Глава 33

   — Стеклянный Остров, — сказал Амаргин, — это настоящий камень преткновения. Считается, что Стеклянный Остров объединяет миры, находясь сразу во всех — в серединном мире, в Сумерках, в Полночи, во всех пустынных или дальних местах. Это не верно. Все гораздо проще, но, тем не менее, именно так принято толковать магию острова.

   Амаргин пожал плечами и усмехнулся. Я молчала, чтобы не провоцировать его на длинные замысловатые объяснения, которые все равно не пойму. Кормили меня уже этим "гораздо проще". Оно несъедобно.

   — Остров создали фоларэг, морской народ. Те, кого ты видела в клетках. Их еще там много, в застенках. Сотни. Конечно, взаперти сидит не весь морской народ поголовно. Малая часть. Но именно та часть, что строила остров и сражалась за него.

   — Почему? — не выдержала я.

   — Почему их держат вклетках, а не перебили? — Амаргин опять усмехнулся. — Потому что Королева мудра, и не даст судьбе лишнего повода ответить тем же.

   — Почему их вообще посадили в клетки?

   — Чтобы прекратить войну, зачем же еще. Стеклянный Остров в руках врагов, а фоларэг до сих пор достаточно сильны, чтобы отвоевать его обратно.

   — Королеве настолько необходим этот клочок суши?

  — Знаешь, Лесс, сколько за него крови пролилось? Страшное дело. Кровь эта не только впиталась в землю и смешалась с водой. Остров стал символом, сердцем и смыслом. Он объединяет не только миры, но и племена. Когда-то он объединял фоларэг, теперь объединяет сумеречный народ. Не будет острова — не будет Сумеречного Королевства. Ну и по мелочи — остров действительно непрост. Короли не зря его вожделели. Эта горстка камней и песка расширяет наше восприятие до невероятных пределов, а если диапазон и так был немаленький -пределы вообще теряются в сияющих далях. Ты ведь сама ощутила действие острова, не так ли?

   — О, да, — пробормотала я. — Мне казалось, я разваливаюсь. Особенно в начале.

  — А потом привыкла. Эх, человеческий разум поразительно изобретателен в своем нежелании менять картину мира. Этот барьер наскоком не взять, будем потихоньку подкапываться.

   — О чем ты говоришь?

   — Не важно, просто старческое бормотание. Итак, остров. Когда-то этот остров вожделел Изгнанник, он же Король Ножей, тогда ещебывший просто Сумеречным Королем. Вожделел настолько, что продал душу Полночи, а в Сумерках такого не прощают. Короля выперли, его сменила Королева, и именно она сумела заполучить Стеклянный Остров. Королева поставила на смертиных, на особенных смертных, на смертных, не связанных ни с Сумерками, ни с Полночью. Рискованный шаг, еще никто ничего подобного не делал.Игра стоила свеч — смертным удалось то, что не удавалось ни сумеречным воинам, ни сумеречным магам.

   — Это был Лавен Странник и его люди?

   — А, два и два сложила? Молодец. Так вот, Королева получила остров и власть, а Лавен со своей бандой — дареную кровь и новые земли, на которых, если прежних жителей перерезать или взашейпрогнать, можно построить новое королевство. У Лавена губа была не дура, он и подарки взял, и что плохо лежит под шумок уволок.

   — Это ты про святую Невену?

   — Про Невену, госпожу кошек. Сестрицу нашей Королевы. Впрочем, "плохо лежит" — это я погорячился. Она сама за смертным пошла. Любовь там, говорят, была неземная.

   — Чего ты такой злой? — удивилась я.

   — Я найл, елки-палки. — Амаргин фыркнул. — Фоларэг были когда-то богами моих предков. Такая толпища богов. Сейчас всего трое остались. А твои предки, — он ткнул в меня пальцем, жестким как гвоздь, — твои предки моих богов обставили и в клетки заперли. Что мне теперь, плясать от радости?

   — А почему ты их не отпустишь, раз они твои боги?

   — Не мои, а моих предков. Разницу видишь?

   — Вижу. Но все равно — они же тебе, считай, почти родные. Их там голодом морят!

   — Проклятье, Лесс! Наверное, у меня есть причины этого не делать, как ты считаешь? Наверное, не из лености я не захаживаю на Стеклянный Остров, а? Наверное, я уже про это думал, взвешивал и давным-давно принял какое-то решение, нет? Что глазами хлопаешь?

   — Амаргин… — прошептала я потрясенно. — Ты вышел из себя.

   Он отвернулся и несколько раз глубоко вдохнул и с силой выдохнул.

   — Да, — сказал он. — Тьма меня побери. Слабое место, и ничего с ним не поделать. Стыд и срам. - Он сел за стол напротив меня, помолчал, потом хмыкнул. Тонкие губы расплылись в знакомой усмешке. -Мозоль полторасталетней давности, пора бы окаменеть. Ан нет, взвиваюсь даже от такой невеликой тяжести как твой каблучок, Лессандир. Выводы? Выводы неутешительны. Эх, Чернокрылый меня бы сейчас уделал. Ладно, давай дальше. Что там у нас еще? Ты спрашивала, кто такой фолари. Я вроде рассказал.

   — Я… я хотела спросить. Когда Ирис дрался с фолари, Королева, Вран и все остальные делали ставки, будто… будто Ирис — всего лишь боец на арене. Вран! Как он мог? Ирис же его брат! Вран так спокойно допустил… я даже не знаю как назвать... настоящее убийство, ты бы видел это чудовище, Амаргин! Оно Ириса просто смяло, грохнулось на него сверху, как дерево. А все вокругсмотрели и делали ставки! Все, и Вран тоже. А его брата в это время убивали!

   — Лесс. — Маг покачал головой. — Кажется, я тебя уже предупреждал.Уподоблять жителей Сумерек людям — большая глупость. Они не люди, хоть иногда очень похожи. Не суди того, чего не понимаешь.

   — Но они делали ставки,словно это забава, а не смертный бой. А он ведь один из них, он даже не воин — музыкант! Невиновный, взявший на себя мою вину. Я не понимаю!

