Глава 18

   Кое-как преодолев последний крутой подъем, я проползла пару шагов на четвереньках, запуталась в юбке и рухнула на рыжий хвойный настил.

   — Ты на муравейнике лежишь, — уведомил меня Кукушонок.

   Он привалился к сосне, устало переводя дыхание и утирая рукавом пот. Я видела, что он попал волосами в смолу, но сказать ему об этом не было сил — я дышала.

   — Солнце почти село. — Кукушонок прищурился на запад. — Мы собираемся и дальше шарахаться по лесу? В темнотище?

   — Иди… на фиг, — прохрипела я. — Малыша надо найти… сегодня. Как можно… скорее. Я… буду искать. А ты… иди на фиг.

   — Кончай ругаться. Отыщем твоего Малыша. Вон от него колея какая. Словно табун коней прогнали. Глянь, как он тут все распахал.

   Я сплюнула.

   — Это… другой разговор. Малыш просто перепуган. Если бы… я была с ним рядом… а не трепалась с тобой, я бы успокоила его. Амаргин сказал… Ай-яй!

   — Я же говорю — ты лежишь на муравейнике.

   Я переползла в сторону, села, принялась отряхиваться.

   Грозу унесло на север, тучи разметало по небу, сильный юго-восточный ветер высушил вершины холмов Соленого Леса и нашу одежду. Умытое небо гасло, от солнца осталась только пара угольков на горизонте. По краю холма, в мертвой траве, оглушающе стрекотали кузнечики.

   — Однако… если мантикор эдак перепуган, — пробормотал Ратер после паузы, — не след бы нам с тобой за ним по пятам гоняться. Я смекаю, это его еще больше напугает. Вот за тобой бы так гонялись, а?

   — Малыш знает меня. Мы с ним разговаривали. Он знает меня.

   — Надо бы ему дать передохнуть. Чтоб он полежал под кустом, оклемался, огляделся...

   — Я же не из-за собственного каприза за ним бегаю, Ратер! А если его кто-нибудь увидит? Он же чудовище! Его убьют тут же, на месте!

   — Эт верно… А еще скорее, он сам кого-нибудь от большого испуга порешит.

   — И за ним начнут гоняться охотники похуже, чем мы с тобой… Ну, всё. Отдых окончен. Встаем, идем дальше.

   — Это ты вставай, я-то уже стою. Так куда, говоришь, идти?

   — А ты не видишь? Вон туда, где деревца поломаны.

   Некоторое время мы пытались спуститься там же, где это сделал Эрайн. Но одно дело — залезть на крутизну, и совсем другое — по крутизне спуститься. А у мантикора, кроме пары рук, есть еще четыре когтистые лапы и хвост, которым можно за что попало цепляться.

   Я остановилась над отвесным участком. Ну, если он и здесь умудрился не скатиться кувырком, то у него, наверное, еще и крылья ко всему прочему имеются, только я их раньше как-то не замечала.

   — Там, внизу, того, — прокряхтел Кукушонок, — болото внизу.

   — Какое еще болото?

   — Ну, болотце. Жабий Ручей, он в Мележку впадает, вон там. — Ратер махнул рукой куда-то в темноту. — Трясины нет, но грязищи по пояс будет. Особенно сейчас, после дождя. И крапива там знатная.

   Я задумалась. Свалиться с кручи в мокрое и грязное болото как-то не улыбалось. Даже если в нем нет трясины.

   — А обойти его можно?

   — Болото-то? Можно, почему нет. Вдоль старого русла пройти, и вон туда, к Мележке, выйти. Там хороший песчаный овраг. Я б на месте мантикора туда бы и побег, и там бы заночевал.

   — Малыш не знает здешних мест. Разве не видишь — он прет напролом, куда глаза глядят. Боюсь, он здесь сверзился прямо в болото.

   — Если и сверзился, то давно из этого болота вылез. И бродит сейчас где-то совсем в другом месте. Или в овраге спит.

   — Ладно, — решилась я. — Веди к этому оврагу хваленому. А то ребрами гребеня считать в самом деле как-то не тянет.

   Мы залезли обратно на вершину, прошли по гребню на север и спустились по гладкому удобному склону. Кукушонок неплохо ориентировался в Соленом Лесу, я неплохо видела в темноте — и вместе мы продвигались довольно резво. Правда, мокрая трава и размеренный шаг после беготни сказались не в лучшую сторону — мы оба начали мерзнуть.

   По правую руку кромешной стеной стоял лес, по левую меж деревьев проглянуло небо в белесых перьях облаков.

   — Ага, — сказал Ратер. — Похоже, мы правильно идем. Овраг должен быть прямо впереди.

   — Постой, — я схватила его за руку. — Послушай...

   За деревьями, на прогалине, надрывался коростель, но за его нескончаемым "спать пора" странным, неуместным фоном доносилось...

   — Музыка?

   Кукушонок уставился на меня, глаза его блеснули белками. Я пожала плечами в темноте:

   — Точно, музыка. Похоже, здесь где-то гулянка в лесу.

   Мы еще послушали далекое пиликанье виол, чьи-то нестройные голоса, пьяный хохот...

   — Я знаю, кто это, — заявил вдруг Кукушонок.

   — Да ну? Какие-нибудь разбойники с большой дороги?

   — Почти угадала. Это ее высочество сотоварищи. Шабаш у них.

   — Какой еще шабаш?

   — Ну, не шабаш, а эта… как ее… орания… оргация?

   — Оргия?

   — Во, во. Благородные развлечения, сопровождаемые ором и гиканьем.

   Я нахмурилась, почесала нос.

   — Знаешь что… пойдем-ка отсюда. Мантикор туда, где шумно точно не сунется. Он или удрал подальше, или отлеживается где-нибудь в тихом месте. Здесь ни ему, ни нам делать нечего.

   — Я вижу огонь, — сказал Ратер. — Во-он, внизу, смотри… Они совсем рядом. Просто они ниже нас, в самом овраге.

   — В овраге?

   — Стань ко мне, отсюда видно.

