Скрипач ни при чем

1.

Ри́тте не знала, почему Скрипач решил пожить в ее доме. Готовила она не очень, хотя каждый раз было или вкусно, или съедобно, что ее саму вполне устраивало, а частые гости приходили не за этим. И когда с утра постучался очередной, и Ритте, отворив, увидела парня со скрипкой, то узнала его — не в лицо, не по каким-то особым признакам, а просто, как узнают рассвет и закат и никогда их не путают — и вздохнула: теперь придется готовить на двоих, и к тому же — по правилам, а Ритте не очень любила правила. Но гость, еще не шагнув через порог, сказал:

— Не беспокойся. Делай как для себя.

И она сразу поняла, что так будет лучше всего, и в самом деле перестала беспокоиться.

В этот же день, чуть позже, госпожа Дем, жена держателя «денежного дома», принесла своего Ше́шика. У Шешика чесались уши, так что толстенький как бочонок псюн раздирал их когтями и терся обо все в доме, чтобы заглушить зуд. Пока Ритте чистила и мазала ушки псюну, гостья оглядывалась. Скрипач уже ушел гулять, прихватив свой инструмент, но в доме остался неуловимый неназываемый аромат — что-то теплое и летнее. Кажется, хозяйка Шешика тоже это заметила: крутила головой, пытаясь найти источник запаха, и даже не хотела уходить, когда получила нужную услугу и заплатила за нее принесенными в корзинке яйцами, мукой и старыми стеклянными бусами. По счастью, с визитом явилась ее соседка, лавочница Гроа, а ее «денежная дама» терпеть не могла, поэтому подхватила песика и откланялась. У лавочницы заболел любимый ручной ворон — перестал говорить. Тут пришлось повозиться… Благодарные клиенты иногда называли ее волшебницей — Ритте не отказалась бы быть настоящей магиней в особенно хлопотные дни, но уж чего нет — того нет.

Гость вернулся с прогулки только вечером, так что в доме Ритте его никто не видел, но она понимала — вечно так не будет, и то и дело ловила себя на мысли «хоть бы попозже». Скрипач попросил показать ему место, где можно отдохнуть, и хозяйка проводила его в отдельную комнату с большим окном и маленькой кроватью, на которую постелила старую, но еще пушистую шкуру и одеяло, дала гостю подушку и лампу, на всякий случай показав, как уменьшить и увеличить огонь. И только потом совершенно спокойно отправилась спать.

2.

На следующий день никто не приходил до самого обеда. Только заглянул, как всегда, старьевщик Эли — именно для него некоторые клиенты оставляли у Ритте старые вещи, когда не могли сами отдать их: Эли был разборчив — он не заходил в каждый двор. Ритте вручила ему бусы госпожи Дем, старик поперебирал крупные алые шарики, шевеля губами, словно читал что-то с их поверхности, и, кивнув, положил в свою тележку. Тележка была занимательная. Всегда блестевшая медными детальками и какими-то колесиками, которые быстро вертелись и при самой неторопливой езде, она никогда не скрипела и не переполнялась. Ритте не видела в ней одни и те же вещи два раза и понятия не имела, куда исчезают одни и откуда появляются другие — ну не могли же в самом деле все это отдавать люди Приста, городка мелкого и незначительного, где самое любимое дело — заниматься собой!

Старьевщик тоже сразу понял, что в доме есть другой — и даже больше.

— А, Скрипач, наконец, пришел, — заметил он. — Что ж, пора, почти двести лет прошло. Может быть, в этот раз у него получится лучше, — и, навалившись на ручку тележки, покатил ее прочь.

Ритте стало любопытно. Она сняла с полки «Легендарий с датами и пояснениями» и отыскала там миф про Скрипача. В самом деле, он приходил сто восемьдесят семь лет назад, но ничего такого, из-за чего стоило намекать на «лучший другой раз» девушка не увидела. Пришел, исполнил пару желаний, исчез. Ни одна война из-за этого не разразилась, и чума не объяла земли, и не сменилась власть… Она почти решила, что спросит самого гостя, но когда он вернулся с очередной прогулки, поняла — не сможет. Вообще со Скрипачом совершенно не требовалось говорить. Почему-то и так было понятно, что делать — накормить его, разрешить помыть посуду и полить многочисленные цветы на окнах, поставить несколько в его комнату… В присутствии Скрипача не возникало желания не только разговаривать, но и вообще никаких желаний. Разве только одно. Узнать имя.

Но и для него не понадобились слова.

— Называй меня Э́риг, — сказал гость, рассматривая смешную, нарочито кривоватую чашку — любимицу хозяйки дома.

И после этого Ритте ничего не хотела в его присутствии целых три дня.

3.

Но эти три дня оказались непростыми. Жители Приста зачастили с визитами, и чаще всего приходили с совершенными пустяками, с которыми могли бы справиться и сами. Вот, например, певчая птица уронила перо. Что делать? «А ничего не делать, — объяснила Ритте, удивляясь, почему раньше хозяина полдюжины певуний такая мелочь не беспокоила, — линяют они иногда, и все». Или «моему котику снятся плохие сны». Девушка попыталась убедить хозяйку, что котику может сниться все, что угодно, и ему это никак не повредит, однако выставить ее удалось с трудом и далеко не сразу. И так с утра до вечера. На второй день Ритте начала догадываться: ходят не к ней, а чтобы встретится с Эригом. Знали о нем жители городка или только чувствовали что-то, но их тянуло туда, где можно было застать Скрипача. Только он всегда рано уходил и возвращался поздно. Иногда у Эрига был усталый вид — словно он со своей скрипкой прошел много тысяч шагов и потом вернулся, передумав уходить — а иногда ничего. На третьи сутки, кормя его ужином, она ощутила, как в ней созрело желание, которое можно высказать тому, кто умеет их исполнять.

— Послушай, — сказал Ритте, откладывая ложку, — а ты можешь сделать, чтобы ко мне приходили, только когда это в самом деле нужно?

— Думаешь, сейчас приходят не поэтому? — с улыбкой спросил гость.

Ритте вздохнула. Несомненно, им всем что-то было нужно, но только не то, о чем спрашивали.

— Ну тогда пусть хоть сразу говорят прямо, а не придумывают несуществующие проблемы.

— Хорошо, — кивнул Эриг.

Ритте немного подождала — что он возьмет инструмент и заиграет, и тогда ее желание исполнится, — но гость не сделал ничего.

Может, поэтому еще сутки ей пришлось терпеть визиты мужчин и женщин, которые явно хотели не того, о чем просили. И только через день это прекратилось. Но, наверное, лучше бы было как раньше, а не так, как стало.

4.

— Где он? — спросил э́ну Тада́мо, входя в дом и стуча по полу тростью коричневого дерева, с которой никогда не расставался.

Ритте немного побаивалась его, не потому, что он был эну — управителем Приста, главой местной власти, и когда-то воевал, а значит, умел убивать и приказывать. Высокий смуглый строго одетый старик всегда внушал ей желание поменьше с ним встречаться, хотя именно он пригласил ее в Прист и предложил очень хорошие условия. Но это не снимало постоянной тревоги в его присутствии.

— Где кто? — глупо спросила Ритте.

— Твой гость. Исполняющий желания. Он дома?

— Нет. Ушел… он каждый день уходит…

— Далеко? — перебил эну.

— Откуда ж я знаю? — развела руками Ритте. — Я не следила.

— А надо было бы, — фыркнул старик, повернулся и вышел, еще отчетливее, еще злее стуча тростью.