   — Лесс, это ведь был суд судьбы, так? Это ты понимаешь? Прекрасно. Как ты думаешь, была ли у Врана, у Королевы и у всех остальных какая-то возможность повлиять на судьбу?

   Я помотала головой. Как на нее повлияешь?

   — Ты не права. Возможность была. Иони ее использовали. Заключая друг с другом пари на исход поединка, они вводили в действие очень серьезный элемент — свою удачу. Повторяю, они не люди, и удача для них — не пустой звук и не случайность. Бросив свою удачу на весы, они присоединяли ее или к удаче Ириса, или к удаче фолари. А на какую чашу ее бросить — каждый выбирал сам. Просто так отдать удачу Ирису нельзя — это суд судьбы, вмешательство извне здесь запрещено. А вот спор с другим зрителем — то, что надо. Небольшая хитрость, хитрость отчаяния. Поняла теперь?

   Я кивнула, пристыженная. Надо было не скандалить и не орать как ненормальная, толку от моих скандалов… Надо было делать ставки, черт побери! Ведь Ирис победил. Одолел противника, в десятки раз сильнее его самого.

   — Да, — пробормотала я. — Ирис прикончил эту тварь. У него оказался крохотный ножичек, такой малюсенький. Он, наверное, необычный. Перо… перо...

   — Перо Нальфран. Одной из оставшихся у найлов богинь.

   — Она тоже фолари?

   — Да. Но и богиня на самом деле.Перо Нальфран — тоже орудие судьбы. Видишь, сколько в том поединке было подводных течений? Некогда Тот, Кого Нет отдал Нальфран свои крылья. Перья их похожи на лезвия и обладают странным свойством — они рассекают то, что дОлжно быть рассечено, и не рассекают то, что не дОлжно.

   — Тот, Кого Нет?

   — Или Та, Кого Нет. Всего лишь имена тайны. Божество непостижимого, воплощенная загадка. Его иногда называют Рун. Нальфран заполучила его крылья, но только носит их, волшебные свойства перьев ей неподвластны. Между прочим, Рун вернулся к своему народу и сидит в застенках вместе со всеми. Только, говорят, он заснул, и душа его размылась по всем мирам как капля крови в морской воде.

   — Погоди… это не он сидит в проходе между клеток, весь в пылище? Я там наткнулась на такую статую окаменелую, сидит, лбом в коленки уткнувшись, только руки видны когтистые. Не дышит совсем.

   — В проходе?

   — Ага. Я так и не поняла — это женщина или мужчина?

   — В проходе! — Амаргин сокрушенно покачал головой. — Даже в клетку не вошел… в проходе сел. Я не знал.

   — Это он или она?

   — Никто тебе на этот вопрос точно не ответит. — Амаргин хмыкнул. -Как и какого цвета у него волосы, и сколько пальцев у него на руке. Сколько у него на руке пальцев?

   — Пять.

   — Ты уверена?

   Я не была уверена. Точно вспомнить не смогла. Помню, когтищи меня впечатлили, и форма руки странная… Но вот сколько пальцев...

   Некоторое время Амаргин наблюдал за мной, потом отвернулся к очагу и пошуровал в угольях железным прутом, подталкивая поглубже прогоревшие поленья. Вода в котелке уже курилась. Снаружи шумел дождь, по крыше скреблись ветки. Казалось, я никуда не уходила из Амаргиновой хижины, и Стеклянный Остров мне приснился.

   Когда я увижу Ириса? Сильно ли он изранен? Где он, что с ним?.

   Спрашивать у Амаргина я, разумеется, не стала. Научена уже горьким опытом. Приходилось опять ждать.

   Правда, я еще что-то спроситьхотела. Что-то еще. Что?

   Высокое Небо, как я могла забыть?

   — Я видела на балу женщину. Человеческую женщину. Она была вместе с Враном. Это Каланда Моран, амалерская королева. Амаргин, именно из-за нее меня бросили в реку. Она пропала там, в Амалере. Она теперь здесь. Как? Почему? Откуда?

   — Хорошенькая андаланочка? — Он усмехнулся через плечо. — Видел. Это вранова игрушка.

   — Как она сюда попала?

   — Почем я знаю? У Врана и спроси.

   — А… как его найти?

   — Очень просто. Спускайся все время вниз, пока не станет жарко. Наш Чернокрылый гнездитсяу огненных жил земли, там его и найдешь… если он, конечно, не бродит где-нибудь в другом месте.

   — Как это — "спускайся вниз?"

   — Я не понятно объясняю? — Маг опять глянул через плечо, иронично задрав бровь. — "Спускаться вниз" — это значит спускаться вниз. Ножками. Или ползком на пузе. Или катясь на попе. Или как угодно. Вниз. — Он ткнул пальцем в пол. — Не вверх. Не прямо. Ни налево, ни направо. Вниз. Доступно?

   — А откуда начинается это "вниз"?

   — Откуда начнешь, оттуда и начнется. Лесс, не разочаровывай меня. Сперва порадовала, а теперь разочаровываешь.

   — Порадовала?

   Маг снял кипящий котелок с крюка, щедро сыпанул травяной заварки и прикрыл варево круглой дощечкой.

   — Порадовала, как ни странно. Потому что правильно поступила. С этим фолари. Безотносительно, враг он или нет, правду говорил или обманывал.

   — Он обманывал! Если бы я только знала! Ирис остался бы цел, и Ската не вылезла… и сам бы не погиб. Я сглупила. Я была доверчивой дурой.

   — Ты дала ему воды. — Амаргин повернулся, вытирая руки замусоленным полотенцем. Черные найльские глаза в кои-то веки смотрели серьезно, без обычной насмешки. — Есть просьбы, в которых нельзя отказывать, Лесс. Просто нельзя. Чем бы это для тебя незакончилось.

   — Держись, рыжий, мать твою перемать! Хай, Гриф! Хай!

   Щелканье плетки. Грохот копыт мимо окна.

   — Ногами работай, м-м-мешок! Спину держи! Еще раз. Хай, Гриф!

   — Заездит парня высочество, — сказала я Пеплу.

