце. Аглае каждый раз он давал по два дополнительных выходных — один день до часа «Х» и один день после.

Третьего дня он сообщил Охотской, что она будет сопровождать его на какую-то, как он выразился, «деловую пьянку». За дополнительное вознаграждение, разумеется. По легенде Аглая должна была скрыть свои настоящие функции и быть его любовницей, естественно. Она ехидно усмехнулась и поинтересовалась насчет Светочки. Роман скривился. Светочка за последнее время его сильно доставала, и он уже начал придумывать способ, как бы от нее избавиться. У Даши начались «беременные» прихоти, и это тоже не добавляло ему радости в жизни. Роман тяжело вздохнул и ответил, что она нужна ему для прикрытия и что он просто хочет расслабиться.

Днем Аглая и Роман съездили в тот ресторан, где предстояло им быть вечером. Они пообедали, и Охотская смогла негласно провести первичный осмотр на месте. Ресторан был одним из лучших в городе, и ничего неожиданного не предвиделось, но… с некоторых пор она предпочитала все посмотреть сама. Потом она отвезла его в офис, а сама поехала к Туманову.

Вечером она заехала за Романом домой. Он ждал ее у ворот, переминаясь с ноги на ногу в легких туфлях на тонкой подошве. Аглая остановила машину прямо перед ним и распахнула дверцу.

— Что случилось? Почему ты на улице?

Он коротко бросил:

— Поссорились.

И больше не сказал ничего. Они действительно поругались с Дашей, но ему хотелось сейчас сосредоточить свое внимание на Аглае и просто расслабиться.

Расслабление началось с восьми вечера. «Деловых партнеров» было двое, оба с любовницами, а Зимин и Охотская прибыли последними. Перед дверями ресторана Аглая нацепила свою самую очаровательную улыбку и поправила прическу. Волосы уже достаточно отросли для того, чтобы их можно было забрать на шпильки. Зимин снял с нее длинное кожаное пальто и восхищенно присвистнул. Для вечеринки Аглая выбрала кожаные джинсы, топик, оставляющий открытыми руки и плечи, и туфли на высокой платформе. В такой обуви она чувствовала себя достаточно устойчиво, а одежда не стесняла движения. Три шпильки, украшенные стразами, в ее прическе были заточены и могли послужить стилетами, а в маленькой сумочке притаился миниатюрный полуавтоматический «Блайхер». Неформальность предстоящего ужина позволили ей выбрать достаточно вольный наряд. Закончив восторгаться, Зимин предложил ей свою руку, и они пошли в зал.

Столик на шестерых шестиугольной формы располагался в уединенном алькове — подальше от лишних любопытных глаз. Из троих мужчин Зимин был самым молодым, а дамы были весьма разнообразны. Поздоровавшись, Зимин представил свою спутницу, как сэй Аглаю, и на это ограничился. Двух других мужчин звали Рудольф и Эдуард. Рудик и Эдик. Рудику было слегка за тридцать, и больше всего он напоминал берберского пирата. Впечатление не портил даже классический костюм-тройка. Эдику было уже далеко за сорок, и он предпочитал джинсы, свитер и ненормативную лексику, отчаянно молодясь. Оба, привстав, приложились к Аглаиной ручке, и одарили ее одинаково оценивающими взглядами.

Дамы были разнообразны. Спутница Рудика, представленная как Наталья, была чуть старше Аглаи: хорошо сшитое платье из панбархата, тяжелое золото, тщательно наведенная красота и абсолютно пустые глаза. Она казалась дорогим манекеном, и даже ее смех звучал как-то механически. Вторая девушка была, наоборот, слишком оживлена и не умолкала ни на минуту. Даже не девушка — девочка. Лет четырнадцать. С невообразимой прической и невообразимом кислотном прикиде. Она тараторила без умолку, называя Эдика «папочкой», и картинно курила одну сигарету за другой. Эдик называл ее Куколкой, но потом было произнесено и настоящее имя — Изабелла.

Аглая улыбнулась еще шире всем присутствующим и грациозно присела за столик. Тут же появился накрахмаленный официант, источающий радушие и солидность заведения, подал ей меню на голубоватой глянцевой бумаге с синей каймой, и она углубилась в его изучение. Меню, конечно, а не официанта. Чуть позднее она сделала заказ, а Зимин налил ей «Магию света», светлое полусладкое рейнское. На этот раз она не стала отказываться. Роман предупредил, что они будут возвращаться, скорее всего, на такси, а машину она потом заберет со стоянки ресторана. Или он попросит кого-нибудь отогнать ее к Аглаиному дому.

Из двух свободных мест Аглая выбрала такое, которое позволяло ей держать под контролем и зал, и Ромкиных собутыльников. Сумочка на тонком позолоченном шнурке, повешенная через плечо, была прямо у нее под рукой.