Притом направился он не в сторону своего дома, как хозяйка видела из окна, а в Луга. Логично: легенда говорила, что в прошлый свой визит Скрипач уединялся в лесу, на природе.

Потом почти с тем же вопросом появилась госпожа Ассивасси, прижившаяся тут северянка, жена богатого торговца, одевавшаяся всегда причудливо и ярко, не очень молодая, но очень красивая.

— Я могу его увидеть? — спросила она. — Мне очень нужно. Очень!

Ритте верила. Эту женщину, с тонким лицом, волнами светлых кудрей, обычно лежавших на плечах, и унизанными браслетами руками она почему-то любила, и жалела, что видит так редко, раз в год, быть может. У Ассивасси тоже была питомица, удивительная лысая кошка, и в первый раз Ритте просто не знала, как к ней подступиться — животина имела скверный характер. Но потом оказалось, что она, как и ее хозяйка, любит все яркое, и разноцветный матерчатый шарик решил дело. С Ассивасси было легко еще и потому, что они почти сразу условились не «выкать».

— Его нет, — вздохнула Ритте. — Ушел. Наверное, в Луга.

— О, спасибо! — поблагодарила гостья и уже шагнула к двери, а потом остановилась, повернулась к хозяйке: — Я знаю, тебе нравятся мои браслеты… Хочешь, подарю?

Девушка так и замерла. Браслеты не то что нравились — она была в них влюблена. Целый набор тонких цветных с блестящими насечками колец от запястий до локтей. Нет, столько бы она не стала носить, все же металл тяжел, да и неудобно так, но вот парочку… Однако, почему вдруг такое предложение? И Ритте решила уточнить:

— Конечно, хочу, но ведь у меня сегодня не день рождения. А если хочешь как-то задобрить меня, потому что в моем доме живет Скрипач… если думаешь, что я могу на него влиять, ошибаешься. Я не могу.

— Но все-таки он живет в твоем доме, — заметила северянка. — Ты его кормишь, разговариваешь с ним. Хочу поблагодарить за то, что ты его принимаешь.

Гостья сняла с руки звенящий каскад браслетов. Выбрала из них несколько разноцветных, протянула хозяйке дома.

— Вот. На счастье.

И Ритте приняла.

Браслеты оказались сделаны из какого-то очень легкого металла, так что, пожалуй, можно было носить их и тысячу сразу. Девушка попробовала — надела все и не снимала до вечера, а потом поняла, что звон и блеск скорее раздражают, чем радуют. К тому же смущало, что все приходящие гости косятся на ее новое украшение, и, в конце концов, она сняла все браслеты, кроме одного, синего, и положила в шкатулку.

А гостей приходило много, и все сразу или чуть позже спрашивали «где он?». Ну, хоть с ерундой не приставали. И все потом уходили в сторону Лугов. Некоторые тоже пытались всучить подарки, но Ритте больше ничего не брала.

Последним в тот день пришел старьевщик Эли. Стыдясь того, что нечего ему дать, потому как гости больше не приносили лишних вещей, Ритте вручила ему свой старый медный чайник, на который он давно уже заглядывался. Они хорошо посидели за чаем из этого самого чайника — чаем из трав, которые собирал в Лугах Эли — мирно беседуя о том о сем. Ритте отдохнула душой от назойливых визитов и вопросов, причем настолько, что спросила сама:

— А ты не поинтересуешься, где Скрипач?

— Зачем? Я знаю. Видел его и хотел поговорить, но он спешил.

— Куда можно спешить в Лугах? — удивилась девушка.

— Так он не в Лугах, — пожал плечами старьевщик.

Ритте подумала и не стала расспрашивать — из чувства, что ей этого лучше не знать.

5.

Предчувствие оправдалось: на следующий день все как один визитеры начали требовать, чтобы Ритте назвала место, где можно найти Скрипача. И все как один предъявляли ей претензии. Порой в очень жесткой форме.

— Все может измениться, — сказал эну Тадамо, одетый в пугающе официальное платье, — например, ваша половинная плата за аренду дома может сделаться полной. И возникнет нужда взыскать с вас долг за прошедшие пять лет.

— Но таков был договор, с самого начала! — попыталась возражать Ритте. — И не я придумала это условие!

— Условия зависят от нужды, а нужда в вас не так уж высока, — пожал одним плечом, словно она не стоила большего, эну. — Вы требовались, чтоб остановить болезнь, что передавалась от человека к животному и наоборот, и свирепствовала тут пять лет назад. Сейчас болезни нет.

Ритте закаменела; не столько от неблагодарности — потому что в те дни, когда нужда в ней оказалась столь острой, что ее едва не на руках принесли в этот город, ей пришлось несладко — а от того, что сейчас от нее требовалось то, чего она дать не могла.

— Послушайте, — терпеливо и спокойно начала она, — я в самом деле не знаю, где Скрипач.

Эну Тадамо долго, пристально смотрел на нее, потом повернулся и вышел, и не понятно было, поверил или нет.

После явились две дамы, почти одинаково настроенные — сначала ругаться и требовать, потом рыдать и тоже требовать. Одна из них, Лиссель, хозяйка цветочного магазина, даже имела над Ритте кое-какую власть — она отдавала девушке бесплатно те цветы, которые начинали хиреть и теряли товарный вид и обычно выбрасывались на помойку; Ритте почти всегда удавалось их выходить, у нее все эти фиалки, розы и лилии начинали бешено цвести, и в итоге кое-что дарилось клиенткам (а порой у нее выпрашивали пару горшков и влюбленные для своих пассий), но многое оставалось, и дом ее утопал в цветах. И вот эта самая госпожа Лиссель заявила, что «больше никогда ни одного цветка, ни одного семечка!» не отдаст. Это было так обидно, что даже больно. Ритте почти нагрубила ей и выгнала вон. Настроение испортилось окончательно. И когда вечером вернулся Скрипач, он заметил это и спросил:

— Что-то случилось?

— Вообще-то ты случился, — проворчала она, не сдержавшись. — Но остальные ждут теперь, что случится что-то еще. Каждый ждет — какого-то своего чуда. А я думаю, ты вообще не собираешься исполнять желания. По крайней мере, по тебе не скажешь. Только не говори, что всему свое время.

— Не скажу, — улыбнулся он, — раз я пришел, так и время пришло.

Ритте поморщилась:

— И так тоже не говори. Это слова для легенды. А жизнь с легендой обычно воюют. Кстати… а что, в прошлый твой визит что-то пошло не так?

Все же любопытство заставило ее задать этот вопрос. А может, не любопытство, а настроение, когда уже, в общем-то, все равно и не стараешься быть милой и доброй.

— Не знаю, — немного растерянно сказал Эриг. — В прошлый раз я начал как раз с того, что исполнял желания. Это же моя работа. А сейчас решил немного… подумать, прежде чем начать.

Ритте одобряла всякое «сначала подумать», поэтому не стала настаивать на ответе. Перевела взгляд на лежавшую на лавке под окном скрипку.

— А ты можешь поиграть? Просто поиграть без этого?.. — она неопределенно махнула ладонью, пытаясь изобразить магию или чудо.

— Могу, конечно, — он тут же встал, взял скрипку, поднял словно взявшийся ниоткуда смычок… а потом опустил. — А может, ты?

— Так я не умею. И слуха нет, — заметила Ритте, почти разочарованно.

— Все у тебя есть. Ну, так что? Попробуешь?

— Ни за что! — сказала девушка, вставая из-за стола. — Даже если что-то получится, сюда соседи сбегутся, думая, что настал Конец Всего. А может, он и настанет от моего скрипа.