   Тот сморщил нос, потер бок ладонью и вернулся к новой ореховой палке, которую украшал резьбой.

   — Мальчик сам захотел. А рыцарский конь — не деревенская лошадка, госпожа.

   — Холера! Мораг совершенно не считается с тем, что мальчишка новичок. Он впервые сел на лошадь!

   Грохот копыт, злобное, в привизгом, ржание. Снова свист плети. Кого она там лупит?

   — Не впервые. Парень сидел на лошади, и не раз.

   — Ты сам сказал: рыцарский конь — не деревенская лошадка. А такого дьявола как Гриф еще поискать.

   — Гриф хорошо обучен. — Пепел, гримасничая, поскреб грудь сквозь рубашку. — А из рыцарского седла выпасть непросто.

   — Не чешись. Кровь пойдет.

   — Чешется!

   — Чешется, потому что заживает. Терпи. Гляди-ка, наши друзья всех с дороги разогнали. В кабак не войдешь.

   — Стооой! — донеслось снаружи. — Ты как сидишь, рохля? Собака на заборе лучше сидит! Я тебе что сказала?

   — Сэн Мараньо...

   — Каррахна, сказал! Спину прямо, будто чашку на голове несешь. Работай задницей, раз мозги не варят. Вот этим местом, вот этим, мать твою через семь гробов… Пше-ел!

   Щелканье плетки, грохот копыт.

   Около полудня мы остановились в придорожном трактирчике пообедать, и тут началось. Слово за слово, разгорелся очередной спор, вследствие которого названный братец взгромоздился на вороного жеребца и взялся доказывать его хозяйке что ему, могучему Кукушонку, море по колено. Мы с Пеплом ушли в залу, потому как смотреть на этот цирк было жутковато. В середине дня народу в трактире оказалось немного, но зрители для нашей парочки нашлись — троица каких-то бездельников и местный вышибала, он же конюх. Они расселись на крыльце с пивом и колбасой, любуясь на бесплатное представление. Правда, воздерживаться от громких комментариев им ума хватило. Внутри, кроме нас с Пеплом, остались двое мужчин с мелкой крохой лет трех, их крытую повозку я видела во дворе. Мы сказали хозяйке, что подождем нашего сэна с оруженосцем, и она ушла на кухню.

   Из кухни тянуло горячим сладким запахом, там варили варенье. У меня даже слюнки потекли — так вкусно пахло. Когда же Мораг с Ратером угомоняться? Есть хочу! И доходягу нашего кормить пора!

   Эрайн выполнил мою просьбу лучше, чем я ожидала — Пепел, выспавшись, встал на ноги. Он был еще очень слаб, но, осмотрев его, я с удивлением обнаружила, что кошмарные отеки спали, твердые черные синяки почти рассосались, на ранах шелушится корка, и под всем этим вполне можно прощупать сросшиеся ребра. Пепел упоенно чесался, сковыривая струпья с ран, его приходилось шлепать по рукам как маленького.

   — Хай, Гриф! Рыжий, не сутулься! Спину держи! Еще раз.

   В животе у меня недвусмысленно забурчало. Скоро они там?

   — Ба-ать, а ба-ать! Ося зюззит! Бать, ося! Боюсь!

   Малышка за соседним столом испуганно заерзала.

   — Кыш, кыш! — Бородатый громила помахал рукой над мисками. — Ешь скорей, и по мордахе не размазывай. А то все осы твои будут.

   Второй, совсем еще молодой парень, только хмыкнул. Расколупал вареное яйцо и засунул его целиком в рот. Меня взяла беспричинная злость. Ни с того, ни с сего. Захотелось огреть парня чем-нибудь тяжелым по маковке.

   Я раздраженно отвернулась. И заметила, что Пепел сидит с блаженно-сосредоточенным выражением на физиономии, запустив руку за пазуху аж по локоть.

   — А ну прекрати чесаться! Скребешься как шелудивый!

   Он поспешно выдернул руку и вытаращил на меня глаза:

   — Что ты так кричишь, госпожа моя? Не пожар ведь.

   — Извини.

   Я смутилась. Что на меня нашло? Пусть себе скребется. У него там все зажило, чеши — не хочу.

   Очевидное доказательство эрайновой магии меня впечатлило. Эрайн — волшебник, мне до него еще расти и расти. Только бы он справился со своей полуночной фюльгьей. Мне легче — у людей с Полночью нет такой дикой взаимной ненависти. Люди придумали преисподнюю, а преисподняя — это не Полночь.

   Интересно, у всех магов есть фюльгья? У эхисеро тоже? А может быть… может быть гении, о которых говорила Ама Райна — это и есть фюльгьи? Тогда, получается, у меня есть гений. Это Ската — гений? Сияющее облако, "светильник мой, огонь любви нетленный"? Ничего себе огонь любви...

   Погоди. Амаргин говорил, что фюльгья — твое отражение в каком-то из миров. Не обязательно Полночь, не обязательно Сумерки, есть еще миры, более дальние, более чуждые. Может, гении эхисеро — оттуда?

   Какая теперь разница. У меня есть Ската.

   А у Скаты есть я.

   И что же мне с этим делать? Наша связь обоюдна: Ската приходит, когда нужна мне, и я, по идее, должна отвечать ей тем же. Если она звала меня — я не слышала. И даже если бы услышала… в Полночь я не полезу! Еще чего! Меня там съедят!

   Я сейчас сама кого-нибудь съем.

   — Ося! Ося! Ай! Кусит!

   — Катинка, руками не размахивай. Тогда не укусит.

   — Кусит, кусит! Боюсь!

   — Кыш, пошла! Там яблоки варят, вот и осы. Ешь быстрей.

   Бородач помахал над столом похожей на лопату ручищей. Его сосед тупо жевал, изо рта у него торчали луковые перья.

   Оса покружилась под потолком, сунулась было к нам, но у нас на столе ничего интересного не нашлось, если не считать горки зеленых стружек от пепловой палки. Певец не глядя отмахнулся, оса вильнула в воздухе и села мне на рукав. Хорошая оса, полосатая. На мою фюльгью похожая. Такая тяпнет — мало не покажется.