   А и правда, овраг-то оказался прямо перед нами, в двух шагах. Темный его зев загораживали склоненные деревья, куполом нависающие над высохшим ложем ручья. Снизу листву подсвечивали гуляющие оранжевые блики. Серый с подпалом дым, словно зверь, карабкался по противоположному склону, прижимаясь к крутизне. Самого пламени видно не было.

   — Я слышал, принцесса и приятели ее… того… — Ратер щелкнул пальцами. — На шабашах своих через костер прыгают. Голышом.

   — Ну и пусть себе прыгают. Тебе-то что?

   — Говорят, она ведьма.

   — Мораг — ведьма? — Я покусала губу, потом все-таки сказала: — "Ведьма" — это не совсем правильно. Она не ведьма. Она… эхисера.

   — Что?

   — Ну… волшебница. Магичка.

   — Да ты что? — Ратер схватил меня за рукав, развернул к себе. — Значит, это правда? Не враки?

   — Что — правда?

   — Что она колдунья!

   — Ратер, все не так просто. Я тебе потом объясню. Пойдем отсюда.

   Я потянула его прочь, но парень стоял столбом.

   — Колдунья… Я так и знал. Так и знал, что тут не без нечистого… У нее ж на лице написано… Душу свою бессмертную продала за силу колдовскую!

   — Да ну тебя, Ратер, ерунду городишь. Все было не так.

   — А как?

   — Мать ее, королева Каланда, была эхисера. Настоящая эхисера, без всяких там… — Зачем я это ему рассказываю? Тем более — откуда я это знаю? Но вот же знаю, и рассказываю, черт за язык тянет… или старая неизжитая зависть, или тоска неуемная? — Я думаю, это она принцессу к волшбе причастила, обряд провела, гения дарующий.

   — У-у! — вдруг взвился Кукушонок, пришлось шикнуть на него, чтоб не повышал голос. — У-у… Так это королева Каланда, это все она… это она принцессу нечистому продала, когда та еще маленькой была...

   — Да что ты бормочешь! Никого она никому не продавала. И не смей про Каланду гадости говорить! Ты ее вообще не видел!

   — Да твоя обожаемая Каланда… собственную дочь...

   Я сунула под нос Кукушонку сжатый кулак.

   — Еще одно слово про Каланду… эй, ты куда?

   Кукушонок оттолкнул мою руку и зашагал к оврагу. Я догнала его, сцапала за плечо:

   — Спятил? Нас поймают. У них собаки.

   — Какие собаки?

   — Они же охотились днем, балда! Как пить дать, это охота заночевала.

   Парень послюнил палец и поднял его над головой.

   — Ветер от Нержеля. Обойдем вон там.

   — Ты кретин. Ты безмозглый идиот.

   — Ну и вали отсюда, если трусишь.

   — Я уже имела дело с принцессой. Не хочу ей больше попадаться.

   — Вот и вали, говорю.

   — И тебя уже один раз вытаскивала из застенков. Мне это тоже надоело.

   — Давай, давай. Попрекни меня еще куском хлеба.

   — Не топай, балбес! Ломишься, как стадо кабанов.

   — Тихо ты...

   Ратер опустился на четвереньки и осторожно пополз сквозь растущую на краю оврага мокрую малину. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

   Внизу открылась неширокая ложбина — на дне ее, прямо под нами, словно в адском котле полыхал костер, по песчаным стенам метались ломкие тени. На фоне пламени корчились и скакали три косматых силуэта — правда, не совсем голяком, а в длинных распоясанных рубахах. Пара пестро одетых музыкантов терзали визжащие инструменты. Призывно пахло горячим вином и чуть подгоревшим мясом.

   Дальше, в глубине котловины, на разбросанных плащах сидели и лежали остальные гуляки, у которых, наверное, уже не было ни сил, ни желания прыгать перед огнем. Трое или четверо спали вповалку на разбросанных коврах, еще четверо, сидя полукругом, лениво передавали друг другу полупустой мех, а одна пара, нисколько не смущаясь присутствием зрителей, занималась любовью.

   — Ну, разбойники… — вполголоса пробормотал Кукушонок. — Настоящие разбойники...

   — Где-то должны быть слуги. И лошади. И собаки.

   — Вон там, я смекаю, — Кукушонок показал в темную глубину оврага.

   — Если они там, собаки нас унюхают.

   — Навряд ли. Слишком туточки много потных нобилей, чтоб унюхать двух замерзших браконьеров. Хотя какие мы браконьеры, здесь же не Королевский Лес.

   — А, для них один черт… Смотри-ка, это ведь девушки у костра скачут. У одной, кажется, кроталы в руках.

   — Это альхана, которая с погремушками. А остальные, наверное, просто шлюхи из города. Ноблесок тут нет. Музыканты у них тоже альханы. Вот ведь наяривают, черти...

   Я оглядела всю компанию в поисках принцессы.

   — А где Мораг?

   — Мораг-то? Вон она.

   — Где?

   — Да вон. С мехом.

   А ведь точно. Один из ленивых пьянчужек оказался принцессой.

   Сверкнул серебряный обруч — принцесса откинулась назад, расправляя мех и выцеживая себе в глотку остатки вина — угольно-черные волосы коснулись скомканного на земле плаща.

   Пустой мех отлетел в сторону, Мораг легким, скупым движением вскочила на ноги. Вскинула руку — музыка смолкла на полутакте, танцующие у костра замерли, теперь был слышен только треск пламени и шум ветра в листве.

   Принцесса что-то проговорила. Двое пьянчужек поднялись и направились к костру.

   — Че это они делают? — удивился Кукушонок.

   — Гасят огонь, как видишь.

   — Разве так огонь гасят?

   Девушки в рубашках отодвинулись к песчаной стене; парни, вооружившись длинными палками, принялись растаскивать костер в разные стороны. Пламя тут же упало, сократилось, сделалось темнее. Принцесса между тем отвесила пару пинков сплетшейся паре и отправилась пинать спящих.

   Вскоре народ в котловине зашевелился. Вспыхнули факелы. Ковры и разбросанный скарб оттащили подальше, а бывший костер превратился в большую, мерцающую темно-алым кляксу.