Гость засмеялся, но снова предлагать не стал.

— Тогда вот. Песенка, — и заиграл.

6.

Непонятно зачем говорить про песенку, если не собираешься петь. Ритте думала об этом полночи, вспоминая мелодию — вернее, она не оставляла в покое, а вместе с ней пришли к самому утру и слова:

Людям нужно так мало, и стоит ли им отказать,

Оттого что скрипач все напутал и скрипка устала?

Ничего, ничего. Дайте только обрывы связать,

Не мостом, не намеком, а этим осознанным «мало».

Дайте выбрать самим, уж они-то не рубят сплеча:

Кто же сам себе враг, что ненужное требовать станет?

Ну а если и так… солнце вспыхнет — бери, получай

По заслугам, по праву… От этого кто не устанет?

И не спросят ведь «как ты?». Не скажут: «Присядь, отдохни».

Если б так, то, конечно, все было бы проще и строже.

…Только все поперек. Только катятся камешки-дни —

Да с обрыва летят, как слова, что пустое итожат.

И поверишь почти, что падение — это полет,

Что и ты властелин всех желаний и вечного бала…

Ну а если не вышло — любой оправданье найдет:

Это просто скрипач все напутал, и скрипка устала.

«Что бы это значило?» — думала она, отчаянно зевая и пытаясь разбудить себя очень крепким чаем. Визитов по делу с утра вроде не ожидалось, а Эриг, как оказалось, уже ушел. Чай немного помог, а потом Ритте занялась любимым делом — наведением порядка, и то и дело ловила себя на том, что мурлычет песенку и даже напевает ее. В полдень пришла госпожа Ассивасси, попросила тоже чаю, добавила туда щепотку какой-то пряности из принесенного с собой шелкового мешочка, так что по всему дому разнесся чудесный аромат. И они вдвоем просидели за напитком и разговорами почти час, причем про Скрипача не было сказано ни слова. Да и зачем? Ритте и так понимала, что северянка ждет его — когда он придет, если ушел, или когда выйдет, если тут.

А потом раздался грубый, требовательный стук в дверь. Гостья вздрогнула. Хозяйка вздохнула и пошла открывать.

За дверью стояли сразу две дамы и мужчина, городской «законный», старший страж, следящий за порядком в городе, распоряжающийся несколькими десятками хранителей порядка рангом пониже.

— Доброго дня, госпожа Авэй, — поздоровался он. — Сожалею, но должен проверить жалобу на вас.

— Какую жалобу? — начала Ритте, встревоженная официальным обращением по фамилии. Обычно старший страж Мита́ше называл ее по имени.

— Какую жалобу? Она еще спрашивает? — взвизгнула стоявшая слева от стража цветочница Лиссель. — У тебя нет разрешения продавать цветы и даже отдавать их! Но ты это делаешь и тем вредишь мне, уменьшаешь мой доход!

— Госпожа, — тут же вмешался «законный», — мы с вами уже говорили об этом. Любой человек имеет право дарить что-то другому человеку. Ступайте домой. Скоро праздник, и у вас должно быть много клиентов. Не заставляйте их ждать и не уменьшайте сами свой доход!

Цветочница попыталась спорить, но как-то очень быстро оказалась за закрытой дверью, снаружи дома, тогда как страж и вторая дама вошли. Это была обычно скромная и тихая дочка городского ювелира, пухленькая темноглазая девушка, обожающая своего полосатого ручного поросенка.

Увидев, что в доме уже есть гость, эти, новые, поздоровались с госпожой Ассивасси и тут же приступили к делу.

— Госпожа Юле́ми рассказала мне, что несколько визитов подряд ощущала в вашем доме запах одного ядовитого вещества, — сказал страж, не садясь в предложенное ему кресло, и Юлеми тоже осталась стоять, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. — Оно используется в ювелирном деле, и госпожа утверждает, что не могла ошибиться, и что вещество очень опасно. Оно постепенно отравляет человека, который с ним работает, но на нем это почти незаметно, если только кожа его рук не делается желтоватой, что можно и скрыть… Но отравленный способен отравить других, причем очень быстро. Вы действительно работаете с таким веществом, госпожа?

Ритте потрясенно села на кушетку.

— Я понятия не имею, о каком веществе…

— О ругиновой кислоте, — не дала договорить дочка ювелира. И посмотрела на хозяйку дома, словно извиняясь: — Она в самом деле опасна…

— Да я не спорю, — сказала Ритте, на миг поверив, что все не так плохо. — Но хоть и слышала о ругине, я никогда с ней не работала. И в доме ее, конечно же, нет. Ювелиры же используют какую-то особую защиту, чтобы не отравиться?

— Да, маски и проветривание, — ответила тут же девушка. — И не держим ее в доме. Только вне дома, в специальном месте, «теневой башне».

Ритте слышала про такое «специальное место». Подобное было и у аптекаря — для ядов.

— Нет, — повторила она, — в доме нет ругиновой кислоты. Ну вот скажи, сейчас ты ощущаешь запах? Если, да то откуда он идет?

Юлеми принюхалась, кажется, не очень охотно.

— Нет. Сейчас — нет.

— Хорошо, — сказал страж Миташе. — Будем считать, что все прояснилось. Но если вы еще раз ощутите тот запах, сразу же позовите меня.

Он посмотрел на Ритте.

— Прошу прощения, госпожа, работа.

— Да, работа — кивнула она, проводила обоих до дверей и вернулась к молчаливой Ассивасси.

Та смотрела с сочувствием.

— А сам ювелир к тебе приходил? — спросила она вдруг.

— Нет… А он должен?

— Теперь все должны, — вздохнула северянка, — потому что их тянет. Но из этого ничего хорошего не выйдет. Ни для кого. Хотя, может быть, еще и получится не так, как в тот раз.

— Да что не так с тем разом? — спросила Ритте, садясь за стол и наливая себе еще вкусного чаю.

— Северные легенды отличаются от местных, — Ассивасси повертела на руке браслеты, позвенела ими. — Наши говорят, что Скрипач слишком старался. Хотел помочь всем. А им не помощь нужна была. Люди часто не различают нужное и прихоть. Пока не получили свое, им кажется, что оно очень-очень нужно.

Ритте даже не стала спорить. У нее перед глазами был пример — те самые браслеты, которые, кроме одного, на руке, уже привычного и незаметного, так и лежали в шкатулке, забытые почти сразу, как были получены.

— Я не думаю, что мы виноваты в том, что не различаем, — сказала она. — Этому не учат ни в одной школе. А жизнь учит, но тоже не этому — а брать, когда можно.

— Ну вот ты бы чего хотела? — почему-то с улыбкой спросила Ассивасси.

— Я? Немного покоя, наверное. Чтобы были дни и вечера, особенно вечера, принадлежащие только мне, мне одной. Но, с другой стороны, так ведь будет скучно. Нет, я не знаю, чего хочу. Не думаю, что успею это понять до того, как Скрипач Эриг уйдет. И потом буду жалеть всю жизнь. Или не буду, — Ритте пожала плечами.

— Нет, не будешь, ты же умная, — Ассивасси встала. — Будь осторожна. Никому не отказывай, но ни на что не соглашайся.

— Это похоже на одну из ваших северных загадок, — улыбнулась Ритте, тоже вставая, чтобы проводить гостью. — Как можно не отказывать и все же не соглашаться?

Гостья снова позвенела браслетами.

— Может быть, делать так чтобы они сами исполняли свои желания?

