3.

У каждого из нас часто возникает вполне определённое желание — заглянуть за… За барную стойку, чтобы увидеть, как на самом деле делаются коктейли, на кухню, когда там хозяйничает мама, просто выглянуть из окна, дабы прочувствовать на своей, с позволения сказать, шкуре солёное (чёрт его знает, почему) дыхание ветра.

Ну, признайтесь себе, что после спектакля всегда тянет заглянуть за кулисы, неслышной тенью пройти за полюбившимся актёром, понаблюдать за ним вне сцены, там, где вечная жизнь втягивает ещё одно создание в нескончаемый круговорот лиц, дел, сомнений. И мы искренне завидуем гримёрам, всякого рода администраторам, режиссёрам, сценаристам — в общем, тем, кто знает всю эту кухню изнутри. А они, между прочим, вполне резонно завидуют нам — зрителям, которые приходят на спектакль, фильм, представление, тратят на него два часа и снова возвращаются к самим себе. Им неизвестны муки творчества, у них никогда не опускаются руки от того, что главный герой ну никак не хочет выходить таким, как это нужно сценаристу, им не нужно ломать голову над тем, как из шестидесятилетней старухи, из которой разве только песок покамест не сыплется, сделать двадцатилетнюю барышню с румянцем юности на щеках… О, зритель, поверь — не нужно тебе заходить в закулисье. Всё, что найдёшь там — осколки чужих надежд и галерею разочарований. Ибо прав был старик Бисмарк: "Тот, кто любит колбасу, никогда не должен видеть, как её делают".

Мы с мамочкой Бисмарка не любили. У меня с Германией были в общем и целом прохладные отношения — не любил немцев. Никогда. Не знаю, почему. Может быть, каюсь, из-за четверти еврейской крови, что свободно циркулировала внутри моего весьма посредственно выглядящего тела. Может быть, ещё по какой неизвестной ни науке, ни астрологии причине, но дело, безусловно, не в этом. Как вы помните, вместе с протестующей мамочкой (Она обычно спокойный, интеллигентный человек, но протестовать любит, неважно против кого или чего. Сказываются буйные шестидесятые, когда на публике человек был тише воды, ниже травы, а на собственной кухне, в клике таких же, как он, подпольных диссидентов, пламенными речами в защиту гуманности и свободы затыкал за пояс самого Че Гевару), отправился искать своего знакомца — белого клоуна.

Слава Богу, не только мы оказались рабами такой порочащей добропорядочного гражданина страсти, как любопытство. Людской поток словно бы разделился на две неравноценных части: одна полноводной рекой вытекала из здания цирка, а другая тонким лесным ручейком втекала в неприметную дверь сразу же за гардеробом с надписью: "Служебные помещения. Посторонним вход воспрещён". Но разве зритель в цирке — это постороннее лицо? Мы с удовольствием влились во второй поток.

— Послушай, что мы здесь делаем? — игриво, заговорщически шептала мне мама. — Неудобно же. На двери написано, что сюда нельзя.

— Нам всё можно. Мы здесь не гости. Мы — зрители. А зритель — это не просто прохожий за окном. Зритель — это центр вселенной в театре, цирке, опере. Всё крутится вокруг него, всё делается только для него, всё существует, пока он смотрит на сцену. И, конечно же, для зрителя в театре нет закрытых дверей.

— Да знаю я. Ты помнишь дядю Серёжу?

— Актёра из Русского драматического?

— Да. Так вот он рассказывал, что актёры — те же самые люди. Они любят, как мы, ненавидят, как мы, и даже водку пьют ровно так же, как нормальные люди.

— А ты думала иначе?

— Опять надо мной смеёшься?, — мы как раз проходили мимо вольера с настоящим кораблём пустыни, матушка, как ребёнок, застыла у сетки, мне пришлось остановиться тоже. — Смотри, верблюд! Я их только на картинке видела… Слушай, здесь так интересно!

