Глава 24

   — То есть, как? — не поняла я. — А где же она тогда лежит?

   — Понятия не имею. — Эльви прошлась по статуе туда-сюда, оставляя в пыли цепочку аккуратных следов. — Кроме Моранов и Лавенгов у меня тут двое Аверганов-северян, есть Макабрин, есть даже какой-то церковный чин из Маргендорадо, я уже не говорю о женщинах. В основном мертвые тела, имеется также несколько урн с прахом. Но этот саркофаг не занят. Правда, Эльго?

   — Угу, — грим кивнул песьей башкой. — Уж поверь нам с Эльви.

   Мораг отставила фонарь и угрожающе сощурилась. Постучала пальцем по краю саркофага.

   — То есть, вы пытаетесь убедить меня в том, что могила пуста? Что вот в этом гробу никого нет?

   — И не было никогда.

   — Каррахна! — рявкнула принцесса. — Да почем вы знаете, умники? С какого такого бодуна я должна вам верить?

   — Мораг, — я дернула ее за рукав. — Поосторожней. Ты не с людьми разговариваешь.

   Удар локтем в грудь отшвырнул меня на соседний саркофаг.

   — Отлипни, сопля! Ты привела сюда этот помойный сброд...

   Грим припал к земле и зарычал. Лязгнул меч — пламенный отблеск взлетел по лезвию на самое острие. Я увидела как горбит спину полосатая кошка и заорала что-то бессвязное.

   Блик соскользнул с кончика меча — рука с оружием опустилась. Принцесса сделала шаг назад. Прислонилась крестцом к краю соседней могилы. Она тяжело дышала, левая рука комкала одежду у горла.

   Пауза.

   Грим, я и Эльви настороженно переглянулись. "Я предупреждала!" — горели зеленью глаза Эльви. Я покачала головой. Это не взбрык, Эльви. Это чья-то злая воля.

   — Не злите меня, — сквозь зубы выговорила принцесса. — Не злите, слышите? Голова кругом от таких заявлений.

   — Да ладно, что там… — согласился добродушный грим. — Вот за меч ты зря схватилась. Убери его, не место ему тут.

   Я подошла поближе, потирая полученный синяк.

   — Мораг.

   Она угрюмо взглянула на меня.

   — Они говорят правду, Мораг. Никто тебя намеренно не злит.

   — Иди в задницу. — Она помолчала, морщась. Перевела взгляд на материнскую могилу. — Каррахна… Послушайте, вы… и ты, вампирка, тоже. Я стояла здесь, на этом самом месте, когда гроб опускали в саркофаг и задвигали крышку. Я видела тело. И еще пропасть народу тело видели, кого угодно спросите. — Мораг рывком вскинула голову. — Если здесь пусто, значит тело выкрали! Кто бы это ни был, он знал, что мы сюда придем!

   Эльви как-то очень по-человечески покачала головой:

   — Ошибаешься, принцесса. Здесь никогда не было тела. Ни Каланды Моран, ни кого-либо другого.

   — Ну-ка, пусти! — Мораг бесцеремонно спихнула кошку в проход.

   Оперлась ладонями о край, поднатужилась, закусив губу… Послышался жуткий скрежет, от которого заныли зубы, и толстенная плита вместе со всей своей резьбой, со скульптурой и фонарем на ней медленно поехала в сторону, открывая черный провал каменной коробки.

   Я едва успела подхватить фонарь.

   — Осторожнее! Расколотишь ведь к чертям… Мораг! Ну что ты делаешь!

   — Посвети мне!

   Мраморная доска ткнулась в соседний саркофаг, перекрыв боковой проход. Мораг нагнулась, запустила обе руки в дыру, шаря по боковинам стоящего внутри гроба.

   — Не надо, Мораг, пожалуйста...

   Не то, чтобы я не верила Эльви и гриму… Ну а вдруг? Я не хочу, не могу на это смотреть!

   Эльви с гримом помалкивали. Просто молча наблюдали. Пальцы Мораг соскользнули, она снова выхватила меч и сунула кончик в щель, выламывая замки. Я вдруг заметила как дрожат у нее руки.

   По верхней доске побежала трещина, волнами разгоняя легкую, как пудра, пыль. Что-то внутри гроба лопнуло. Крышка подпрыгнула и отлетела прочь в облаке пыли.

   — Фонарь! Держи крепче!