7.

Ритте все же попыталась взять это на вооружение. И когда люди снова начали приходить — то сразу по несколько человек, а то никого не было в течение нескольких часов — спокойно и терпеливо объясняла: нет, она не знает где Скрипач. Слышала, что в Лугах его искать не стоит. «Но я уверена, что именно вы сможете его найти, более того — обязательно найдете!». Правильно ли это было или нет, но визиты интересующихся только Эригом вскоре прекратились и снова начались визиты людей, озабоченных здоровьем своих питомцев. Однако теперь немногие приносили их с собой — чаще всего требовали пойти с ними и осмотреть любимца на дому. Ритте делала и так, но совершив пять совершенно лишних визитов к здоровым животным в один и тот же день, в шестой раз уже никуда не пошла, почти уверенная, что это снова ерунда. Создавалось впечатление, что ее хотят вымотать. Или причина была другая. Вернувшись — не после визита к заболевшему питомцу, а из лавки, где на нее почему-то смотрели косо, хотя она всегда платила за товар сразу, — Ритте обнаружила, что кто-то пытался открыть дверь ее дома. А может, не пытался, а просто выместил на ней злость: резная медная ручка была оторвана и висела на одной петле, возле замка — царапины. Это очень ей не понравилось, но что-то сделать девушка не могла, разве что позвать стража, чтобы тот разобрался. Но не стала — из-за усталости и ощущения, что все это так же бессмысленно, как лечить здоровых зверей. Только ручку прибила на место и пообещала себе, что поставит второй замок.

Вечером того же дня в гости снова заглянул старьевщик, и как раз тогда, когда пришел с прогулки Скрипач. Эли был первым, кому удалось застать гостя в доме.

— Вернулся, значит? — спросил он, остановив тележку у порога, и глядя в спину гостю, который входил в дом.

Тот обернулся:

— Ну, мне пришлось.

Эли усмехнулся:

— А поговорить с тобой можно? Просто поговорить?

Тот кивнул.

Чай на всех троих пришлось ставить, конечно, Ритте, по праву хозяйки она присоединилась пусть не к разговору, но к компании, и наблюдала странную картину: эти двое сидели друг против друга, молчали, иногда кивали или пожимали плечами, делали какие-то жесты, словно говорили неслышно для постороннего.

— И что? — наконец спросил старьевщик. — Ты так и не решил? Так и будешь ждать, пока ждут тебя? Не думаешь, что можешь навредить ей? — старьевщик кивнул на Ритте. — Да и им тоже, — кивок в сторону окна.

— Я постараюсь не навредить. Сейчас… они не могут меня найти, пока не найдут настоящие желания. И не видят, даже если стоят рядом. Это чтобы не делали, что попало, а думали.

— Боюсь, их сначала надо научить думать… Ладно, не хочу быть занудой. Но если с Ритте что-то случится по твоей вине — в следующий раз лучше не приходи.

— Я понял тебя, — кивнул Скрипач.

Ритте так и не вмешалась в этот странный разговор — не смогла, в нем не было для нее места. Но она запомнила его, как и ту странную песенку, и все вспоминала потом, пытаясь понять. И, признаться, после него ей стало немного страшно.

8.

Оказалось, для этого тоже есть причина. Следующие два дня обернулись немыслимым, невозможным кошмаром. Почти все, кто приходили до этого, и многие из тех, кто так и не явился требовать встречи со Скрипачом, наносили визит один за другим, поодиночке или группами, и говорили жуткое: после ее лечения животному стало хуже. Больше того: сам хозяин или хозяйка чувствовали себя плохо, очень по-разному плохо — потеря сна, аппетита или даже внимательности. Одна дама кричала, что не узнала своего мужа, надышавшись парами капель, прописанных ее ручной крысе… Булочник заявил, что перестал чувствовать аромат своего свежеиспеченного хлеба. И он и другие высказывали претензии, одна нелепее другой, но начинали, словно сговорившись, с одного — «моему питомцу стало хуже, и это ты виновата!».

Пару раз Ритте проверила жалобу. Бочкообразный песик госпожи Дем и ручной ворон лавочницы Гроа в самом деле требовали ухода и внимания. Только она была тут ни при чем. У пса то и дело начинали болеть застуженные почки: ему довелось ехать в холодном железном ящике, как и другим животным на продажу, и Ритте нередко приходилось отпаивать его травяным настоем. Вот как в этот раз. А ворон нашел где-то «черную ягоду», которая была для него одновременно лакомством и отравой, погружающей птицу в полное равнодушие ко всему, так что, съев ее, мог несколько дней неподвижно лежать на дне клетки. Задав вопрос, где и как он нашел ягоду, Ритте услышала «не знаю я!», но метнувшийся в сторону взгляд отвечавшей госпожи Гроа подсказал — птица, скорее всего, ничего не находила, ее угостили. Ритте никогда не понимала, как можно так обращаться с животными. И в этот раз, злая, усталая, совершенно не в себе, уже уходя, бросила хозяйке ворона:

— Сегодня зайду к старшему стражу, скажу, что в городе появился отравитель. Правда, странно, что он начал с птицы.

Лавочница поджала губы, но ничего не сказала.

Претензии не прекращались, Ритте начала бегать по домам и проверять, боясь, что животные и правда больны, но все, кроме ворона и пса, оказывались здоровы, хотя некоторые грустили. Что до хозяев, то им она точно не могла помочь.

На второй день к ней явился городской лекарь и потребовал сказать, что такого она делает с животными, что потом болеют хозяева. Терпение Ритте давно исчерпалось. Она начала кричать на лекаря и на каждого, кто приходил с претензией, и добилась только того, что появился страж Миташе и потребовал пройти с ним. Оказалось — для того, чтобы прочесть и подписать «времянку», временный запрет заниматься животными.

— Но почему? — устало спросила Ритте, читая официального вида бумагу с именами тех, кто требовал от нее отказаться выполнять свою работу — цветочница Лиссель, «денежная дама» Дем, лавочница Гроа и даже держатель конюшен господин Сивер, от которого она ждала этого меньше всего, потому что полгода назад спасла его любимую пятнистую кобылу и ее жеребенка во время неправильных родов.

— Потому что это приносит вред людям. Хотя доказательства слабы, но обратных нет вовсе, — ответил страж. — Простите госпожа, но я проверил. И с животными, и с хозяевами в самом деле что-то не так. Но сам я не могу судить и выносить последнее решение, поэтому сегодня уезжаю в Румно, за людьми, которые могут. За специалистами. Потому что хотя многие претензии звучат смешно и нелепо… что госпожа Ру стала маяться насморком после того, как вы выкупали кошку в специальной воде со средством от блох, а господин Мессе и его восемь полосатых мышей почти не спят и обзавелись красными глазами… но я не могу это просто оставить. И я не дам вас в обиду, виноваты вы, или нет.

— Спасибо, — искренне поблагодарила она единственного человека, который и сейчас, когда все головы были забиты мечтами поскорее встретить Скрипача и получить от него так много, как получится, думал о работе и делал ее хорошо.

Все это было и смешно, и горько. По сути, она получила теперь то, о чем как-то заикнулась в разговоре с Ассивасси — дни и вечера, принадлежащие только ей, ей одной. Но Ритте любила свою работу и хотела ею заниматься, а кроме того, лечение животных давало ей небольшой, но доход. Что делать, когда подойдут к концу деньги и продукты? Ничего другого она не умела и подозревала, что в Присте ей не дадут заняться чем-то иным.