— Не интереснее, чем на автобусной остановке. Стоишь так иной раз и смотришь. Как будто в театр сходил или в кино. Только смотреть по особому надо — уметь остановиться, не спешить. Тогда многое увидеть можно.

— А из окна ночью, когда светит только одинокий фонарь, да сестрица-Луна показывает белённый лик из-за туч, ещё больше.

— То-то ты всю ночь у окна и проводишь.

— Да ну тебя. Ты, кажется, кого-то искать хотел?

— Не кого-то, а клоуна. Того самого, с которым вчера в парке встретился.

— Ну вот и ищи своего клоуна, а я пока с верблюдом сфотографируюсь. Молодой человек!.. Молодой человек!..

— Осторожнее, верблюды очень не любят папарацци. Извините, а вы не знаете, как мне найти белого клоуна? — спросил я юнца, проезжающего мимо меня на моноцикле, весьма успешно при этом жонглируя сразу четырьмя шариками.

— Анатольича что ли? — бросил он мне, не отрываясь от дела, — Да чего его искать-то? Представление только-только закончилось. Он в гримёрке. Переодевается в штатское.

— В штатское?

— Ну да. А что не так? — юноша всё-таки удостоил меня взглядом.

— Ничего. Просто это как-то странно. Вы же здесь не в армии...

— Это вы здесь не в армии. А мы каждый день как на войну на сцену выходим.

— Извините. Я здесь никогда раньше не был...

— Вы хотите, чтобы я проводил вас?

— Если не сложно...

— Чего ж тут сложного? Главное, не отстаньте. Я ждать не буду.

И он, словно бы и не было разговора, начал крутить педали моноцикла, невозмутимо продолжая жонглировать четырьмя шариками. Всё, что мне оставалось, не упускать из вида этот престранный вид транспорта. А сделать это, между прочим, было весьма непросто: шпагоглотатели, факиры, выдувающие столб огня прямо перед твоим лицом, заклинатели змей, клоуны, шпрехшталмейстер (препротивный старичок в блестящем ядовито-жёлтом фраке)… И всё это движется, мелькает, дразнится, путается под ногами, смеётся, кричит! А цирк изнутри напоминает лабиринт, созданный безумным гением критского владыки: обрывающиеся тупиками коридоры, галереи, пересекающиеся под самыми невообразимыми углами, лестницы, ведущие в никуда… Наконец, когда я окончательно потерял надежду найти обратный путь, мой Вергилий остановился и небрежно бросил: "Мы на месте. Вы сами постучитесь или за вас постучать?". "Думаю, что справлюсь сам", — с той же интонацией ответил ему я. "Дело ваше...", — сказал он и укатил на своём одноколёсном друге. Я постучал робко, потом громче, потом ещё громче. Ответом была тишина. Я подёргал ручку двери… Закрыто. И что теперь? Где может быть клоун? У кого спросить?

— У вас что-то случилось, молодой человек? — раздался откуда-то с неба голос.

Я поднял голову и невольно отшатнулся: на меня, чуть сгорбившись, подпирая головой потолок, смотрел жутко размалёванный великан в русском кафтане необъятных размеров да цветастых шароварах с лампасами.

— Ах, извините, это мой сценический образ, — пролепетало существо сверху, и великан снял голову, оказавшись вполне обычным пареньком лет двадцати на вид с россыпью озорных веснушек на лице, — Меня Севой зовут, Савелием, значит. Вы что-то потеряли?

— П… п… потерял. Савелий, а вы и правда такого роста?

— Да нет, ну что вы… Экий наивный! Вы и в цирке-то, наверное, никогда не были. Ходули это. Обычные ходули. Вот, смотрите.

Он расстегнул хитро запрятанную молнию на животе и лихо сбросил, словно вторую кожу, свой великанский костюм, а затем ловко спрыгнул с ходулей и протянул мне руку. Я сделал то, что сделал бы любой нормальный мужчина на моём месте — пожал руку. А подлый Савелий, он же Сева, с гаденькой ухмылочкой забросил меня на ходули и подтолкнул.