   Белое-белое. Гроб словно был полон снега, словно облако лежало там внутри. Пляшущий круг света раздался, расширился, усиленный мягким маслянистым сиянием драгоценного шелка. В шелковых волнах терялись очертания лежащей фигуры, но она там была, я видела, она там была… Мгновение спустя я поняла, что шелк не белый, а желтоватый, в коричневых старческих пятнах, и в складках скопился невесомый, неведомо как попавший сюда мусор, и пыль, поднятая вторжением, медленно оседает на закутанном теле.

   Через силу я подняла глаза, ища мертвое высохшее лицо… или череп, или что там остается от человека через двадцать лет...

   Ни лица, ни черепа, ни оскаленных зубов, ни пустых глазниц. Какая-то бурая труха, пеплом осыпающаяся от сотрясения воздуха. Какая-то волокнистая темная масса… словно комок прелых водорослей, завернутых в шелковое покрывало.

   — Что это, Высокое Небо?

   — Какая-то дрянь.

   Дочь Каланды бестрепетно протянула руку, откинула край савана. Испачканные пылью пальцы цапнули рыхлый ком, я успела подумать только: ну и выдержка у нашей принцессы!

   — Это гнилая солома. — Она вытерла руку о штаны.

   Пауза. Я глупо таращилась и грызла губы. Грим и Эльви сидели у кромки тени совершенно неподвижно.

   — Не понимаю, — голос Мораг упал до хриплого шепота. — Я же видела ее. Гроб стоял на хорах трое суток, и трое суток ее отпевали. Потом мы прощались, каждый подходил и целовал ее в лоб. А я не пошла. Я не хотела дотрагиваться до нее… холодной. Я помнила ее теплой, живой, зачем мне запоминать этот холод? — Мораг вздернула подбородок, слепо глядя во мрак поверх моей головы. — Помню, мне тогда казалось что здесь, в деревянной коробке, не мама, а какая-то… какая-то подделка. Кукла… Муляж… А все думают — это она. Меня ругали потом, я молчала. Как объяснить? Я видела, как опустили крышку. — Взгляд ее бессильно соскользнул, будто не смог удержаться навесу, зацепился за мое лицо. В глазах плавал недоуменный интерес, с таким интересом, наверное, можно разглядывать собственные внутренности во вскрытом животе. — Закрыли крышку, — она говорила все медленнее, все тише. — Закрыли крышку и отнесли гроб сюда, вниз. Положили в каменный ящик и задвинули плиту, тогда еще скульптуры на ней не было. Потом меня увели, а отец остался. Потом… я несколько дней его почти не видела. Ему, конечно, не до меня было.

   — Мораг, — я стряхнула оцепенение. — Мораг, гляди, что это?

   — Где?

   — Вот это.

   "Это" я сперва приняла за бугорок сомкнутых рук, прикрытых покрывалом. Только бугорок этот был непропорционально велик. Присмотревшись, я поняла, что у соломенной куклы на груди лежит какой-то сверток или кулек. Мораг нетерпеливо сдернула старый шелк.

   Детское одеяльце несколько раз туго перепоясывала парчовая лента, невесомый краешек батистовой пелены скрывал все тот же ворох перепревшей соломы. На уголке виднелась вышивка — сквозной алый ромб на золотом гербовом щите.

   — Тоже кукла, — пробормотала я. — Кукла младенца.

   Мораг издала странный звук, похожий на карканье, схватила сверток и в одно мгновенье растерзала его, пальцами порвав широкую златотканую ленту. Куколка внутри немедленно развалилась, но я успела заметить перевязывающие солому красные шерстяные нитки. Кроме соломы и ниток в кульке обнаружилась золотая соля на цепочке и найльский языческий амулет — связанные вместе кожаным шнурком кованый наконечник стрелы, осыпавшаяся сосновая веточка и облезшее, поеденное жучками перо неизвестной птицы.

   — Это колдовство. — Мораг едва не задыхалась от волнения. — Колдовство.

   — Да, действительно, похоже на вольты.

   — Какие вольты? — Она, мучительно морщась, перебирала мусор в одеяльце.

   — Кукла-подобие. Муляж, как ты сказала. Если муляж с должным ритуалом пронзить иглой — живой оригинал тяжело заболеет, может даже умереть. Если муляж похоронить...

   — Это! — крикнула Мораг, отдергивая руки. — Это Герт! Это Герт, Герт!

   Судорожным движением схватила сама себя за горло. По щеке текла кровь — шрам лопнул, но она этого не замечала.