Она поверила стражу Миташе, поверила даже в то, что специалисты разберутся. Но сначала надо было их дождаться.

10.

Ритте думала, что у нее есть время, но ошиблась. Один день и один вечер она и правда смогла посвятить только себе. И часть второго, которой решила провести совсем уж отдыхая: набрала в корзинку еды и ушла в Луга. Звала с собой и Скрипача, еще утром, но он отказался. Вкусная еда, свежий воздух и книга, которую она давно мечтала прочитать. Что может быть лучше? Но тревога не проходила. Так что до вечера, как планировала, Ритте не досидела, а вернулась раньше заката.

И обнаружила, что дверь ее дома взломали.

Брать в доме было особенно нечего. Деньги не нашли, но, наверное, и не сильно искали. Зато исчезли все продукты — яйца, соль, мука, сахар, картошка и прочее, что приносили ей клиенты и что она покупала сама. Исчезли даже травы для чая, что было уж вообще дикостью.

Она поставила на пол корзинку с остатками дневного пикника, села рядом и разревелась.

— Эй, что тут?

Ритте поспешно вытерла слезы и огляделась. У дверей стоял старьевщик со своей тележкой.

— Всё тут, — ответила она, — вообще всё. Завтра же… соберусь и уйду!

— Это хорошо, — кажется, обрадовался Эли. — Но как же твой гость?

— Объясню. Пусть… найдет пристанище где-то еще.

Старик оставил свою тележку, вошел в дом, прикрыл дверь.

— Но он же объяснил. Его никто кроме тебя тут не видит. Ну и кроме меня, но я — другое дело.

— Почему это ты — другое? Погоди… что, совсем никто?

— Да, вот представь. По крайней мере, никто из тех, кого он уже встречал. Думаешь, куда он исчезает? Бродит по улицам. Надеется. Но зря. Ему же это тоже не очень-то удобно — ждать. Может, в городе и есть один-два человека. Но не попадаются они ему на пути. А что до меня… мы с ним знакомы.

Ритте нахмурилась, попыталась обдумать не столько первое заявление, сколько второе. Поняла, что не понимает.

— Так. Знакомы — значит, уже встречались… в прошлый его визит, сто восемьдесят семь лет назад. Тебе два века?

— Даже чуть больше. Ой, только не надо удивляться. Он все желания исполняет, все настоящие. А человек и правда сам не знает, какие настоящие. Я попросил способность найти Ту Самую Вещь. Идеальную.

— Не понимаю…

— Может, и не надо, — заметил Эли. — Зачем это тебе? А, вижу, что не отстанешь. Хорошо, слушай. Как-то в детстве мне подарили вещь. Я уже не помню, что это было, да и не важно. Но там были форма, цвет, вид… все, что делало меня счастливым. Снова не понимаешь? Эх… Ну вот есть в твоем доме вещица, которую тебе хочется снова и снова брать в руки, на такую посмотришь и как-то сразу все меняется. Тебе больше ничего не надо, совсем ничего. Она приносит не только радость, но и еще что-то, неназываемое. Ты с ней сам словно делаешься полным, совершенным, и мир делается таким.

— А, мифическая Вещь, — наконец поняла Ритте, вспомнив еще одну легенду из «Легендариума».

— Да не мифическая, — заспорил старьевщик. — Она есть, я ее уже видел. Но дело в том, что человек меняется, и вещь эта тоже… нет, не так. Ты поднимаешься или опускаешься со ступеньки на ступеньку, и на каждой будет другая вещь. Прежняя уже не годится, устаревает. Но я тогда про это не думал, я просто хотел ее найти, и вот так вышло, что все живу и живу. Пока не найду.

Ритте помолчала и задала вопрос, который, наверное, интересовал многих:

— Не надоело?

— Да знаешь, нет. Все же меняется, и я, и мир. А ты не плачь. Правда, попробуй ему объяснить. Он может и в поле пожить, ему вообще дом не нужен.

— А что ему нужно?

Эли пожал плечами, но у Ритте возникло ощущение, что он знает, но говорить не хочет.

А старик тут же собрался уходить — удержать его, предложив чаю, она не могла, потому что лишилась травы для чая.

11.

Она решила это исправить на другой же день, тем более, что доела все, что осталось съестного в корзинке и на обед не нашлось ничего; взяв ненайденные ворами деньги, отправилась в лавку.

— Нету, — хмуро сказала лавочница Итель, когда Ритте зачитала ей весь свой список. — Ничего нету.

— Как нету? Вон же все на полке…

— А я говорю — нету! — повторила Итель. — И вообще лавка закрывается.

Пришлось уйти.

В двух других лавках ответили примерно то же самое. Последняя, где ей отказали так же стремительно, была рядом с мастерской ювелира, отца Юлеми, и, выходя, Ритте почти столкнулась с девушкой. Та почему-то покраснела и извинилась, а потом окликнула уже уходящую:

— Постой!

Ритте остановилась. Юлеми подошла.

— Я не хотела, — сказала она виновато. — Отец заставил.

— Что не хотела? — нахмурилась Ритте.

— Говорить про ругиновую кислоту. Конечно, я ничего такого не чувствовала. Но отцу было надо, чтобы ты была ему должна, когда тебя сначала обвинят, а потом, по его просьбе, снимут обвинение.

Ритте громко выругалась, не щадя девичьих ушей.

— Да что я вам всем сделала?! — воскликнула она, отведя душу.

— Ничего не сделала, — шепотом сказала девушка, потом потянула из ее руки список, прочитала его и попросила: — Подожди, я сейчас.

И нырнула в дверь лавки.

Вышла она через десять минут, с горящими щеками, но полной сумкой продуктов, протянула ее Ритте.

— Вот.

Та была слишком ошарашена, чтобы ответить, поэтому просто взяла сумку и смотрела вслед уходящей Юлеми, пока та шла по улице, и даже не предложила взять за еду деньги.

Вернулась она домой уже по темноте, снова нашла дверь открытой, а на столе записку: «Если он не начнет исполнять желания, то…» и дальше все, на что хватило фантазии у людей. Ритте не стала дочитывать и кинула эту гадость в печь.

Продукты она распихала по ящикам, заварила себе чаю и осталась ждать Эрига.

В этот раз он вернулся поздно и сразу же молча положил скрипку на лавку и сел к столу.

— Говори, я слушаю.

— Я уехать хочу, — сказала Ритте. — И тебе советую то же самое. Сам видишь, толку тут не будет никакого.

— Может, и не будет, но это зависит не от меня.

— От меня уже тоже ничего не зависит! Мне нечем тебя кормить! И жизни тут не будет, понимаешь? Сначала запретили работать, теперь вот ограбили… Я не могу сутками дома сидеть и беречь свое добро.

— И чего ты хочешь?

— Найди другой дом. Любое пристанище. Я уеду на днях. — Она подумала и поняла, что это будет самое лучшее, и что она правда готова все бросить и вернуться в Румно, Серебряную Столицу, откуда уехала когда-то. Вернуться к родителям, сестрам и их мужьям, любимой тетушке и племянникам.

Эриг помолчал, не глядя на нее.

— Это можно сделать… Но понимаешь, есть какой-то смысл в том, что я пришел именно сюда. Есть разница, откуда начать. И я могу уйти, но должен оставить ее, — он кивнул на скрипку.

— Так оставь. Тут в доме или в Лугах, — Ритте замолчала, поняв, что предложила немыслимое. — Дело только в ней?

— В ней и неисполненной работе, — уточнил Скрипач. — Хорошо, давай я оставлю ее тебе. Но с условием, что ты сыграешь хотя бы раз.

