Хранители

Наташе. Ты понимаешь меня.

Не знаю, как начать. Мне не с кем поговорить в ближайшие полчаса, а позже я смогу думать лишь о том, как не обидеть мою новую Ближнюю. Но тебя-то обидеть нельзя, так что я не буду сейчас подбирать слова, а скажу все прямо.

Хранящий, я просила тебя сделать так, чтобы я перестала «видеть Пути». Не понимаю, в чем твоя выгода от того, что человек едва ли не кожей чувствует, к чему тяготеет ситуация, даже когда она его никак не касается. Если ты сам знаешь вообще все, то должен понимать, каково мне с этим даром. Будь ты человеком, я объяснила бы на примере: представь, что выходишь за дверь своего дома и видишь на пороге красивый камень: рубин или даже алмаз. Конечно, ты не можешь не поднять его. А шага через три находишь еще один. И еще. Они хороши, но их слишком много. В конце концов в карманах и за пазухой не останется места, или тяжесть камней свалит тебя с ног. А закрыть глаза и пройти мимо, не подобрав очередной камешек, невозможно. Вот что такое твой дар. Не уверена, что без него была бы счастливее. Но спокойнее — точно. Моя первая Ближняя была в этом уверена.

…А звали ее Аллинт. «Линтой» в одной недетской книге назывался длинный обоюдоострый кинжал.

Она и была, как кинжал — и как рана от кинжала. Трогать нельзя, задевать нельзя, а попробуй не задень, если даже тень ее и та болит. Две трети жизни Аллинт провела, сражаясь — с собой и с другими. Результат ты видел. И с ним пришлось бороться уже мне.

Как дальние становятся Ближними? А вот так: ты сам приближаешь их к себе, и они разрешают это. Как Ближние становятся дальними? Иногда они решают, что зря разрешили тебе приблизиться. Может быть, это и есть Равновесие. Но неужели ты не мог устроить мир так, чтобы человеку не было в нем одиноко?

Знаешь, Алли считала меня светом. Огоньком, у которого можно согреться. И поэтому я стала для нее огоньком. Для Ближних ты всегда меняешься. В этом есть немного обмана. Даже и не немного. Но я тоже была для Алли Ближней, и она менялась для меня.

Ей нужна была придуманная жизнь; Аллинт играла в любительском театре, часто — свои собственные пьесы. Затащила туда и меня — чтобы поделиться. Я не стала ее огорчать тем, что не люблю театр. Если бы ты видел, как сияли ее глаза, особенно когда она представляла на сцене влюбленную девочку, а ее партнером по игре был Шуан!

Зачем ты дал ей именно такую жизнь, Хранящий? Мог же подарить иную, где она к своим тридцати пяти уже была бы женой и матерью двоих детей. А вместо этого дал ей безумца отца, тиранку тетушку, маленький дом, много тяжелой работы… И этот театр…

Она не хотела, да и не могла сдаваться никаким обстоятельствам. Театр и стал обычным местом наших встреч, а не зала телепортов.

Все-таки расстояния разделяют. Живи мы в одном городе, может, было бы проще. И уж точно мы чаще бы встречались, и хотя это значит, что и расстались бы раньше, я согласна и на это.

Однажды я попробовала исправить написанную ею пьесу. Получилось неплохо. Вот когда твой дар помог, ведь я видела Пути даже придуманных ситуаций. Чуть-чуть сместила акценты в пьесе, и получилось… Не так жестоко. Жизнь была жестока с Аллинт, и она привыкла к этому и сама стала суровой. Пьесы ее были наполнены болью и непримиримостью. Может быть, потому мне так не нравился театр, что там приходилось это играть или смотреть, когда другие играют. Но я хотела делить с ней ее мир. Эгоистичное желание, да, Хранящий?

Потом моя Ближняя придумала поучаствовать в городском конкурсе любительских театров. И снова написала пьесу. Она была о нас. Вернее, о вероятных нас. Алли показала совсем другой мир, где магия держится на вере, а не на научной основе, как у нас. Но — все-таки это были мы под масками и личинами персонажей. И эту пьесу она не дала мне поправить. Пришлось играть как есть.

Мне досталась роль предателя, девицы, которая увела парня у другой просто ради поддержания репутации неотразимой. И я отлично сыграла ее. Обманутую и брошенную девушку играла Аллинт. Тоже ее роль. Хранящий, почему ты делаешь людей жертвами, но при том они даже и выглядят как жертвы? Расплывающееся тело Алли, близорукие глаза и больное сердце… Она внушала желание что-то для нее сделать. И всячески отталкивала любую помощь.

После первой репетиции были вторая и третья… Аллинт раздраженно огрызалась, когда я, уже привычно, звала ее сестричкой. Она перенесла на меня отношение своего персонажа из пьесы. Но я не хотела быть персонажем, которого ненавидел другой персонаж!

