10.

По навощённому паркету кружились пары. Зала была царством безмятежного веселья и лёгкой грусти тех, кто покамест оказался вне этого праздника жизни. Степенные разговоры стариков, столь скучные, сколь неотъемлемые, непристойный шёпот кавалеров прямо в отверстую раковину рдеющего бутона дам, звонкий девичий смех — всё это создавало атмосферу настоящего бала. Было стойкое ощущение, что вот сейчас резные двери залы распахнутся и лакей в ливрее, изукрашенной золотыми позументами, от души прокашлявшись и высморкавшись в шёлковый платок, писклявым голосом произнесёт: "Пётр Алексеевич изволили кланяться господам и приглашают-с разделить с ними трапезу en plein air"...

— Борис Анатольевич, мне здесь как-то не по себе.

— Но почему, Наталья Алексеевна? Это ведь то, о чём вы мечтали...

— Мечты должны таковыми и оставаться.

— Полноте философствовать! Ещё два тура до вальса!

— Нет, я решительно так больше не могу! — Наталья Алексеевна останавливается посреди танца, отстраняет от себя Бориса и направляется к выходу.

— Наталья Алексеевна! Наташа! Наташенька! — на последнем выкрике Наталья Алексеевна поворачивается к Борису. Её глаза — стылый февральский день, когда мокрый снег бьёт в лицо, а пронизывающий ветер сжимает своей ледяной хваткой ваше сердце и вам вдруг начинает отчаянно не хватать воздуха...

— Зря вы всё это, Борис Анатольевич… Зря.

— Но я люблю вас!

На полутакте замирает музыка, фигуры танцующих застывают словно по мановению волшебной палочки — мир останавливается, да что там — стрелки прекратили свой бег по циферблату массивных часов в дальнем правом углу залы, а их маятник забыл, как бить. Всё исчезло в серой дымке Междубытия — того самого едва уловимого мгновения между закатом — восходом, адом и раем, "Да" и "Нет". Остались только двое. И в перекрестье их взглядов становилось жарче, чем на поверхности дряхлеющего Солнца.

— Но это невозможно… Мы едва знакомы...

— Я знаю тебя всю жизнь. А может быть и дольше. Мне кажется, кем бы я ни был в прошлой жизни, ты всегда была рядом со мной. Это тебя я искал долгими зимними вечерами на берегах Аляски, согреваясь лишь припасённым во фляжке, примерзающей к губам, джином. Это к тебе я плыл сквозь все моря и океаны, лишь бы хоть ещё один раз прикоснуться к нежной коже твоих ладоней. Моя Цирцея, моя Лилит, моя Ева...

— Вы безумны! — кричит Наталья Алексеевна и в спешке покидает зал. Она старается держать голову как можно ниже, чтобы скрыть слёзы. Украдкой подносит к лицу батистовый платок, следит за тем, чтобы не потёк макияж, а Борис остаётся стоять, как соляной столб, не в силах пошевелить даже пальцем.

А бал, меж тем продолжается. Пары кружатся в танце. Юноши сверкают белоснежными улыбками, девы рдеют, словно едва-едва распустившиеся бутоны роз, музыка обволакивает, зовёт за собой и противиться её чарам невозможно. Вдруг, словно бы очнувшись ото сна, Борис хватается за голову и с криками: "Какой же я всё-таки идиот!" покидает зал вслед за Наташей.

Вальс танцуют уже без них.