Глава 14. Подвиг проигравших называется преступлением

Когда войско Отерхейна выдвинулось в обратный путь, день уже угасал. Победители радовались, болтали о схватке и хвастались доблестью. То тут, то там слышались слова бранной песни:

Горячая кровь на холодной стали!

Мы пришли, хотя нас не звали!

Мы стаей волков, кровь учуявшей, стали!

Мы искупаемся в вашей крови,

Вы не вернетесь с этой войны!

Все оказалось даже проще, чем отерхейнцы предполагали: союз племен разгромлен, выжившие взяты в плен. Теперь их, безоружных и связанных, вереницей вели за войском. Пленные прятали взгляды, полные злости и отчаяния.

Воины смеялись, обсуждая дикарей: те оказались настолько глупы, что понадеялись взять верх над империей.

Элимер размышлял о том, что леса теперь безопасны, и поселенцы могли бы их занять. Правда, подозревал, что такое вряд ли случится — скотоводы не станут жить в чаще. Только охотиться, валить деревья для построек и на дрова, да хворост собирать.

Степь утонула в ночной синеве, и кхан приказал остановиться. Спешить было некуда, а значит, войску лучше отдохнуть, чем тащиться в темноте.

Он спрыгнул с коня и огляделся, ища Видольда. Элимер полагал, что пора бы воину вернуться, ведь времени прошло достаточно. Словно в ответ на мысли, за спиной раздалось покашливание, затем прозвучал возглас:

— Кхан, я выяснил!

Элимер обернулся.

— Что же? Их главарь жив? — спросил он. — Если да, то идем. Покажешь.

— Сразу? Может, сначала хочешь спросить, на что дикари надеялись?

— А ты узнал, в чем смысл их самоубийства?

— Ну, не то, чтобы… Но кое-что интересное услышал.

— Говори.

— Их шаман что-то там напророчествовал перед смертью. Вот они и ринулись на Отерхейн.

— Что именно?

— Понятия не имею. Я и это только по их ругани разгадал. А как спросил — так они и умолкли.

— Знаменитое дикарское молчание… Понятно. Но все-таки предсмертное прорицание — не шутки. Нужно бы выяснить все до конца. Только сначала в столицу вернемся. А теперь веди, покажешь вождя.

— Идем, — Видольд двинулся вперед и, не оборачиваясь, спросил. — Что ты хочешь с ним сделать?

— Я уже говорил, — ответил Элимер. — Казнить. Медленно. Ублюдок унизил нас, заставил воевать с детьми. За это и поплатится. Его муки растянутся на недели.

— Да? Ну, хорошо, — в голосе Видольда проскользнула усмешка.

Причины ее Элимер не понял, но требовать объяснения не стал: связного ответа все равно не добиться, если телохранитель сам не захочет его дать.

Дикарей расположили в левом краю лагеря. Крепко связанные, они жались поближе друг к другу, избегая смотреть на победителей. Приблизились стражники с факелами, осветили пленных. Элимер пригляделся: в основном зрелые воины, молодых значительно меньше. Лишь несколько детских лиц.

«Конечно, — он скрипнул зубами. — Ведь остальные дети мертвы».

— Я жду, — обратился он к Видольду.

Телохранитель протиснулся в толпу пленных и вытолкнул оттуда худую женскую фигуру.

Элимер протянул руку к одному из стражников.

— Факел!

В ладонь лег витой кованый жезл, и кхан шагнул к дикарке, освещая ее лицо. Она вскинула голову, и кхан понял, что значила усмешка Видольда: предводительница оказалась немногим старше убитых детей. Глядя на юное, измазанное в земле и крови лицо, Элимер задавался вопросом: как девчонка умудрилась стать вождем.

Правда, ее взгляд казался взрослым. В нем не было ни страха, ни растерянности, ни даже отчаяния. Только ненависть. Кхан вспомнил: именно в эти глаза он смотрел, когда в него летела страшная стрела — явно непростая. На минуту стало не по себе, ведь девчонка могла быть шаманкой. Это объясняло, потому ее поставили во главе войска.

Кхан подозревал, что стоит развязать дикарке руки, и она — даром, что безоружная, — набросится на него. В голове мелькнула шальная мысль: проверить догадку. Элимер сдержался, ведь пока только Видольд знал, что предводительница нужна живой. Стражники же, не подумав, могли убить девчонку за то, что она посмела напасть на правителя. Ее смерть была не ко времени. Кхан собирался казнить вождя прилюдно, на главной площади.

Он отошел от дикарки и повернулся к Видольду.

— Ты уверен? Слишком уж она молода.

— Так и у меня глаза на лоб полезли, как эту соплячку увидел. Да только она сама призналась. Остальные не возражали.

— Может, чужую вину взяла?