И начался кошмар. Хотя я и обещала себе — это было во мне как нерушимый закон, вроде того, что нельзя прыгать с крыши без амулета полетов, — обещала, что буду терпеливой, но в конце концов сорвалась. Накричала на нее, когда она впервые обвинила меня в том, что я общаюсь с Шуаном. Просто общаюсь, без нее. Это было нелепо и так несправедливо! Все-таки придуманный мир должен оставаться в пределах сцены. Но она припомнила мне еще и переделанную пьесу и, кажется, в ее сознании одно было прочно связно с другим — жестокий текст и суровая жизнь, в которой даже желание сделать пьесу лучше имеет подвох.

Конечно, потом мы помирились, но она попыталась поссориться с Шуаном. Он умен. Тремя словами заставил ее прийти в себя. Если бы я так умела, а не искала бы слова помягче! Человеку, привыкшему к суровым условиям, они требуются снова и снова. И знаешь, Шу смог дать ей это и стал ее Ближним.

Больше ничего не понадобилось. Сблизившись с Шуаном, она утратила всякое желание разбираться в дебрях наших отношений и просто ушла. Я пыталась с ней поговорить. Аллинт потратила свои, как обычно, скудные средства на услуги мага и сделала так, чтобы я не могла приблизиться к ее дому. Я послала ей письмо с той же магией. Она не ответила, и я не уверена, что она прочла его, хотя точно знаю, что получила. Там было всего два слова: «Давай поговорим».

Следующим моим Ближним был парень. Ну, я честно думала, что в этот раз получится лучше. Но, Хранящий, почему ты так часто повторяешься? У Сатти тоже была неблагополучная семья, и ему просто не оставили выбора. Он хотел работать в зверинце, но приходилось сидеть в какой-то конторе, где был чем-то вроде мальчика на побегушках.

Если это испытание, то он проходил его с честью! Никогда не жаловался, о своих неурядицах рассказывал со смехом. По усталому лицу, по заметным синякам я узнавала, что он опять поссорился с братом своего отца. По кругам под глазами — что ему пришлось работать ночью. По мятой одежде — что Сатти не ночевал дома. Если я узнавала о его проблемах, то старалась помочь, но чаще выходило так, что ничего изменить уже было нельзя. Вот он жил в моем городе. Знаешь, я была не права. Это не помогает.

Сатти на самом деле любил зверей. Но ненавидел людей так, что перестал хотеть быть человеком. Он не представлял, как можно вырваться из своего замкнутого круга.

Магия может практически все, если у тебя есть дар или деньги оплатить работу мага. Сатти посетил нашего местного… я назвала бы его сказочником, но не хочется оскорблять людей, сочиняющих чудесные истории. Сатти этот «провидец» уверил, что в прошлой жизни он был драконом, и что сущность у него драконья.

И мой Ближний поверил.

Поведение Сатти изменилось. Неунывающий парень, способный обратить в шутку любую ситуацию, превратился в тряпку из-за веры, что он дракон, и тоски по неведомому. По сородичам. Меня он считал одной из них. Я не возражала. Он был моим Ближним. Но только от себя самого я не смогла его защитить.

Однажды в пылу ссоры с братом отца он выкрикнул свою правду: что он дракон, и я тоже. До этого его родные относились ко мне нормально. Я даже была уверена, что положительно влияю на них. Вот еще что бывает из-за «видения Путей» — ты становишься самоуверенным. Иногда я и правда ощущала, как распрямляются их «линии». Сейчас же они принимали меня как… Как врага. И как ни странно — Сатти тоже. Его сестра рассказала мне о том, что все решили, что именно я запудрила Сатти мозги. А он не стал возражать. Оказывается, человеку очень легко в чем-то убедить себя, особенно если это поможет наладить отношения с семьей.

Так мы и стали врагами. Он принял сторону родителей и, наконец, перестал с ними ругаться. Но я видела, что это ненадолго. Думаешь, я хотела это видеть, Хранящий?

Человек может верить во что угодно, но при чем тут другие? Я спросила бы Сатти, зачем он начал рассказывать всем историю о том, как я с помощью чар внушила ему, что он дракон. Откуда он взял эти чары и почему не рассказал правду — что ходил к шарлатану-рассказчику. Готова согласиться: в том, что мы делаем для Ближних, есть немного магии. Но для чего уверять моих друзей, что магия моя злокозненна, что я дурно воздействую на них, что у меня вообще друзей не было бы, если б не мои чарования? Я спросила бы — ведь он не стал покупать заклинание отторжения, чтобы отгородиться от меня. Но мне было противно даже представить разговор с Сатти.

Оказывается я, как все, не люблю трусов и подлецов.

Мирай… Это был особый случай: вполне благополучная семья — и как же я радовалась тому, что тебе надоело сталкивать меня с жертвами своей суровости, Хранящий!

Но тут уже я сама совершила ошибку, рассказав Мираю об Аллинт и Сатти. О том, что у нас произошло. Хотела, чтобы он понял: бывает и так вот — нелепо и странно. И чтобы поберегся и поберег нас. А он начал задумываться.

