9.

Дверь кареты открылась и мы с Натальей Алексеевной оказались в ином времени, чуждой реальности. Дамы в жемчугах и кринолинах, кавалеры в подшитых золотом сюртуках, фраках, непривычная русскому уху французская речь… Я насчитал как минимум десять карет, и прибывали ещё.

— Где мы, Борис Анатольевич? — поражённый зрелищем, спросил я.

— Там, молодой человек, где нам должно быть.

— Что значит должно быть? — вмешалась в наш разговор матушка.

— То и значит, милая Наталья Алексеевна. Вы там, где всегда мечтали оказаться — на балу у Болконских.

— Вы, верно, шутите, Борис Анатольевич..., — maman зарделась, словно гимназистка, и, смущённо опустив очи долу, стала мять ни в чём не повинную маленькую чёрную сумочку, которую взяла с собой на всякий случай...

— Ничуть, ma cherie, ничуть. Прошу, дайте мне руку, дорогая, — гости заждались.

На лице матушки в этот момент отразилась целая гамма эмоций: от осторожности до безумия, от ярости до ледяного спокойствия, от изумления до непоколебимой решимости. Она протянула клоуну руку, прошептав так, чтобы это слышал только он: "Я ещё не до конца определилась, кто вы — волшебник или просто плут".

— С этим невозможно определиться, мой друг. В любом волшебстве есть доля плутовства, но и любой плут — пусть самую малость — всё же волшебник, — ответил Анатольевич, пристально глядя в полные предвкушения глаза Натальи Алексеевны. — Кажется, там дают мазурку. Нам с вами просто необходимо попасть в дом. Поторопимся же.

И они побежали. Словно школьники после звонка к перемене. Я не поспевал за ними. Да, впрочем, и не старался. Зачем? Им вполне хорошо вдвоём. А мне здесь было совсем неютно. Я — сын своего времени. Безумного, жестокого, дикого, циничного, но СВОЕГО. Это, как дом. Твой дом. Где тебя любят и ждут, или ненавидят и проклинают. Дом может быть разбитым, покосившимся, почерневшим от времени, но он всё равно останется ТВОИМ домом и самому прекрасному ложу с наиизысканнейшим балдахином никогда не заменить продавленной тахты, что сохраняет очертания твоего тела, после того как ты вероломно покидаешь её мягкие объятия. На моей футболке была выведена красными чернилами надпись: "World sucks. Fuck it". Что мне и хотелось сделать, пока я не увидел Юлю. Точнее, тогда я не знал её имени. Да и не понравилась она мне: заносчивая, холодная, высокомерная. И под ручку её вёл соответствующий кавалер: расфранчённый юнец с закрученными по последней моде усами, от которого за километр несло приторным парфюмом. Так бы и осталось всё случайной встречей, секундным пересечением взглядов в толпе, если бы её напомаженный идиот не сделал величайшую глупость во Вселенной — ему не над кем было посмеяться и он выбрал меня жертвой своего остроумия.

— Эй, басурман, — мило начал он наше общение, — ты бросил свой грязный масляный глаз на мою даму! Извинись немедленно или я вызову тебя на дуэль!

— Вызывай, — процедил сквозь зубы я.

— Смотрите, Юленька, эту обезьяну перед тем, как спустить с пальмы, научили говорить по-русски.

— Может, хватит, Николай Евстафьевич? — осторожно, заискивающим голосом попросила Юля, — Не стоит, право слово, из-за какого-то...

— Я не какой-то там, барышня, и вполне могу за себя постоять. А вам, господин, к сожалению не знаю вашего имени, придётся ответить за оскорбление. Кто вам дал право называть меня обезьяной? Если уж на то пошло, то обезьяну, которой напудрили нос, одели в затрапезное платье и вылили ведро помоев на голову, напоминаете вы.

— Ах ты!..

Я никогда не любил драться. Если честно, не умею этого делать. Всегда считал, что любую проблему можно решить мирно, не сбивая в кровь костяшки на кулаках. Оказалось, нет. Когда на тебя со скоростью курьерского поезда несётся очень мелкое, но дюже яростное чудовище, на ходу вынимая саблю из ножен, крепкий удар под дых и колено в лицо — лучшее успокаивающее средство. Поверженный враг удалился смывать кровь с изувеченного лица, и мы с Юлей остались наедине.

— Вы извините его, — начала она разговор первой, — Это мой муж. Нравом горяч да отходчив.

— Не повезло вам с мужем, сударыня, ох как не повезло. Эдак он и вас пристукнуть может.

— Благодарю покорно, сударь, но в заботе вашей не нуждаюсь, — сказала она нарочито громко и направилась к увитой плющом беседке в тени сада, сделав мне недвусмысленный знак следовать за ней.

"Почему бы и нет?" — подумал я и отправился вслед за Юлией.

В беседке царил уютный полумрак. Я не сразу заметил ту, что привела меня сюда. Она спокойно стояла в глубине ротонды и курила опираясь на перила.

— Будешь? — спросила она низким, хрипловатым голосом, вовсе не похожим на тот, который я слышал несколько мгновений назад, — Брось. Только не делай вид, что удивлён. Зачем ты ударил его? По сценарию...

— Подожди… По какому-такому сценарию?!

— Так ты не актёр?! — она торопливо затушила окурок, — Тогда забудь всё, что я тебе наговорила!

— Нет уж, постой. Ты хочешь сказать, что всё это?..

— Ну да, спектакль. Розыгрыш, если тебе так понятнее. Кризис на дворе, если ты не заметил. А актёры тоже люди. Им иногда есть хочется. А ещё у них есть семьи! У меня двое детей. Ванька и Алёшенька. Я их почти не вижу. Работаю с утра до ночи. В театре я прима. У меня три главные роли. А толку? Денег едва на еду хватает. А Алёшке скоро в школу. Вот и приходится крутиться… Между прочим, тот, которому ты нос сломал теперь с голоду сдохнет — кому нужен Ромео с перебитым носом? А у него мать. Инвалид.

— Так! Хватит быть моей совестью! Дай закурить. Успокоиться надо.

Она протянула мне пачку. "L&M". Привет из двадцатого века. Юля поднесла зажигалку, я с жадностью затянулся сигаретой. Лёгкие наполнились чуть сладковатым дымом и я мгновенно зашёлся в кашле.

— Курить ты явно не умеешь. Хочешь дружеский совет? Заметь, бесплатный.

— Давай, — выдавил я, чуть отойдя от приступа.

— Не начинай. Тебе это не идёт.