Глава 15

   Полуночный прилив запер Нержель в его устье. Чреда камней, загромождающих реку по правую сторону островка, скрылась под водой, над поверхностью теперь виднелось всего несколько разрозненных черных макушек. Я разулась, собралась сунуть туфли за пазуху, но раздумала. На мне было надето два платья, одно поверх другого, а голова замотана безразмерной шалью… да с таким грузом тряпок я попросту пойду ко дну!

   Решительно раздевшись, я увязала все в кулек. Теперь дело за малым — не потонуть вместе со своим дурацким барахлом… оно, конечно, намокнет, ну и бес с ним.

   А, собственно, зачем мне на острове барахло? Чтобы завтра с утра точно также тащить его обратно? А вот прикопаю его здесь, под ивами, в песочке, и еще камушком сверху привалю...

   Какого черта мне вообще понадобилось на острове? Что мне там делать без свирели? Была бы поумнее, купила бы в городе какую-нибудь дудочку, да и проверила кукушоночье предположение о том, что, мол, грот исключительно мелодия открывает, а на чем ее играть — без разницы...

   Но — если грот открывает мелодия, то, может, достаточно просто напеть это " До, ре, ре диез"?..

   А если не открывает — может, мне удастся залезть на скалу и обнаружить ту щель над озерком, в которую свет попадает… она просто обязана быть достаточно большой, чтобы я в нее пролезть могла.

   Свирелька осталась где-то там, в Нагоре… найдет ли ее Ю? Будет ли вообще ее искать? Почему суд — завтра?! Почему так мало времени?! Почему эти чертовы камни в реке видны только Амаргину? Почему мне опять надо лезть в воду?

   Холера черная!

   А вода оказалась неожиданно теплой. Встречные течения сходились здесь грудь в грудь и смыкали объятия — соленая, плотная морская вода соединялась с речной, сладкой и легкой. Словно хозяйка-великанша, налив молока в миску с ягодным киселем, медленно перемешивала одно с другим. Мелкие камешки и песок клубились в этом вареве, но плыть оказалось легче, чем при отливе, когда течение прижимало меня к камням.

   Еще пара-тройка месяцев, и я начну получать удовольствие от купания. Только зима настанет раньше. Вот не помню, замерзает ли в этом месте река? То-то будет цирк, если не замерзает...

   Высокое Небо, о чем я думаю!

   Под ноги сунулось галечное дно, я на четвереньках выползла на берег. Ветер с залива, более чем прохладный после парной воды, окатил тело дрожью, заставил присесть за камнями. Холодно голяком-то! Впрочем, одежда все равно была бы мокрая, толку от нее...

   Надо двигаться, а то замерзну. Обойдем остров с тыла, со стороны реки… черт! Сколько здесь, оказывается, острых камней!

   Стеклянная Башня моя представляет собой довольно узкую длинную скалу, крылом поднимающуюся из воды на высоту не меньше семнадцати ярдов, гораздо выше левого отвесного берега. Очень странно выглядит этот гигантский осколок, вонзенный какими-то неведомыми великанами в устье реки, как раз на стыке с морем. Вокруг со временем намыло камней и гальки — и образовался небольшой островок. Если верить легенде, на скале когда-то стоял маяк. Теперь он стоит на Чаячьем Камне, в заливе, и отсюда не виден. В общем, на мой сухопутный взгляд, Стеклянная Башня — самое место для маяка. Если он там стоял, то наверх должна вести тропинка или лестница… или хоть какие-нибудь зацепки и щербины в отвесных склонах.

   Черта с два! Я два раза обошла по периметру весь островок, но скала оказалась гладкой, словно ее специально обтесали. Подсохшие на ветру волосы кое-как защищали плечи и спину — но все остальное покрылось пупырышками и заледенело. Кроме того, я понаставила себе синяков и ссадин, и здорово ушибла колено.

   Ну и за каким таким лядом я тут пытаюсь влезть на стенку? Если бы это было возможно, на скалу давным-давно кто-нибудь забрался, нашел пролом в потолке пещеры и вынес оттуда все сокровища. Ты дура, Леста Омела. Ты думала, что умнее многих поколений, живших на этой земле? Что этот остров, про который ходит такая соблазнительная легенда, за несколько сотен лет не обследовали?

