Глава 32

   (...- Это заклинание, сладкие мои, любому эхисеро следует выучить наизусть. — Госпожа Райнара постучала пальцем по странице. — Именно оно призовет счастливого гения и раскроет душу для принятия его. И само заклинание, и действия, его сопровождающие, должно выучить назубок, чтобы ни коим образом не сбиться и не запутаться, ибо принятие гения — испытание нелегкое и требующее невероятного напряжения. Это огромное усилие воли и сосредоточение, и только правильно проведя ритуал, возможно воссоединится с гением. Вы обе юны и легкомысленны, девочки мои, поэтому я прошу и требую, чтобы вы собрали все свои силы и внимание для последнего рывка. На праздник хлеба, который здесь называют Ламмас, назначена свадьба, и в первое или второе новолуние после свадьбы мы проведем обряд. Времени у нас чуть больше месяца, вы поняли?

   Мы с Каландой радостно закивали. У Каланды пылали скулы. А у меня в груди теснило от восторга. Скоро! Меньше месяца! Совсем скоро!

   — А почему после свадьбы? — спросила я. — Почему не раньше?

   — Потому что я так сказала. — Ама Райна покосилась на принцессу и улыбнулась. — Потому что свадьба тоже входит в наш расчет.

   — А почему… — Холеный палец Райнары щелкнул меня по носу и я замолчала.

   — Первое или второе новолуние, сладкие мои. На перекрестье семи хожалых троп. В кольце огня. Каждая из вас откроет свое сердце. В сердцах ваших должна быть только любовь — ни страха, ни горечи, ни корысти. Тогда будет принесена великая жертва, бесценная жертва, лучшая жертва. И она вернется сторицей, девочки мои. Присутствием гения, вечным его покровительством.

   — Жертва? — я уже слышала про жертву, и меня это пугало, не смотря на Райнарину снисходительную улыбку. — Мы должны дать гению свою кровь? Или — чью кровь?

   — Ты хочешь купить благословение подобной ценой? Ну скажи, разве за хлеб ты платишь побоями? За поцелуй — пощечиной? Что стоят такой хлеб и такие поцелуи? Ничего они не стоят и никуда они не годятся, оставьте их свиньям и тем несчастным, которые иного не достойны. Только светлое золото за хлеб, только искренняя нежность за поцелуй, только чистая радость за вдохновение, только великая благодарность за причастие, и только жертвенная любовь за истинное волшебство!

   — Любовь в жертву? — ужаснулась я. — Я разлюблю Каланду?

   — Глупая! — Райнара опять легонько щелкнула меня по носу. — Если вы пройдете обряд, то никогда друг друга не разлюбите. Никогда. Но обряд испытает это чувство, араньика.

   Ветерок пролетел над озером, ласково дохнул в разгоряченное лицо. Райнара подсунула под страницу ладонь, и старый пергаментный лист поднялся бабочкиным крылом, сливочно-золотым сияющим прямоугольником, сосредоточием счастья. Тихая вода чуть покачивала нашу лодку, застывшую посередине Алого озера. В лодке сидели только мы — я, Каланда и госпожа Райнара, а охрана осталась на берегу. Андаланец из каландиной свиты валялся на травке задрав ноги, а хмурый Стел прохаживался туда-сюда и бдил. Но даже его кислая физиономия не испортила мне настроения. Скоро! Совсем скоро!

   — Возьми книгу, сладкая моя, и читай. — Райнарин ноготь подчеркнул строку. — Отсюда.

   Каланда приняла в руки тяжелый переплет.

   — "Эмпрендете а ла райя дель фьего и вэльва де эхпальдах а ла луна ньэва..." — Каланда поднялась в лодке, держа книгу навесу. — Солнце, — она ткнула пальцем через плечо. — быть… стать… ла луна ньэва.

   — Не очень-то похоже на новорожденный месяц, — усмехнулась я.

   — Это есть ун имахен! — отмахнулась принцесса. — Эхте ла ванка, — она, приподняв подол платья, спихнула мысиком туфли подушку с сидения и неожиданно вскочила на полированную доску скамьи. — Стать граница… черта...

   Лодка качнулась, но принцесса, ловко выгнувшись, восстановила равновесие. Сегодня Каланда, по настоянию Райнары, нарядилась в прелестное шелковое платье золотистого цвета. Шелк тонко засвистел на ветерке и Каланда засмеялась.

   — "О йяма де амор, о лампарах де фьего..."

   Она вскинула руку, плеснув крылатым рукавом. "Светильник мой, огонь любви нетленный, как верен путь мой в озареньи этом..." — шептала я тайные слова, не сводя глаз с чернокудрого ангела в трепещущем золотом пламени. Одной рукой ангел держал книгу, другой указывал в зенит. И ясный день казался мне ночью, а послеобеденное солнце — новорожденным месяцем. — "О столп огня! Ты щедро оделяешь избранника своим теплом и светом..."

   Налетевший ветерок широко раздул золотистую юбку и лодочку развернуло. Берега поплыли, кружа голову.

   — Калор и лух дан хунто а шу керидо...

   Бам!