   Оса задумчиво переползла с рукава на голую кожу. Цепкие насекомые лапки защекотали. У осы была ладная треугольная головка и миндалевидные, аспидно-черные, как у Скаты, глаза. Из заостренного брюшка то и дело высовывалось жало. Я знала что она не укусит, если ее не трогать. Но все равно стало немного жутко. Я бы на ее месте укусила. Потому что потому.

   Пепел перегнулся через стол и ударил меня по руке, сбрасывая осу.

   — Какого черта!? — тут же взбесилась я.

   — Леста, с тобой все в порядке? — он пытливо смотрел на меня.

   — Я в порядке, а вот ты...

   — Ай, кусит, кусит!

   — Да никто тя не укусит, Катинка. Не хнычь.

   — Куси-и-и-ит! Боюсь!

   — Зеб, прихлопни жужжалку, да и всех делов, — промычал парень набитым ртом. — Гля, на хлеб села.

   Бородач, не целясь, шлепнул лапищей по столу. Чашки-плошки подпрыгнули, а я чуть не задохнулась. Что-то внутри взвыло не своим голосом. Я вскочила, ничего не соображая.

   — Все, Катинка. Ешь спокойно. — Мужик смел на землю полосатый трупик и приподнялся, чтобы достать его сапогом. От предчувствия хруста у меня волосы дыбом встали.

   — Стой!

   Я кинулась мужику под ноги. Проехалась на коленях, накрыла рукой скрюченное тельце.

   — Ты чо, девка? Девка, ты чо?

   Осторожно подняла осу за крылышки, положила на ладонь. Села на пятки. Лапки у осы шевелились, брюшко подергивалось. Черное жало клевало воздух — она еще была опасна, желто-черная полосатая тварка с глазами как у Скаты.

   — Тяпнет же, — прогудел над моей головой бородач. — Брось! Дрянь всякую подбирает...

   — Жалостивая она, — услышала я голос Пепла. — Видеть не может как кого-то бьют.

   — Дык… оса же! Катинку вон спугала.

   — Пойдем, Леста.

   Я почувствовала как меня поднимают за локоть.

   — Пепел… — меня все еще трясло.

   — Пойдем.

   — Скаженная девка, — бормотал за спиной бородач. — А с виду и не подумаешь...

   На крыльце я споткнулась о ноги одного из зевак, но Пепел подставил плечо. Осу я так и несла на ладони. Она сучила лапками, маленькие жвала беззвучно щелкали. Живая. Живая. Боже мой, он мог ее раздавить.

   Пепел отвел меня за дом, к зарослям репейника и крапивы. В зарослях явно скрывался овраг и оттуда тянуло гнилью — должно быть, в овраг сбрасывали мусор.

   — Положи ее вот сюда, под лопух, — посоветовал Пепел. — Отлежится твоя оса. Он ее только помял.

   Я присела на корточки, протянула руку меж стеблей и осторожно стряхнула насекомое на землю. Оно упало не на бок — на лапки. Отлежится, да. Он ее и правда не раздавил — только помял.

   — А теперь, прекрасная госпожа, объясни, что это было?

   Пепел помог мне встать. Сверху я уже ничего не видела кроме бурых осенних лопухов.

   Что это было? Я улыбнулась:

   — Самая примитивная магия, Пепел. Магия подобия. Может быть, кто-то где-то спасся, потому что я не позволила раздавить кусачую осу.

   "Спускаться вниз" — значит спускаться вниз, это я усвоила. Очень просто.

   Я и спускалась. Вниз, вниз, вниз.

   Склон холма, галечный оползень, устье оврага, просевшее дно, дыра в земле, подземный коридор.

   Коридоры вели куда-то в недра. Я и не знала что здесь столько переходов под землей. Иные оказались темны, в других тускло светилась плесень, в первых я видела плохо, во вторых лучше, но кромешной тьмы не было нигде. Из множества переходов я выбирала тот, который имел хоть малейший уклон, а если не могла определить — шла наобум.

   Коридоры кончились, начался спуск — длинные и крутые лестничные пролеты, прорубленные в скале. Скоро лестница превратилась в винтовую, врезанную в монолит. Темнота вокруг обрела плотность и густоту, стены сдвинулись, сжали меня в плечах, и подошвы уже не помещались на узких ступенях. Лестница все больше обретала схожесть с вертикальной шахтой, того и гляди сверзишься. Я неуверенно потопталась на ступеньке, больше похожей на карниз, повздыхала, подоткнула юбкуи начала спускаться задом наперед.

   Когда вместо очередной ступени нога нащупала продолжение пола, якое-как развернулась — в непроглядной темноте висела оранжевая вертикальная линия. Я толкнула тьму по обе ее стороны — тьма лопнула, разошлась двумя створками, плеснув в лицо дымно-рыжим пляшущим светом. Стаи ломаных теней шарахнулись под своды, попрятались за колонны, столпились по углам — но тут же, с птичьим любопытством принялись выглядывать, шевелиться, вытягивать шеи и расталкивать соседей. Здесь пахло окалиной, горелой медью, и еще чем-то таким, чем пахнет воздух, когда его выхолостит, выскоблит до первоосновы очистительный огонь.

   Между сдвоенных кряжистых колонн возвышался очаг. Огромный, словно дом, в разинутый зев его можно было войти как в ворота, не склоняя головы. Там полыхало — даже не полыхало, а стеной стояло — мрачное тусклое пламя, оглушая низким, на грани слышимости, ревом.

   Через мгновение я поняла, что смотреть в это пламя нельзя — лютое его свечение словно щелоком выедало глаза. Я потерла ладонями лицо и немного постояла, моргая и пытаясь восстановить зрение.

   А затем я увидела Врана.

   Нет, не так. Сперва я увидела золотую каплю, радужный сияющий шар, окутанный сизой дымкой горящего воздуха, танцующий в полутора ярдах от пола на конце вращающейся спицы. Проследив взглядом вдоль спицы, я разглядела наконецрезкий остроносый профиль, и всю прилагающуюся к профилю фигуру — высокую, шаткую, темную, с угловатой пластикой скорпиона. Длинный, лишенный блеска глаз насмешливо наблюдал за моим испугом.