   — Они убивают его. Вот так, убивают. Положили в гроб. К матери. Он умрет, да? Умрет?

   — Мораг, мне кажется, все не так просто. Эти амулеты...

   — Кто это сделал? — Принцесса повернулась к нашим молчаливым свидетелям. — Кошка, кто это сделал? Ты видела, кто это сделал?

   Эльви раздраженно стукнула хвостом по полу.

   — Будь любезна обращаться ко мне по имени, принцесса. Я выше тебя и по возрасту и по происхождению.

   — Да будь ты хоть сама святая Невена! Хоть сам Господь Бог! Мне дела нет до того, кто ты такая. Отвечай, кошка!

   О, холера черная!

   — Эльви, Эдельвейс, пожалуйста! — Я поднырнула под локоть Мораг и бухнулась перед нашей хозяйкой на колени. — Умоляю тебя, расскажи. Принцесса очень боится за брата, потому позволяет себе резкости...

   — Она вообще слишком много себе позволяет, — буркнула Эльви, отвернувшись.

   — Пусть извинится, — предложил грим. — И повторит свою просьбу вежливо.

   Мораг выругалась, сплюнула, но извинилась. Сквозь зубы.

   — Для начала сойдет, — смилостивилась Эльви. — Но в следующий раз ни ругаться, ни плеваться не позволю. А сделали это два человека. Через сутки после того, как пустой гроб опустили в саркофаг.

   — Погоди, погоди, Эльви! — Я поднялась, отряхивая колени. — Давай по порядку.

   — По порядку, — легко согласилась она. — Этот гроб со всем его содержимым действительно трое суток простоял наверху, на хорах. Потом его перенесли сюда. Следующей ночью в крипту спустились двое мужчин, молодой и пожилой, вскрыли гроб и положили внутрь этот сверток.

   — Кто были эти люди, ты знаешь их? — Мораг так дернула завязку у ворота что шнурок разорвался.

   Эльви помолчала, глядя на нее в упор светящимися глазами и явно нагнетая обстановку. А я еще на грима пеняла за его любовь к театральным эффектам!

   — Один из них был король Леогерт Морао, — наконец проговорила она. — Тот, который теперь лежит вон в том саркофаге напротив. А второй и сейчас жив-здоров. Время от времени я вижу, как он проезжает по городу.

   — Кто… кто это?

   — Лорд Виген Моран-Минор, — припечатала Эльви. — Королевский камерарий.

   — Виген! — Мораг рванулась в проход, и я повисла у нее на рукаве. — Пусти! Убью!

   — Стой! Да стой же! У тебя доказательств нет. Слышишь? Кто тебе поверит?

   Она стряхнула меня, но остановилась. Прижала к лицу стиснутые кулаки. Согнулась почти пополам.

   — Мразь… Какая мразь… Виген! Заботливый брат… сука! Раздавлю как клопа.

   — Мораг! — гаркнула я. — Прекрати выть! Надо разобраться. Они это сделали вдвоем с твоим отцом, понимаешь?

   — С отцом… — Принцесса затравлено огляделась. — Виген и отец… вдвоем… не понимаю!

   — Тссс! — мне пришла в голову замечательная мысль. — Эльго, мы все-таки будем вопрошать.

   — Да, — Мораг схватила меня за плечо. — Да!

   Я едва сдержала вопль — она цапнула своими железными пальцами по вчерашним синякам, которые сама же мне и наставила.

   — Эльви, разрешаешь? — спросил грим.

   Кошка смерила нас таким взглядом, каким только кошки способны смотреть.

   — Правда — коварная штука, принцесса. Она не всегда то, что тебе требуется.

   — Я хочу говорить с отцом!

   — Как пожелаешь. Действуй, сосед.

   — Теперь отойдите куда-нибудь и сядьте, не мешайте мне, — велел грим, поднимаясь.

   Принцесса бросила свой плащ на пол, и мы на него уселись. Эльви прыгнула туда, где стоял фонарь. Пламечко вдруг затрепетало, сократилось, но прежде чем оно погасло, я успела заметить — огромный черный пес медленно пересекает проход, приближаясь к соседнему саркофагу.