   Сильный удар снес меня со скамьи и приложил задом о дно. Долю мгновения я видела как книга, превратившись в многокрылого голубя, кувыркается в небе, а мой золотой ангел отчаянно машает руками, словно пытается взлететь за ней следом. Затем Каланда ухнула в воду, подняв веер брызг, а книга, беспомощно раскинув страницы, плюхнулась в озеро чуть дальше.

   Крик Райнары достал меня уже в полете. Книга! О Боже мой, книга!

   Свечкой — вглубь! Я вытаращила глаза в бурую муть — тускло-белое пятно медленно поворачивалось, колыхая лепестками в недосягаемой близи. Рукой ведь подать! — но растопыренные пальцы ловят пустую воду. Она тонет! Гребок, еще гребок, глубже, сильнее!

   Цап!

   Странички вздрогнули, недоверчиво колеблясь. Я держала сбежавшее сокровище за уголок переплета. Намертво вцепившись в книгу, я перевернулась головой к поверхности и бешено заработала ногами. Воздуха уже не хватало.

   Плоп! Вода вытолкнула меня на свет, несколько мгновений я только и могла, что хрипло дышать, прижимая к груди промокшее сочинение андаланского мудреца. Ничего. Высушим. Только бы строчки не поплыли… хотя вроде бы не должны, это старинная книга, писанная настоящей сагайской тушью, а не новомодными чернилами.

   Лодочка покачивалась ярдах в десяти, в ней во весь рост стояла Райнара, повернувшись лицом к ближнему берегу. Ко мне, соответственно, спиной. Райнара больше не голосила, зато я услышала, как смеется и что-то выкрикивает Каланда.

   Фыркая и отплевываясь, я поплыла к лодке. Меня немножко мутило от запоздалого ужаса — а вот потопла бы бесценная книга! Потерялась бы на дне! Затянуло бы ее в ил — поминай как звали! Сколько там на дне затонувших коряг, камней и всякой дряни — как найти?

   — Госпожа Райнара! — Я зацепилась рукой за борт. — Госпожа Райнара. Вот книга! Я ее поймала!

   Подтянувшись, я выложила истекающий водой тяжелый фолиант на середину скамьи, подальше от края.

   — Госпожа Райнара...

   Высокая женщина в красном платье будто не слышала меня. Не оглянулась, не посмотрела на книгу. Она, не отрываясь, смотрела совсем в другую сторону.

   Стел Диринг, как был — в кольчуге, в суконном нарамнике, мрачно волок к берегу хохочущую Каланду. Вот это да! Он даже не попытался скинуть с себя тяжелое железо — так и понесся на помощь в полной аммуниции. Даже меч, наверное, не отстегнул. На берегу топтался второй охранник, успевший снять перевязь и содрать котту. Теперь он глупо ухмылялся, глядя на напарника и развеселую принцессу, которая, похоже, не собиралась тонуть.

   — Госпожа Райнара. — Я снова попыталась обратить на себя внимание. — Госпожа Райнара, вот книга. Я ее спасла. Я достала ее из воды, госпожа Райнара.

   Но госпожа Райнара ко мне так и не обернулась.)

   Издали эрайново лечение смахивало на эдакое неспешное разделывание жертвы для последующего поедания. Впрочем, за елочками плохо было видно чем он там занимается. Эрайн велел оттащить певца подальше от лагеря, до пояса его раздеть, разложить на плаще (кушать подано!), а всем зевакам идти и заниматься своими делами (он так и выразился). Самое обидное, что меня он тоже причислил к зевакам. Я пару раз прошлась мимо них — за водой и набрать немного грибов для похлебки — но ничего любопытного не усмотрела, кроме обрывков бинтов, живописно вокруг раскиданных. Пепел лежал пластом, а мантикор, низко над ним склонившись, что-то делал когтистыми ручищами, и со стороны казалось что он медленно и со смаком разбирает нашего поэта на кусочки как сваренную для холодца свиную ногу. Пепел, кстати, не высказал ни малейшего страха, когда его, полуголого, уложили на плащ и подпустили вплотную утыканное лезвиями чудовище. Он и сейчас молчал.

   Я потопталась, потом окликнула:

   Эрайн.

   Не мешай.

   Ужин готов. Может, прерветесь?

   Хочешь здорового приятеля? Отстань и займись чем-нибудь полезным.

   Я вернулась в лагерь. Ратер уже снял исходящий паром котелок и помешивал варево оструганной палкой. Мораг, как и положено принцессе, бездельничала, развалясь на охапке веток по ту сторону костра, чистила ногти кинжалом и скалила зубы. Пока было светло она, как и обещала, гоняла Кукушонка в хвост и гриву, совершенно парня не жалея. Он извалялся в траве, на руках его темнели синяки, а костяшки пальцев распухли. Но он раз за разом поднимался, не жаловался, хоть и шипел сквозь зубы, и не просил остановиться. Принцесса сама поняла, что хватит. Хотя, по-моему мнению, позновато поняла. До разбитых рук можно было не доводить.

   — Малыш придет ужинать? — спросил Ратер.

   — Когда долечит. Просил не беспокоить. Надо оставить им горячего.

   — Такой зверюге как мантикор, этой жижицы, — Мораг кивнула на котелок, — на один глоток. Если он овцу за раз лопает...