   Шиш тебе. Получи десяток царапин, обломанные ногти и дырку от бублика.

   Я присела между камней, злая и разочарованная. Мне вдруг пришло в голову: даже если бы удалось забраться через пролом сверху и спрыгнуть в озерко, то как обратно-то вылезти? У меня ведь нет веревки! Даже одежды нет, из которой я могла бы эту веревку сплести.

   Уродство какое!

   Из всего выходило, что я зря сюда пришла. Лучше было потратить это время на попытки добраться до Ю. Впрочем, еще не поздно — дойти до парома, поднять Ратерова отца, объяснить ему в чем дело, он меня перевезет… Да, так и сделаем. Сейчас только, отдохну немного перед тем, как снова лезть в реку.

   Но моя фюльгья… а если мне удастся вызвать фюльгью? И она поможет мне проникнуть внутрь. Или поднимет меня на скалу… или сама спустится в пещеру и принесет мне золото?

   Ладно, потом придумаю, как с ней договориться, сейчас надо попробовать вызвать ее из Полночи. В Сумерках она меня просто преследовала, чуть ли не в каждой отражающей поверхности я видела ее черные глаза. Но здесь, в серединном мире, как отрезало. Как же ее вызвать?

   На четвереньках я прогулялась до ближайшей лужи между камней. Наклонилась, вглядываясь в воду. Контур отражения едва угадывался — ночь темная, звезды хоть и светят, но луны нет.

   — Ската! Ската, вылезай. Я тебя зову. Ската, Ската, Ската!

   Я окунула руку в воду, ладонь встретила гладкие камешки на дне.

   — Ската!

   Ничего.

   Нет, так не докричишься. Нужно настроить себя, как музыкант настраивает инструмент. Амаргин что-то такое упоминал вскользь… Долгая медитация, которая никогда у меня не получалась. Или безмерное утомление… от которого тоже толку мало. Или острый ужас, встряхивающий душу подобно пыльной перине.

   О, да. Ужас мне помогал не раз. Всего-то делов, испугаться до потери соображения...

   Я подтянула колени к груди, ладонями прикрыв замерзшие ступни. Звенела и плескала вода; меж камней что-то вздыхало, хлюпало — начинался отлив и течение освободилось. Плеск и шорохи двигались мимо, плыли в сторону моря, обтекая мой островок, словно огромная стая каких-то невиданных, и почти невидимых в ночи существ, с редко проблескивающими серебром длинными гладкими спинами. Шум течения превратился в шуршание отирающих камни шкур, мягкий топот лап, бесконечный ритм дыхания, накатывающий, проносящийся мимо, накатывающий снова… Там, за лавиной шелеста, молчало безграничное пространство тьмы. Ни отзвука, ни эха, ни стеклянных всплесков, ни биения крови… Тьма была пуста, беззвучна и неоглядна.

   Я встряхнулась, сбрасывая морок — не хватало еще заснуть! Река снова сделалась обычной знакомой рекой, а я сидела лицом к ней, спиной к скале и морю.

   Мимо текла вода, шурша, вздыхая, двигая гальку.

   Вода.

   Вода знает путь в тайный грот. Сладкая вода Нержеля дважды в сутки посещает мою пещерку и выходит из нее, не встречая препятствий.

   Я вскочила, задыхаясь от догадки. Да! Это оно! Это и есть путь.

   Под водой? Я зажмурилась, стиснув кулаки. Под водой, неведомо куда, по черным извилистым лабиринтам? С чего ты взяла, что там, в глубине, найдется тайный лаз, достаточно большой, чтобы ты в него протиснулась, Леста Омела? А если застрянешь? Если захлебнешься? Если заблудишься меж донных камней? Воде не нужны широкие дороги, воде достаточно щелки, трещинки глазу не видимой, но ты же не вода, Леста Омела, ты девчонка деревенская, хоть и с тараканами в глупой голове...

   Дрожа и поджимая пальцы, я спустилась по обнажившейся галечной отмели. Стопы тронуло прохладой — река заметно остыла, пока я колупалась на островке. Я сделала шаг, и еще шаг, преодолевая напор течения. Поскользнулась, и, за мгновение до того как погрузится с головой, мазнула взглядом по небу — темный горизонт, горсть алмазных крошек, ледяной прочерк падающей звезды...

   "Пусть..."

