5.

Дорога домой была съедаема с топким чавканьем подошвами наших ботинок. Мы молчали. И в молчании была некая святость, тихая, мягкая. Я исподволь наблюдал за ней. Она улыбалась чему-то своему. Глаза были полуприкрыты, она явно была не здесь, не со мной. Да и меня по крупному счёту здесь не было. В голове засела иззубренным осколком последняя фраза Анатольича: "Клоун должен смеяться". Даже когда ему плохо. Особенно, если плохо. Нам есть чему поучиться у цирковых. Особенно у клоунов. Они вынуждены улыбаться, чтобы исцелить нас, спасти от уныния тоски. Но помогая нам, они и сами очищаются. В этом секрет и самая главная магия сцены — она дарует вечную жизнь...

— А ты умеешь выбирать друзей...

— Мне есть у кого поучиться.

— Нет. Я дружить не умею.

— Брось. У тебя сотни подруг.

— Так уж и сотни… Нет, Саш, если у человека количество друзей переваливает за десяток это говорит лишь о том, что он не разбирается в людях, не ценит их. Он занимается коллекционированием. Не более. Помнишь, как ты в детстве собирал машинки?

— Помню.

— И что с этими машинками стало?

— Приятелям раздарил, сломал, потерял… Парочка ещё может быть валяется в тёмной комнате...

— Вот и с людьми так же.

— Хочешь сказать, что у тебя никогда не было настоящих друзей?

— Этого я не говорила.

Так, за разговором, мы оказались дома. Мама устало сняла пальто, присела на скамеечку, заботливо выставленную в коридоре, тяжело вздохнула.

— Устала я, Сашка, — мягко улыбнулась, словно бы прося прощения, — Совсем развалиной стала. Ноги гудят, как будто целый день танцевала, голова кружится, словно не моя, сердце, как ошалевшая птица, бьётся о рёбра… Сейчас отдышусь, маску сорву — указательным пальцем обводит лицо, грустно усмехается, — и буду в полном твоём распоряжении. Поищи что-нибудь в холодильнике сам. Я просто не в состоянии...

"Пол-царства за душ", — доносится из комнаты...

Холодильник встречает меня блаженной пустотой. Ма никогда не отличалась практичностью в выборе еды. Где-то на второй полке одиноко стоит открытая банка тушёнки. Компанию ей составляют два огурца, кусок докторской колбасы, три яйца в боковом отделении, пакет майонеза… Морозилка забита до отказа полуфабрикатами самых разных сортов: какие-то рулетики, неопределённые овощи, фаршированные неизвестно чем, котлеты, наггетсы, блинчики. Объясняет она это просто: "Я слишком устала, чтобы готовить". Вздыхаю, беру тушёнку, из шкафчика на кухне достаю отливающие золотом спагетти, ставлю кастрюльку на огонь. Входит мама. Отбирает у меня кастрюлю. "Ничего вам мужикам доверить нельзя. Всё самой делать приходится. Ты хотя бы воду солил?" Отвечать смысла нет никакого. Лучше промолчать.

— Ты думаешь он придёт? — спрашиваю уже за столом.

— Кто?

— Клоун...

— Не знаю, — пожимает плечами, словно бы это её не волнует, потом заговорщически смотрит мне прямо в глаза, — но мне бы очень хотелось, чтобы пришёл.

— Ты хотела рассказать историю...

— Да? — удивляется чисто и непосредственно, тонкие брови взлетают домиком.

— Про настоящего друга.

— Ах, это… Ладно, слушай...

Историей это назвать сложно. Я к тому, что не было у неё ни завязки, ни кульминации. Развязка была. Но она какая-то нелепая, глупая. С неё, наверное и начнём. Я потеряла записную книжку, где был записан его телефон. А он, оказывается, звонил. Меня не было, трубку взяла мать. Чем-то он ей не понравился или просто встала не с той ноги, или так сошлись звёзды в тот злосчастный день, но когда он попросил к телефону Наташу, твоя бабушка сказала, что таких здесь нет. Он сконфуженно пробормотал: "Извините..." и положил трубку. Больше мы никогда не виделись...

Звали его Лёшкой, нет Димкой… Или Димка был позже… В общем, позволь матери побыть слегка легкомысленной девушкой. Так ли важно, в конце концов, как его звали? Чтобы не обидеть причудливое подсознание, назовём его Лёшкой-Димкой.

Знакомы мы были с детства. Играли в одной песочнице. Он всегда пробовал мои куличики, я играла с его машинками. Чуть повзрослели, стали играть в "индейцев". Я, конечно, была заводилой. Запоем читала Купера, про Зверобоя. Естественно, Зверобоем и была. Всегда. Ему доставалась роль Чинганчгука, правда ему было сложно выговаривать это имя, как и многим другим во дворе, поэтому он называл себя просто Чин. Я была дворовой девчонкой, пацанкой, как вы сейчас таких называете. Играть в куклы было неинтересно, вот и придумывались всякие забавы… Самое главное, что удавалось подсадить практически весь двор. И пыльное пространство между двумя "хрущёвками" на быстротечные несколько часов вдруг превращалось в настоящую прерию: слышалось ржание лошадей, где-то журчал священной влагой ручей, в обманчивой тени бушей таились злобные плантаторы с воронёнными "Ремингтонами"… Я возвращалась домой только под вечер, когда отец, твой дед, с грозным видом выходил из подъезда и нервно курил, неновящево сжимая в кулаке тяжёлый солдатский ремень с натёртой до блеска медной бляхой. Самое интересное, что мне никогда не попадало. Ни за что. Если честно, сама бы себя иной раз отлупила. Но история ведь о Лёшке, то есть Димке, то есть… Я опять запуталась. Да неважно всё это, чёрт возьми!