   Потом глаз подмигнул.

   -Вран, — сказала я. — Здраствуй.

   Он чуть повернул голову и на мгновение опустил веки, здороваясь. А золотая капля на конце трубки принялась тяжело вращаться, то расплющиваясь как тарелка, то снова собираясь в янтарную сферу.

   Ее метаморфозы завораживали. Контуры текли, двоились, отращивали хвосты и щупальца, отростки сплетались, завязывались узлами, втягивались обратно в сияющую плоть, по которой словно судороги пробегали волны жара. Ловкие пальцы раскачивали и крутили нехитрый инструмент, заставляя стеклянный пузырь ритмично содрогаться, биться живым сердцем, и поверхность его то и дело вспыхивала сеткой сосудов, струящих пламенный ихор.

   Потом ритм изменился. Стеклянное сердце задрожало, какая-то сила принялась скручиватьего винтом, скручивать и растягивать, как скручивают в жгут выстиранное белье. Я стиснула кулаки -жутковато было видеть, как на конце трубки, словнона острие копья,трепыхается живое сердечко.

   Когда тончайший его покров, его нежная кожа дико вздыбилась и проросла гребнем хрустальных игл — я едва не закричала. Мне ясно представилось, что это мое потерявшее контроль тело скручивают метаморфозы. Это я превращаюсь из себя самой, такой привычной и обыкновенной, в какого-то голема, в изысканного уродца, в тварь несусветную…

   Над полом неподвижно висела раковина. Королева всех раковин.

   Сверкающая янтарем и опалом, увенчанная витым единорожьим рогом, в короне изогнутых шипов, капризно оттопырившая гофрированную, словно лепесток орхидеи, перламутровую губу.

   Раковина, дитя пылающих бездн. Казалось, стоит прижаться ухом к ее стеклянным устам - услышишь пульс магмы, задыхающийся шепот расплавленного металла, огненные тайны саламандр.

   Вран отнял трубку от губ и снял с нее раковину, словно драгоценный плод с ветки. Переломилась хрустальная пуповинка — в воздухе поплыл летучий жалобный звон, на мгновение раня слух и оставив где-то внутри нанесенную стеклом ссадину.

   - Немыслимо… — пробормотала я. — Она родилась в муках.

   -Жизнь редко существует без страдания, — улыбнулся Вран. — Уж красота, так та и вовсе никогда.

   -Это необходимая плата?

   -Верно. - Он помолчал, разглядывая новорожденную, потом добавил: — Все дело в том, кто платит. Здесь… возможны варианты.

   -Варианты?

   Он улыбнулся, не размыкая губ. На узком его лице дрожала золотая сеть, а за спиной, за высоким порогом очага, гремело и гудело темное подземное пламя.

   -Ты пришла за древней мудростью, маленькая смертная? Ты ищешь того, чем не обладает человечий колдун?

   Я заколебалась. Вран не против поговорить со мной на волшебные темы? С ума сойти… Он серьезный, он не будет дурачить меня и морочить голову как Амаргин. Но как же… как же Каланда? У меня пересохло во рту. Каланда подождет. Про Каланду я потом спрошу. Успеется.

   - Да, — закивала я. -Да. Что значит: "дело в том, кто платит"?

   -А! Это, знаешь ли, один из основных способов добиться желаемого в волшбе. Ты, например, готова заплатить за мудрость?

   -Конечно!

   -Тогда держи. — И он точным и небрежным движением вложил мне в руки стеклянную раковину.

   Она еще не остыла.

   Сказать по правде, ей надо было остывать несколько часов, чтобы я могла безбоязненно взять ее. Не знаю, как Вран ее держал. Она была… Ладони мои мгновенно высохли и прикипели к сияющим бокам. Они стали подобны истлевщим прошлогодним листьям, проволочному каркасу, кое-как удерживающему бурую выкрашивающуюся плоть.

   Боль промахнулась, пролетела мимо. Она словно не видела меня, но чуяла, суматошно накручивая кругинад головой. Изумление встало между мной и болью, вытаращив глаза и разинув рот. Мы — я и оно — оцепенело смотрели на раковину в моих руках.

   Раковина сияла. Руки дрожали. От вибрации пергаментная кожа лопалась, слоилась шуршащей пленкой, волокна сухого мяса лохматились как коноплянная веревка, обнажая желтые цыплячьи кости. Я сжимала раковину, но у меня уже не было рук.

   Отшвырнуть подарок не удалось — похоже, кости вплавились в стекло. Я попыталась сунуть раковину Врану — но не смогла до него дотянуться, хотя он стоял совсем близко. Я хотела бежать, но не двигалась с места,хотела упасть на пол, но оставалась на ногах, все острые углы и твердые поверхности оказались недосягаемы.

   Вран отстраненно разглядывал меня. Ни сочувствия, ни неприязни — словно алхимик, поместивший катализатор в реагент, и теперь наблюдающий за тем, что получилось.

   -Вран! Забери ее!

   Он отрицательно покачал головой.

   — Это иллюзия, да? Ты заколдовал меня!

   — Все на самом деле, смертная. Я только не подпускаю боль, чтобы ты могла думать.

   — Это ловушка?

   Он пожал плечами:

   -Если ты так считаешь, то да.

   -Что мне делать?

   -Плати. Ты же согласилась.

   -Как? Разве я не заплатила уже?

   Я теперь калека.Мои руки, Высокое Небо! Обе руки...

   Чертов волшебник молча усмехнулся.

   -Это испытание?

   Он, не ответив, прислонился к колонне. Приготовился ждать.

   Ну, хорошо, я тоже подожду. Опустила плечи, уронила склеенные раковиной руки… Ой! Подол моего белого платья мгновенно расползся обугленной дырой как раз на самом что ни на есть причинном месте. Пропасть! Холера! Мне что, так и держать эту штуку на весу?

   — Почему она не остывает?