   — У нас есть хлеб и сыр, — сказала я. — Много. Для него покупали.

   — Это не жижица, госпожа моя принцесса, — мягко поправил Ратер. — Это кулеш. Довольно густой.

   — Серо-буро-малиновое и булькает — это кулеш? Ну-ну. Я в болоте такое видела, там тоже кулеш?

   Впрочем, миску она все-таки протянула.

   — В болоте — холодное, — рассудительно заметила я, ломая булку. — А тут — горячее. К тому же пахнет лучше.

   — Каррахна! — Мораг облизала ложку. — На вкус не так страшно как на вид. Ладно, согласна. Это кулеш.

   — Миледи, вот давно хотела тебя спросить: а что такое "каррахна"?

   — А! — Мораг выловила из миски какую-то черную скрюченную козюльку и подняла бровь. — Хм… Прежде пусть рыжий ответит — что это такое?

   — Гриб, — буркнул Ратер. — Подосиновик. Хороший гриб.

   — Не бойся, миледи, если что — Малыш тебя вылечит.

   — Если вы меня отравите, негодяи, вас уже никто не вылечит. Потому что я вас убью обоих.

   Мораг отправила козюльку в рот и принялась задумчиво жевать.

   — Так что такое "каррахна", миледи?

   — У одного святого отца подцепила, — ухмыльнулась Мораг. — Приезжал к нам пару лет назад высокий чин из Южных Уст. Благолепный — страсть. Аж светится. Сказал, что во мне бесы сидят, потащил в церковь, отчитывал трое суток без передышки. Я паинькой за ним пошла, все делала как он велел. Не потому что в бесов поверила, а потому что Найгерт просил. Раз Герт просит — потерплю, ладно уж. Для очистки совести. Ну вот, трое суток как на посту. Святой отец читает, я на коленках стою. Не жрали совсем, пили только воду святую, погадить в притвор бегали, представьте. Спали тут же, на полу, по полчетверти в сутки. За приделы храма — ни ногой. Он охрип, у меня на коленях мозоли кровавые. Сил — никаких, одна злость осталась. Не могу больше, говорю, хватит, святой отец. Он читает. Я говорю — вина, что ли, дай, да и сам выпей, на ногах ведь не стоишь. Он читает. И так меня что-то с этого переклинило, помрачение нашло, не помню что делала. Витражи я там что ли побила, свечки посшибала… тумбу с чашей для воды своротила… потом в город ушла. Потом Герт меня из загула вытащил, домой привел. Велел перед святым отцом извиниться. Ну, раз брат просит, от меня не убудет — я пошла, извинилась. Бесы, говорю, святой отец, растак их и разэдак. Он на меня посмотрел, головой покачал, и сказал в сердцах: "Каррахна! Надо было тебя связать!" Я потом спросила у старого Подре Раскиньо, который еще с матерью из Андалана приехал. Подре меня и просветил: мертвый, говорит, это андалат, "каррахна", говорит, все равно что "карай" на современном. Ругательство матерное крепкое. Мне понравилось. Звучно так, и глубоко исторично. Через века прошло словечко. — Мораг негромко рассмеялась. — Говорят, не дело принцессе сквернословить как матрос. Что ж, буду сквернословить по-церковному, на том языке, на котором псалмы поют.

   Она привычно потерла ключицы и вернулась к еде.

   — Душевный святой отец тебе попался, миледи. Нас таким словам в монастыре не учили. — Я пошуровала ложкой и тоже выудила из каши козюльку, еще более устрашающего вида, чем у Мораг. — Высокое Небо, во что превращаются порядочные грибы в умелых руках!

   — Сама будешь стряпать в следующий раз.

   — Ладно тебе, — неожиданно вступилась за Ратера принцесса. — Вкусно ведь, что еще надо? В иных шикарных заведениях знаешь как бывает? Перьев цветных понатыкают, карамелью обольют, пряностью обсыплют, а на вкус — дерьмо дерьмом. "Фазаны засахаренные с розмарином в кисло-сладком соусе", драконидская вроде как кухня, дрянь невероятная.

   — У нас своя кухня, да, братишка? "Грибы в ужасе", "Гмазь разноцветная"...

   — Сама будешь стряпать, говорю!

   — Ну, гмази я вам настряпаю сколько угодно.

   — Малявка наказана за злоехидство. Пойдешь посуду мыть.

   — Какого лешего? Это ты у нас, миледи, зубоскалишь по чем зря. Я только бледная тень...

   — Вот-вот. Кишка тонка, а туда же. — Мораг сыто вздохнула и похлопала себя по животу. — Вкусно, рыжий. У нас есть чем горло прополоскать? Тащи сюда.

   Хлебной коркой я подобрала остатки кулеша и повернула миску к свету. И так чистая, зачем ее еще мыть? Ратер передал принцессе мех с вином, и высочество присосалось к горлышку.

   — Фууух! Ничего, кисленькое такое… — Мораг опустила мех. — Вопрос созрел: что это за нечисть о которой все говорят? Я не про мантикора, я про горгулью. Малявка, ты наверняка знаешь что это за тварь.

   — Это полуночная тварь. — Ага, держи карман, щасс признаюсь. — Прилетела на помощь дракону.

   — Мантикору?