Помню случай, только обещай не смеяться. Случай показательный. Правильный. Сразу понятно, что Лёшка-Димка — мой самый настоящий друг. Настоящее не бывает. Ну ладно-ладно, нашёлся мне филолог — мать поправляет. А я говорю бывает. Это наречие. Настоящее, сильнее, добрее. Почему нет? Опять в сторону увёл. Ты слушать хочешь? Вот и слушай. Не перебивай — я и так давно никому ничего не рассказывала. Сосредоточиться мешаешь. Нельзя же так. Вот обижусь, и вообще ничего рассказывать не буду. А история интересная, показательная. Впрочем, я об этом уже говорила. Рассказывать?

Так вот: пришла мне в голову однажды совершенно безумная идея, я ведь не только Купера, я и других авторов читала. Жалостливой росла девочкой. Хотела каждой твари помочь. Начать решила с малого: организовала Общество Добровольной Помощи Бездомным Кошкам и Собакам, ОДПБКС сокращённо. Членами правления Общества выбрала себя, подругу Светку из 36 квартиры — ты её знаешь, тётя Света, парикмахер, в детстве она тебя стригла — и пресловутого Лёшку-Димку. Собственно, правлением Общество и ограничивалось — это была глубоко тайная, секретная организация и новые адепты должны были пройти страшное испытание, чтобы пополнить собой ряды добровольных помошников хвостатым друзьям. Только само испытание я так и не придумала. Заседание было назначено на восемь утра. Проводиться встреча должна была на конспиративном чердаке при свете Лёшкиного фонарика. На заседании было принято решение: необходимо изловить всех кошек и собак, а затем провести агитационную работу среди детского и взрослого населения с целью пристраивания несчастных животных. Лёшка разумно заметил, что вылавливать сразу и кошек и собак неразумно — они перегрызутся и ничего хорошего не выйдет. Остановились на кошках. Затем возник вопрос, где этих самых отловленных держать до успешного завершения агитационной компании. Лёшка сразу же вынес предложение: недалеко от двора велась какая-то стройка. Вагончики никто особо не охранял. Можно было без труда открыть любой (запирались они тогда на щеколду снаружи, как сортиры в деревнях) и выпустить туда пойманных особей. Ловить решили вечером. Так безопаснее. Да и Общество наше было секретным. А какое же тайное общество работает днём?

Кошки, надо сказать, вовсе не считали, что нуждаются в помощи. Неразумные создания, что с них возьмёшь? Мы, как три тени, одетые во всё чёрное, с мешками за спиной, шныряли по всему околотку в поисках бездомных кошек. Звери угрожающе рычали, царапались, выли, некоторые даже кусались, но все, так или иначе, отправлялись в чей-нибудь мешок.

Усталые но довольные, с визжащими мешками за спиной, мы вышли к стройке. Осталось самое простое: открыть первый попавшийся вагончик, запустить туда кошек и закрыть дверь. План почти удался. Почти, потому что, как только Лёшка-Димка закрыл дверь, в свете фонаря показалась грозная фигура сторожа с угрожающего вида карабином, нацеленным прямо на нас. Зловещая улыбка старика не предвещала ничего хорошего.

"Попались, маленькие паразиты!", — ухмыляясь прошептал он и, смачно сплюнув, взвёл курок, — "сейчас я вас отучу социалистическую собственность расхищать!"

"Бежим!" — успел бросить нам со Светкой Лёшка-Димка до того, как грянул первый соляной залп. Слава Богу, старик не был ни ворошиловским стрелком, ни марафонцем, а бегать мы умели хорошо.

Самое смешное осталось за кадром. Мне остаётся лишь представить лицо сторожа после того, как он, привлечённый страшным, нечеловеческим визгом, открыл дверь злополучного вагончика и был буквально сметён с ног мохнатой лавиной ошалевших кошек...

Смеёшься… Я тоже смеялась. И Лёшка-Димка смеялся. И Светка. А потом был долгий и совсем неприятный разговор с родителями. Лёшка-Димка твёрдо стоял на том, что это всё подстроил он, что мы, девчонки, были совершенно ни при чём. Его били. Лёшке не так повезло с семьёй, как мне. Били сильно. Он потом неделю не мог сидеть. А я неделю не могла смотреть ему в глаза. И даже позволила быть Зверобоем.

А ты говоришь, не было у меня настоящих друзей… Если бы не та телефонная книжка!