— Не, кхан, не думаю. У дикарей это не принято. Они же того… чересчур честные.

— Это верно… — протянул Элимер и, глянув на стражников, приказал: — С девчонки не спускайте глаз. Головой отвечаете.

Кхан проследил взглядом, как воины увели дикарку к остальным пленным. Затем передал факел Видольду и бросил:

— Ладно, идем.

Они вернулись в центр лагеря. Там для правителя был разожжен большой костер. Вокруг, на расстоянии десяти шагов, стояли дозорные.

Элимер опустился на шкуры и разрешил Видольду устроиться напротив. Спать не лег. Сидел, смотрел на огонь и молчал. Телохранитель не пытался завязать беседу. Видел, что кхан думает о своем, и понимал, что его лучше не отвлекать, чтобы не вызвать раздражение.

В голове Элимера и впрямь вертелись тревожные мысли.

Да, Отерхейну оказалось во благо, что дикари сами вылезли из лесов: не пришлось их выманивать. И все же не давал покоя вопрос: о чем же говорилось в предсказании, если племена не только отправились в безнадежный поход, но и сделали вождем девчонку. На вид ей было не больше шестнадцати, а то и пятнадцати лет.

Впрочем, Элимер знал, что среди дикарей воинами считаются и женщины, и даже юные девицы. А раз так, то и спрашивать с них думал, как с воинов. И мысли не допускал, чтобы пощадить предводительницу. Правда, собирался казнить ее быстро. Каким бы жестоким его не считали, а мучить неразумную девчонку рука не поднимется.

«Лучше смерть, смерть! Если бы я убила себя до плена! Если бы успела! Почему же духи оставили мой народ? Неужели из-за меня? Из-за того, что усомнилась в их воле? Я одна во всем виновата… Слишком трусила, вот они и отвернулись. И стрела предала… Все потеряно! Я даже смерти не достойна. Как стыдно!»

Шейра всю дорогу обвиняла себя. Шла, опустив голову, избегала смотреть в глаза соплеменникам. Ей казалось, что прочтет в них ненависть и презрение. Думала, будто все винят ее в поражении. Сильнее всего переживала девушка из-за того, что все оказалось зря. Пророчество, великая стрела, множество принесенных в жертву жизней. Дети погибли почти все.

Теперь остатки вольных народов шли за торжествующими победителями. Шейра видела радость на лицах шакалов, слышала смех. Она не понимала, куда их ведут и зачем. Терялась в догадках, почему не убили. Девушка знала одно: если решили сделать рабами, то ничего у врагов не выйдет. Любой из племени скорее умрет под плетью, чем станет прислуживать шакалам.

Самое большое испытание ждало пленников впереди. Пока шли по безлюдной степи, можно было не смотреть на шакалов, не видеть их злорадства. Но начались каменные шатры, и там их окружили люди. Кричали, размахивали руками, бросались комьями земли и камнями. Воины, приставленные охранять пленных, пытались помешать толпе, но не особенно усердствовали. Под конец пути Шейра едва держалась на ногах, стопы истерлись в кровь, болели мышцы. Она все равно старалась не показывать, как измучилась, чтобы сохранить остатки достоинства.

До главного шакальего логова добрались поздним вечером. Там их снова встретила кричащая толпа, но скоро все закончилось. К Шейре подошли два воина, отделили от остальных, завели внутрь огромного каменного шатра. Затем, подталкивая в спину, провели по каменным проходам в крохотное сырое помещение. Там айсадка забилась в угол, сжалась в комочек и попыталась отрешиться от всего, чтобы не сойти с ума. О судьбе соплеменников в этот день она так и не узнала.

Таркхин встречал кхана и двух тысячников на пороге тронной залы. Позади Элимера, как обычно, шел Видольд. Советник не поверил своим глазам, увидев его живым и невредимым. Знал, что стрела летела в телохранителя и не могла пронестись мимо. От нее не защитился бы ни один воин, даже самый могучий.

Кхан заметил, что наставник побледнел.

— Таркхин, что-то случилось? На тебе лица нет.

Чародей взял себя в руки.

— Я не спал всю ночь, повелитель. Наверное, сказывается усталость.

В такое объяснение поверил бы кто угодно, но не Элимер. Он знал, что чары позволяют долго обходиться без сна, однако решил ни о чем не спрашивать. Наставник иногда вел себя странно, и кхан относился к этому с пониманием: у колдунов свои тайны, недоступные даже властителям.

Советник же не успел придумать лучшего объяснения — его ум был занят чудесным возвращением Видольда. Потому перевел разговор на другую тему:

— Поздравляю с победой, мой кхан. Мне сказали, ты привел пленных. Могу узнать, зачем?

— Позже, — ответил кхан и обратился к одному из стоящих у дверей стражников: — Позови Хиргена.