— При тебе? — мрачно спросила Ритте.

— Нет, зачем? Просто сыграешь, перед тем, как уйти. А потом… как получится.

Ей не очень понравилось это «как получится», но Ритте согласилась:

— Хорошо, — и удивленно уставилась на гостя, вставшего и отправившегося к двери. — Ты куда?

— Ухожу, чтобы не мешать.

— Но там уже ночь!

Эриг, не оборачиваясь, пожал плечами, вышел, закрыл за собой дверь. И все.

Первое, что она испытала, было облегчение, а потом почему-то страх.

12.

Утром, как раз, когда она собирала сумку, чтобы уехать — все нужное, что стоит взять с собой — и размышляла, что делать со скрипкой, страх обрел лицо. Вернее, лица. В дверь, не стуча, тем более, она уже не запиралась из-за выломанного замка, вошли, как к себе домой, несколько горожан. Все знакомые. Лавочница Гроа. Ювелир Дьяре, отец Юлеми. Эну Тадамо. Пара стражей.

— Где он? — спросил эну.

— Ушел, — ответила Ритте, постаравшись, чтобы голос не дрогнул, — и я тоже ухожу.

Эну перевел взгляд на скрипку на лавке — и снова на хозяйку дома.

— Врать не стоит. Ушел без скрипки? Скорее ты прячешь его ото всех. Но мы все равно найдем…

— Да ради всего! — выкрикнула Ритте. — Ищите! Весь дом обшарьте! Можно подумать, вы уже не сделали это много раз за последние дни!

— Понятно, мешаем властям, — закончил почти довольно хозяин города. И скомандовал стражам: — Взять.

Те не стали медлить и в самом деле взяли — ее, Ритте, под локти.

И где она в итоге оказалась? В темной и холодной комнате с земляным полом, без единого окна. Каземат для самых упертых — для быстрого протрезвления пьяниц и буйных — где почти сразу начала дрожать в шерстяном, но все же легком платье.

Но она не успела привыкнуть к новому обиталищу и его условиям. Дверь открылась и в проеме, слишком светлом для привыкших к полной темноте глаз, встали две фигуры. Эну Тадамо, конечно… И почему-то ювелир Дьяре.

Причем последний, несший факел, вошел, а второй запер за ним дверь.

Дьяре долго смотрел на съежившуюся на лавке девушку. Потом вставил факел в стенное кольцо, сделал пару шагов вперед, замер. Ритте рассматривала его, еще не старого, но начинающего грузнеть, с беспокойными, полными странного, опасного огня глазами и почему-то покрасневшими щеками.

— Скажи, — то ли потребовал, то ли попросил он. — Скажи, где Скрипач, и как его найти.

— Да не знаю я, — Ритте вспомнила разговор Эли с ее гостем и поправилась, — или знаю… Но во-первых, его может увидеть только тот, кто нашел свое настоящее желание.

— Я нашел, — пожал плечами ювелир. — Но не видел его, хотя должен. А что во-вторых?

— Он ушел вчера.

— Ушел? Куда?

— Откуда мне знать? Слушайте… что я вам такого сделала? — в очередной раз спросила Ритте. — Почему не оставить меня в покое?

— Никому ты не нужна, — охотно ответил ювелир. — Скажи, где Скрипач, и отправляйся, куда там собиралась. Мы не нашли его в твоем доме и в городе. Но он не мог уйти без скрипки, он без нее ничто.

— Ну, может ему захотелось побыть ничем? — брякнула Ритте.

Ювелир помолчал, рассматривая ее так же пристально, как она его несколько минут назад.

— Значит, все правда, и ты решила оставить его для себя. Дурочка. Люди все равно заставят тебя отдать то, что тебе не принадлежит. Понимаешь?

— Я давно уже ничего не понимаю…

— Даже то, что твоя жизнь сейчас ничего не стоит? Ладно. Но скажу, чтоб ты поняла хоть что-то: я знаю о чем вы говорили со старьевщиком. О его бессмертии, о его желании и первой встрече со Скрипачом.

— Подслушали? — поразилась Ритте, солидному степенному ювелиру совершенно не шло торчать под окнами, и она не представляла его за этим занятием.

— Нет. Мне доложили… Не важно. Но я хочу того же, что и старьевщик. Идеальную вещь. Только благороднее — не найти, а сделать ее. И для этого мне нужно всего лишь время.

Ритте покачала головой. Она не была уверена, что Дьяре хватит сотни лет, чтобы научиться и сделать идеальное. Нет, он был по-своему искусен, только вот изделия его выглядели аляповатыми, грубыми, и при виде их Ритте всегда что-то возмущало — то ли сочетание камней, то ли пропорции… А видеть приходилось часто — горожанам и горожанкам его работы почему-то нравились, они покупались и носились напоказ.

— Я не могу вам помочь…

— Ты не хочешь, — поправил он. — Ладно. Это вопрос времени. Может, не ты, тогда старьевщик скажет, когда мы его найдем!

— Не трогайте Эли! — воскликнула Ритте. — Он тут совсем ни при чем!

— Нельзя быть «ни при чем», когда ты получил то, чего хотят все.

Ювелир отвернулся, взял факел, стукнул в дверь, тотчас отворившуюся, и вышел, унеся с собой свет и весь оставшийся покой.

13.

Ждать было единственное, что она теперь могла. Ждать и думать, найдут или не найдут старьевщика, и что с ним будет. По ощущениям, наступил вечер, Ритте давно хотела есть и пить, но никто не озаботился этим. И даже когда за ней пришли и вывели на вечернюю улицу, когда она попыталась требовать хотя бы воды, ей не ответили и продолжили вести куда-то.

Улица была тиха и пустынна, словно город вымер. Два стража, не дававшие Ритте сделать ни шага в сторону, и тот же ювелир Дьяре шли, торопясь и собирая на себя взгляды со всех окон, взгляды, которые Ритте, не видя, чувствовала каждое мгновение, как крошечные булавочные уколы. Идти оказалось недалеко — к дому ювелира. Но в дом ее никто не повел. Попетляв по тропинке меж деревьев большого неухоженного сада, компания остановилась у неприветливой каменной башенки с красной дверью. Ювелир Дьяре отпер замок и распахнул створку. Ритте втолкнули внутрь. Она сразу ощутила запах — странный, резкий, но показавшийся не таким уж плохим через минуту, когда она принюхалась. В башне тоже было темно, но не совсем: под потолком висел один из тех шаров, что днем собирают в себя солнечный свет, падающий через специальные отверстия в стенах, а потом отдают его в течение ночи. И в этом свете она увидела полки со склянками, свитками, какими-то блестящими и тусклыми предметами, шкатулками, книгами. Посредине стоял стол, изъеденный кислотами или чем-то таким. И пока она соображала, что тут забыла, голос из-за двери пояснил:

— Посидишь пока здесь, в моей «теневой башне». К утру у тебя в голове прояснится. Смесь запахов башни воздействует на разум так, что перестаешь владеть собой. Ты скажешь все, что я хочу узнать, скажешь честно. Или не скажешь, но двое суток в башне могут закончиться безумием. Так что можешь не ждать, а сказать прямо сейчас.

— Я не знаю! — выкрикнула она. — В самом деле не знаю!

— Значит, до утра, — шаги, затихшие за дверью и тишина.