Вот это, я вам доложу, настоящий адреналин! Мир с высоты даже двух метров начинает казаться игрушечным, а ты сам превращаешься в страшного, могучего великана, который… который… который с грохотом падает с ненадёжных подпорок, не успев сделать и шаг. Сева потом долго и неумело извинялся, спрашивал, не разбил ли я случаем чего, не сломал ли, корил себя за неудачную шутку, а главное, вызвался помочь в поисках Анатольича. Сказал, что видел его недавно у карлицы Зины. Анатольича радикулит мучает — десять лет на лесоповале сказываются — а у карлицы настойка есть. Богу одному известно, из чего сделана, но пробира-а-а-ет. Анатольич рассказывал, а сам Сева не знает. Не пробовал никогда. Даже внутрь. И мне не советует.

И отправились мы к карлице. Дверь нам открыла весьма миловидная особа с ухоженной оливковой кожей, голливудской улыбкой и глазами, слабо определимого цвета.

— Это карлица? — удивлённо спросил я Севу.

— Вот дуралей! Это дочь её. От первого брака. Гимнастка. Оленька.

— А что гимнастка в цирке делает?

— Ты что, совсем того? Обручи она крутит. Этюды делает. Гибкая она, как этот… как его… Ну, сахар из него ещё делают!

— Тростник, что ли?

— Он самый, мальчики. Так вам мама моя нужна? Спинки заболели или трубы горят?

— Ни то, ни другое, — ответил я, как самый смелый, — Нам клоун нужен. Белый.

— Анатольич? Так он ушёл. Минут десять назад. Опоздали вы, мальчики… Может всё-таки настоечки-то хлебнёте? Недорого. Цирковым вообще бесплатно...

— Бесплатно?

— Пошли, Сева, пошли. Ты мне соображающим нужен. Нам ещё Анатольича искать.

— Вот сам и ищи. Мне-то он на кой сдался? Так где там настоечка?..

— Проходи, сейчас найдём.

— Оля...

— Что, сладенький? Тоже решил попробовать?

— Нет, — решительно ответил я, — Анатольич не сказал, куда пошёл?

— Да, дался тебе этот клоун! Смотри, какая я красивая… Может ты меня хочешь?

— Не хочу. Мне Анатольич нужен.

— Оля, где настойка?!

— Сейчас, сейчас, милый. Потерпи.

— Так всё-таки, Анатольич точно ничего не сказал?

— Достал ты меня, сладенький! Может, к Тиграше пошёл.

— К кому?

— К Тиграше. Ты что, не знаешь Тиграшу?! Вот дожили! Так тигра нашего зовут. Анатольич его очень любит. Тиграша отвечает взаимностью. Даже за загривком почесать даёт.

— Это мне, значит, к вольерам надо? Туда где верблюд?

— Нет, дальше. Хотя… Понимаешь, я гимнастка. К диким зверям не хожу… Ну, ты парень умный, сам дорогу найдёшь!

— Оля!

— Больше говорить не могу, извини — ждут.

Дверь перед моим носом захлопнулась и я снова оказался в пренеприятной, но до боли знакомой ситуации — пойди туда, не знаю куда, отыщи то, не знаю, что. Правда, мне было в некоторой степени легче — что искать, точнее, кого, я знал. Поскольку рядом не было никого, кто мог бы мне помочь, я полностью положился на истинно русский Авось и пошёл вперёд.

Руководствуясь непостижимым шестым или восьмым чувством, я наконец вышел к начальной точке своего путешествия — вольеру с верблюдами и неожиданно увидел идиллическую картину: моя принарядившаяся мамочка о чём-то мило щебетала с — нет, ошибки быть не может! — моим белым клоуном. Я решительно подошёл к беззаботной парочке.

— Ой, здравствуйте, молодой человек! — первым заметил моё приближение Анатольич, — А мы с вашей матушкой уже с ног сбились. По всему цирку вас ищем...