   — Ого, — пробормотала я. — Или я ничего не понимаю, или сейчас цирк начнется.

   — Чего начнется? — Кукушонок недоумевал.

   — Цирк, говорю. Это будет похлеще прыжков через костер. Ты гляди, гляди...

   — Не нравится мне это… — бормотал он, ерзая и шурша ветками. — Лучше б они этим своим занимались… оргием своим...

   — Тссс! — я ляпнула Кукушонку по загривку и придавила его к земле. — Молчи...

   Совсем рядом прошелестели шаги, затем кто-то затрещал кустами, пробираясь к краю оврага. Мы с Кукушонком испуганно переглянулись. Невидимка повозился и затих в трех шагах от нас.

   Кукушоночьи губы воткнулись мне в ухо:

   — Кто-то из слуг, небось. Тоже подглядывает.

   Я кивнула и прижала палец к губам.

   Тем временем двое помошников стащили с Мораг сапоги и завернули штанины до середины икр — она босиком прошлась перед рассыпанными углями. По периметру мерцающей кляксы воткнули десяток факелов, осветив место действия. Мораг махнула рукой — музыканты слаженно грянули какую-то смутно знакомую мелодию, а девушка-альхана, щелкая кроталами, вдруг завела мощным, ясно слышимым голосом:

   — Не летай, голубка в горы,

   Стрелы для тебя готовы!

   Мораг помедлила, прислушиваясь к музыке, затем выпрямилась, проведя руками по бокам сверху вниз, сжала ладонями узкие бедра, тряхнула черной гривой — и шагнула на раскаленные уголья.

   Кукушонок придушенно ахнул, я снова надавила ему на загривок, пригибая горячую его голову к земле. А чего он ждал, интересно? Что принцесса рыбу ловить будет в этом пекле? Или кого другого загонит на головешках прыгать?

   Принцесса подняла руки над головой, ударила в ладони и закружилась, взметывая босыми ногами черную золу. В прорезях темной котты замелькала белая рубаха, белые рукава взлетели крыльями, волосы бессветным плащом расстелились по воздуху у нее за спиной. Толпа раздалась — на песке, перед перемигивающейся алыми огоньками угольной лужей плясала и пела альхана, тоже голоногая, простоволосая, в одной нижней рубахе.

   — Где в горах снега не тают,

   Стрелы острые летают!

   Не улыбка и не шутка

   Не спасут тебя, голубка.

   Не опасно? Не серьезно?

   Улетай, пока не поздно!

   На родной лети порог

   Я не голубь, я стрелок.

   Не летай, голубка, в горы

   Рано поутру,

   Чтоб не умер я от горя,

   Выпустив стрелу,

   Выпустив стрелу.

   Я глядела во все глаза. Зрелище было что надо! Хорошенькая альхана оказалась прирожденной плясуньей и певицей, а вот Мораг танцевать не умела, однако кружилась по раскаленным углям с великолепной грацией разъяренного животного.

   Кукушонок поедал их глазами, весь подавшись вперед. На лбу и на крыльях носа у него выступил пот. Эк парня разобрало! Впрочем, не удивительно. Альхана была хороша, а принцесса еще лучше. Хоть то, что она вытворяла, мало походило на танец. Но дикий заморский зверь пантер из нее получился — будь здоров! Даже отсюда было видно, как блестят у принцессы зубы.

   Рядом ни к месту заерзал, зашевелился наш невидимый сосед. Мне пришлось толкнуть Ратера в бок, чтоб он прекратил сопеть, вздыхать и громко глотать слюну. Кукушонок ответил на тычок бессмысленным мычанием, не отрывая глаз от красавиц. Ладно, шут с ним. Если сосед в таком же состоянии как и мой спутник, то он не только нас, он и вражескую армию у себя под носом не заметит.

   В глубине оврага, там, куда уводило песчаное русло ручья, мне почудилось шевеление во мраке. Какие-то голоса загомонили за ярко расписанным занавесом альханской музыки. Вдруг из темноты выскочил человек, размахивая руками и крича, и музыка оборвалась.

   — Чудовище! — кричал человек, и по его голосу было ясно, что он не на шутку испуган. — Миледи, там чудовище в лесу! Дракон, миледи! Прямо к лагерю подошел!

   Мораг, продолжая движение, с поворота ловко спрыгнула на землю, в то же мгновение рядом с нами что-то тренькнуло, свистнуло — и посреди угольной лужи, взбив облачко золы, вырос белоперый цветок на длинном тонком черенке.

   Меня словно подбросило.

   — Убийца! Здесь убийца! Стой!

   Серая тень взвилась из травы, шарахнулась куда-то вбок, за ней, оттолкнув меня, волчьим прыжком метнулся Ратер, затрещали кусты, треск покатился влево, и гвалт голосов из оврага заглушил его.

   Внизу, похватав редкие факелы, метались люди. Я расслышала зычный голос Мораг, выкрикивающей приказы вперемешку с проклятиями, ржание непонятно откуда взявшихся лошадей, чей-то визг, лай собак.

   Ну, какого дьявола я позволила Кукушонку втащить себя в эту дурацкую затею! Ясно же — там, где Мораг, там обязательно все переворачивается с ног на голову. Мало ему было плеткой поперек ребер и палкой по темечку! Впрочем, мне надо смываться. Убийца, должно быть, бросил здесь свой лук, и если меня застукают поблизости… плюс мои приключения в Нагоре...

   Подобрав юбки, я резво рванула в сторону, прямо противоположную оврагу.

   Лиственный лес скоро закончился, начался сосняк, а с ним и довольно крутой подъем в гору. Наконец-то из-за облаков выглянула луна. Я залезла на холм повыше, села в траву и прислушалась. Свиристели ночные птицы, шумела листва, опять где-то далеко уговаривал ложиться спать коростель — и это все. Ни людских голосов, ни шума погони… Хорошо. Авось обойдется.

   Теперь можно подумать.