Ритте нашла лавку и села. Голова начинала понемногу кружиться. Похоже на легкое опьянение. Почему-то никто не догадался просто напоить ее вином, делавшим с человеком то же, что ароматы башни, но быстрее. Ей вдруг захотелось спать. Ритте легла на лавку подогнув ноги, потому что длины сидения не хватило, и положив под голову локоть. Что еще можно сделать, кроме как попытаться заглушить голод и жажду сном?

Но уснуть ей не дали. Стоило начать проваливаться в тревожное забытье, она как услышала, как в двери поворачивается ключ. Или нет: кто-то пытается повернуть, ругается и снова пытается. Как звякает, наверное, целая связка ключей.

Она приподнялась, прислушалась. Голоса, кажется, мужской и женский, тихие, потаенные. И снова звяканье у двери. А потом она отворилась. За дверью стояли Юлеми, дочка ювелира, и старьевщик. Не ожидавшая их увидеть, девушка оторопела.

— Да выходи уже! — позвал Эли.

Она вышла.

— Вы как тут?..

— Госпожа рассказала, — старьевщик кивнул на дочь ювелира. — Она, знаешь ли, не согласна с решением своего папеньки и всего города. Так… вот, — ей сунули в руки что-то тяжелое, Ритте посмотрела и узнала свою сумку с собранными вещами и продуктами. — Давай, быстро. Ворота на ночь закрыты, но я проведу, там есть калитка. До утра успеешь уйти далеко.

— Тебе тоже надо бежать! — сказала Ритте, вспомнив угрозу ювелира.

— Мне-то зачем? Кому нужен бедный старьевщик?

— Всем… Наш с тобой разговор подслушали, теперь известно, что ты… долгожитель.

Эли беспечно пожал плечами.

— Нестрашно. Хотя… ладно, для твоего и своего спокойствия я, пожалуй, немного тебя провожу.

Ритте облегченно вздохнула, повернулась к Юлеми:

— Спасибо тебе.

— Особенно не за что… я ключи не смогла украсть, — повинилась девушка, опуская глаза. — Простите, госпожа.

— Но ты помогла… — Ритте вдруг ощутила слабость.

— Ого, — старьевщик поддержал ее, едва не упавшую. — Неужто уже отравилась?

— Просто свежий воздух, — сказала Юлеми. — Идите, мне нужно вернуться к отцу.

И все, никаких долгих прощаний ни с той, что помогла, ни с городом. И как-то очень быстро Ритте и старьевщик оказались у неприметной калитки в толстой, сложенной из камней с характерными прожилками городской стене.

Эли возился, отпирая ее, когда девушка услышала позади шаги, обернулась. К ним почти бежала женщина в развивающихся шелках, которая прижимала к груди что-то завернутое в яркую ткань. Приблизившись, она остановилась, немного отдышалась и протянула Ритте свою ношу — длинный куль характерных очертаний.

— Вы забыли!

Оба беглеца с удивлением смотрели на Ассивасси. А Ритте еще и с тревогой — она почти сразу поняла, что в свертке.

— Нет, не возьму, — сказала она. — Ни за что! Она мне не нужна. Хотя… Погоди. Я обещала Скрипачу сыграть один раз. Давай.

Она взяла у Ассивасси сверток, быстро и почти грубо, развернула, достала скрипку. Осмотрела на всякий случай. Вроде обычная, хотя Ритте никогда не рассматривала скрипок вблизи. А потом нахмурилась:

— А смычок?

Северянка покачала головой:

— Там не было смычка.

Ритте повспоминала. Вот гость кладет скрипку на лавку, разворачивается. Уходит. В самом деле, он не оставил ей смычка. Он вообще никогда его не оставлял.

— У меня есть, — сказал старьевщик и начал рыться в тележке, — только если ты уверена, что играть сейчас хорошая идея.

— Сейчас, наверное, нет… Ладно, идем. Где-нибудь по дороге сыграю.

Она снова завернула скрипку в шелк и попыталась запихать в дорожную сумку. Скрипка не запихивалась.

— И зачем ты вообще мне ее принесла? — проворчала она, посмотрев на Ассивасси. А потом поняла, что есть другой вопрос, поинтереснее: — И как нашла меня?

— Браслет, — северянка кивнула на кольцо на руке Ритте. — Мой комплект браслетов сделан из одного куска металла-привязочника: разделенные, они стремятся быть вместе. Я просто позволила притянуть себя к тому месту, где находишься ты.

— Но зачем? — подивилась Ритте. — Зачем ты дала мне браслет, который можешь ощущать на расстоянии, и принесла скрипку?

— Не оставлять же ее другим… Хотя они все равно не хотели к ней прикоснуться, даже из твоего дома не вынесли, а просто поставили стражей охранять. Мне не хотелось, чтобы с тобой что-то случилось. Наши предания говорят, что Скрипача нельзя убить или причинить ему вред.

— Но я не Скрипач!

Ритте замолчала; откуда-то не очень издалека послышался лай собак и крики.

— Не получилось! — сокрушенно воскликнула Ассивасси. — Стража у твоего дома с собаками, стражей я усыпила порошком луа, а собакам отбила нюх другим снадобьем. Но не помогло. Бегите, я попробую отвлечь их.

И тут же метнулась в сторону, исчезла в полутьме.

Старьевщик легко подтолкнул Ритте к отпертой наконец калитке.

— Все, идем.

Они просочились за дверцу. Эли захлопнул ее, сунул ключик в замочную скважину, повернул пару раз и нажал. Звон — в руке у него остался обломок. Старик швырнул его в траву.

— Побежали.

Ритте побежала. Скрипка мешала, но бросить ее она не могла и обещала себе, что на первой же передышке сыграет и тогда сможет оставить надоевший, ненужный ей инструмент.

И передышка случилась даже раньше, чем выдохлась она или старьевщик. Конечно, они бежали по дороге и, конечно, прочь от города — слишком очевидно, но больше тут некуда было пойти, а услышав погоню, можно было свернуть с обочины и спрятаться в лесу. И вроде даже никто их не преследовал, только через какое-то очень короткое время они увидели впереди свет и городскую стену. Остановились.

— Но это же…

— Наш милый городишко, — кивнула Ритте. — Мы сбились с пути. Давай назад.

Беглецы повернулись спиной и быстро пошли прочь от города.

…Чтобы через полчаса снова увидеть стену Приста.

Они, конечно, попытались снова, хотя, наверное, оба уже понимали — не получится. Что-то привязывало их к городу; Ритте догадывалась, что, порывалась бросить ношу, оттянувший руки неудобный сверток — и не могла. В голове у нее мутилось: она смотрела на дорогу, а видела почему-то не ее, а лица — знакомые и незнакомые, то сияющие, то темные и мутные, и одни переходили в другие, словно и были — единым целым. Только она сама и старьевщик Эли выпадали из этого единства. И, скорее всего, у нее давно бы иссякли силы и упрямство, если б не он. Девушка ощущала поддержку так, словно старик держал за руку и вел сквозь темноту и мутность, застилающую ей взгляд. Вел так быстро, что какие-то слова и события проносились у нее перед глазами, словно несомые ураганным ветром. Если она хотела присмотреться и прислушаться, то видела и слышала…

…Лицо эну Тадамо, полное гнева, и столь же гневные слова. Ответ Эли, насмешливый и мудрый — что-то о трусости и о том, что стоит хоть иногда попробовать самим исполнить свои желания, иначе желанное станет не наградой, а наказанием. Ювелира, толкающего старика старьевщика в грудь. Толпу, накрывшую упавшего Эли, перевернутую тележку, рассыпавшиеся вещи. Старый чайник в руке Эли, бросивший в глаза толпе блик, слишком яркий, заставивший толпу отступить.