   — Дракону. Малыш, он… как бы един в двух лицах.

   — Как это? — Ратер взял протянутый принцессой мех и забыл про него.

   Я рассказала — как это. Принцесса и Кукушонок хором присвистнули.

   — Тварюка из преисподней так и будет вокруг нашего Малыша ошиваться? — забеспокоился Ратер.

   — Полночь — не преисподняя. И вряд ли горгулья заявится снова. Ты ее здорово шуганул, братец.

   — Герой! — Мораг, потянувшись, потрепала парня по плечу. Ратер залился краской и отвернулся. — Чудо! — восхитилась принцесса. — Налюбоваться не могу. Маков цвет, пламенный закат. Давно я не видела чтобы люди так краснели, да еще от справедливой похвалы.

   — Ничего я такого не сделал, госпожа моя принцесса. Всеми святыми прошу — не надо лишний раз нахваливать, не по себе как-то от похвал этих.

   Мораг послюнила палец и приложила к кукушоночьей пылающей щеке:

   — Пшшш! Ого как нас в дрожь бросило! Не мальчик — огонь жаркий. Ладно, ладно, больше не буду. Кстати. — Она приподнялась, заглядывая Ратеру в лицо. — Ты всегда такой горячий, м-м? Может, пойдем, проверим? Я б тебя еще кое-чему научила, кроме размахивания дубьем, если силенки остались.

   Ратер вскинул голову, сбросил ее руку с плеча и встал.

   — Наигрались мы уже сегодня, госпожа моя принцесса, — сказал он не своим голосом. — Спокойной ночи.

   И двинул быстрым шагом куда-то в елки, споткнувшись о сумку с провизией и разбросав пустые миски.

   — Эй! Рыжий! — Мораг удивленно посмотрела на меня. — Куда это он ломанулся?

   — Отстань от него, миледи. — Я покачала головой. — Парень к тебе неровно дышит, не надо с ним так грубо.

   — Тю! — Мораг хлопнулась обратно на ветки. — Зашибись. Щенок дворняжки ко мне неровно дышит! Кому расскажешь — не поверят.

   — Дура ты, миледи, если так думаешь.

   — Что? — Мораг даже привстала. — Малявка что-то вякает?

   — Дура ты, говорю.

   — Еще вякни.

   — Он не щенок дворняжки. Разуй глаза. Он рыцарь.

   Мораг фыркнула:

   — А я думала, он сын паромщика.

   — Мало ли, что мы думаем, миледи. Ты думала, что мать твоя мертва, а Найгерт — твой брат. Я два раза думала, что утонула. Ты не думай, ты глазами смотри! Смотри глазами на НЕГО, холера черная, а не на щенка дворняжки!

   Принцесса, криво усмехнувшись, потянула к себе мех.

   — Он тебе братец названный, потому его защищаешь. На хрена парню твоя защита? Он мужик, не девка. Чего страсти-мордасти городить? Поломается, сам прибежит.

   — Не прибежит, не дождешься. Он не покувыркаться с тобой хочет, ему другое надо.

   Я поднялась, начала собирать разбросанную посуду.

   Принцесса прищурила глаз и помахала рукой, отгоняя дым. Губы у нее блестели от вина. Я перешагнула через брошенную сумку, направляясь к ручью.

   — А ты, малявка, прямо-таки знаешь, что ему надо?

   — Тоже что и тебе, миледи, — сказала я через плечо. — Луну с неба.

   (… — Приехали, приехали!

   С внешних стен запели рожки, вплетая ликующие трели в неумолчный колокольный звон. Толпа внизу заволновалась. Я увидела, как по двору мечется, раздавая последние указания, всегда такой степенный, а теперь неожиданно впавший в панику сэн Марель Гарвин, сенешаль. Он едва успел вбежать на ступени перед дверьми, когда во двор потоком хлынули знамена — желтые со сквозным красным ромбом и зелено-бело-зеленые. Пешие знаменосцы выстроились двумя шеренгами, разделив толпу надвое, а по дорогим коврам уже выступал тонконогий темно-серый конь под богатым рыцарским седлом. Всадник его, самый юный паж, кроха лет пяти, был преисполнен важности момента и сурово хмурил бровки. То и дело запуская лапку в укрепленный на передней луке большой короб, он разбрасывал направо и налево сверкающие монеты.

   Следом юноша с белой прядью в черных волосах, леогертов бастард Виген, вел огромного каракового жеребца. На жеребце, как на троне, восседал сам Леогерт Морао, держа в объятиях новую королеву. Леогерт был могуч, великолепен, и сиял, Каланда походила на райскую птицу. Шлейф ее пурпурного платья тек по золотой попоне словно поток крови.

   На стенах замка откликнулись трубы. В воздухе замелькали цветы и ленты, осыпая новобрачных, стелясь под копыта движушейся следом кавалькаде.

   — Бросай, — острый локоть Ю пихнул меня в бок. — А то они сейчас проедут.

   Я размахнулась как могла и кинула вниз охапку поздних роз. Ю нарезал их в саду ночью, тайком, и сейчас розы не то чтобы подвяли, но были уже не так свежи как рано утром. Мы не догадались связать букет — цветы развалились в полете и накрыли часть нарядной толпы, не долетев до ковровой дорожки. Ни Каланда, ни король, конечно, не заметили наших стараний.