   Пала тьма. Столетиями выдержанная, настоянная подземной тишиной, крепленая тихой смертью тьма. В черном воздухе растекся горестный запах паленой бечевы и перегоревшего масла. Я слышала прерывистое дыхание Мораг над ухом — и этот звук путал и поглощал все другие. Перед слепо распахнутыми глазами привычно поплыли красно-зеленые узоры — сверху вниз, слева направо. Откуда-то сбоку тянуло ледяным сквозняком, с другой стороны лучилось кромешным жаром невидимое тело принцессы — я вдруг очень остро ощутила этот жар, как в ту ночь, в Нагоре, когда лезвие ее кинжала сонным зверьком ласкалось о мое горло.

   И панически дернулась от прикосновения — но рука Мораг всего лишь легла мне на плечо.

   — Они там не заснули?

   — Тссс...

   Стало совсем холодно, я заворочалась, подбирая босые ноги. Ни с того ни с сего накатило тошнотворное головокружение, в горле едко всплеснулась желчь, а жгучее излучение ладони и тела Мораг сделалось совершенно непереносимым.

   — Пусти...

   — Что?

   Я отшатнулась в сторону и завалилась на бок, вдохнув горькую пыль. Щеку царапнул камень. Невидимая рука схватила меня за одежду, я лягнула пустоту. Перекатилась, спиной и затылком стукнувшись о край каменного постамента.

   Удар породил странное эхо, которому послушно откликнулось тело — многоголосый лиственный шум, мгновенно и до отказа заполнивший бедную мою голову, мокрым ознобом продравший спину, разлившийся тошным холодом в животе. Шелест взлетел стремительной чередой догоняющих друг друга всплесков, взлетел и расцвел — пеной криков и грохота, трелями голосов, всполохами смеха, лязганьем ножниц, перерезающих нити.

   Заложило уши. Кровь грохотала в висках, давила в переносице. Я схватилась за лоб — голова сейчас просто лопнет...

   — Кто звал меня? — прошептал воздух с сиплым, обрывающим душу придыханием.

   Эльго произнес какую-то фразу, я не поняла ни слова.

   Рядом зашевелилось что-то большое.

   — Отец? — движение тьмы. Кажется, Мораг поднялась на ноги.

   — Кто говорит со мной?

   — Я, отец. Я, Мораг Моран.

   Пауза.

   Что-то липкое, быстро остывающее текло у меня по верхней губе. Я попыталась утереться, но рука запуталась в тряпках и волосах и не нашла лица.

   — Ты не Моран. — бесстрастно отозвалась тьма.

   — Отец...

   — Я не отец тебе.

   Еще одна пауза.

   Я сплюнула остывшую дрянь. В мутной тьме юлой кружились красно-зеленые кольца. Как в малом гроте. Так же гадко. Только еще и тошнит.

   — С кем я говорю? Ты — Леогерт Морао Моран? — голос принцессы дрогнул.

   — Когда-то. Я носил это имя.

   Рука моя упала на шершавое и гладкое, как камень, но не такое холодное. Пальцы скользнули по шнуровке — принцессин сапог. Если Мораг шагнет вперед — она наступит на меня.

   — Тогда ответь мне… кто я?

   — Спроси у своей матери.

   — Где моя мать?

   Опять долгая пауза. Я собрала свои руки-ноги и кое-как отползла подальше. Кровь из носа текла и текла, мерзко марая щеки.

   — Не знаю, — беззвучно ответил ранящий словно льдинка голос. — Но среди мертвых ее нет.

   Ветхой тряпицей, пригоршней прелой соломы рассыпался во мраке кашель — или смех. Но не призрака, откликнувшегося из могилы — это смеялась Мораг.

   — Мой брат… Нарваро Найгерт Моран. Твой сын.

   — Нарваро Найгерт — не мой сын.

   Мораг ахнула где-то у меня над головой.

   — Бастард? — быстрые шаги в темноте, глухой удар — Мораг на что-то налетела. — Наш король — бастард? Да? Отвечай!

   Что-то холодное ткнулось мне в лицо, мягкий собачий язык проехался по измаранным щекам. Я попыталась ухватить пса за шею, но он пропал, растворился у меня под руками.

   — Отвечай, Леогерт Морао, не отец, так отчим! Отвечай! — кричала срывающимся голосом принцесса. Что-то упало с железным грохотом.

   Вспыхнул свет.

   Я зажмурилась, стиснула ладонями лицо. Ох, Высокое Небо, как же холодно!

   Сквозь раздвинутые пальцы тихонько позвала:

   — Эльго?