Вообще Мир был интересным человеком и большим везунчиком. Кажется, все его желания исполнялись: он учился в самом престижном университете города, его семья обладала немалым влиянием из-за матери, входившей в городской Совет… Но он не мог долго удерживать свое внимание на чем-то одном и постоянно менял свои решения. Как-то раз, когда его мать уехала по делам, он затеял покрасить стены дома так, как ему давно хотелось. Мама его не возражала, но взяла с него обещание, что сын закончит все к ее приезду. У нас было больше двух недель.

Через два дня я не застала Мирая дома. Он оставил записку: «Жду в Парке». Ты знаешь, что он там делал, Хранящий? Записывал голоса птиц, чтобы позже составить из них Симфонию. Он даже начал ее. У меня дома, кажется, все еще хранится шар с этой музыкой. Но заканчивается она смехом Мирая и его уверением, что завтра он продолжит. Ни покраску, ни симфонию он так и не завершил, они стали ему неинтересны.

Да, он мог быть каким угодно, и все равно оставался моим Ближним. Одно время Мирай вообще был уверен, что в нем живет еще один человек, и это его память время от времени заставляет Мира писать кошмарные стихи. Я возненавидела за них его придуманного «второго». На мое счастье, и это увлечение моего Ближнего не было долгим.

Но однажды он спросил:

— А ты что, никогда не врешь?

Я не поняла вопроса. Он объяснил:

— Я думаю, твои прежние Ближние оставили тебя из-за лжи. Может, ты и не хотела обманывать, это вышло ненарочно, но они почувствовали и обиделись…

И еще что-то говорил, только я уже не слышала.

Вернулась домой и наревелась вволю. Я все поняла уже тогда. Не из-за видения Путей, Хранящий. Единственное, что перекрывает способность видеть их — это полное и беспросветное одиночество, а я снова стала одинокой. Мирай еще был со мной, но он уже сомневался во мне. Значит, я не могла дать ему то, что дает всякий Ближний. Не могла разделить с ним его мир.

Мы расстались спокойно, он даже помахал мне рукой и улыбнулся. Просто я так и не смогла ответить на его вопрос: в чем я лгала друзьям. А он хотел это знать. Таким было его новое увлечение — узнать эту правду. И все, что он мог дать мне, не получив этого, было молчание.

Ты слишком большой шутник, Хранящий, чтобы мы понимали твои шутки, а может, ты как раз слишком серьезен, а мы серьезны недостаточно. Ты даешь мне в Ближние Занату. Она так похожа на Алли. Когда она впервые обиделась и ушла, я разревелась, как девчонка. А потом успокоилась. Она уже была частью моего сердца, моего… мира? Может быть. Со всеми тремя я пыталась делить их мир. Может, получится на этот раз, и кто-то разделит со мной — мой?

Недавно я нашла в библиотеке книжку с Кодексом Хранителей. Уж не знаю, кто они были, но взгляд прикипел к нескольким строчкам:

«Милосердие, одобрение и осторожность. Трус не может быть Хранителем — из страха вырастает насилие. Молчи. Делай. Человек, который не признает своих ошибок, не может быть Хранителем».

Слишком много «не», как мне кажется. И я выразила бы все это одним… И даже не словом. Если бы я могла передать ощущением — каково это, чувствовать, что когда уходишь, то забираешь с собой все — и нет смысла говорить, что именно все. Что все мы хранители — и не только для своих Ближних…

Но, может быть, ты знаешь это.

Сейчас придет Зан, и я волнуюсь. Не знаю, получится ли у меня. Я все еще тоскую. По тем, кто ушел, или по тому, что мы могли создать вместе, по тому, как оживал рядом с ними мой мир, просыпалась душа.

Так будет и с Занатой. Это уже так. Я не прошу тебя помочь, Хранящий. Тут даже ты, создающий все, бессилен. Но если Зан тоже уйдет, не давай мне новых Ближних! У меня есть друзья и знакомые, есть родные. И ничего больше не нужно.

Интересно, Хранящий, а у тебя есть Ближний? Если есть… Пусть тебе никогда не придется писать письма, умоляя о разговоре, и обходить за три улицы его дом. Так мало нужно для счастья. Наверное, даже тебе. Только это всегда разное «мало», да? Из-за этого все? Непонимание и потери, разлуки и отчаяние?

Стучат. Это она. Спасибо, что выслушал.

Кажется, я поняла, почему у человека может быть только один Ближний. На двух просто не хватило бы сил… души… Не сердца. Его хватает на всех, даже на потерянных. Только раздающему сердце ничего не остается.

Я оставила в той книге на полях ехидные комментарии. Но сейчас я добавила бы в хранительский Кодекс еще одно: «Если ты не можешь сохранить себя, как ты будешь хранить других? Если ты бросаешь свой мир, чтобы разделить с кем-то его мир — разве ты достоин доверия? Если ты перестал быть собой — какой же ты хранитель?»

Или я не права?

13.07.11