   Чудовищем, которое видел тот испуганный человек, несомненно был Эрайн. Вот уж невезуха — налететь не на пейзан каких-то, чьему трусливому лепету вряд ли кто поверит, не на лесорубов, чей рассказ сочтут за пьяные выдумки — на саму принцессу с ее охотой. Холера черная! Ну что за судьба… Теперь она не слезет со следа, пока не докопается, одна надежда — опередить ее. Убийца еще этот… Может, отвлечет ее от охоты? Интересно, Ратер догнал его или нет? А если догнал — не получил ли ножом в бок...

   Я поежилась. Куда ни кинь — всюду клин. Ну что мне теперь делать?

   Надо остановиться на чем-нибудь одном. Самом важном. Что для меня сейчас самое важное?

   Найти Эрайна.

   Значит, надо вернуться к оврагу и поискать его следы около лагеря слуг.

   А может я неправильно поступаю? Может, надо действовать иначе? Не метаться по ночному лесу без дороги, а… Вот что бы сделал в этом случае Амаргин? Ясно, он не стал бы бегать по колдобинам, а нашел мантикора магическим путем… волшебством нашел бы.

   Я прикрыла глаза и попыталась сосредоточиться на образе Эрайна.

   Вот он летит на меня в блеске молний сумасшедшим ртутным колесом, черненое серебро, сизая сталь, бурая бронза, седое железо...

   Нет, не так. Вот он лежит в воде большого грота, пепельно-пятнистый, как змей из Огненных Пустынь, и глаза его, полные тьмы, слепо глядят в пролом пещерного свода...

   Нет, на самом деле он, окоченелый и фосфорно-зеленый, висит на цепях в ледяном мраке, посреди озера мертвой воды...

   Нет...

   Не так. Я гляжу его глазами… в мутную бездну… на мерцающую могильную зелень… на собственные лапы, светящиеся под водой как две гнилушки...

   Нет...

   Не так...

   (...- Скажи, Левкоя, а правда, что колдуны из Иреи и Ваденги приносят кровавые жертвы?

   Старуха почесала лоб мундштуком трубки.

   — Про деньгов ничего не скажу, про них разное болтают. Про ирейских ведунов… хм… тебе следовает знать, что это все враки бесталанные.

   — Мать ничего не рассказывала. Она вообще про отца не упоминала.

   Левкоя сунула мундштук в рот, попыхтела, но трубка уже погасла.

   — Достань мне уголечек, малая… Ага. Так что я говорю… враки это про кровавые жертвы. Может, какие дикари дикие и покупают силу чужой кровью… да только не батька твой. Батька твой никаких жертвов не приносил. Никакой крови на его руках нету, вот как.

   — Он тебе так и говорил?

   — Ага. Я ж спрашала, неужто он к дьяволу обратился в Ирее своей, уж больно страшенное место, Ирея ента.

   — А он?

   — Никакого, говорит, дьявола нет и не было, и Черный, говорит, Даг ихний ирейский никакой не чертов прислужник, а вовсе древний король. А что язычники его богом огненным кличут и храмы ему строют, так это, говорит, обычное дело средь поганских племен. Короче, ересь всякую болтал, пустозвон… Ага. А колдуны, говорит, ирейские, Дагу не молятся, потому как ни бог он и не дьявол, а просто каменный статуй. И я словам его поверила, потому как и в церкву он со мной вместе ходил, и на мамке твоей по всем правилам женился. Так что жертв он не приносил, ни кровавых, ни каких других, чушь эту ты из головы выкинь.

   Я тяжело размышляла, кроша хлеб на скобленый стол. Значит, отец не приносил жертвы и не проходил ритуал. И наверняка именно поэтому он и не был настоящим магом. Он все ключ какой-то искал… Причем тут ключ?

   Но гении, дарующие волшебную силу, по описанию Амы Райны не походили на языческих богов. Они, скорее, схожи с ангелами-хранителями или стихийными духами. "Мой гений" — говорила Ама Райна, и воображение тут же рисовало: огонь, свет, тепло, благо… но тогда почему этот гений требует жертвы?

   Вздохнув, я пошла по второму кругу:

   — Я слышала, чтобы стать настоящим волшебником, надо призвать покровителя. Совершить обряд и воззвать к высшим силам, дарующим магию.

   Левкоя прищурилась с подозрением.

   — Ты чего это, малая, в колдуньи намылилась?

   — А почему бы нет?

   — Тю! Наслушалась ерунды! Кто тебе такого наболтал-то?

   Я дернула плечом. Не ответила.

   — Ента принцесса заморская чернявая тебе голову морочит! — Старуха оттопырила нижнюю губу, показав бурые зубы, и ткнула в мою сторону мундштуком. — Ты, малая, забылась, али как? Ты разбирай, что ли, кто она — и кто ты. Ты для ей грязь подзаборная, котенок шелудивый, она с тобой в бирюльки поиграет — да на улицу и выкинет. А то язык твой дурной велит к чертям вырвать, чтоб не болтала лишнего, как сейчас вот...

   — Но ты же ей не скажешь, что я тебе говорила?.. — обеспокоилась я.

   — Я-то не скажу, а вот кто другой… — Левкоя в сердцах плюнула под стол. — Я тебе добра желаю, паралик тебя побери, бестолочь окаянную… Что ты, что Ронька мой, и откуда семя такое выискалось препаршивое, ведь никаких обалдуев, никаких бродяг вроде вас не привечала я...

   — А кто дедом моим был, Левкоя?

   — Да разве упомнишь теперь… Тьфу, беда мне с вами, что вдоль, что поперек, одна сплошная беда и разорение!

   Левкоя еще раз плюнула, поднялась и отправилась за занавеску греметь горшками. А я сидела и думала. Жертва ради магической силы. Мне придется убить человека, чтобы призвать гения. И Каланде придется.

   Ама Райна это сделала, и не чувствует ни малейших угрызений совести. Правда, она проходила обряд очень давно. Аме Райне сейчас примерно столько же лет, сколько моей Левкое. Но у нее гладкое лицо, чистая кожа, королевская осанка, черные косы без единого седого волоска… У нее власть и сила, и у нее много, много лет впереди. Всего лишь за жизнь какого-то… кто это был? Случайный прохожий, на беду попавшийся в руки райнариному учителю? Бродяга? Преступник, которого так и так плаха ждала?