   Течение развернуло меня, я вынырнула, вдохнула поглубже… Пусть мне наконец повезет!

   Погружение.

   Подводная темень давит холодными пальцами в раскрытые глаза. В слоистом мраке громоздятся массивы скал, провалы между ними мутно, слепяще черны. Под ладонями скользят крутые бока валунов, живот и ноги покалывают летящие со дна песчинки. Перебирая руками, двигаюсь вдоль каменных завалов.

   Надо вздохнуть.

   Выныриваю, чтобы отдышаться.

   Опять что-то не так. Не найду я прохода. Днем еще были бы какие-никакие шансы, сейчас же, ночью...

   Остро захотелось плюнуть и забросить это дело. Какого лешего я стараюсь совершить невозможное? Время пока есть, надо дойти до парома, разбудить Ратерова отца… Собственно, если я не доберусь до Ю или он не даст мне денег, у меня есть еще целое утро, я постараюсь найти Эльго или Пепла...

   А если ничего не получится — значит, судьба такая! Значит, выпало так мальчишке, я его предупреждала чтобы не совался не в свое дело, сам виноват. А я старалась как могла, из кожи вон лезла, чтоб ему помочь… Кто он мне вообще — сват, брат?

   Глубокий вздох всей грудью. Еще один. Еще и еще. От избытка воздуха закружилась голова.

   Нырок.

   Цепляюсь за камни — течение сносит меня влево, к стремнине. Ухожу еще глубже, туда, где по дну тянется чреда скальных обломков — и подводная гряда защищает меня от течения, как гряда холмов защищает от ветра. Главное — чтобы в море не унесло. Черта с два потом выплывешь из этого моря.

   В горле дергает испугом — проклятие, отлив же… Нашла время для купания! Животом ложусь на дно, на длинный намыв крупнозернистого песка под скальной стенкой и чувствую, как рука попадает в тугой водяной жгут. Словно скользящая петля охватывает запястье и тянет куда-то вбок и вниз, туда, где опять нет песка, а есть только гладкие камни… глубже галечной россыпи, ниже речного ложа...

   Мгновенно свернувшись в клубок, ударяю пятками в дно.

   Свечкой на поверхность!

   Выныриваю в фонтане брызг, давясь собственным криком. Кашель комкает грудь, глубоко за глазами ломит от попавшей в нос воды… Цепляюсь за первый попавшийся валун, обнимаю его как единственное родное существо… Чуть не утянуло! Ой-ей...

   Покрытая оспинами мокрая поверхность леденит щеку. В горле бродит тошнота, где-то под челюстью давит так, что в глазах плывут круги, а голова, кажется, вот-вот вообще отвалится.

   А ведь мне туда.

   Туда, куда уходит донное течение, упругий жгут холодной воды. Туда, под корни острова, в норы и лабиринты, в теснины каменной плоти, в проточенный Нержелем лаз.

   Воображение тут же рисует мое распухшее тело, заткнувшее собой червоточину в скале… а ведь я даже не всплыву...

   Вода не сделала тебе ничего плохого, сказал Амаргин. Ты тетешкаешь свой страх, словно ребенок куклу. Ты хочешь породить монстра своим страхом?

   Прощай, сказал Ратер, не поминай лихом.

   Что ты говоришь, братишка, сказала я, все получится...

   Не бойся, Лессандир, сказал Ирис, не бойся ничего...

   Не бойся?

   Черта с два. Бойся сколько влезет, только возьми себя в руки и ныряй. А уже там, внизу, под водой, бойся так, чтобы ужас протолкнул тебя сквозь камень как нож сквозь масло. Это может сработать, ты знаешь. А может не сработать. Уж постарайся, чтобы сработало, холера черная!

   Вдох — выдох. Вдох — выдох. Вдох!

   Закрываю глаза, чтобы не отвлекаться.

   Ниже, еще ниже, под защиту подводных холмов, куда не задувает холодный ветер течения, еще ниже, где каменная воронка всасывает в свое нутро витую донную струю. Водяная сеть оплетает тело, вытягивая струной, и вводит его в узкую щель, словно иголку в предварительно проколотое шилом отверстие в толстой подошвенной коже.

   Шершаво-скользкие стены оглаживают грудь и ягодицы, меня переворачивает, выгибает, пронося спиной над каким-то завалом — вдоль позвоночника длинно проводит пальцем каменный выступ… и я отчетливо понимаю что развернуться мне уже не удастся и назад пути нет.