Воин бросился исполнять поручение. Элимер же прошел вглубь залы и опустился на изукрашенный гравировкой и покрытый волчьими шкурами трон. Видольд заступил за спину правителя, а Таркхин и тысячники присели на скамью у стены.

Спустя несколько минут на пороге появился смотритель темницы.

— Хирген, — заговорил Элимер, — хотя пленных заперли в наружных бараках, но я все равно желаю, чтобы за них отвечал ты.

— Как скажешь, мой кхан.

— И еще: в темницу только что отправили одну дикарку. Через… — Элимер задумался. — Через неделю она будет казнена. А пока прикажи ее поить и кормить. И набросайте каких-нибудь шкур, чтобы не мерзла. И чтобы никто ее не бил. И вообще не трогал. Она нужна живая и здоровая, ясно?

— Да, повелитель, — Хирген склонил голову.

— Хорошо, можешь идти.

Смотритель темницы удалился, и кхан обратился к приближенным:

— Как мы и ожидали, враги повержены. Иначе и быть не могло. Правда, брать у дикарей нечего, а рабы из них никудышные. Воины остались без добычи. Потому каждый, кто участвовал в походе, получит разовую надбавку к жалованию. Небольшую, ведь сражение было легким. Один серебряник рядовым бойцам, два — десятникам и три — сотникам. Себе возьмите по десять. Батерхан, завтра сходи к казначею. Он выдаст деньги. Распредели их по сотням и проследи, чтобы все было честно.

— Благодарю за доверие, повелитель. Будут какие-нибудь распоряжения насчет пленных?

— Пока нет.

— Их можно продать в соседние страны, — вмешался Таркхин.

— Боюсь, наши соседи тоже знают, что дикари не хотят и не умеют работать, — усмехнулся Элимер. — А отправлять их далеко чересчур накладно.

— Как и держать здесь… — советник многозначительно приподнял брови.

— Верно. Потому я устрою с десяток показательных казней, а остальных дикарей отпущу. Пусть убираются обратно в леса.

На лицах тысячников нарисовалось изумление. Батерхан и вовсе подался вперед и пробормотал:

— Но… мой кхан… тогда зачем же…

— Никаких вопросов, — осадил его Элимер. — Я так решил. А почему — никого из вас не касается.

На самом деле он сам не понимал, зачем пленил выживших. Еще меньше понимал, что мешает убить их сейчас. Даже подумал: может, девчонка-шаманка наложила на остатки своего народа защитные чары. Впрочем, прежде чем делать выводы, он решил посоветоваться с Таркхином.

— Все свободны, — отчеканил Элимер. — Видольд, ты тоже. Я желаю переговорить с главным советником. Остальным — доброй ночи.

Когда все вышли, Таркхин спросил:

— Тебя что-то беспокоит, мой кхан?

— Немного, — кивнул Элимер. — Видольд слышал разговоры пленных. Он думает, что дикари пошли на нас из-за какого-то пророчества. Якобы их шаман что-то предсказал перед смертью. Наверное, это ерунда. И все же она меня взволновала… Может, ты успокоишь? Скажешь, что я слишком подозрителен?

— Для начала неплохо бы знать, о чем пророчество.

— Дикари молчат. Как обычно в таких случаях. Конечно, я прикажу их пытать… Но не думаю, что это поможет. Они, скорее, лгать начнут. А пророчество меня все-таки интересует. Понимаешь, очень уж странной показалась мне битва. Дикари вооружили даже детей. Нам пришлось убивать их. Да и войско вел не опытный вождь, а девчонка.

— Та, которую ты собрался казнить?

— Она. Но не это сейчас важно. Я вот о чем думаю… Дикари нас ненавидят. Ради того, чтобы уничтожить, готовы на многое. Что если самоубийственный поход был… ну, жертвой? Неизвестно, чего они пытались ею добиться, какие силы пробудить. Ты можешь выяснить?

— Попробую. О чем прорицание, можно узнать по следам творимой волшбы. Но только если она творилась сознательно. От случайного же видения, увы, следов не остается. Насколько я знаком с обрядами диких племен, их шаманы путешествуют по иному миру в поисках видений. Они редко колдуют осознанно. Хотя бывает. Ту стрелу, например, зачаровали намеренно и недавно. Правда, с пророчеством она не связана.

Элимер не удивился, что наставнику известно о стреле, ведь тот, когда хотел, многое видел.

— Кстати, о ней… Что она такое? — спросил кхан.

— Стрела смерти. Древняя вещь. Кто-то из айсадских шаманов заговорил ее на твою гибель. К счастью, я почувствовал чары и… отвел их в сторону.

— Значит, это ты меня спас. Я этого не забуду. Спасибо тебе. Но вернемся к пророчеству: ты можешь узнать, было это видение, или…

— Могу, — прервал советник кхана. — Мне нужно около часа. Потом я дам ответ.