   — Она остынет, — тихо сказал Вран. — Когда-нибудь. Но позже чем ты, если ты ничего не предпримешь.

   — А?

   — Ты можешь истлеть здесь, баюкая огненного младенца. И я пальцем не пошевелю, чтобы тебе помочь.

   — Вран, почему? Ирис твой брат, я его игрушка, а не твоя. И Амаргин… Что они скажут, ты подумал?

   — Их здесь нет, девочка. Здесь есть только ты и я. И она. — Вран кивнул на раковину. — Мое невинное дитя, мой драгоценный выкуп. Это не вещь, это креатура, существо. Едва родившееся, желающее быть. И век его гораздо дольше твоего, маленькая смертная. Она ни в чем не виновата. Виноват я, но мне ты ничего не можешь сделать.

   — Ты издеваешься.

   — Думай как хочешь. — Он улыбнулся.

   Невозможно смотреть ему в глаза -в них горело то же тусклое жуткое пламя, выедающее мне зрачки. Отвернувшись, я продолжала видеть два белесых страшных пятна, они преследовали меня и заслоняли весь мир. Я зажмурилась — и это не помогло. Они были тут. Они всегда теперь будут со мной.

   — Слезы не помогут, — сказал Вран. — Тебе ничто и никто не поможет, кроме тебя самой.

   — Какой же ты… я тебя ненавижу!

   — Отлично. Ну?

   — Что — ну? Что — ну?!

   — Делай что-нибудь.

   — Да пожалуйста!

   Я размахнулась и шваркнула раковину об колено.

   Хрустальные шипы воткнулись в кожу, тонкая скорлупа лопнула, пылающий ихор взорвался фейерверком, окатив меня всю с головы до ног… а то, что еще долю мгновения находилось у меня между рук - некий лучистый сгусток, сосредоточие жара - дернулось несколько раз, судорожно выгнулось и затихло, как умершее животное.

   И исчезло. Остался только ворох тонких, словно фольга, прихотливо изогнутых осколков, осыпавшихся на пол, ожоги, прорехи и пепел.

   Я смотрела на стеклянное крошево. У меня не было ни слез, ни слов, ни мыслей.

   - Все дело в том, кто платит, — вздохнул Вран. -Потому что плата берется не только с тебя. Всякий раз, сколько бы ты ни отдал, оказывается, что твоей платы не хватило, и за тебя расплачивается кто-то другой.

   — Пойду отнесу мантикору поесть.

   Одной рукой я взяла мешок со свежим хлебом, купленным сегодня в трактире, второй уцепила ополовиненный котелок с кашей. Принцесса с Кукушонком, не обращая внимания на сгущающиеся сумерки, продолжали стучать деревяшками на поляне, а их полные миски ждали около огня. Мы с Пеплом уже поужинали.

   — Он поблизости? — Певец оглянулся на темные ели за спиной.

   — Не там. У ручья. — Я показала в другую сторону. — Если задержусь, ложитесь спать без меня.

   Пепел покачал головой, но увязываться за мной и не подумал. Измотался все-таки наш бродяга за день, как-никак только утром на ноги встал.

   Я пересекла край поляны и спустилась к неглубокому оврагу, по дну которого струился ручей. Над водой уже поднялся туман и трава была мокрая.

   — Эрайн?

   Я тут.

   — В тростниках? Там же сыро.

   Нет, здесь песок. Не бойся, иди сюда.

   И правда, песок. Малыш устроил себе лежку у самой воды, на берегу небольшой запруды. В тумане я ощутила змеиный запах, но самого Эрайна не видела, пока он, шурша и позванивая лезвиями, не приподнялся мне навстречу.

   — Ужин, вот. Ешь, пока теплое.

   Я вытоптала себе гнездышко в камышах. Уселась, подобрав ноги. У воды было зябко и я начала подмерзать.

   Эрайн, едва различимый в густом тумане, без особого аппетита ковырялся в котелке.

   — Ты не голоден?

   Если я наемся, я захочу спать.

   — Ну и что?

   Тот город, где клетку готовят… скоро?

   — Ого! Ты сам заговорил о клетке? Что случилось?

   Пока ничего. Хорошо бы и дальше ничего не случалось.

   — Я поняла. Дракон?

   Эрайн только вздохнул.

   — Ты не спишь, чтобы не выпускать его?

   Проклятье, я же о вас думаю. Вы тут рядом совсем! Здесь дорога, деревни, хутора… Мне бы подальше отойти...

   — Мораг говорит, до Ставской Гряды мы доберемся завтра где-то к началу второй четверти. Я этих мест совсем не знаю. Дотерпишь до завтрашнего вечера?

   А что мне остается?

   Я обняла колени, уткнулась в них носом. Вот где ловушка оказалась — обыкновенная усталость. У Малыша хватает сил держать дракона в узде, но и Малышу нужен отдых.

   — Слушай, а если тебя просто связать покрепче?

   Чем? Веревками? Ты смеешься?

   Да и цепи он, помнится, порвал. Это же как его цепями обмотать надо чтобы не вырвался! Запереть где-нибудь? В яму посадить?

   Быстрее до Гряды этой доехать чем яму копать, Лесс.

   Верно. Да и нечем нам копать. Может, фургон бросим? Верхом поедем? У нас только две лошади, причем одна из них — обычная деревенская лошадка. Оставить Ратера с Пеплом, а мы с принцессой… подобный план у меня уже был, плохой это план, отказалась я от него. Думай, что делать, Леста Омела. Должен быть выход, и ты его найдешь.

   Что тут думать. Еще сутки я перетерплю.

   — Не будешь есть, дракон с голодухи вылезет.

   Эрайн тихонько зарычал. Других аргументов у него не нашлось.

   — Ты сам понимаешь, клетка не решит задачи. Только отсрочит.

   Мне нужна передышка. Я избавлюсь от него.

   — Он твоя фюльгья, ты не должен от него избавляться.

   Я должен заполучить это распроклятое тело в полную свою собственность. Тогда будем разбираться, кто чья фюльгья. Тьма меня побери, мне надоело пихаться локтями с безмозглой тварью, у которой одно-единственное желание: порвать и сожрать.