   — Кто ж так кидает! — возмутился Ю. Его опасные похождения в саду стоили лучшего итога.

   — Омела криворукая, — буркнула я расстроенно.

   — Ладно. — Он легонько сжал мне локоть. — Бог с ними, не огорчайся. Ты ж сама сказала — устелим всю площадь цветами.

   За королевской четой двигалась свита — Таэ Змеиный Князь, чья простая одежда только оттеняла двухцветную черно-белую гриву, рука об руку со своей леди-северянкой, его сын Касаль — копия отца, только помоложе, троица лордов дареной крови — близнецы Араньены с пронзительно-алыми шевелюрами и золотой как солнышко Арвель, бренчащий на арфе, смуглые андаланцы, среди них — строгий грузный Минго Гордо, монах в железном ошейнике и при мече (говорили, он когда-то служил чуть ли не в гвардии самого примаса). Среди андаланских дам алело платье госпожи Райнары. Далее пестрой кучей ввалилась во двор амалерская и приезжая знать.

   — Да здраствует король! Да здраствует королева!

   — Гляди, Ю, гляди! — Наш сосед, рыжеватый парнишка-писарь, затеребил Ютера за рукав. — Вон мой брат едет. Стел! — заорал писаренок. — Стел! Эй, эй, ура! Ура! Он у меня рыцарь! — писаренок подбоченился, окинув гордым взором слуг, толпящихся на галерее. — Он у меня важный человек. Королеву охраняет.

   Ю щурился, пытаясь разглядеть внизу каландиного охранника, потом отвернулся и пожал плечами:

   — Не вижу. Далеко.

   — Эк тебя раздуло, Кадари! — фыркнул стоящий рядом мальчишка с псарни. — Смотри не лопни, чернилами забрызгаешь.

   Процессия остановилась. Стел как раз помогал Аме Райне спуститься с седла. Король Леогерт уже вел Каланду по коврам, цветам и золотым монетам к ступеням крыльца. Маленький паж, закусив от старания губу, тащил за Каландой ее кроваво-красный шлейф. Таэ Моран, глядя на это, хмурился. Таэ недолюбливал андаланскую принцессу, хотя вслух свою неприязнь не высказывал. Сверху было видно, как супруга Таэ теребит его за рукав и что-то втолковывает. Гордец только тряхнул двухцветной гривой и еще выше задрал ястребиный морановский нос.

   Я смотрела, как Мораны, их люди и их гости входят в распахнутые двери Бронзового Замка, исчезая в свете тысячи огней. Широкая арка входа втягивала в себя яркую ленту свиты. Почему я не с ними?

   Я сказала себе — успокойся. Последнюю неделю Каланде было не до тебя, она готовилась к свадьбе. Не каждый день приходится выходить замуж за короля. Леогерт, конечно, далеко не юн, ему около пятидесяти, но выглядит он получше многих юношей. Говорят, дареная кровь сохраняет молодость многие годы. Он и через десять, и через двадцать лет будет великолепен.

   Тебе, Леста Омела, придется подождать какое-то время, пока Каланда призовет тебя. Сейчас время Леогерта, не торопись. Но почему я не среди тех незамужних девушек, что бросали цветы и пшеницу под ноги королевскому коню? Почему меня не позвали в замок? Ладно, не Каланда, но почему Ама Райна не вспомнила обо мне?

   — Эх, какой сейчас там пир будет! — мечтательно вздохнул мальчонка-псарь. — Девушки сказывали — полсотни холодных блюд и три десятка горячих. Двадцать видов мяса, двадцать видов рыбы, двадцать видов птицы...

   — Не считая жареных и пареных змей для Змеиного Князя! — подхватил писаренок, и все захохотали.

   — Людям тоже бочки выкатят и угощение поставят, — заявил Ютер. — Семь дней гулять будем, так отец сказал, а он от сэна Мареля слышал.

   Внизу суетились. Лошадей увели, и теперь слуги споро скатывали затоптанные ковры, то и дело падая на колени и выколупывая из щелей закатившиеся монетки. Молоденькие девушки забегали вперед, чтобы стряхнуть с ковров грязь и цветочные лепестки. Откуда-то сбоку уже волокли доски и устанавливали их на козлы. Двери в погреба были раскрыты и там тоже суетились.

   Я смотрела на арку входа, где сомкнулись темные, обитые бронзой створки. Я могла бы стоять за креслом Каланды и прислуживать, как уже делала не раз. Я могла бы...

   — Держи свою кралю, Ю, а то во двор брякнется! — засмеялся писаренок. — Ишь, засмотрелась! Что ж новая наша королева тебя с собой не взяла, а, барышня?

   — А надоела ей собачка, — Мальчик с псарни приставил руку к пояснице и завилял, изображая хвост.

   — Пшла, пшла! — запищал писарь и замахнулся на него. — Пшла, блохастая! Не нужна ты мне. У меня теперь та-акой кобел!

   Парни заржали. Я молча растолкала их и зашагала прочь.

   Ничего. Я подожду. До первого новолуния. Или до второго. Не так долго.

   — Леста, ну что ты? Обиделась на дураков? Не слушай их, дураки и есть.