— Хорошо, — Элимер поднялся с трона. — Я буду ждать тебя в моих покоях.

Он направился к двери. Таркхин с долю минуты смотрел ему вслед, затем тоже покинул залу.

Ожидая советника, Элимер сидел в мягком кресле и пил вино из большого серебряного кубка. Огонь лампад и камина разгонял тьму, отбрасывал рыжие отблески на стены, увешанные оружием, на заваленный пергаментными свитками стол. Освещал и усталое лицо кхана. Тот боролся со сном, но долгая дорога сказывалась, а пьянящий напиток расслаблял, разливался по венам уютным теплом. На плечи навалилась приятная тяжесть, ноги тоже стали тяжелыми. Элимер зевал все чаще и даже не заметил, как задремал. Пальцы разжались, кубок выпал из рук, и рубиновая жидкость ручейками растеклась по полу.

Кхана разбудил тихий стук в дверь. Вздрогнув, правитель распахнул глаза и выпрямился. Мысленно ругнулся, увидев пролитое вино, затем сказал:

— Войди!

На пороге появился Таркхин, и Элимер сразу оживился.

— Ну? — спросил он. — Что ты узнал?

— Увы, ничего, — советник с грустью пожал плечами. — Следов волшбы нет. Никаких. Придется выпытывать у дикарей. Может, пусть их сначала Варда поспрашивает? Думаю, он скорее найдет с ними общий язык, чем кто-либо иной.

— Да, я так и собирался сделать, — кхан вздохнул, прижал ладони к глазам, затем снова посмотрел на Таркхина. — Все равно спасибо, что попробовал.

— Это мой долг, — улыбнулся старик. — И потом, я всегда готов помочь, ты же знаешь.

— Знаю, — кхан улыбнулся в ответ.

Таркхин застал Видольда в одиночестве лишь на исходе второго дня после возвращения войска. Телохранитель стоял в библиотеке, держа в руках тяжелую книгу.

Решив не тянуть, чародей спросил:

— Как битва? Кхану ничего не угрожало?

— Не больше, чем обычно, — откликнулся воин, отрывая взгляд от книги.

— Мне сказали, Тхерг погиб. Наверное, для тебя это тяжелая потеря.

Видольд глянул на Таркхина с легким недоумением: раньше советник не особенно интересовался мыслями и чувствами главного телохранителя.

— Да… — наконец протянул воин. — Мы с ним не один год воевали. Терять друзей всегда тяжело.

— Хорошо, что с тобой ничего не случилось. Наверняка тебе тоже угрожала опасность?

Таркхин надеялся, что Видольд сам спросит о стреле, но тот отделался ничего не значащей фразой:

— Какая же война без опасностей?

— В тебя летела стрела...

Губы воина растянулись в улыбке.

— Советник, в меня летело много стрел.

— Нет, та стрела была особенная. Ты должен был узнать ее.

— Э, советник, — отмахнулся Видольд. — Ты, поговаривают, колдун, тебе, может, и виднее. Но мне сдается, что в своем чародействе ты сам запутался.

Таркхин не обратил внимания на замечание и продолжил расспросы:

— Так ты не заметил ничего необычного? Что ты делал, когда в тебя летели стрелы?

— А что я мог делать? От одних уклонялся, другие на щит принимал. Да он у меня весь этими стрелами утыкан! Сжечь его пришлось. А в чем дело-то?

Чародей промолчал. Понял, что разговора не получится. Либо телохранитель и впрямь ничего странного в бою не заметил, либо тщательно это скрывал. Хотя это казалось советнику подозрительным. Он по-прежнему не сомневался, что стрела летела в Видольда. Тем не менее, воин остался жив. Оставалось только гадать, кто скрывался под маской хамоватого телохранителя.

— Ты извиняй, советник, — Видольд прервал его мысли, — но мне того, пора.

Он хлопнул книгой о стол и пошел к двери. На полпути обернулся и сказал:

— Не о чем беспокоиться. Дикари разгромлены. Забудь о них. С их стороны ни одна стрела больше не прилетит.

— Да, конечно… конечно, — пробормотал Таркхин.

Видольд кивнул на прощание и вышел. Советник же принялся ходить по библиотеке, размышляя.

Таркхин не чувствовал в телохранителе никакой, даже скрытой, мощи, а своему колдовскому чутью доверял. Становилось неясно, как Видольд избежал опасности и зачем солгал, что не знает о какой стреле речь.

«А точно ли солгал?» — спросил себя чародей.

У него родилось предположение, что в судьбу стрелы вмешались иные, неведомые ему силы. В том числе и другие чародеи. Тогда получалось, что телохранитель и впрямь мог ничего не заметить. И все-таки Таркхин решил приглядывать за Видольдом: вдруг с воином случится еще одна колдовская странность.