   — Эрайн, по-моему, он плохо на тебя влияет. Раньше ты был разумнее.

   Грррр! Тем хуже для меня.

   Туман истаял, теперь я хорошо видела лежащего в камышах мантикора. Поднявшаяся над лесом луна дробилась в ворохе гибких лезвий, тяжелые плечи блестели мокрыми камнями, вытянутые передние лапы мерцали словно кольчужные перчатки. Между лапами стоял котелок, такой нелепый и маленький, и каши в нем — с наперсток, да и та не съедена. Или съедена? Точно, пустой котелок. Слопал кашу мой красавчик, хоть и капризничал, и хлеб весь слопал.

   Я не капризничал.

   — Эрайн, у меня предложение. Давай я посторожу дракона вместо тебя.

   Как это?

   — Пусти меня в себя. Как в гроте с мертвой водой, помнишь? Мы с тобой делили одно тело. Я посторожу дракона, а ты сможешь отдохнуть.

   Лесс… ну ты и выдумала! Посторожишь дракона! Лесс… нет. Ты с ним не справишься.

   — Я справляюсь со своей фюльгьей. Она тоже полуночная.

   Она ведь у тебя горгулья? Лесс, горгулья — не дракон. Она как кошка в сравнении с медведем. Он очень силен.

   — Есть еще кое-что. Я — человек, а ты — нет. Полночь к человеку нейтральна, понимаешь? Дракон ненавидит тебя, а ко мне он не испытывает ненависти. Если озлобленное животное лупить, оно взбесится еще больше. Я попробую… не доводить до этого. Может быть, здесь не сила нужна.

   Он только силу понимает.

   — Да почем ты знаешь? Ты хоть когда-нибудь прислушивался к нему?

   Что там слушать? Змея — она и есть змея. Злоба и голод. Все. Больше ничего.

   — Эрайн. Не знаю, как тебя уговорить. Но я уверена, что просто вытесняя его, ты ничего не добьешься. Ты искалечишь себя. Амаргин бы сказал...

   Иначе я искалечу других.

   — Какой же ты упрямый! Ладно, давай ты все-таки покажешь мне своего зверя. Поближе. Я хочу на него посмотреть.

   Я поднялась, отставила в сторону котелок и присела на корточки между вытянутых вперед мантикорьих лап. Эрайн поспешно отшатнулся и развел в стороны руки, боясь задеть меня многочисленными лезвиями.

   Что ты хочешь?

   Залезть к тебе в голову, глупый, подумала я. Посмотреть на дракона изнутри, вот что я хочу.

   Ну хорошо. Только поберегись. Я могу тебя поранить.

   Из живота у тебя вроде никаких ножей не торчит.

   Я повернулась и села на землю между передних лап, прижавшись спиной к эрайнову животу. Живот у него был твердый и горячий, как нагретое солнцем дерево. Затылком я как раз упиралась ему в грудину.

   Закрой мне глаза ладонями.

   Поцарапаю.

   А ты аккуратно.

   Жесткие, пахнущие медью руки очень осторожно легли мне на лицо.

   Маленькая какая, хихикнул Эрайн. Как зверушка.

   Тссс. Дай мне вспомнить.

   Вспомнить. Вернуть пронзительное, пугающе-знакомое ощущение, будто кто-то встал вплотную за моей спиной и прикрыл глаза ладонями: догадайся! Я жмурюсь, касаясь веками шершавой кожи, чувствую теплое дыхание на макушке. Кто ты?

   Сердце Эрайна мягко стучит в затылок. Вплываю в этот ритм петлистыми руслами кровотока, не замечая преграды между песчаным берегом моей плоти и темной драконьей пещерой. По закоулкам бродит эхо, отзвук сердечного пульса, чуть отстающий, тяжелый, как будто очень глубоко, в непроглядных недрах тела, бьет в скалу железный молот.

   Сердце дракона.

   Это он, Лесс.

   Да.

   Словно стоишь на тонкой доске над змеиной ямой. Там, во мраке, грузное движение маслянистых колец, шипение и шелест на грани слуха. Оттуда тянет землей, ржавчиной, мокрой гарью, и еще чем-то едко-приторным, проникающим, пачкающим, как кровь или смола. Оттуда, снизу, из-под колючего гребня, из-под лобного щитка, из полусомкнутых, простроченных жилками век, глядит на нас стеклянно-черный глаз рептилии.

   Тихо, тихо, мой хороший, говорю я. Лежи спокойно, мой замечательный. Умница, красавчик, самый лучший дракон на свете.

   Эрайн фыркает и я мысленно пихаю его локтем в бок. Помолчи!

   Я бормочу ласковые глупости, нагнувшись над змеиной ямой. Повторяю одно и то же, уговариваю, как уговаривают испуганное озлобленное животное. Эрайн отступил в сторону и молчит, недоверчиво наблюдая. Дракон размеренно дышит, вздымаются и опадают чешуйчатые бока, грифельно-черные, в седой известковой патине. Кожистые веки закрываются. Спи, мой хороший. Спи, спи, спи.

   Так он тебе и заснет, ага.

   По крайней мере, лежит смирно. Видишь, я его не раздражаю. Я побуду тут с вами, хорошо?

   Смех — пузырится, щекочет нёбо как хорошая кружка кваса с изюмом.

   Милости просим в наш балаган, Лесс. Ему ты не мешаешь, а мне и подавно.

   Я исследую то, что мне досталось. Утомление масляной пленкой облепило ощущения тела, затупило их остроту. Но все равно — звериные уши слышат как сонная улитка тащит свой домик по ленте клейкой слизи, как жук-плавунец, перевернувшись вниз головой, ловит надкрыльями пузырек воздуха, как осыпаются семена с трав и оседает на камнях водяная взвесь. Как в полусотне шагов, шурша осокой и пересмеиваясь, пробираются к воде Ратер с принцессой. Ноздри ловят крепкий горячий запах пота, смешанный с запахом тины и сырой земли, кисловатый запах железа, запах квасцов, ворвани и дегтя от принцессиного кожаного доспеха. Они далеко, но я чую их.