Первый тост подняли «за знакомство», и Аглаю все подначивали пить до дна, но она только пригубила. Скоренько прибыл их заказ, и Охотская перенесла свое внимание на французский салат с сыром и яблоками и хлебцы с икрой и маслом. В общем, начало вечеринки было скучным. Она развлекалась, старательно играла роль Ромкиной подруги: бросала на него влюбленные взгляды, позволяла обнимать себя за плечи и целовать себе ручки, и так сочилась нежностью, что даже сама немного поверила в искренность своих чувств.

И он, кажется, — тоже.

Но это была игра.

Всего лишь игра.

Аглая, привыкшая к чистому спирту в виде панацеи от всех болезней, почти не воспринимала рейнское, как алкоголь. Зимин ухаживал за ней, как преданный паж, а под горячее они пошли танцевать. Аглая поднялась из-за стола, подавая Роману руку, и от резкого движения алкоголь все же ударил в голову. Перед глазами поплыло, и на секунду Аглая замерла, приходя в себя. Потом — испуганный взгляд Зимина.

— С тобой все в порядке?

Роман обнимал ее за талию, склонившись к самому уху. Со стороны могло показаться, что он рассказывает ей о том, что их ждет после ресторана.

— Да, не волнуйся. Просто голова немного закружилась от вина. Мне не стоило пить.

Аглая положила руки ему на плечи — невесомые пальцы-лычки. Зимин вдохнул ее аромат, и ощутил, как низ живота наливается тяжестью. Он с шумом выпустил воздух из легких. Мир куда-то делся. Вернулись снова те двое, кем они когда-то были: мальчик и девочка, безумно влюбленные друг в друга.

Краем глаза Аглая заметила, что Рудик пристально наблюдает за ними. Да, конечно, они ведь любовники. Аглая плотоядно лизнула губы с размаха прижалась к Зимину всем телом. Его возбуждение она почувствовала сразу, и по телу прокатилась ответная горячая волна дрожи.

Роман сдавленно охнул и прошептал:

— Что ты делаешь?

— На нас смотрят. Ты еще помнишь, что я твоя любовница?

Он не ответил. Три минуты, что длился из танец, показались ему тремя часами, но когда они закончились, то промелькнули, как три мгновения. От ее близости он совсем обезумел. Ему хотелось овладеть ею прямо сейчас и здесь. Когда музыка закончилась, и Аглая отстранилась от него, Зимин вознес хвалу Иезис за то, что на нем длинный пиджак, скрывающий пах.

Они вернулись к столику; Аглая отпила еще немного вина и, извинившись, удалилась в дамскую комнату — «попудрить носик». В висках набатом стучал пульс. В отделанной белым кафелем комнате было тихо и пусто. Аглая подошла к умывальнику и, плеснув в лицо холодной водой, подняла голову. Зеркало на стене вернуло ей отражение ее самое, заставив вздрогнуть. Из-под бледной кожи выпирали острые скулы, а возле глаз залегла едва заметная сеточка мелких морщин. С каждым днем она становилась все больше похожей на призрак, которым скоро ей предстояло стать. Болезнь точила ее изнутри, выпивая жизненную силу и ничего не предлагая взамен.

Дай мне сил, Иезис, продержаться еще немного.

И тогда Аглая подумала о том, что уже ничего не изменить. О Ромке. О той стене из голубого льда, которую она воздвигла между ними. И о то, что все еще может быть иначе. Она сама отказалась, но в сердце помнила слова Сергеева: будет так, как захочет она.

Аглая вернулась к столику, и весь вечер продолжала свою игру. Она почти не пила, но опьянение все равно наступало, медленно, но неотвратимо. Рудик пригласил ее на танец и нашептывал, как они смогут провести ночь, если сейчас сэй Аглая согласиться уйти с ним. Она смеялась и отказывалась, а он продолжал ее уговаривать и так и норовил поцеловать. Зимин был в бешенстве. Приступ ревности, замешанной на алкоголе, затуманил сознание. Он вытащил ее на улицу — «покурить и немного освежиться». Глаза горели лихорадочным огнем, и он едва не сорвался на крик.

— Что ты делаешь?

— Что? Какие претензии ты ко мне имеешь? — она стала снова холодна, доставая и закуривая сигарету.

— Ты не должна была… — он осекся, потому что до него вдруг дошло, что он больше не может ничего ей сказать или сделать. Она была больше не его. Да и раньше не терпела ревности.

— Что «не должна»? Ты не имеешь на меня никаких прав, не забывай. Я всего лишь тебя охраняю, а все остальное… это роль. Моя роль на сегодня.

Она повернулась, чтобы уйти, но Роман схватил ее за руку и резко притянул к себе. Он не мог больше сдерживать себя, сдерживать то напряжение, которое вызывала у него Аглая и которое он был вынужден загонять внутрь.