   Тошный взрыв страха выбивает из легких почти весь воздух, бездумно распахивает веки. И тотчас его догоняет удар понимания — думать нельзя.

   Нельзя думать! Никаких мыслей!

   Молчание, ворвавшееся вместе с догадкой, мечется в коробке черепа, ищет выход… и я слышу, как внутри меня захлопываются двери и с грохотом падают засовы — молчание, тишина, убийца мыслей — поймано в ловушку, как мышь в мышеловку.

   Скрутившая внутренности судорога потихоньку отпускает. Я работаю руками, помогая течению протаскивать себя сквозь каменную кишку. Мрак вокруг такой, что чудится — он шевелится, он клубится, он слоистый и неоднородный; он создает ощущение стремительного движения сквозь ребристые стенки тоннеля… или я в самом деле вижу эти стенки? Мрак нанизывает на меня кольца разного оттенка беспросветности, словно ребенок собирает пирамидку: одно за другим, однозадругим, однозадругимзадругимзадругим...

   Быстрее, быстрее!

   Сверху, от вытянутых над головой рук, вместе с рябью проносящихся колец, наплывает зеленоватое свечение. Или это снизу? Пространство вокруг неуклонно наливается знакомым фосфорным светом, а внутри, в горле, в груди, нарастает бессловесный восторг: мертвая, мертвая вода...

   Кольца бледнеют, расширяются, расходятся в стороны, тают, как табачный дым… и только два из них, два темных небольших кольца застревают у меня на запястьях, на каждой руке — по темному кольцу, по черному широкому браслету, и руки, оказывается, уже не подняты над головой, а распахнуты крестом, и тела я не ощущаю, а вокруг плещется, колышется светящаяся могильная зелень.

   Делаю вдох.

   Вдох?

   Это не вода, это воздух, вымороженный воздух малого грота, даже не воздух — пахта, от воздуха оставшаяся, пресная, процеженная сыворотка. Но грудь послушно поднимается, втягивая в легкие подкрашенную фосфором пустоту. Тонкий звон висит в замкнутом пространстве, я дергаю руками — и звон повторяется.

   Так было… так уже было...

   Это сон?

   Это кошмар.

   Так уже было… Амаргин… Вран… я...

   Там, внизу, в воде, должна лежать я.

   Шея затекла — больно. Шуршат тяжелые волосы, скользят, легонько царапая плечи. Опускаю взгляд.

   Вода ближе, чем в прошлый раз. Лапы скрыты под мерцающей поверхностью, я вижу их тусклое свечение со дна. Женщины в белом платье нигде нет.

   Вот как? А где же тогда я?

   Тебе лучше знать.

   Застряла в тоннеле! Захлебнулась! Мертвый распухший червячок в червоточине...

   Тише.

   ???

   Тише. Это всего лишь сон. Кошмарный сон. Ты где-то рядом, и пришла ко мне во сне. Я помню тебя. Здравствуй.

   Что?

   Здравствуй, говорю. Я узнал тебя.

   Дракон???

   В мозгу рождается долгий бархатный отзвук, басовый глубинный аккорд, словно где-то в бездонных недрах, у огненных жил земли, льют тяжелое серебро. Каменная форма беззвучно распадается, открывая тайную серебряную сердцевину — и я вижу, чую, слышу ее суть: Эрайн...

   Эрайн.

   Все тело гудит тонкой дрожью, откликается, словно камертон, и я ощущаю, медленный, сильный толчок сердца в груди — и странным, близким эхом вторит ему другое, огромное сердце — словно бы и во мне, и, одновременно, вне меня...

   Кто ты?

   Пронзительное, пугающе-знакомое ощущение, будто кто-то встал вплотную за моей спиной и прикрыл глаза ладонями: догадайся! Я зажмуриваюсь, чувствуя чье-то теплое дыхание на затылке. Пытаюсь ухватить несуществующие ладони — руки дергаются в оковах, звенит металл.

   — Кто ты?

   Короткий всхрип серым лоскутом повисает в звоне цепей. Язык неловко шевелится, ощупывая изнутри лезвия зубов. Попытка повторить вопрос — язык вылетает наружу и мечется перед глазами узкой темной лентой, раздвоенной на конце… Отпрянув, натягиваю путы.