   Никакого ответа. Только "клац-клац-клац" какой-то дурацкий слышится. Мой собственный "клац-клац-клац". Зубы, зараза, клацают.

   — Эльви?

   Села, моргая. Слабый дрожащий свет от фонаря мучил глаза. Руки и одежда испятнаны кровью, из носа продолжает течь. Я с силой втянула воздух, проглотила липкий комок кровяного студня. Голова болит, черт. Магия, пропасть.

   Довызывались, холера.

   Встала, цепляясь за край вскрытого саркофага. Глаза слезились.

   Хриплый клокочущий звук, словно ветер хлопает незадвинутой вьюшкой. Мораг?

   Она стояла на коленях, обнимая каменный короб отцовской могилы, прижимаясь к нему лицом. Она рыдала — неумело и бесстыдно, будто сердце у нее разрывалось.

   Скорее всего, так оно и было.

   ( ... Каланда, наконец, придержала своего жеребца. Они со Стелом Дирингом ждали меня на вершине, под деревьями, и ветер с озера полоскал их яркие плащи. Моя кобылка вскарабкалась по крутой тропинке, умудрившись не уронить меня со скользкого дамского седла. Принцесса необидно посмеивалась, а охранник был мрачен. Я ему категорически не нравилась, но он держал свое мнение при себе. И правильно делал.

   Каланда тронула своего гнедого одним едва уловимым движением корпуса.

   — Араньика. Ты имеешь необходимость сидеть прямо. Спина прямая, комо уна эхпада...

   Легкое похлопывание между лопаток. Я поспешно выпрямилась. Спину ломило с непривычки. После скачки меня еще немного трясло, но гордиться было чем: я проехала весь маршрут галопом и ни разу не свалилась.

   На высоком берегу сиял малиновый шатер. Вокруг суетились слуги, а чуть дальше, под соснами, дожидалась мою госпожу группа пестро разодетых верховых. Собак держали на сворках, смолистый утренний воздух тек нетерпением и азартом.

   От группы отделился всадник на высоком вороном красавце — широкоплечий статный мужчина в винно-красной фестончатой котте, в алом плаще с золотистой подкладкой, украшенной сквозными ромбами. Густые волосы, черные, с несколькими ярко-белыми прядями, падали на плащ. У мужчины было светлое гордое лицо, лишенное возраста. Он улыбался, подъезжая к нам.

   Я старалась на него не пялиться, но не могла отвести глаз. Его словно окутывало мерцающее облако, ясно и внятно приподнимая надо всеми. Он улыбался, глядя на Каланду, но улыбки этой хватало на всех — на пеструю свиту у него за спиной, на собак и слуг, на мрачного Стела, даже на меня.

   Каланда двинулась ему навстречу.

   Король Леогерт взял руку своей невесты, поднес к губам. Он сказал что-то, она засмеялась и покачала головой. Показала на озеро, по которому ветерок гонял слепящую солнечную рябь.

   Я оглянулась на свиту — и дернулась неловко, перехватив взгляд королевского брата, принца Таэ. Принц смотрел не на меня, на Каланду, и во взгляде этом не было ни капли привычного восторга. Злой, досадливый взгляд, каким глядят на скорпиона, которого очарованный владелец называет "ручным". Супруга принца, тощая угловатая северянка, лет на пятнадцать старше мужа, тронула лошадь, пересекая линию его взгляда. Заговорила с принцем. Отвлекла, случайно или нарочно — я не поняла.

   Король же, еще раз поцеловав каландину затянутую в перчатку руку, развернул коня и поскакал к свите. Вернее, мимо свиты, под сосны, в лес. Свита встрепенулась стаей цветастых птиц — и повлеклась за хозяином.

   Каланда ловко спрыгнула, мелькнув шитыми шелком сапожками-чулками. Я сползла с седла в руки подошедшему слуге. Подол зацепился за луку и платье задралось — выпутывая меня, слуга отвернулся, стараясь спрятать ухмылку. Это ему плохо удавалось. В одиночестве я посмеялась сама над собой — слуги и Стел молчали, а Каланда побежала к шатру, из которого выглянула госпожа Райнара.

   — Мы идти… идем в озеро купать! — крикнула Каланда и закружилась на одной ноге как заправская танцовщица. Кудри ее взвились блистающей иссиня-черной тучей, хвоинки и веточки в них засверкали не хуже драгоценностей.

   — Не "купать", а "купаться", сладкая моя, — поправила Ама Райна. — Это возвратный глагол, запомни, пожалуйста.