Кхан спускался по лестнице. Ниже винных погребов, в подземелье, где содержались важные пленники. Сейчас в их числе находилась и айсадка.

Варда так и не сумел вызнать у дикарей о пророчестве. Пытки тоже ничего ни к чему не привели. Как Элимер и предполагал, пленные лгали. Их слова сходились только в том, что Отерхейн падет. Потому кхан и решил расспросить обо всем предводительницу.

По его поручению девчонке в первый же день сказали, что ее ждет страшная казнь. В темнице айсадка находилась уже шестые сутки. Элимер не сомневался, что этому времени ее воля ослабла. Юная девица оказалась наедине с тяжелыми мыслями, в одиночестве. К тому же мучимая неопределенностью: она не знала, что с родичами, и не знала, когда ее казнят.

«Если предложу жизнь и свободу, то, кто знает, вдруг айсадка расскажет мне все?» — рассуждал правитель.

Царапнув слух, скрипнули тяжелые ворота подземелья. Кхан оказался в затемненном сыром туннеле, освещенном чадящими факелами. Дверей, за которыми скрывались каменные мешки, в коридоре находилось с дюжину.

Охраняли туннель двое стражников. Один из них метнулся к крайней правой двери, сунул ключ в проржавевшую скважину замка. От скрежета по телу Элимера пробежала дрожь, он передернулся.

Дверь распахнулась, открывая черный провал камеры. Дикарка находилась в темноте: так было задумано, чтобы постоянный мрак нагонял тоску и уныние. Девчонка не должна была даже знать, сколько прошло времени с тех пор, как ее пленили.

Кхан велел подать факел и вступил в темницу, освещая подернутые плесенью стены.

Айсадка сидела в дальнем углу, скорчившись и прикрыв глаза руками. Элимер сделал несколько шагов вперед. Она дернулась и, отняв от лица ладони, вскинула на него затравленный взгляд.

— Не сметь подходить! Не трогать! — прорычала девушка.

Элимер остановился и пригляделся к ней. На щеке айсадки виднелся огромный лиловый синяк, левый глаз заплыл, на плечах — кровоподтеки, а на запястьях и обнаженном бедре — следы пальцев. Отметины были свежими.

В груди Элимера вскипела злость. Он приказывал не трогать дикарку, но его ослушались. Кхан не терпел, когда пренебрегали распоряжениями.

Подавив гнев, он обернулся к стоящему позади стражнику. Тот сразу все понял: недобрый взгляд правителя сказал ему больше, чем любые слова. Кровь отхлынула от лица мужчины, а через мгновение накатила вновь, окрасив лоб и щеки багряным.

— Вам передавали мой приказ насчет дикарки? — процедил Элимер.

— Д-да, — пролепетал стражник.

— Но вы ослушались.

— М-мы… это… повелитель… ей же того, все равно умирать… ну так, какая ей разница… а мы с Лагрейху давно уж женщин не видели… и вот… — он осекся.

Лицо кхана не изменилось, но в глазах полыхнула ярость.

— Позовите Хиргена, — произнес он.

Один из воинов отправился за смотрителем, а Элимер вновь уставился на айсадку.

Под его взглядом она плотнее вжалась в стену и оскалилась. Кхан подумал, что девчонка решила, будто он тоже пришел ее насиловать.

— Успокойся, — бросил он, — твое тело мне ни к чему.

Девушка не отреагировала, словно не услышала его или не поняла. Элимер задался было вопросом, знает ли дикарка отерхейнский язык, но тут же вспомнил, что сегодня она уже говорила на нем. К тому же племена много лет жили рядом с поселенцами, потому простые слова и отдельные фразы выучили.

«Значит, это просто хваленая дикарская гордость» — понял Элимер.

Из коридора послышались гулкие шаги. Айсадка вздрогнула, а кхан повернулся на звук.

Появился смотритель темницы, за его спиной стояли два провинившихся. Элимер вышел из камеры, прикрыл за собой дверь — осталась лишь узкая щелка, — и обратился к Хиргену.

— Твои люди нарушили приказ.

— Да, повелитель, мне сказали.

— И сказали, как именно?

Смотритель кивнул и, сглотнув слюну, произнес:

— Прости, мой кхан… не доглядел, — он повернулся к нарушителям и выпалил: — Сложить оружие и ключи!

Стражники подчинились, надеясь послушанием заслужить прощение. Только это была наивная надежда.

— Завтра с утра обоих повесить, — велел кхан. — А пока — под замок.

