12.

Мы никогда не меняемся. Остаёмся всегда одними и теми же. Как бы нас ни била жизнь, как бы ни смущали обстоятельства, мы — это мы. Время — всего лишь остывшая река — она не движется. Это люди бредут по её бугристым, неровным изгибам. У каждого свой путь и не нам его менять. Мой клоун попытался — вы видели, что из этого получилось.

Бал был за городом, в полузаброшенной усадьбе князей Гордеевых — не самого известного и знатного рода. Сама усадьба словно бы спряталась в тенистых алеях парка, за которым уже многие десятилетия никто не ухаживал, некогда обширные владения Гордеевых постепенно захватывал лес — кряжистые дубы (полуживые великаны, угрожающе нависающие над парком), робкие осины, тянущиеся к столь редкому в этом сумраке солнцу и плачущие от злых уколов ветра, болтушки-берёзы, перешёптывающиеся между собой золотом крон, хвастающиеся перед подружками нарядными серёжками… Всё это ни капли не трогало нас с Натальей Алексеевной. Матушка всё ещё прижималась ко мне и тихо плакала. Она машинально переставляла ноги, не замечая ничего вокруг, а я осторожно вёл её, стараясь не запнуться о корни, свободной рукой раздвигая непокорные ветви и проклиная Бориса Анатольевича за то, что заманил нас в такую глушь. Честно говоря, я был весьма плох в ориентировании на местности — ОБЖ никогда не был моим любимым предметом в школе — поэтому просто понятия не имел, куда иду. Больше всего я боялся, что вместо оживлённой трассы, где всегда можно поймать попутку, заведу Наталью Алексеевну в глухую, непролазную чащу, и с каждым шагом мои опасения подтверждались...

— Саш, я устала. Давай немножко отдохнём.

— Давай. Тем более, я всё равно не знаю, куда идти.

— Не растраивайся, — сказала она, усевшись на поваленное дерево, — мы обязательно что-нибудь придумаем, — она начала рыться в своей сумочке, — чего стоишь? В ногах правды нет. Хочешь конфетку?

— А ты? — спросил я, подсаживаясь к ней и протягивая руку за обёрнутой в яркий фантик сладостью.

— Я не хочу. Давай ешь быстрее. А тут, кстати, очень хорошо. Красиво.

Я поднял глаза к небу и обомлел: в разноцветном, многоголосом море листвы то тут, то там возникали тёплые островки небесной лазури, солнце, клонящееся к закату, золотило верхушки деревьев и придавало миру вокруг нас налёт таинственности, хрупкости, сказочности. Мы, словно назло всем законам природы, вернулись в детство и оказались на зачитанных до дыр страницах. Вот сейчас появится из-за деревьев Марья-искусница да за рукоделием начнёт сказку рассказывать, и мы с матушкой уснём под напевный шелест тихого голоса да постукивание веретена...

… Автомобильный гуд мы услышали одновременно и обрадовались, как путники, после долгих скитаний всё-таки вышедшие к реке. Река — жизнь. Спасение. Пусть долгая, но дорога к дому. И абсолютно неважно, что русла современных рек несут не воду, а асфальт, что лодки лишились вёсел, приобретя при этом четыре колеса и пламенный мотор под капотом. Важно, что основное своё предназначение — вести людей домой, дарить надежду на возвращение — река не утратила. Вот мы и двинулись на звук.

— Вы с бала? — спросил Алексей Петрович, согласившийся подбросить нас до города.

— С него, — со вздохом ответила мать.

— А чего грустные-то такие? Обидел кто, или не понравилось просто.

— Будем считать, что не понравилось, — вступил в разговор я.

— Воот, — назидательно поднял указательный палец вверх Петрович. — Не понимаю я, чего они все в этом находят? По лесам шастают, в рваньё переодеваются, луки со стрелами делают. Теперь вот бал этот выдумали! Тоже мне аристократия, белая кость! Тьфу!

— Вы, Алексей Петрович за дорогой лучше следите, а то не ровен час — врежемся во что-нибудь.

— Обижаешь, пацан, не хорошо. Я двадцать лет за баранкой этой развалюхи провёл и дорогу эту, как свои пять пальцев знаю. С матерью-то что стряслось?

— А… Как вы догадались?

— Поживи с моё — тоже научишься.

— Ничего особенного, — подала голос Наталья Алексеевна, — просто, кажется, я снова влюбилась.

— Да разве от этого плачут?

— Плачут, Алексей Петрович. Плачут. Особенно если снова влюбились не в того.

— Ох, чудите вы, дамочка. Чудите. Невозможно не в того влюбиться. Вы если на тех и этих делите, значит не любите. Совсем. А если любите, он всегда — тот. Уж поверьте старому человеку.

— Разворачивайтесь, Алексей Петрович. Мы возвращаемся на бал. Мне кажется, я чуть не повторила самую страшную ошибку в жизни.

— Вот это другой разговор! Это мы завсегда сделаем!