   Я открываю глаза.

   Ночь светла, луна сияет в полнеба. Холодное ночное солнце без лучей, четко очерченный матово-белый круг в темных оспинах, фарфоровая окарина. От горизонта до горизонта выгнулась млечная радуга, завился перистый туман звездных водоворотов, паутинки, иней и дым бесчисленных созвездий. Сколько звезд! Я и десятой доли не видела своими человеческими глазами.

   Небо перевернуто, в воде у самого берега плывет горящий белым огнем диск, тарелка ангельского молока — нагнись и бери в руки. Под водой колышется серебряная сеть, "узоры катастроф", опутывая камешки, песок и спящих рыбок. Те же узоры плетутся в воздухе, дрожат на стеблях камыша и на брюхе опрокинутой в заводь коряги.

   Опускаю взгляд — между лап моих лежит, свернувшись, бледная человеческая личинка, закутанная в лунный свет как в кокон. Осторожно убираю лапы и поднимаюсь, отступая. Личинка остается лежать, рассыпав на влажном песке бесцветные волосы.

   Я тут, а она — там. Как странно.

   Тебе нравится, Лесс?

   Скорее, да. Очень необычно.

   Не боишься?

   Пока нет.

   Ворох жестких волос скользит по плечам, я чувствую прохладное касание металла. Светлое полотно ночи прошивает шелестящий звон моих лезвий. Мягкий тяжелый шаг. От усталости чуть кружится голова. Огромное длинное тело движется медленно и осторожно, как ладья в тростнике. Я и веду его словно большой корабль. Эрайн тенью стоит за плечом, стоит вплотную, но не вмешивается. Его присутствие обволакивает меня. Большей близости нельзя и представить.

   Что в нас с тобой есть такого, что стоило бы скрывать? Ничего. Не бойся доверять, Лесс.

   Так же как ты мне?

   Так же как ты мне. Ведь твоя шкурка осталась в камышах.

   А ты получил второго подселенца.

   Мы засмеялись вместе — фррр! — из горла вырвался клекот.

   Тихо, сказал Эрайн. Слышишь?

   За поваленной корягой, у воды звучали голоса. Голоса, плеск и негромкий смех. Кукушонок с принцессой. Настучались палками, теперь купаются.

   Собираешься подглядывать, Лесс? Нехорошо.

   Еще чего! В смысле, обязательно подгляжу. Ратер мне теперь брат, как-никак. Я за него в ответе.

   Вдруг вранова дочка его обидит, да?

   Ей только повод дай. Хотя она и без повода обижать горазда. Если не хочешь, не смотри.

   Эрайн фыркнул и отдалился. Он и правда не хотел подглядывать.

   — Эй, рыжий! Ты там скоро?

   Они купались раздельно. Вернее, Мораг уже вылезла, обтерлась рубахой и натянула штаны. Я сморгнула, потому что не сразу поняла, что лиловатое, с багряным оттенком свечение, облекавшее Мораг как гало, мне не мерещится. Оно было еле заметным, но объемным, широким, и заключало принцессу в чуть вытянутую сферу, как в сагайский прозрачный фонарь из органзы.

   Ратер еще плескался за корягой.

   — Ты оделась, госпожа моя принцесса?

   — Да, — солгала Мораг, вытирая рубахой голову. — Вылезай наконец, жрать хочу, живот подводит.

   На лунной дорожке показалась ратерова голова, мокрая, и от того непривычно прилизанная. Он плыл, а лицо его пятнали светлые тени, отражение сверкающей ряби. Братец мой не источал сияния как праздничный фонарик, но его с головы до ног покрывала тончайшая пудра, золотистая пыль; дунь — развеется. Она была явственно видима даже под водой.

   — У меня для тебя подарок, госпожа!

   — Да ну? Головастика поймал?

   Мораг перекинула промокшую рубаху через плечо, даже не думая ее надевать. Принцесса стояла ко мне в полоборота — тонкая, статная, с маленькой грудью, в прозрачном лиловато-рыжем ореоле, словно эбеновая фигурка, накрытая стеклянным колпаком. Встряхивая рукой мокрые волосы, она смотрела, как мой названный братец, голый и тощий, весь в золотой испарине, выбредает на берег, держа перед собой сомкнутые лодочкой ладони. Из ладоней часто капало, дрожащие узоры цвета молний гуляли по лицу, смешиваясь с золотой пыльцой, и от этого глаза у парня светились странной изменчивой зеленью. В руках его была только вода, я видела это из своих камышей.

   — Что там у тебя?

   Ратер повернулся, и вода в ладонях поймала отражение. Блистающий диск закачался в крохотном озерке, слепя глаза и вызывая слезы. Лилейно-белый, снежный, в горьких проталинах пятен, текущий сквозь пальцы молоком и серебряной кровью.

   Мораг вздрогнула и схватилась за горло.

   — Боже мой, — еле выговорила она. — Луна. Луна с неба.

   Я повернулась и скользнула прочь, стараясь не трещать. Малыш прав, смотреть не стоит. Эта луна принадлежит только им.

   А мне принадлежит эта ночь. Ночь и тяжелый, вооруженный до зубов корабль-драккар, что плывет по моей воле меж шуршащих тростников. И Эрайн, бесплотной тенью затихший за спиной, и спящий в своей пещере дракон. И серый влажный ветер, и сонный шум деревьев и томительный, земляной запах осени. И небо с млечной радугой, светлое от звезд.

   И эта усталость, от которой пошатывает и водит, будто рулевой забыл свое дело. Это правда, рулевой заснул, и у штурвала стоит любопытный, но не слишком умелый юнга. Не наскочить бы на мель!

   Мантикор кружится на одном месте как пес, подминая речную траву, а потом ложится. Опускаются веки. Большие ладони зябко охватывают плечи. Хвост по-кошачьи оборачивает лапы. Я не думаю об этом и не отдаю приказаний — тело все делает само. Утомление гудит в крови отзвуком дальних колоколов.

   Спи, Эрайн. Спи. Я посторожу.