   Меня догнал Ютер.

   — Ты тоже смеялся.

   — Я не смеялся! Правда не смеялся! Я ведь понимаю...

   — Малек, — сказала я. — Ничего ты не понимаешь.

   — Леста! Хочешь я тебе сегодня ночью роз нарежу? Только для тебя. Слышишь? Только для тебя.

   — Не хочу.

   — А на фейерверк смотреть пойдешь? Я займу место на стене. Весь вечер буду дежурить. Самое лучшее место.

   Я молчала. Ю попытался взять меня за руку, но я его оттолкнула.

   — Будут танцы, — голос его сделался совсем плаксивым. — Пойдем, а? Я тебе ленту подарю. Пойдем со мной.

   — Танцы! — разозлилась я. — Смотри, чтоб с тебя штаны не свалились, кавалер!

   Он свесил голову и отступил. Зеваки с галереи уже расходились, кто — накрывать во дворах столы, кто — спешно завершать дела. Целая неделя гульбы впереди, с налету не осилить. Нас толкали со всех сторон.

   Первое или второе новолуние после свадьбы. На перекрестке семи хожалых троп. В кольце огня… Свадьба уже состоялась, еще немного, и… Кстати, свадьбу Райнара тоже принимала в расчет. Почему, интересно?

   "Где это видано, чтоб девка волшевать могла?"

   А ведь точно! Левкоя так сказала, да и вообще все знают… Пропасть, Ама Райна. Каланду, значит, замуж, а меня… для меня короля, значит, не нашлось. Я хмыкнула, Ю тотчас вскинул голову. Глаза как незабудки, а взгляд собачий. И малек он мелкий еще. Вон, опять щурится, слепыш щенявый. Но глаза-то как незабудки!

   — Че ты нюни развесил, мой король? Девушку добиваться надо, а не губу отклячивать.

   — Твой король?

   — У Каланды есть король, а у меня нет? Я тоже хочу короля. Будешь королем?

   — Буду, — закивал он. — А ты пойдешь со мной танцевать?

   — Ох! — Я протянула ему руку. — Ты даже не представляешь, куда я с тобой пойду! )

   Холера.

   Ну, и чем ты лучше гулящей принцессы Мораг, Леста Омела? А ничем. За Ю и вступиться некому было. И оставшиеся до конца месяца недели он бегал к тебе на хутор с доносами на Райнару и Каланду. Потому что время шло, а твоя любимая подружка и твоя замечательная наставница так ни разу тебя и не позвали. Ты охотилась за ними у Алого озера и в Королевском лесу, и дважды Стел Диринг с преогромным удовольствием отгонял тебя от каландиной купальни. Стражники, которые раньше вежливо здоровались, теперь перестали тебя узнавать. Ты сторожила королеву у ворот замка и бросалась лошадям под копыта — только для того чтобы получить нагайкой поперек спины. Госпожа Райнара демонстративно не замечала тебя, но несколько раз ты ловила взгляд молодой королевы — то ли виноватый, то ли гневный, не понять. Почему так повернулось, что произошло? Чем ты не угодила?

   Левкоя, наконец, получила повод удовлетворенно заявить "я же говорила!", но почему-то поводом не воспользовалась, а взялась отпаивать непутевую "внучку-белоручку" пустырником и валерианой. Ютер сдружился с бабкой и таскал ей какие-то зелья из запасов своего отца, а тебе приносил конфеты и поздние садовые цветы. Но ни цветы, ни конфеты тебя не интересовали. Сперва ты пыталась подбить парня на кражу "Верхель кувьэрто", но он, слава Богу, не согласился. Потом ты решила просто подсмотреть за обрядом и провести его самостоятельно. Для этого тебе надо было знать когда (первое или второе новолуние) и где (ты нашла в округе несколько мест, которые с большей или меньшей натяжкой можно было назвать "перекрестком семи хожалых троп") произойдет инициация. Ютер послушно следил за королевой и ее старшей дамой. И чуть ли не каждый день бегал ко тебе с доносами. Ты ждала, сходя с ума от волнения и страха — ведь у тебя оставался один-единственный шанс. Так продолжалось до одного прекрасного дня в самом конце августа, когда Ю, обливаясь потом, явился в Кустовый Кут и с порога доложил: "Охота выехала в Королевский лес. В замке говорят — большая охота. На несколько дней".

   Лесс, опять ты себя грызешь.

   Я поднялась с корточек, вытирая о подол мокрые руки.

   — Я не грызу, Эрайн. Я вспоминаю. У меня была затерта память, я потихоньку восстанавливаю ее.

   И попутно ковыряешься в ранах.

   — Застукал, пропасть, за неприличным занятием! А сам ты этого не делаешь?

   Отчетливый вздох.

   Стараюсь не делать. Но мне тоже есть что поковырять. Ладно. Скажи своим друзьям, чтобы забирали бродягу. Он сейчас спит.

   — Как он?

   Я подобрала миски-ложки и подошла к мерцающей во тьме фигуре. Слабый, но едкий запах защипал ноздри — так бы, наверное, пахла свернувшаяся от щелочи кровь. Тихонько тренькнули лезвия.