   — Купаться, да, да, да!

   — Вамох а ваньяр, — сказала я.

   — Не "ваньяр", а "ваньярсе", — Ама Райна погрозила мне пальцем. — Возвратный глагол!

   Упавшее в озеро дерево — свидетель нашей с Каландой первой встречи — теперь лишилось нескольких сучьев, а ствол поддерживал гладкий деревянный настил, полого спускающийся в воду до самого дна. Ил и тину засыпали розовым песком, привезенным с карьеров аж от самой Снежной Вешки. Вкопанные в дно шесты с растянутыми полотнищами огораживали часть озера — на всякий случай, чтобы ничьи любопытные глаза не подглядывали за купающимися девицами. На самом берегу, среди ив и ракиты, белел полотняный навес. Служанки расстелили под ним циновки, поверх циновок — шелковый ковер, расставили подносы с печеньем и фруктами. Ама Райна властным жестом отослала их. Стел Диринг остался в одиночестве за кустами — стеречь нас и скучать.

   Ама Райна налила нам с Каландой вина — слишком сладкого и густого, чтобы утолить жажду. Она малость зазевалась, разрезая яблоко — Каланда в два глотка опростала чашку и, чтобы не мелочиться, присосалась прямо к кувшину. Я облизывалась рядом, ожидая своей очереди, но госпожа Райнара нас застукала.

   — Нена тонта, что ты делаешь! Крепкое вино, ты же в воду полезешь, глупая. Отдай сейчас же!

   Принцесса отскочила, унося кувшин и смеясь. Ама Райна резко вытянула руку в ее сторону — и Каланда вдруг споткнулась на ровном месте. Серебряный кувшин покатился к воде, подскакивая, слепя глаза летящим по ободку солнечным бликом, пятная настил темной кровавой струей. Плюхнулся в воду, превратился в рыбу и уплыл.

   Я с восхищением глянула на Райнару — она еще никогда не баловала нас подобными фокусами. Райнара хмурилась. Кожа ее светилась в тени зеленоватым золотом, а высокая прическа была как башня мрака. Половинка яблока на ее ладони напоминала лютню — только очень маленькую.

   — Ама Райна, ты будешь купаться? — спросила я.

   — Нет. Я буду охранять вас.

   — Зачем? Нас охраняет Стел.

   Она бросила яблоко на землю и ушла в тень. Половинка яблока осталась лежать в мелкой траве. Она уже не была похожа на лютню. Теперь это было обескровленное сердце с парой маленьких черных глазок.

   — Будешь так на меня смотреть, я тебя съем, — пообещала я и толкнула его носком сапожка, переворачивая лицом вниз.

   Затылок его, красный и гладкий, тоже мне не понравился, поэтому я начала раздеваться и бросать одежду прямо на него. Но он, словно раскаленный уголь, упорно просвечивал сквозь слои ткани, сквозь тонкое зеленое сукно, сквозь полотно нижней рубахи, даже сквозь голенище сапожка. Надо его закопать, подумала я и огляделась в поисках лопаты.

   Кругом колыхался золотой туман, и белый как кость настил плавно скатывался в него и таял, словно мост в облаках. Медленно, блаженно тек воздух, вливая в грудь горько-сладкий миндальный привкус. В самом зените небо лиловело сквозь золото, вокруг шатром стояла светлая опалово-розовая мгла.

   Я увидела Каланду — она замерла по пояс в облаках, спиной ко мне. Темное пятно, тонкий силуэт, нарисованный сепией на старом пергаменте, размытый сиянием, ломкие, закинутые за голову руки, волосы плывут бархатным дымом, струйкой туши, расплывающейся в воде.

   — Каланда, — сказала я. — У тебя хвост, Каланда. Как у русалки.

   Опустилась на белую покатую поверхность, прямо на размазанную по гладкой кости винную кровь. Вытянула голые ноги. Невесомая жемчужная пена прихлынула, окутала колени. Кожа не ощутила прохлады — только легчайшее движение воздуха. Дыхание заката. Золотой бриз.

   Нет, не русалка — ламия. Вот ты кто, Каланда. Ламия, нагайна, бронзовая змея.

   Взгляд через плечо, потом она медленно поворачивается, тяжелые волосы плащом расстилаются в воздухе, и с них слетают золотые брызги, жемчуг, янтарь и звезды. Чеканный профиль, ночной нимб окутывает голову, шея блистает лунной тропой, дымное сияние облекает плечи и узкие змеиные бедра — ламия.