   Господи Единый, Милосердный… Я так редко взываю к тебе, Господи! Наставь меня, что ли, выведи на путь истинный, открой глаза ослепленные.

   Помоги мне, Господи...)

   Я проснулась на рассвете от холода. То есть, я закоченела так, что не сразу смогла разогнуться. Платье отсырело, дыра на подоле разлезлась и обмахрилась, покрытая пупырьями коленка выставилась наружу; шаль скаталась жгутом, в волосы набилась пропасть лесного мусора и прошлогодней хвои. Изо рта шел пар. Чертово жиденькое сукно не грело совсем… и это платьишко менее суток назад казалось мне гееной огненной? Я посидела немножко, щелкая зубами и пытаясь разогреть дыханием руки и растереть ноги, потом поднялась, охая, как старая бабка. Поясница ныла, шея ныла, от холода и сырости меня била неудержимая дрожь.

   Лето кончилось. Кончилось лето. На земле спать уже нельзя — а вот простынешь теперь, соплями изойдешь… Видали вы простуженных утопленников? Чихающих и перхающих, с красными мокрыми носами? Нет? Увидите еще...

   Я спустилась с холма в море тумана, захлестнувшего с головой лиственные деревья низины. Небо сочило зеленоватый свет, воздух был переполнен водяной взвесью. Деревья застыли силуэтами, коралловые неподвижные ветви их переплетались бесконечной аркадой, то справа, то слева возникали таинственные гроты, уводя в неведомую глубь — меня не оставляло ощущение, что я иду по морскому дну. Птицы молчали. Небо за пеленой тумана из зеленого становилось золотым.

   Я не боялась заблудиться, потому что еще с холма прикинула направление. Овраг должен был пересечь мне путь. Мне не хотелось думать и строить предположения, где сейчас Эрайн и жив ли он вообще. Опоздала я или нет. Не хотелось мне об этом думать. Я просто шла вперед, пока деревья не поредели, и поперек дороги не встала белесая облачная стена, будто именно здесь и находился предел мира.

   Я осторожно подошла к пределу и заглянула через его край в бездну.

   В бездне сиял огонь.

   Рыхлая туманная кисея не скрывала дна оврага. Там, на дне, горел костер, раздвигая занавес влаги, а у костра сидели двое. Вернее, один сидел, а другой лежал.

   Недалеко чернела угольная клякса; вокруг, на песке, валялись какие-то вещи. Никого из людей больше не было видно.

   Сидящий у костра человек нагнулся, пошевелил палкой угли. Голова его сверкнула в отсветах пламени рыжим суриком. Знакомым жестом человек зачерпнул горсть песка — и тут же забыл про него, позволяя песчаной струйке вытечь из ладони.

   — Ратер!

   Он вскинул голову, заоглядывался. Сквозь редеющий туман я увидела его лицо — чумазое невероятно, все в пятнах, будто он ел чернику и весь измарался. Второй человек лежал неподвижно.

   — Ратери! Я здесь.

   — Леста? — наконец, он увидел меня, вскочил. — Спускайся сюда. Нет, не здесь… правее, то есть левее! Иди за мной, я покажу...

   Он пробежал вдоль овражной стенки, махая мне рукой.

   — Давай сюда. Вот сюда.

   Цепляясь за ежевику и малину, я сползла вниз. На полпути Кукушонок подхватил меня, помог встать на ноги.

   — Уй, да ты мокрая!

   — Еще бы. Сырость какая.

   — Идем к костру. Замерзла?

   — Не то слово… Что у тебя с физиономией?

   — Пойдем, пойдем… — Он потащил меня к костру, мимо лежащего кульком человека. — Я тебе вина налью, тут целый мех остался.

   — Что ты здесь делаешь? Где принцесса? Где убийца? Что с Малышом?

   Я сунула руки чуть ли не в самый костер. Ух, хорошо. Бррррр!

   — Не знаю, где принцесса. Жду вот. Я смекаю, кто-нить вернется сюда, или сама, или люди ее. Они вещи побросали. Давай-ка, винишка выпей, полегчает.

   Очень кстати. Кукушонок держал мех, пока я из него глотала. Вино, между прочим, оказалось так себе. Терпкое, кислое, чуть ли не горькое. Странно, что принцесса с компанией такое пьют.

   — А это кто? — я кивнула на неподвижный кулек.

   — Убийца. Я его споймал.

   — Поймал???

   Ратер улыбнулся неловко, пожал плечами, шмыгнул носом. Только сейчас я поняла, что никакую чернику он не ел, просто нос у него расквашен, а кровь из расквашенного носа щедро размазана по физиономии. В сочетании с подбитым глазом эффект был ошеломляющим.

   — Ну ты хорош, братишка… Нос-то цел?

   — Да цел, покровило только. Зато этого пса подзаборного я скрутил. Полночи за ним по лесу бегал. Заблудился нахрен в темнотище. Уже светлеть стало, когда сюда, к оврагу выбрался. Приедет принцесса — сдам ей на руки. Пусть допрашивает.

   Я хмыкнула и шагнула к телу. Сдернула тряпку у него с головы, сунула руку под челюсть. Ожидала встретить ледяную твердость трупа, однако кожа лежащего была теплой и мягкой. Под пальцами билась жилка. Черт, да он спит! Или без сознания?

   — Ты его чем-то приложил по голове?

   — Ну… дал я ему в рыло пару раз… Он мне тоже в рыло дал. Он разок вырвался, но я его в речку загнал и там скрутил… сюда он своими ногами пришел. Я думаю, спит он. Да пущщай спит. Может, это у него с перепугу.

   — Никогда не слышала, чтобы с перепугу засыпали.

   Стрелок оказался маленьким жилистым пареньком, если и постарше Кукушонка, то ненамного. А Кукушонок, несмотря на худобу, был очевидно выше его и шире в плечах. То есть, Кукушонок годика через три вымахает в крупного мужчину, а вот этому заморышу уже не вырасти. Крысенок, одно слово. Ладно, принцесса или кто там, разберутся. Не нашего ума дело.

   Если он вообще проснется.

   — А что с Малышом? Ты что-нибудь знаешь?