Один из обреченных со всхлипами припал к ногам правителя и воскликнул:

— Я глупец! Прости, мой кхан, такого больше не повторится! Никогда! Прости…

— Не повторится, потому что завтра тебя казнят, — отрезал Элимер, отодвигаясь от приговоренного. — А судьбу встречай достойно. Вот как твой напарник, — он кивнул на второго стражника.

Лицо того побледнело, губы тряслись, и все-таки он держался.

— Объяснишь мне и товарищу, почему не вымаливаешь прощения? — спросил его Элимер.

— Повелитель… — осипшим от страха голосом отозвался мужчина. — Так я решил, что бесполезно молить-то… Да и прав ты к тому же. Это нам, видать, Ханке разум замутил. Вот приказ и нарушили… Да и вообще… Если бы мой родитель узнал, что я вражескую девку тайком взял, исподтишка, а не в бою и не как подарок… Да он бы меня сам придушил! А я…

— Понятно, — прервал Элимер. — Можешь не продолжать.

Мужчина отвел взгляд. Его напарник в это время корчился на полу в рыданиях.

К этой минуте подоспели три воина. По знаку Хиргена распахнули двери двух темниц, куда и отправили бывших стражников. Через минуту в трех замках провернулись ключи, а кхан, поманив смотрителя за собой, направился к выходу.

Дойдя до середины лестницы, повернулся и сказал:

— Случившееся — твоя вина. Ты плохо смотрел за своими людьми.

— Т-так и есть, повелитель. Я готов понести наказание, — от испуга глаза Хиргена округлились.

— Лишаешься недельного жалованья.

— Да, мой кхан, — с облегчением выдохнул смотритель.

— Хорошо. Того, который ползал, завтра с утра казнить. Второй небезнадежен. Напиши письмо о его переводе. В Урбиэне опять попахивает мятежами. Бунтари прячутся на болотах. Скоро туда отправляется пешая сотня. Пусть идет с ними. Не умрет — пробудет в пехоте до смерти или старости, — Элимер усмехнулся и добавил: — Если только не совершит какой-нибудь подвиг. Теперь айсадка. Ее нужно отвести наверх, в тайную комнату. Распорядись, чтобы принесли туда воду для умывания и какую-нибудь одежду. И еще: в комнате не должно быть острых и тяжелых вещей, веревок… В общем, сам понимаешь.

— Все сделаю, — кивнул Хирген. — Позволишь идти?

— Ступай...

Смотритель поклонился, направился вниз по лестнице, но тут вновь раздался голос правителя.

— Замки у тебя проржавели, — бросил кхан. — Разве я за этим следить должен?

— Прости. Сегодня же прикажу почистить или сменить.

Элимер промолчал и, развернувшись, пошел дальше. Поднявшись в жилую часть замка, он с удовольствием втянул сухой и теплый воздух.

Сначала исчезла полоска света, затем Шейра услышала, как закрылся замок. Она вновь оказалась в пугающей тишине, кромешном мраке, наедине с собственным отчаянием.

Девушка слабо представляла, сколько времени провела здесь, и тем более не знала, сколько еще пробудет. Начала отсчитывать дни по числу появлений стражников: прикинула, что два раза в день один из них приносит воду и еду — вареные овощи или хлеб.

Стражников видела мимоходом — они приходили и сразу уходили. Так было до исхода четвертого дня. Тогда вместо одного мужчины явились двое, и тарелку с кружкой в руках не держали. Сначала смеялись над Шейрой. Правда, она плохо понимала, что именно их рассмешило — за булькающим хохотом не разбирала слов.

Затем враги набросились. Она кусалась, царапалась, пыталась достать пальцами до их глаз, но это не спасло.

Девушка до сих пор, словно наяву, чувствовала грубые руки. Ощущала тяжесть шакальих тел, придавливающих к холодному полу. Все еще испытывала боль, омерзение и страх. Смех врагов и ее собственные крики до сих пор звенели в ушах. При воспоминаниях к горлу подступала тошнота, а желание умереть усиливалось.

Когда на шестой день явился темный вождь, Шейра сразу его узнала. Захотелось выцарапать ему глаза, но девушка только ощерилась. Приготовилась защищаться, хотя понимала, что бесполезно: шакал, если пожелает, сделает то же, что и двое других. И все же просто так Шейра сдаваться не собиралась. Решила, что лучше убьет себя, чем отдастся еще одному врагу, к тому же главному. Девушка напряженным взглядом следила за ним и прикидывала: если шакал приблизится, успеет ли она выхватить кинжал из его ножен, а потом всадить в грудь — либо ему, либо себе.

Правда, темный человек стоял на месте и разглядывал ее с тем любопытством, с каким дети разглядывают диковинное насекомое. Потом сказал, что не тронет. Айсадка разобрала слова, но поверила не до конца. В племенах все знали, что шакалы — лгуны.