   Не пугайся.

   Язык… как у змеи!

   Это кошмар, не бойся. Бред тяжелораненого. Ты ведь недавно у Стайга? Я, наверное, был здорово ранен. Сам виноват.

   Ты о чем?

   Вот что мне скажи: чем все закончилось?

   Что?

   О, пропасть… Ладно. Ты чья?

   В смысле?

   Кто твой учитель?

   Амаргин. Геро Экель.

   Геро? Твой учитель? Тьма меня побери… Ладно. Он здесь бывает?

   Да. Он заходит. Он приставил меня за тобой ухаживать.

   Хорошо. Не бери в голову. У него спрошу. Спасибо, что занимаешься мной, Лессандир. Мне это очень помогает.

   Откуда тебе известно мое имя?

   Мягкими теплыми перекатами — смех. Беззвучный, щекочущий в груди, легким пером трепещущий в горле — фррр!

   Да ты совсем зеленая!

   Сам ты зеленый! Вон, светишься даже!

   Фррр! — смех. Он захватывает меня, я тоже смеюсь, хоть ничего не понимаю. Звенят цепи, густо шелестит масса лезвий-волос, даже из горла вырывается какой-то сипящий клекот. Я ощущаю вдруг, как с натугой, тяжело, вне моего желания, оживает большое, непомерно большое тело… как колючие мурашки полчищами носятся под кожей, расправляя застывшие сосуды, пробуждая онемевшие нервы, расталкивая впавшие в летаргию мускулы.

   Поверхность воды, кренясь перед глазами то в одну, то в другую сторону, уходит вниз. Я запоздало ловлю ощущения тела — и снова поражаюсь. Тело огромно, длинно, непослушно, у него слишком много конечностей. И — словно отражение в зеркале, словно эхо — порыв чужого изумления.

   Эрайн?

   Мы стоим, покачиваясь, в зеленой воде. Ворочаем башкой.

   Я здесь.

   Как ты ходишь???

   Озадаченное молчание. Потом лапы судорожно дергаются, сначала задние, потом передние, потом дергаются распятые руки, а потом мы грузно плюхаемся животом в воду, заваливаемся на бок и повисаем в цепях.

   Не помню!

   Вспышка чужого раздражения мгновенно задавлена, затоптана как упавшая в солому головня.

   Лессандир, не путай меня! Я не сороконожка! И прекрати задавать дурацкие вопросы!

   Головня растоптана, но от нее поднимается едкий дым. А он вспыльчивый, Дракон. Помолчу-ка я лучше...

   Он делает еще несколько неудачных попыток подняться. Задыхается, кашляет. Ворочается в зеленой жиже. Ворчит.

   Тьма меня побери! И чему тебя Геро учит? Надо же было ляпнуть...

   Молчу. Ничему он меня не учит. Но жаловаться пока, кажется, рано. Чего я такого ляпнула? Однако, молчу.

   Он замирает, тяжело дыша. В груди давит, колотится сердце. И то, второе, огромное — тоже колотится.

   Пауза.

   Мне опять нехорошо. Извне волной накатывает озноб. Душе моей становится холодно и безысходно, словно заблудилась она в недрах этого непомерного тела. Рядом жмется еще одна душа, забыв, что тело сие — ее дом родной. А тело горной грядой лежит в воде, могучее, восхитительно-нелепое тело чудовища.

   Лессандир...

   А?

   Тут… эта мерзость внутри. Чувствуешь?

   Чувствую… Но глубоко, очень глубоко. Она лежит, свернувшись тяжеленной железной цепью. Там, где ощущается ее присутствие, царит мрак. Там какой-то провал, подпол, колодец, в нем-то, в этом колодце, она и свернулась. Нет, это не колодец — это нора. Пещера. В пещере, залег гигантский змей. И он не спит, он просто лежит, прикрыв глаза, и прислушивается к нашему шепоту наверху:

   Что это, Эрайн?

   Если б я знал...

   Мне это не нравится. Что он тут делает?

   Тише… его я тоже помню.

   Эту пакость надо прогнать!

   Тише, говорю. Он всегда здесь был. Это нам надо уходить.

   Как?

   Очень просто. Надо проснуться.

   Как это — проснуться?

   Тихо!