   Ратер помотал лохматой головой.

   — Не… Я, когда сюда пришел и этого, — он кивнул на кулек, — приволок, тут никого уже не было, кроме альханов и девок. Они недавно ушли. Пошарились по барахлу и ушли.

   — А куда охота поехала?

   — Бес их знает. Я ж говорю, не видел никого… Хочешь еще винца?

   — Не хочу. Противное это вино, словно в уксус горчицы намешали.

   — Ага. Мне тоже сперва не понравилось. — Кукушонок закинул голову и глотнул из меха. — Бррр, аж скулы сводит.

   — Ладно. Коли так, я пойду. Вон, уже солнышко вовсю светит. Ты, полагаю, здесь остаешься, принцессу сторожить?

   — Да я б с тобой пошел...

   — Сиди уж, вояка. — Я положила ему руку на плечо и легонько тряхнула. — Какой ты все-таки молодец, Ратери. Если убийца заговорит… Что там принцессе в голову взбредет — не знаю, а вот Нарваро Найгерт вполне может позволить тебе остаться в городе. Не напейся тут только.

   * * *

   Не может быть — но отпечатки драконьих лап были совсем свежие. Отпечатки в мокром песке, они не успели еще заплыть. Значит… значит...

   Я обнаружила их совершенно случайно, потеряв рассыпанные следы охоты, успев двадцать раз вспотеть, десять раз острекаться в крапиве, пару раз промокнуть, и по одному разу налететь на осиное гнездо и едва не подвернуть себе ногу, в отчаянии срезая дорогу от очередного холма к речке Мележке. Совсем свежие отпечатки. Пятипалые, драконьи, с глубокими рытвинами от когтей. Каждый след длиной в два с половиной моих, а шириной — в четыре с половиной.

   Поломанных деревьев вокруг не наблюдалось. Только перечеркивающая следы глубокая борозда от хвоста, раздавленные стебли аира, помятая осока, сдвинутая и перевернутая галька.

   Видно, он успокоился… Угомонился. Пришел в себя. Соображает уже. А охота так и не нашла его, хотя время приближается к полудню.

   Речка здесь делала крутую петлю, огибая взгорочек, заросший ивой и ольхой, с парой сосен на макушке. На этот взгорочек я и влезла. Осторожно раздвинула ветки. Там, внизу, на отмели, прикрытой тонким слоем воды, я и увидела его.

   Он стоял, зябко обхватив сам себя за плечи, склонив голову, отягченную пепельно-черной гривой, стоял и смотрел на свое отражение. Длинное драконье тело светилось тусклым серебром, по впалым бокам гуляли солнечные пятна. Отражение под ним морщило и дробилось, путаясь с осколками света, но он смотрел и смотрел, как зачарованный.

   Он был совсем нестрашный. Даже маленький какой-то на фоне песчаного обрыва и больших каменных глыб, раскиданных по берегу. Темный, словно серое деревенское железо, гребень спокойно лежал вдоль хребта. Хвост висел плетью. На крестец мантикору уселась белая бабочка.

   Эрайн.

   Ветерок выгладил траву на берегу, перетряхнул ивам длинные косы, тронутые осенней желтизной. Солнечная рябь пронеслась по поверхности воды, слепя глаза. На лицо мне упала растрепанная прядь. Волосы мантикора не шелохнулись.

   — Эрайн, Малыш… — прошептала я одними губами.

   Далеко. Он не услышит, даже если заговорить в полный голос. Если только крикнуть во всю глотку.

   Может, подойти? Подойти поближе, окликнуть его. Он же на меня не бросится? Не бросится ведь, правда?.. Скорее, он испугается и убежит как дикий зверь. Не узнает меня.

   Потому что забыл. Шок пробуждения смыл воспоминания о странном сне… Он сам говорил, что это был кошмар. Кошмар надо поскорее забыть. И меня вместе с кошмаром.

   Амаргин предупреждал… будут сложности.

   Эх, но разве я могла предположить, что сложности начнутся сразу же по пробуждении? С места — и в карьер?

   Мантикор поднял голову — я увидела его профиль. Точеный резкий профиль обитателя той стороны. Насторожились звериные уши — большие, острые, украшенные веером шипов. Ветерок снова вздохнул, рассыпая блики по воде.

   — Эрайн.

   Я ведь знаю твое имя, Эрайн. Твое сокровенное имя, то, которое определяет тебя, придает тебе твою истинную самость. Как тело является формой для души, так и имя есть форма сути. Ты слышишь меня, друг мой, Эрайн?

   Как слепит глаза солнечная рябь! Щекочет меж ресниц сияющей спицей, царапает изнутри веки. Плывут в солнечном сиропе зелень и серебро, осколки неба, наклонная плоскость берега, хром и кобальт воды, ртуть отражения, желтая охра песка...

   Эрайн, ты слышишь меня?

   ...

   Почему этот свет, эта рябь так мучит глаза? Почему так жмет горло и теснит в груди, почему во рту так горько и солоно? Смотри, Эрайн, ведь это настоящая радость — видеть над головой не замкнутую тьму пещерных сводов, но синеву сверкающую, полуденную, лютую, истончившуюся в зените настолько, что сквозь нее уже проглядывает черный зрак космоса. Разве растительное буйство вокруг не лучше фосфорной зелени мертвой воды? Это золото… взгляни! Этот ветер… Эрайн, да что с тобой такое?

   Горечь. Соль. Ком в горле.

   Мне тошно. Тошно мне. Не хочу я этого видеть.

   Лучше ослепнуть.

   Лучше умереть.

   Ты забыл, каков мир снаружи? Ты хочешь домой, на ту сторону? Потерпи, милый мой Дракон, потерпи немножко, все пройдет, все станет на свои места. Мне хорошо известно, насколько печальным и страшным бывает узнавание, но ведь оно принадлежит тебе...

   Нет!

   Я не Дракон.

   Незримая ладонь легла мне на лоб и оттолкнула меня. Отодвинула, с силой, довольно грубо, почти оборвав связь.

   Паника:

   Не уходи! Погоди… прости. Я не хотела тебя обидеть.