Этот, однако, не соврал. Еще чуть-чуть посмотрел на нее и молча ушел. Из-за неплотно закрытой двери Шейра слышала, как он решил убить своих соплеменников, но плохо поняла, почему.

Айсадка не хотела ни помнить о битве, ни волноваться за соплеменников, ни думать о темном вожде и об унизивших ее шакалах, но мысли лезли в голову. От них не было спасения.

Шейра не знала, сколько прошло времени, когда в замке снова проскрипел ключ. Дверь открылась, появились два незнакомца. Девушка вскочила, согнула ноги в коленях, выставила вперед кулаки. Мужчины обменялись друг с другом взглядами, усмехнулись и набросились на нее. Через минуту борьбы заломили ей руки, потащили из темницы и дальше по коридору. Шейра догадывалась, куда — на казнь. Тут же поймала себя на мысли, что близкая смерть успокаивает, а не пугает.

***

Кхан сидел в тронной зале, подперев рукой подбородок. Изредка прикладывался к кувшину с водой, стоящему на широком подлокотнике. За спиной правителя находился Видольд. Больше в помещении никого не было.

Дверь распахнулась, и стражник втолкнул пленницу. Элимер с удовольствием отметил, что она все-таки облачилась в принесенную ей одежду: простую тунику из небеленого льна. Кхан надеялся, что в остальном дикарка будет столь же сговорчивой. С тех пор, как ее забрали из темницы и поместили в тайной комнате, прошло несколько дней. Синяки побледнели, отек с глаза спал. Теперь ее юность бросалась в глаза еще сильнее.

Айсадка не сутулилась, не пыталась забиться в угол, чего можно было бы ожидать от впавшего в отчаяние пленника. Напротив, стояла неподвижно, расправив плечи и уставившись в никуда. Словно показывала, что великий кхан Отерхейна для нее пустое место.

«Нет, — посетила Элимера неприятная мысль, — эта ничего не расскажет».

Все же он решил, что попробовать стоит. В конце концов, он мог пригрозить пытками: вдруг страх развяжет девчонке язык.

— Назови свое имя! — приказал правитель.

Девушка даже не взглянула в его сторону.

— Гордость тебе не поможет. Скорее, навредит, — предупредил Элимер. — Впрочем, как знаешь… Тогда послушай. Тебе уже задавали этот вопрос, но я повторю: о чем было ваше пророчество. Если скажешь, то сохраню тебе жизнь и даже верну свободу. Станешь упираться, прикажу пытать, а после казнить. Казнь растянется надолго. Палач будет каждый день отрезать от тебя по кусочку. Сначала пальцы, потом уши… — дикарка молчала, и Элимер добавил: — А до этого отдам тебя на потеху моим воинам. Их будет много. Тебе понравится.

От последней угрозы Шейра оцепенела. Ужас завладел душой. Голова закружилась, ноги онемели, будто стали чужими. На миг показалось, будто все это происходит не с ней. Превозмогая страх, она взглянула кхану в глаза. Помолчала, подбирая отерхейнские слова, потом произнесла:

— Мочь все подлый темный вожак. Но шакалов зачем убить, если делать, как они?

— Я их наказал за то, что пренебрегли приказом, — отчеканил Элимер. — А ты думала, что из-за тебя? Нет. Твое прежнее унижение — ничто перед мучениями, которые ждут тебя очень скоро.

Девушка отвернулась, но от кхана не ускользнуло, что уголки ее губ дрогнули, а кулаки сжались. Значит, пленница поверила в угрозы, испугалась их. Он решил добавить новых:

— Это еще не все. Муки ждут и твоих сородичей. Чем дольше будешь молчать, тем больше пленных умрет.

Айсадка широко распахнула глаза и уставилась на правителя. Затем вздрогнула и отшатнулась, оказавшись чуть позади одного из стражников.

Элимер подумал, что самое время повторить вопрос, но не успел сказать и слова. Девчонка молниеносным движением выхватила из ножен стражника кинжал и отскочила назад. Размахнулась, собралась себя ударить.

Опоздала на долю секунды. Видольд, словно предугадав порыв пленницы, в тот же миг запустил в нее бронзовым кувшином с водой. Попал в живот. Девушка согнулась, издала тонкий всхлип и, не удержав равновесия, упала. Когда пришла в себя, стражники уже отняли кинжал и теперь связывали за спиной руки. Айсадка тщетно пыталась вырваться. Потом ее ресницы часто заморгали, и она опустила голову, скрывая слезы.

— Я даю тебе время до завтра. Хорошо подумай, — усталым голосом произнес Элимер и махнул рукой стражнику. — Уводи!

Когда за пленницей закрылась дверь, кхан поднялся, прошелся по зале и обратился к Видольду:

— Никогда не пойму дикарей! Это же безумие — согласиться на пытки и умереть из-за какого-то пророчества! Но, может, теперь она передумает?