   Я подлатал его. Жара больше не будет, завтра он встанет. Кормите его получше.

   — Там твой ужин у огня. Уже остыл, но...

   Спасибо, я не пойду к костру. Незачем раздражать дракона. Ему одного меня достаточно.

   — Это из-за Мораг? — догадалась я. — Из-за ее сумеречной половины? Я принесу тебе ужин в лес, нам надо поговорить.

   Хорошо. Я пока искупаюсь.

   Огромное тело скользнуло мимо меня, зашуршала осока. Синяя вода на мгновение очертила тяжелую косматую голову, плечи, полускрытые гривой, раздвинувшие тростник руки, поднявшийся в предвкушении холода гребень. Затем — плеск, шелест, и тростник сомкнулся.

   Я вернулась к костру. Мораг в одиночестве валялась на ветках и швырялась шишками, стараясь попасть в раскрытую сумку, стоящую за костром.

   — Малыш велел забрать Пепла, — объявила я. — Говорит, что поправил его.

   — Ты сказала хвостатому про клетку?

   — Еще нет.

   — Так чего ты шляешься туда-сюда? Поди и скажи.

   Я свалила мытую посуду у костра.

   — Сейчас скажу. А ты перенеси Пепла в лагерь.

   — Каррахна! Делать мне нечего, только всяких оборванцев на руках таскать.

   Однако принцесса встала и потопала в темноту. Я вытряхнула из сумки шишки, собрала для Эрайна ужин и отправилась обратно к ручью.

   На полдороге услышала звон и дребезг — мантикор выбрался на берег и теперь отряхивался как собака.

   — Вот. Ешь, это все тебе.

   Хлеба принесла?

   — В сумке. — Я потопталась, потом села на песок: трава была сырая. — Эрайн, у меня неприятная новость. Те, кто на тебя охотится, приготовили отраву. Твой дракон жрет мясо с земли?

   Пауза. Малыш даже жевать перестал.

   Не знаю. Вполне может быть. Проклятье!

   — Мы заказали клетку, Эрайн. Для тебя и твоего дракона. Повезем вас в Амалеру в клетке. Вместе со свадебным поездом. Во-первых, подальше от псоглавцев и их отравы, во-вторых, среди гостей может быть тот самый колдун, о котором я рассказывала. Что скажешь?

   В цепи не полезу.

   — Не цепи, а клетка. Я буду рядом, Ратер тоже. Мы в любой момент сможем тебя выпустить. Пока ты не научился ладить с драконом, надо позаботиться, чтобы дракон тебя не погубил.

   Чужая усмешка искривила мне губы:

   Ладить? Ты смеешься?

   — Да, ладить. Я думаю, он — твоя фюльгья. Твой двойник.

   Это я без тебя знаю.

   — А! Тебя бесит, что он из Полночи?

   Бесит? Нет. Хорошего мало, но...

   — Бесит, бесит. Я же чувствую. Ты злобишься и отторгаешь его. Гонишь прочь. А он — твоя половина. Не обессудь — темная половина. Моя фюлюгья тоже темная.

   Ты — человек, Лесс. И твой демон не делит с тобой одно тело.

   — Иногда делит.

   Только до тех пор, пока ты ему это разрешаешь. Тело-то твое. И мир твой. Попробовала бы ты сунуться к нему в Полночь!

   — А если сунусь?

   Не вздумай. Можешь не вернуться. Попадешь во власть своего демона, в полную зависимость. Он тогда и оболочку твою смертную сможет прибрать. Будет тут творить чудеса по полному праву.

   — Страсти какие. Но ты ведь не в Полночи!

   Эта плоть принадлежит не только мне. Ты видишь, что он со мной сделал? Когти, волосы… я даже говорить не могу. Он поглощает меня, тупая скотина, он только жрать и умеет. Жрать и крушить. Фюльгья, проклятье. Ни у кого еще такой фюльгьи не было.

   — Будешь первым.

   Если выживу.

   — Ты уже сомневаешься?

   Если придется сдохнуть, я и его угроблю. Полночь меня не получит.

   — Прекрати пороть чушь. Твой наставник тебя бы не похвалил.

   Мой наставник мертв. Он мертв, как и все, кто сражался на Вратах с Изгнанником. Черный Лис. Чайка, Эрмина, Кагги-Ра, Ибур Ясень, Эссани. Стрикс Неясыть. Раро Котовий Глазок. Шелари. Как погиб Шелари, я успел увидеть.

   Королева не погибла.

   Потому что оставалась на Стеклянном Острове и держала оттуда Врата закрытыми. Стеклянная Башня — часть Стеклянного Острова, и ворота не только в Сумерки. Увы, Изгнанник пытался этим воспользоваться, и Королева разрушила Башню.

   — Ай да Королева… — пробормотала я. — Одним махом — и своих, и чужих...

   Иначе Изгнанника было не остановить. Он готовил вторжение, и взял в союзники Полночь.

   Холера черная! Я не знала, что Изгнанник хотел провести войска через Стеклянную Башню… И ты там был? Тоже дрался с Изгнанником?