   Воздух дышит твоим приближением, ламия, ртутным запахом молний, сухой грозой, крапивной искрой, жалящей кожу. Шелест чешуи, течет шелковый ворох лент, на мои колени опускается пара золотых рук. Кудри оплели грудь ядовитым плющом, вздрагивают тяжелыми акантовыми листьями, медленно, сонно наплывает твое лицо, скрытое тенью, вытравленная жженым сахаром улыбка, медные губы доверчиво протянуты и приоткрыты, показывают мне раздвоенный язычок в своей глубине, словно детскую тайну в ладошках. Темный янтарь глаз рассечен щелью зрачка — ламия.

   — Ты ледяная дева, и ты таешь, — шепчет ламия. — Смотри.

   Кожа моя плавится под ее руками, талые струйки собираются озерцом в треугольнике лона. С волос моих каплет. Ладонь лежит в багряном мазке виноградной крови, на глазах светлеющем до оттенка розового кварца — я вижу прозрачную плоть и голубую влагу в жилах, ищущую выход, будто ручей под снегом. У меня немного времени, ламия. Совсем немного.

   Для тебя.

   — Для меня, — шепчет ламия.

   Сильно пахнет вином, во рту едкий мускатный вкус. Бронзовая змея расталкивает мои колени, заползает на грудь, ее голова и плечи черны на фоне неба. Смотреть на нее больно, отвожу глаза. Моя рука как ненужная отброшена в сторону, перевернута слабой белой стороной вверх.

   В ладони лежит обескровленное сердце

   Но я-то знаю, что на самом деле это не сердце. Это всего-навсего половинка яблока. )

   — Ах, ты бродяжка голопятый! Разлегся тут! К заутрене звонят, а он тут сопит в две дырки. Ишь, нашел себе ночлежку! Шевелись, давай.

   Меня толкнули в бок, и я открыла глаза.

   Вокруг расплывалось теплое золотое сияние, а с ажурных балок над головой свисали черные цепи. Большая кованая люстра была спущена в проход между скамьями, и двое служек ходили вокруг нее, зажигая свечи. Пахло ладаном, воском, ароматическим маслом.

   Рядом стоял старенький священник и легонько тыкал мне в бок своим посохом. В проходе топтался еще один служка с каким-то свертком под мышкой.

   — Разлегся, ишь! — беззлобно ворчал священник. — Давай, давай, подымайся. Это храм Божий, а не кабак. Как ты сюда пробрался?

   — Простите, святой отец, — Я поспешно слезла со скамьи. — Меня принцесса пустила, ночью. Дождь шел, а она...

   — Принцесса, ишь! — Но было понятно, что священник уже смягчился. — Я ей для того ключ давал, чтобы она всяких попрошаек в храм пускала? В кои-то веки службу отстояла, родителям поклониться пришла, и то полный храм оборванцев напустила...

   — Да я один, святой отец.

   — Ты помалкивай, голопятый. На паперти тебе место, туда и иди. Ты не вор случаем?

   — Ой, нет, святой отец! Вот как Бог свят, провалиться мне в пекло на веки вечные...

   — Ну, смотри у меня! Иди подобру-поздорову и больше не греши. Мейт, поторопимся, мне еще облачиться надо...

   Сбоку крикнули "Тяни!" и огромная люстра поползла вверх.

   — Святой отец, один вопрос! — крикнула я ему в спину. — Принцесса ушла уже?

   — Ушла, ушла, тебя не дождалась, — проворчал священник. — Мейт, ну-ка загляни под покров, там ли ключ от крипты?

   А в крипте такой разгром… И как я тут, наверху, оказалась? Принцесса вытащила или грим с Эльви? Вероятнее второе, принцессе сегодня ночью не до меня было.

   — Здесь, святой отец!

   — Давай его сюда.

   Священник и мальчик свернули в боковой неф и пропали из виду.

   Я поглубже нахлобучила шляпу. Поплелась к выходу.

   У самых дверей юноша-служитель в черных одеждах наливал воду в широкую серебряную чашу, стоящую на мраморной тумбе. Он покосился в пустой проход между скамьями и сказал негромко:

   — Принцессу в порту ищи. Ночью она там была.

   — Откуда ты знаешь? — удивилась я.

   Он фыркнул:

   — Да там горело что-то под утро. Бордель, говорят… прости Господи.