   Змей, житель глубин, будто понимает, что речь о нем. Я вдруг ощущаю неприятное скользкое шевеление внутри себя, словно задвигалась проглоченная живьем гадюка. В самых дальних углах заворочались маслянистые грузные кольца, подтекая черной нефтью, переливаясь одно в другое, и весь внутренний горизонт вдруг заколыхался, задвигался и поплыл на нас, как прибывающая вода...

   Я боюсь, Эрайн! Кто это???

   Лессандир, просыпайся!

   Что ему надо?!

   Просыпайся! Сейчас же!

   Я… не могу… не могу!

   Зелень в глазах подпрыгивает и меркнет — и все подминают под себя клубящиеся, вспухающие, заслоняющие все на свете змеиные кольца. Я уже не понимаю, где это происходит — во сне? Наяву? В стране фантазий?

   Иди прочь!!!

   Страшный пинок выносит меня за пределы телесной оболочки: подземная зелень прокатывается колесом, и на долю мгновения я вижу — полыхающее изумрудным огнем, встопорщившее драконий гребень чудовище бешено рвется в цепях, беспорядочно хлеща вспененную воду отягченным острой пикой хвостом.

   * * *

   Представь себе — вот ты стоишь посреди летнего луга в жаркий полдень. Лицо и грудь твои залиты светом, спина же остается в тени. Твои глаза смотрят вперед, они приспособлены к яркому освещению, тебе все ясно и понятно и не хочется что-либо менять. Но разве твоя привычка воспринимать исключительно яркий свет отменяет присутствие тени? Ты прекрасно осведомлена о ее существовании, однако делаешь вид, что ничего такого и рядом не лежало. Так ведь гораздо легче. Тень не используется в привычной жизни — зачем она нужна? Тем более, теневая сторона сознания — а ведь и у сознания нашего имеется тень.

   Многие поколения людей живут на свету, привыкли к такой жизни и не приветствуют изменения. Да, и им приходится считаться с существованием тени. Да, она их пугает, потому что непонятна. Да, их привыкшие к свету глаза видят в тени только тьму — и ничего больше.

   Но ведь это не так. Проморгайся как следует, попривыкни — и ты разглядишь, что тень хранит целый мир, не менее огромный, чем мир под солнцем. Что же, нам отказаться от него, отказаться только потому, что наши сородичи не хотят его видеть? Да шут с ними, с сородичами, пусть живут на солнечных полянках, раз им там тепло и уютно, а мы с тобой пойдем в темный таинственный лес...

   Ах, ты даже не спрашиваешь, зачем, и что мы в этом лесу потеряли!

   Ну так я все равно отвечу. Я скажу, что маг — это охотник и наблюдатель. Магическая сила — его добыча, она же — снасть его и его оружие. Она же — опасность, подстерегающая на пути.

   Конечно, сперва мы идем по тропинке — просто для того, чтобы оглядеться в лесу, познакомиться с ним, вдохнуть его воздух, услышать его голоса. Тропинка для мага — это ритуал, заклинание.

   Представь, что ты пошла за земляникой — ты знаешь, что земляника растет на взгорочке, между Козьим логом и ручьем Каменкой. Ты вспоминаешь, какая тропинка ведет в земляничное место, идешь по ней куда тебе надо и, в итоге, набираешь ягод сколько потребуется. Точно так же маг работает с ритуалом. Кропотливо совершая последовательные действия, маг получает тот результат, который предполагался. Это самый древний отработанный и проверенный способ. Несведущие люди, а также многие из тех кто практикует волшбу, считают что это и есть магия.

   Но здесь, дорогая моя, таится главная ошибка. Потому что магия — это не совокупность заученных слов и телодвижений, это не ритуалы вызывания духов, не заклинание стихий. Магия — не сверхъестественная сила, обладание которой делает мага магом. Магия — не забава, не способ, и не средство. Она не существует сама по себе.

   Магия — это мироощущение.

   И нам с тобой следует запомнить, что заклинание, в первую очередь, заклинает не духов и не таинственные силы — заклинание заклинает самого заклинателя, ведет его волю по проторенной тропе — и выводит к искомой земляничной поляне. Сложные заклинания-ритуалы, приуроченные к месту и времени, позволяют заклинателю черпать извне сырую силу природы, преобразовывать ее, и использовать как свою собственную. Но силы природы — это не магия.