   И, можно сказать, единственный, кто эту драку пережил. Такой вот подвиг… — Горечь, переполнявшая его, комком подкатила мне к горлу. — Стайг взял меня с собой. Мальчишек не взял, а меня взял. Я держал защиту Шелари… "Не лезь вперед", — сказал учитель. А как не лезь, когда Нож, с которым схватился Шелари, оказался магом, да каким!

   Погоди, а откуда взялось золото и дракон?

   Золотом покупаются люди. Клятвой покупается Полночь. Дракона Изгнанник сделал своим цепным псом. Врата, некогда подтвердившие союз Дара и Сумеречного Королевства, стали перекрестком для Короля Ножей и его полчищ. До полчищ дело не дошло, но сам Изгнанник и его Ножи дорого нам дались.

   Тогда, значит, и был разрушен амалерский маяк. Погоди… это было больше полутора сотен лет назад. С тех пор ты оставался там, в мертвом озере?

   Я закусила губу. Рассказы о страшном урагане, о землетрясении и наводнении, разметавшем все постройки в устье Нержеля, порушившем порт и часть стен в самой Амалере, можно было услышать и сегодня. Многое забылось, но ту жуткую ночь люди помнили. С тех пор в устье, по берегам залива и на отмелях нет-нет, да и находят самоцветные камешки и золотые монеты, подогревавшие слухи о несметных богатствах Стеклянной Башни и о Проклятом Короле, на эти богатства покусившемся.

   Эрайн встряхнулся, звякнули лезвия.

   Все-таки это были мальчишки.

   — Мальчишки?

   Стайговы младшие ученики. Больше некому. Это они разбирали завалы, искали тела погибших. Не только они, конечно. Но парни просеяли там каждый камешек. Шелари, мой побратим, был Врану родным братом, но от Шелари не осталось даже угольков.

   Дракон?

   Дракон. Прежде чем издохнуть, тварь утащила меня в мертвое озеро, там они нас обоих и нашли. В озере. Там и оставили, сперва отрезав то, что восстановлению не подлежало. Все, что у меня было ниже пояса и драконью голову. По отдельности мы бы не выжили, а вот совмещенные… Чья это была безумная идея? Геро или Врана? Доберусь, накручу хвосты обоим.

   Дракон утащил тебя в озеро?

   Мы не знали, что у Изгнанника есть еще и дракон. Он сидел внизу, в подвалах башни; когда началась драка, кто-то из Ножей его вызвал. Я увидел зарево в одном из проходов и крикнул, чтобы предупредить, а потом из арки потек расплавленный камень. Мой противник побежал, Шелари за ним, а меня отрезало огнем. Я залез на выступ у входа. Дракон выполз… он мне таким маленьким показался. Такой черный червяк в пылающей реке. Но этот червяк дохнул — и Шелари, и Нож, за которым Шелари гнался, вспыхнули как пара мотыльков. Тогда я спрыгнул дракону на голову и воткнул меч в основание шеи, за затылком. Хороший удар, должен был прикончить на месте. Но дракон начал биться, и я не удержался на ногах.

   Эрайн помолчал, кроша булку когтистыми пальцами.

   Боли не помню. Не было боли. Помню только, что крепко держался за рукоять и думал, что подтянусь и выберусь ему на спину. Выбрался или нет — не знаю. А дракон — тварь живучая, он и без башки бегает не хуже курицы. А еще он — плоть от плоти железа и камня, и сквозь скалу проходит, как сквозь масло. Похоже, он просто провалился вниз, прямо в мертвое озеро. Где стайговы мальчишки собрали нас по кусочкам. Видимо, больше собирать было некого. Теперь вот… — Эрайн похлопал самого себя по тому месту где у дракона было плечо, а у Эрайна — бедро. — Теперь вот гуляем парочкой. Фюльгья, тьма ее забери. Кто бы мог подумать...

   Я сидела, закрыв глаза. Под веками гасло пламя — отсвет чужой памяти. Ночной воздух пах окалиной и горелой плотью. И комок в горле застрял — ни туда, ни сюда.

   Но Изгнанника мы закопали. Навсегда закопали.

   — Закопали, Эрайн. Теперь не дай его дракону себя закопать.

   Мантикор не ответил. Шумно вздохнул, обхватил плечи, растирая их, словно озяб в сырой августовской ночи. Или уже сентябрь? Я совсем потеряла счет времени.

   — Но он тебе нужен, Эрайн. Он тебе необходим.

   Конечно. Он моя задница. Без задницы еще никто не выживал.

   — Я серьезно.

   Я тоже. Это ненависть, Лесс. Тяжелее всего справиться не с драконом, а с собой. Не с его ненавистью, а со своей. Видишь, я тоже ковыряюсь в ранах. Ладно.

   Он поднялся — чудовище, к которому страшно даже прикоснуться. На земле остались крошки и недоеденный хлеб.

   Благодарю за ужин. Иди спать, Лесс. Спокойной ночи.

   — А ты?

   А мне нельзя.

   Он ушел, а я осталась таращиться в темноту. Ненависть! Каково бы мне было, если бы Ската растерзала Кукушонка? А ведь она могла это сделать. Легко. Что ей какой-то меч в неумелых руках? Удар — и кожа лопается как перезревший плод, а кровь сияющим золотом хлещет до небес...

   Фюльгья, мой двойник.

   Я бы убила эту тварь, если бы смогла.