Или почти заставивший. Потому что когда водоворот возможного, несущий Ритте, вдруг унялся, дав ей выплыть в спокойные штилевые воды реального, она увидела лежавшего на земле старьевщика, сжимавшего ручку сверкающего на утреннем солнце медного чайника, и толпу, словно забывшую о переставшем мешать старике и чего-то ждущую от нее, Ритте.

— Играй, — потребовал эну Тадамо, кажется, хотел шагнуть к ней, но не посмел. Только повторил: — Играй.

Ритте поразилась своему безразличию и спокойствию, и отчасти — всему, что видела в мелькании образов во время ее побега, и что, по-видимому, и правда было. Только почему — так? Почему похоже на бред? И почему на него стала похожа реальность, словно она или все остальные надышались в «теневой башне» ядовитыми парами и перестали владеть собой?

Толпа была нетерпелива; не дождавшись ответа, люди все же начали приближаться, заставляя ее отступать. А Ритте не хотела оставлять им Эли, его вещи и тележку, оставлять во власти тех, кому безразлично все, кроме них самих. Но чтобы защитить себя и старика, ей кое-чего не хватало. Ритте посмотрела вниз, нашла валяющийся среди разбросанных вещей смычок, слишком короткий против прежнего, подняла его, вскинула к плечу уже освобожденную от шелков скрипку, положила смычок на струны и сказала:

— Еще один шаг и я… не знаю, что сделаю.

И они правда остановились.

— Ты сделай, — попросил почти жалобно ювелир Дьяре. — Тебе же это ничего не будет стоить!

Она хотела сказать, что ей уже стоило — лежащего на земле мертвого или раненого Эли, голода и жажды, страха, разочарования в людях, ненужной ей ответственности. Того, что не осталось других желаний, кроме как сделаться невидимкой для всех людей, которые не знают, чего хотят, но при этом готовы на всё… только не попытаться самим найти свои пути и ответы. Но вряд ли они услышали бы ее.

И стало вдруг отчаянно завидно ушедшему Скрипачу, который обрел свободу. Вспомнив об этом, Ритте поняла, что у нее может получиться — словно голос друга шепнул ей это в поддержку — ведь, по крайней мере, одно желание она уже исполнила.

Так что вместо ответа она коснулась смычком струн, извлекла долгий, но неожиданно красивый звук. Только один, а они явно хотели еще. И не только эти «они», потерявшие себя горожане, желающие получить свое… получить по заслугам. На нее словно смотрели все, кто уже когда-то исполнил свои желания, исполнил сам, не дожидаясь Скрипача. Может, кому-то из них тоже предлагали скрипку. Может, кто-то даже взял ее. Ритте представила, как пытается отдать ее сначала властителю города, потом ювелиру, и еще кому-то. А они не берут. В самом деле, трусость.

— Играй! — сказал кто-то снова. И по толпе пронеслось это «играй-играй-играй».

Ни на что другое времени уже не оставалось. «Они заслужили, — думала Ритте, занося смычок и наполняясь чем-то… музыкой и словами, с удивлением узнавая в них ту песню, которую так и не смогла забыть. — Они и получат по заслугам». И снова точно голос друга шепнул ей: «Тише, тише. Среди них есть хорошие люди, которые просто опьянели, как от вина. Помоги им протрезветь».

«Я помогу», — пообещала она.

Музыка ударила по глазам, по сердцу, по миру… Впрочем нет, по глазам ударил вспышкой солнечный свет. Музыка несла в себе слишком много солнца. Даже самой скрипачке было слишком, и потому Ритте зажмурилась; так оказалось не легче, потому что солнце было и внутри нее. Но кроме музыки она не видела и не слышала ничего больше, и, наверное, это было хорошо. Мелодия вымела усталость, голод и жажду, страх за себя и за Эли, все страхи и все желания. Кроме одного, пожалуй: желания сделать все правильно, и чтобы это сделанное потом не исчезло, даже когда исчезнет она сама. Жажда настоящего поступка, как бывает жажда настоящей или мифической Вещи, которая может сделать человека счастливым, а мир — совершенным. Людям, и правда, нужно так мало.

Только песня не совсем права. Нужно так:

Дайте выбрать самим, даже если неверен и лжив

Будет выбор, и вскоре захочется выбрать повторно,

Получить по заслугам, не ведая, чем заслужил,

И однажды понять, что не путаешь белое с черным.

Это будет жестоко… но кто-то поддержит плечом

Или словом. А лучше — и вовсе ни слова не скажет.

И вы оба признаете сразу: Скрипач ни при чем.

Каждый сам доиграет и все, что оборвано, свяжет.

Чья-то рука легла ей на плечо. Ритте открыла глаза. Солнце и вправду светило ярко, наверное, был уже полдень. Она стояла на дороге, пустой дороге в город. И никакой толпы, только следы многих людей, разошедшихся по домам. А тем, кто вернул ее из мира солнечной песни, был старьевщик Эли, живой, невредимый, совсем прежний. И даже вещи уже не валялись на земле, наверное, он сам их и собрал. А на самом верху уложенного в тележку скарба стоял, гордо сверкая боками, старый медный чайник.

Ритте воззрилась на него, как на немыслимую диковину. Перевела взгляд на друга. Спросила:

— Это она, твоя Вещь? Ты нашел?

— Нашел, — усмехнулся он, — и сразу потерял. Потому что мне изрядно прибавилось опыта… ну, ты помнишь, о чем я говорил.

— И что теперь? Кстати… всегда хотела знать, куда ты деваешь то, что тебе не нравится. Неужто выбрасываешь?

Он засмеялся.

— Зачем? Это все не я, а тележка, она берет одни вещи и делает из них другие. Прямо как твоя скрипка. А что теперь… жить дальше. Разве вот еще осталось решить, в каком направлении.

Девушка, наконец, вспомнила про инструмент, посмотрела на него, не зная, что делать. Она не была уверена, что сможет и захочет еще играть. Перевела взгляд на недалекий город.

— Вернешься? — спросил Эли. — Уверен, они больше не посмеют тебя беспокоить. Ты б видела, как они сбегали…

— Ну уж нет! — сказала Ритте, запихивая скрипку в сумку — без особого труда, словно та уменьшилась. — Ни за что не вернусь. Ты со мной?

— Ага. Мне все равно, куда идти. А по дороге я расскажу тебе, что видел, пока ты играла.

— Ты мог что-то видеть при таком ярком солнце?

Эли улыбнулся, навалился на ручки тележки и пошел вперед, заставив Ритте двинуться следом.

— Да, солнца было много. Целая долина, залитая солнцем, и на ней люди, чаще всего — одинокие темные неподвижные силуэты. А потом они начали оживать…

Так он шел и рассказывал ей, давая узнавать вещи простые и удивительные: о том, чем становятся люди, вдруг понявшие, что не знают своих настоящих желаний, и как страшно это оказывается для некоторых и как чудесно для остальных. Она видела глазами Эли эну Тадамо, который сбежал первым — не из-за страха, просто спешил выполнить свое желание — сам, что-то хорошее, связанное с детьми. Видела, как растерянно смотрит на свой фартук лавочницы госпожа Гроа — кажется, она поняла, что не любит свою работу. Дольше всех на границе с пониманием задержался ювелир; что он понял, какое желание заставило его сбежать, девушка не смогла бы сказать. Но Ритте сознавала, что и ей тоже нужно так мало для настоящего счастья. А Скрипач и вправду ни при чем.

13.02.17