   Ритуалов и заклинаний несметное множество, можно всю жизнь посвятить их изучению, многие мои коллеги так и делают, но жизни человеческой на все это не хватит никогда. Да и стоит ли, подумай? Чем художник отличается от ремесленника, даже прекрасного ремесленника? Тем, что ремесленник всю жизнь ходит по одной и той же дороге, а художник всегда ищет новый путь. Творчество — оно или есть, или его нет. Творчество, если откровенно, штука не слишком практичная. Польза от него неочевидна. Новые дороги не всегда лучше старых. Творчество, как и истинная магия — мироощущение, и только.

   В темном лесу, в царстве тени, есть множество тропинок, протоптанных нашими предшественниками. Там же существует бездорожье, по которому тоже можно пройти, применив, однако, гораздо больше усилий и средств. И конечно, это неизмеримо опаснее, но новые места сулят новые сокровища, а храбрый исследователь находит свою награду. Маг выбирает дорогу по силам своим и умению, а так же по смелости своей, если таковая у него найдется. Однако, надо помнить, выбирая путь, что не дорога ведет тебя, а ты идешь по ней, и не единственная верная тропа приведет тебя к твоей цели, а все тропы, все буераки и колдобины, все дебри непроходимые и мертвые пустоши — все они ведут к желанной цели, и лишь потому, что таковой была твоя воля.

   Эй, ты понимаешь, что я говорю? Или я зря тут сотрясаю воздух?

   — Не очень, Амаргин. Как-то это все слишком патетично.

   — Балда.

   — Не спорю.

   — Лентяйка.

   — Отвяжись от меня, я устала.

   — Вставай, утро на дворе!

   Я вздрогнула и села.

   Сумрак большого грота пересекал косой луч, освещая длинную гряду золотого лома, а в золоте, словно ягоды земляники, горели рубины и альмандины. На стене, под самым сводом, в зеленом пятне отраженного света, танцевала водяная сеть.

   Под стеной бездымно горел костерок. У костра на корточках сидел Амаргин и сыпал что-то из матерчатого кулька в курящуюся паром чашу.

   — Который час?!

   — Две тысячи двадцать второй, с момента гибели наевшейся спорыньи землеройки Пеструшки. Люди из города сказали бы тебе, что сейчас середина второй четверти. — Он отвлекся от варева, посмотрел недовольно. — Кто посуду не помыл? Я тебе кто — прислуга приходящая? Присохло все, окаменело совсем! Что за свинарник, Лесс, что ты себе позволяешь? Устала она! Где ты вчера была?

   — В городе...

   Я поежилась. Опустила глаза и обнаружила, что сижу на одеялах, совершенно голая, укрытая только плащом цвета хвои, а волосы у меня чуточку влажные.

   — "В городе", "в городе", — ворчал Амаргин, размешивая что-то в черной от копоти чаше. — Вот и оставалась бы в этом городе. Сюда, небось, приходишь только денег взять.

   — Мне… нужно… пятьдесят золотых. Выкупить парнишку одного.

   — Ну конечно! На что еще можно деньги тратить? На парней и на наряды. Да я смотрю, ты наряды свои на берегу теперь оставляешь. Чтоб водой не попортить. Что означает — посуху ты так перебираться и не научилась. Двадцать раз показывал — все без толку. А еще в ученики набивалась. Мне такие ученики задаром… — Тут он зашипел, обжегшись, отдернул руку, выронил ложку, которая сейчас же канула в кипящее варево. — Вечно с тобой все наперекосяк. Я стараюсь, обустраиваю, забочусь о ней, вытаскиваю ее, полумертвую, из воды...

   Он злобно уставился в котелок, морща лоб и раздувая ноздри.

   — Когда? — я напряглась.

   Опять он спас меня? Вытащил из речной норы, в которой я вчера застряла? Или из подземного озера, в которое я все-таки выплыла?

   — "Когда"?! — Он мельком взглянул на меня и скривился от омерзения. — Когда! Она уже не помнит, когда! Недели не прошло, а она уже все позабыла! — Отвернулся и горько пожаловался котелку: — А если бы я тогда не пришел, до сих пор бы валялась в мертвой воде! И что? Где благодарность? Где уважение, черт побери? Она почему-то думает, что я ей что-то должен!

   — Амаргин...