   Я не дракон. Нет. Нет.

   Эрайн. Прости. Позволь мне подойти.

   Никогда не называй меня так. Никогда.

   Меня подташнивает от горечи. Ресницы слиплись, щеки стягивает соленая корка.

   — Хорошо, ладно. Хорошо. Я поняла. Это не твое имя, Эрайн. Я ошиблась.

   Пауза. Вздох.

   Я ошиблась, слышишь?

   Если бы...

   Ты позволишь мне подойти, Эрайн?

   Подойди.

   Я выглянула из кустов — и увидела, как мантикор тяжело разворачивается в мою сторону, безошибочно нанизывая меня на спицу темного странного взгляда. И глаза у него жуткие. Жуткие, жуткие!

   Тьма, от века и до века. Тьма беспросветная. Слепой взгляд пустоты.

   Лесс… в чем дело? Ты тоже боишься меня?

   Нет.

   Ты боишься. Боишься.

   Темные когтистые ладони скрыли склоненное лицо. Волосы-лезвия тяжким каскадом потекли из-за спины на ссутулившиеся плечи — даже из своего убежища я услышала их змеиный шелестящий звон.

   Я сейчас подойду, Эрайн.

   Выбравшись из кустов, я сделала пару шагов вниз по склону — когда в спину меня толкнул беззвучный голос:

   Стой.

   Что?

   Стой, Лесс… ты слышишь?

   Я замерла, прислушиваясь. Эрайн повернул голову к противоположному берегу, на котором сосны подступали к самой воде. Уши его настороженно развернулись зубчатым веером.

   Шумела листва на ветру, всплескивала вода… невдалеке, над зарослями золотой розги, гудел поздний шмель. Ничего подозрительного я не слышала.

   — Эрайн...

   Я ухожу, Лесс. Там… за мной… пришли...

   — Погоди! Я с тобой!

   Не подходи!

   — Малыш...

   Нет!

   Беззвучный окрик остановил меня на бегу — словно стеклянная стена выросла на пути. Я грянулась в нее всем телом — мгновенно вышибло дух, зубы лязгнули, прикусив кончик языка… склон вывернулся из-под ног, и золотая розга приняла меня в свои объятия.

   Повозившись в поломанных цветах, я кое-как поднялась. Меня отшвырнуло в заросший травой овражек: ни мантикора, ни реки отсюда не было видно. Прикушенный язык горел огнем.

   Эрайн?

   ...

   Вместо отклика я услышала — нарастающий, приближающийся стук копыт.

   Почти на четвереньках рванула на свой прежний наблюдательный пост.

   Мантикор был внизу, но связь меж нами оборвалась. Он стоял на отмели, пригнувшись, растопырив локти с парой шипов на каждом, скрючив пальцы с когтями, развернув сверкающий иззубренный гребень на выгнутой колесом драконьей спине. Длинный хвост метался по мелкой воде, взрывая гальку и мокрый песок.

   Из-за сосен, на пологий противоположный берег вылетел всадник.

   И, не сбавляя хода, послал лошадь через неглубокую воду на отмель. Взлетел веер брызг, в брызгах мелькнула черная диагональ копья, мантикор ртутным росчерком ушел в сторону, развернулся, бросился в атаку. Лошадь взвизгнула, диким скачком перелетев через мантикорову спину, всадник каким-то чудом удержался в седле. Опять промельк копья, на мантикорском предплечье распахнулась алая щель — переломившись, копье кануло в воду.

   Меж берегами мостом повис хриплый рев. Эрайн отпрыгнул по-кошачьи, боком, снова свился пружиной — и вдруг возник на лошадином хребте, мгновенно переломившимся под ним. По ушам шарахнул дурной визг, в небо ударил мутный, подкрашенный кровью фонтан воды и песка.

   Я с ужасом глядела, как летят ошметки плоти из-под когтей Эрайна, как он остервенело пляшет на агонизирующем теле, как крушат обнажившиеся ребра четыре лапы, две руки, острые зубы и беспорядочно хлещущий хвост.

   Он с ума сошел!

   — Эрайн!!!

   На краю зрения метнулась человеческая фигура. Ого, всадник, оказывается, спасся — а я даже не заметила, как. И он не бежит, он снова нападает!

   У него меч.

   Эрайн! Да услышь же меня!!!

   Слева!!!

   Не слышит. Человек — ловкий, статный, в облепившей тело мокрой одежде, с мечом в руке. Прыжок к чудовищу, удар, нырок под взлетевшую навстречу лапу. Фонтан песка.

   Рев! Закладывает уши, в реве не ярость — боль.

   Я шарю глазами по берегу. Где человек? Только что был здесь!

   Вот он, пятится по мелководью. Эрайн, по глаза заляпанный кровавой дрянью, пластается в полете, человек, рухнув навзничь в воду, пропускает его над собой — острие меча, уже испачканное кровью, чиркает по светлому брюху.

   — Неееет!

   Кувырком скатываюсь с обрывчика, приложившись о гальку руками и коленями, вскакиваю, бегу...

   — Стой! Не трогай его! Я договорюсь с ним!

   Какое! Распахивая воду, косой дугой летит меч, вперехлест ему, подрубая ноги, — молния драконьего хвоста. Потеряв меч, человек веретеном катится на песчаный бережок, пятная его красным — первая рана. Не позволяя ему подняться, чудовище напрыгивает следом — и получает ужасный удар ногами в грудину. Человека бы снесло, но мантикора лишь прикладывает спиной о собственный драконий хребет. Противник, перекувырнувшись, стремглав ныряет за высокие камни.

   Пауза.

   Эрайн огляделся и заорал. Заорал хрипло, жутко, скаля клыки, сахарно сверкнувшие на чумазом лице. Сильно припадая на правую переднюю лапу, кинулся к мечу, повернулся задом и по-кошачьи забросал его песком. Вон его куда задело, под лапу. Слава Богу, брюхо не распахало.

   Фу-у… Кажется, мантикор потерял человека. Кажется, все остались живы.

   Эрайн! Какого черта ты ввязался в драку! Тебя же поранили, могли совсем убить, ненормальный! Ты же сказал, что уходишь, почему ты не ушел?