Ее губы обожгли поцелуем, и уже не было сил сопротивляться. Охотская уперлась ладонями в его плечи, но так и замерла, безраздельно отдаваясь нахлынувшим чувствам. Где-то глубоко внутри себя она услышала грохот — это свалился камень с ее души.

Наконец-то.

Она прильнула к нему, и мир стал рушиться.

А потом стало темно.

Ее маленькое испуганное «Я» билось в темноте и невидимые стены и исходило криком, пытаясь вырваться из своей тюрьмы. И еще где-то там рос и ширился страх, что на этот раз она уже не проснется. Темнота была целую вечность, но когда Аглая открыла глаза, Ромка все еще был рядом с ней.

Ее губы были горько-сладкими от сигарет и вина. В тот момент, когда Роман понял, что Аглая не оттолкнет его, не ударит ехидной насмешкой, он стал счастлив, как никогда в своей жизни. Поэтому когда Аглая начала заваливаться навзничь, его пронзил смертельный ужас. Он что-то выкрикнул и подхватил ее на руки. И пока она отсутствовала, он едва ли не обезумел.

— Не надо. Не кричи.

Аглая открыла глаза.

Зимин что-то говорил ей, потом нервно смеялся и снова что-то говорил, кажется, о том, что сейчас же отвезет ее к знакомому медику. Аглая еле уговорила его не делать этого, убеждая, что с ней уже все в порядке. Но он почти не слушал ее.

— Ты не понимаешь, Аглая. Я не смогу снова пережить этот кошмар, если с тобой что-нибудь случится. Я не выдержу этого снова. Пожалуйста.

— Не выдержишь снова? О чем ты говоришь?

Наверно, они оба были уже пьяны. Зимин закатал рукав рубашки, чтобы она увидела.

И она увидела свое собственное имя, вырезанное белыми шрамами на смуглой коже. Она достаточно разбиралась в специфике ран, чтобы понять, что, беря бритву, Роман почти не оставлял себе шансов выжить. Вцепившись в его руку, она подняла на него безмятежные глаза, но в голосе слышалось потрясение.

— Зачем? Скажи мне: зачем?

Он заговорил тихо, иногда сбиваясь:

— Ты ведь ничего не знаешь о том, как я жил все эти годы. Я ждал тебя, ждал, когда ты вернешься, до самого конца, а потом… Потом мне сказали, что ты умерла, что тебя убили. Ты ведь не писала мне, и я ничего о тебе не знал. Мне стали сниться кошмары. Я не мог больше жить. Пойми, мне было слишком больно жить без тебя. Я знал, что оказался слаб, но я не мог больше выносить этой боли. Я не помню, как это было. Совсем ничего не помню. Я очнулся уже в больнице, и все эти годы не мог понять, зачем меня вытащили. Теперь я знаю, зачем. Я не знаю, кто там есть, на небесах или в преисподней, но он вернул мне тебя, и это единственное, для чего я тогда выжил. Ты можешь меня ненавидеть или не испытывать ко мне вообще никаких чувств, но я тебя все еще люблю и боюсь, что уже никогда не излечусь от этого. Прости меня, что все происходит вот так, но… Я устал разбивать стену между нами. Я так больше не могу.

Он достал до самого донышка Аглаиной души. Его молчание встало на свое место, как будто последний кусочек сложной мозаики-головоломки. Зимин молчал, потому что был уверен, что она погибла. По этой же причине он смог жениться на Даше, потому что уже не думал увидеть Охотскую живой. Но он продолжал ее любить и сейчас.

ПРОДОЛЖАЛ ЕЕ ЛЮБИТЬ!

И она его — тоже.

Но…

Глядя сейчас на них, смеялась Иезис.

Они поехали потом, но не к врачу, а к Аглае домой. Она так и не сказала ему о том, ЧТО ждет ее впереди. Истерзанная душа жаждала взять свою долю счастья и любви и установила абсолютную диктатуру над разумом.

Они едва дошли до постели, раздеваясь уже на ходу и не размыкая губ в бесконечно сладком поцелуе. Они любили друг друга неистово, как в юности, не обращая внимания ни на что. Во всем мире оставались только они одни, и ночь длилась, и длилась, и длилась…

Умирая от его нежных ласк, Аглая забыла о близости Смерти, совсем забыла о том, кто и что она. Тело требовало любви и откликалось даже на самое легкое прикосновение, как тонкая серебряная струна или как оголенный нерв. Она выгибалась дугой…

…заходясь в одном бесконечном оргазме, Ромка уже не мог выдерживать эту пытку, но снова и снова сходил с ума от осознания того, что вот сейчас Аглая. Живая и с ним. Снова его любит. Ему казалось, что он давно уже покинул тело и вознесся в да-хэй. Он брал ее, делал своей и отдавался ей без остатка.