   — Амаргин, Амаргин… Я полторы сотни лет уже Амаргин. Что расселась? Думаешь, я тебе завтрак в постель подам? Поищи мне какую-нибудь палку, я не знаю, что-нибудь, не видишь — ложка в кашу упала. Все наперекосяк. Со вчерашнего дня все наперекосяк.

   Я вскочила, завернулась в плащ и отправилась на поиски чего-нибудь. Чертов колдун! У него все наперекосяк, а я-то тут при чем? Маг, тоже мне. Прошлый раз выпендривался, хватал чашу прямо из огня, а сегодня, видите ли, обжегся. Ложку утопил.

   — Давай скорее! Пригорит же!

   Я добыла какой-то кинжал, длинный и узкий, как лист осоки, и вручила его Амаргину. Тот запустил лезвие в кипящую кашу, принялся шарить им и скрести по дну в надежде выцепить ложку.

   — Ты бы снял с огня-то...

   — Не тебе меня учить! Училка нашлась. Сама сними, не видишь — у меня руки заняты.

   В раздражении, я ухватила чашу за края и рывком переставила на относительно ровный участок пола. Амаргин, с облепленным кашей кинжалом в руке, недоверчиво на меня покосился:

   — Обожглась?

   — Нет.

   Я в самом деле не обожглась — то ли из-за того, что действовала быстро, то ли… я нагнулась и потрогала край чаши. Он был умеренно теплый — но не горячий.

   — Амаргин! Она же в огне стояла!

   — Ну и что?

   — Она же холодная!

   — Да ну? Потрогай еще раз.

   Я прикоснулась — и взвизгнула: раскалена!

   Амаргин хмыкнул, потянул к себе маленькую корзинку, которую, видимо, принес с собой. Из корзинки добыл горшочек с чем-то желтым, густым… мед?

   — Масло топленое. Обожглась таки?

   — Кажется… да...

   Ожог был смазан, скорее для проформы чем для пользы, а большой кусок масла шлепнулся в кашу. Амаргин жестом фокусника достал пару ложек — одну из рукава, другую из-за голенища. Я так и не поняла — ронял он ложку в котелок или опять разыгрывал спектакль.

   — Снова ты мне голову морочишь. — Я набрала каши с краешку и подула на нее. — Кого ты на этот раз заколдовал — меня или чашу?

   — Никого. Я тут вообще ни при чем.

   — Тогда кто при чем? Я?

   Он фыркнул с набитым ртом. И не ответил.

   А я подумала — может быть. Это золото из кошелечка Нарваро Найгерта… Мое ночное путешествие по водяной червоточине… И тогда — я ведь попала на ту сторону, а не на тот свет… хотя, черт его знает, может, как раз на тот свет… Стоп! Давай-ка об этом сейчас не будем...

   Отложив ложку, я сказала:

   — Амаргин, мне до полудня надо быть в городе.

   Он пожал плечами, не отрываясь от еды.

   — Амаргин, я возьму денег.

   — Угум...

   Поглядывая на него, я расстелила на земле шаль и нагребла в нее монет. Их там оказалось гораздо больше пятидесяти, но считать мне было некогда, кроме того… ну, кроме того, я не была уверена, что смогу попасть сюда в следующий раз — без свирельки. Все-таки путешествие речным лабиринтом было чудом. Вряд ли это чудо повторится.

   Я связала шаль узлом и подняла ее — тяжеленная!

   — Амаргин, открой мне. У меня руки заняты.

   — М?

   — Открой, говорю. Руки заняты.

   — А! — Он оглянулся. — Ну ты транжира! Надолго тутошних сокровищ хватит с такими-то темпами?

   — Это не для развлечения!

   — Да бес с тобой. Чего тебе?

   — Открой скалу. Я ухожу.

   — Да вон камень у стены торчит, наступи на него — и откроется тебе скала. Месяц почти тут живешь и не знаешь...

   А мне кто сказал? Я наступила на указанный камень — и скала медленно и словно бы нехотя отворилась. Солнечное утро резануло по глазам, в лицо пахнуло солью и йодом. Над скалой перекрикивались чайки.

   И все-таки мне удалось! Удалось!

   — Эй! — Ощутив подъем и радостный кураж, я повернулась к закрывающейся дыре. — Покорми за меня мантикора, ладно? Я не успела!