   Эрайн, ты слышишь меня?

   — Эрайн?

   Он оглянулся на мой голос — и заворчал. В темных прорезях глазниц полыхнуло алым. Хвост звучно хлопнул по сырому песку.

   Я невольно отшагнула назад. Эрайн? Что с тобой? Ты не узнал меня?

   В этот момент мантикор вдруг дернулся и прянул в сторону. Звонко шлепнулась в воду галечка — из-за темной глыбы выглянула облепленная мокрыми волосами голова.

   Хриплый рык разорвал и смял воздух, словно лист пергамента, а потом отбросил его в сторону. Рык комком бумаги еще перекатывался по песку, а мантикор уже стелился в прыжке длинным фестончатым вымпелом, жестяной, вычурно изрезанной лентой… да что я! Он был похож на удивительное оружие из Сагая, которое то ли копье, то ли меч на длинном древке, чуть изогнутый, иззубренный, с несколькими разновеликими и разнонаправленными клинками...

   Перебежки и прятки между камней. От мельтешения зарябило в глазах. Двуногий оказался легок и быстр, он мелькал мотыльком тут и там, скрываясь, появляясь, скрываясь снова… Хромающий мантикор беспорядочно метался, коротко взрыкивая, стесывая бока на крутых поворотах, веером взрывая мокрый песок. Хвост его со скрежетом стегал камни. Вот скорость развернула его и приложила боком об скалу — даже с такого расстояния донесся глухой удар тела о камень, треск и визг сминаемых лезвий-волос. Огромная глыба накренилась — двуногий мотылек немедленно порхнул в щель между ней и соседним камнем. Оттуда в чудовище полетели галька и песок.

   Пригнувшись как пес, Эрайн с поворота нырнул в ту же щель.

   Обидчик тотчас вывернулся с другой стороны, подскочил к накренившейся глыбе, присел, упираясь в камень спиной… я отчетливо увидела, как ноги человека по щиколотку погружаются в песок, а камень сползает с места, накрепко зажимая мантикора в узкой щели.

   Ошеломленная пауза.

   Я начала тереть глаза, потому что не поверила им. Безоружный человек поймал мантикора. Поймал этот одушевленный ураган из лезвий разной длины...

   Не верю глазам — и все тут!

   Эрайн забился, заорал, пытаясь плечами разворотить ловушку. Из теснины высунулась мантикорья голова, мотаясь из стороны в сторону, канатами вздулись жилы на шее. Волосы-лезвия хлестали по темному камню, высекая искры. Снизу из щели выплеснулся фонтан мелкой гальки. Невидимый за высокими глыбами, свистнул мантикорий хвост, взметнув в небо рыжие лоскуты песка.

   Человек же… только сейчас я заметила, что он бос, постоял, опираясь ладонью на заваленный камень, другой рукой то ли вытирая лоб, то ли прикладывая ее козырьком к глазам, чтобы блики от воды не мешали рассматривать добычу… а потом выпрямился, передернул плечам — и расхохотался.

   И я узнала этот смех.

   Черт, а я еще удивлялась — кто это такой храбрый кинулся сражаться с ужасным чудовищем один на один? Ну кто, а? Ну кто еще может бросить свою свиту, растерять собак, забыть о недавнем покушении, ночь и часть дня мотаться по лесу, ориентируясь только на сбивчивый рассказ перепуганного слуги, лишиться в битве копья, меча, лошади и едва ли не жизни — и в итоге хохотать доупаду над бессильным гневом чудовища?

   В третий раз я не узнала ее… Но лицо рассматривать мне до этого момента некогда было, а волосы ее роскошные намокли и прилипли к спине. А теперь я и венчик серебряный разглядела — блестит поперек лба, зайчики пускает. Босая… так и понеслась без сапог, красота моя несравненная. Интересно, она вообще заметила, что в нее стреляли? Вообще кто-нибудь это заметил кроме нас с Ратером? А то ведь поди докажи...

   Ну, убить Эрайна я ей не позволю. Хотя, ей вроде бы нечем это сделать… если она не вздумает откопать меч. Может, пока она над мантикором издевается, потихоньку подкрасться, разворошить песок и уволочь этот меч подальше?

   Мораг, продолжая смеяться, бесстрашно подошла к рычащему, извивающемуся в щели чудовищу настолько близко, что ее окропил песок, взлетающий под неистовыми ударами хвоста. Одежда у нее на боку была разодрана и маслянисто блестела, а белый рукав с внутренней стороны напитался красным. Но ее мало заботил разодранный бок. Она веселилась. Она стояла перед совершенно осатаневшим чудовищем, капала кровью на землю, тыкала в чудовище пальцем, делала руками неприличные жесты, хлопала себя по коленям и хохотала, а Эрайн трепыхался в своей щели, выл, шипел, клацал зубами, и не мог достать ее ни лапой, ни рукой, ни хвостом, а плюнуть, наверное, не догадался.

   Дело в том, что он изо всех сил рвался вперед, хотя, наверное, стоило бы попытаться выползти из ловушки задом… а ведь он скоро поймет, в чем тут загвоздка. Ой-ей, что тогда будет! Я попыталась окликнуть принцессу, но во рту у меня пересохло.

   Надо уходить. И уводить ее. Сейчас же. Сейчас же!

   Мораг наконец перестала смеяться и сказала мантикору что-то неслышное. А затем шагнула вплотную, снизу вверх выкидывая руку, и в руке у нее блеснул кинжал.

   Это ли было ошибкой или то, что она отвлеклась на мой отчаянный визг — не знаю. Эрайн рывком откинул голову, словно норовистая лошадь, я даже на долю мгновения растерялась — подставляет горло?.. Но тут голова его резко клюнула вперед, чудом не впаявшись лбом в каменный край — волосы-лезвия взлетели блистающим полукругом и наотмашь шаркнули Мораг по лицу.

   Ее завертело на месте и отшвырнуло прочь.

   Она совершила какой-то нелепый пируэт, с воплем зажав лицо ладонями, ничком грянулась на отмель, перевернулась на бок и забилась, как рыба на сковороде.