— Не… — возразил телохранитель. — Не передумает

— Ну ладно, я бы еще понял, если бы она только собой жертвовала. Но что же, до жизни соплеменников ей тоже дела нет?

— Ты же видел, что есть, — протянул Видольд. — Иначе с чего бы она убить себя решила? Просто у них, у дикарей, все не по-людски. Они верят… во всякое.

— О чем это ты?

— Ну, они верят, что нельзя болтать о таинствах чужакам. Тем более врагам. А то в посмертии и в следующих рождениях ждут муки. Сильнее тех, которыми ты пугаешь. А остальной народ столкнется с бедами: засухой, голодом, болезнями. Если не умилостивит духов…

— Откуда ты все это знаешь? — удивился Элимер.

— Так я же горец. А мы хоть в далеком, но родстве с дикими племенами.

— И что же ты раньше молчал? Зачем я на нее время тратил?

Видольд пожал плечами.

— А что бы изменилось? Извиняй, кхан, но уж упрям ты больно. Все равно попробовал бы.

Мысленно Элимер согласился с воином, а вслух произнес:

— Это не тебе решать. Говори все, что знаешь. Как выпытать у нее правду?

— Не знаю, — признался телохранитель. — Разве что она поверит, что пророчество обманное. Тогда может быть… Но убедить ее в этом будет ой как непросто.

— Ладно, я подумаю над этим. И ты подумай. А сейчас оставь меня.

Видольд не заставил повторять дважды и удалился.

Элимер неспроста решил остаться один. И не зря приказал доставить айсадку в одну из тайных комнату. Туда вели проложенные в замке скрытые ходы. В стенах же комнат находились замаскированные отверстия, через которые просматривалось все помещение.

К одному из этих отверстий Элимер и отправился. Он знал, что выражение лица любого человека, когда тот находится в одиночестве, говорит больше, чем слова.

Шейра застыла посреди сумрачной комнаты. Растерянный взгляд блуждал по каменной стене, скользил от двери к зарешеченному окну и обратно.

Отчаяние сменилось безразличием и безмерной усталостью. Девушка потеряла последнюю возможность с честью вырваться из ловушки, в которую попала. Даже убить себя не смогла. Айсадка понимала, что теперь, после неудавшейся попытки, следить за ней станут намного тщательнее, второй возможности не представится. Шейре оставалось либо предать таинство и вернуть свободу, но после смерти не найти дороги в Долину вечной охоты; либо не предавать и обречь себя на страшные пытки.

При мысли об угрозах темного человека безразличие ушло. Сердце заколотилось, а потом замерло от страха. Шейра не хотела умирать той позорной смертью, о которой говорил вожак. Опять вспомнилось, как терзали ее враги, как хохотали в ответ на крики. Девушке казалось, она никогда не отмоется от шакальих рук. Представлять же, что сделают с ее телом, когда вождь натравит на нее и других темных людей, было и вовсе нестерпимо. Айсадка мечтала, чтобы все оказалось лишь сном, но понимала: это явь.

Пока сидела в темной камере, много раз порывалась броситься к двери и кричать: «Я все скажу, только выпустите меня!» Каждый раз что-то останавливало. Остатки гордости. Запрет говорить о сокрытом. Память о лесе, об оставшихся там детях: они еще могут вырасти, и род айсадов не прервется. А еще тлела надежда, слабая и робкая, что все-таки удастся победить вождя-шакала. Правда, сейчас она угасла.

Шейра прислонилась к стене, потом сползла по ней и застыла, обхватив колени руками. В который раз пронеслось в мыслях: насилие, пытки, казнь.

Перед глазами мелькнуло лицо темного вождя: резкие черты, злая ухмылка, ледяной взгляд.

«Этот на любую подлость способен» — подумала девушка.

Она уронила голову на колени, сжалась в клубочек, совсем как в подземелье, и заплакала.

Элимер наблюдал за айсадкой. Она сидела на полу, обхватив колени руками, и смотрела в пустоту. Утопающая в большой тунике, из-под которой беззащитно торчали худые лодыжки, девушка походила на ребенка, надевшего родительское платье.

Она удивляла кхана. Столько дней провела в холодной камере, ожидая страшной казни. Ее изнасиловали и избили тюремщики. Главный враг угрожал пытками и очередным насилием. А девчонка все равно отказалась открывать пророчество.

С одной стороны Элимер считал глупостью жертвовать собой ради смутного прорицания. С другой — признавал, что немногие готовы стоять за свою правду до конца. Это заслуживало некоторого уважения.

Голова айсадки упала на колени. Плечи затряслись. Он понял, что девушка плачет. Мимолетная жалость кольнула сердце, но Элимер тут же подавил это чувство.