Глава 9. Вернулся он домой – и снова убивать

С огромного ясеня шмякнулся мохнатый зверек и притворился мертвым. Хирм отшвырнул его ногой, пробормотав:

— Проклятый дутл...

Эти грызуны в изобилии водились в Дейнорском лесу. Считалось, что их привлекают горькие семена дейноров — высоких крепких деревьев, напоминающих дубы. Правда, разведчик не особенно в это верил. Дейноров никогда не было много, а сейчас стало еще меньше. Местные шаманы использовали их кору для путешествий в мир духов, что вредило деревьям. Приграничные поселенцы и вовсе норовили срубить, ведь дома, построенные из них, почти не гнили, не привлекали термитов и служили не хуже каменных.

Зато дутлов меньше не становилось. Они зачастую мешали и охоте, и разведке. Заслышав шаги, притворялись мертвыми и падали на землю, чем пугали дичь и привлекали внимание дикарей. И это притом, что желающих полакомиться мясом глупых грызунов — жестким и дурно пахнущим — не находилось. Неспроста в Отерхейне слово «дутл» стало ругательным. Хирму казалось, что боги подшутили, создав таких бестолковых зверьков.

Разведчик огляделся, прислушался, но не заметил ничего подозрительного. Пружиня шаг, двинулся дальше, по-прежнему избегая ровных тропок и открытых мест.

Выйдя на опушку, он с удовольствием отметил: соратник с лошадью уже здесь. Не говоря ни слова, взял коня под уздцы, обменялся с товарищем взглядами, вскочил в седло и умчался по дороге, ведущей в Отерхейн.

Ночью зачастила морось, тропа превратилась в жижу. Хлюпала размытая земля, из-под копыт летели бурые брызги. Разведчик плотнее закутался в шерстяной плащ и надвинул капюшон на глаза. С погодой не повезло, но переждать ненастье Хирм не мог — донесение было срочным. Вот он и торопился, не обращая внимания на дождь, слякоть и усталость.

Серые воины — так называли себя разведчики, — давно заметили волнение среди дикарей. Правда, лишь сейчас осознали, что те всерьез готовятся к битве. Началось брожение и среди степных племен. Сомнений не оставалось: лесные жители решили объединиться с туризасами и идти на Отерхейн.

У Хирма это вызывало усмешку. Он-то понимал, что дикарям надеяться не на что — все равно проиграют. И чем раньше кхан узнает о замыслах врагов, тем сокрушительнее окажется их поражение.

К утру вдали показалось большое поселение. Разведчик свернул в ту сторону и спустя четверть часа въехал за плетеную изгородь села под названием Птичий Затон. Спешился, взял лошадь под уздцы и, насвистывая себе под нос веселую песенку, подошел к добротным деревянным воротам. Над ними висела большая железная подкова. Хирм постучал. Спустя несколько минут выглянул чернобородый мужик в закопченном кожаном переднике.

— Лошадь подковать, — буркнул разведчик, протягивая щербатую монету.

— Заводи во двор, — кузнец пропустил его вперед, болтая на ходу: — Там у меня навес, чего под дождем торчать. У-у-у, давненько в наших краях таковской непогоды не видели. Ну, да это ничего, зато поля, может, того, зазеленеют. А то скот совсем уж отощал, — он захлопнул ворота, затем обернулся и воскликнул: — Ну и ну! Хирм! А я тебя не сразу и признал! Давненько ты в наших краях не бывал, а? Все по лесам мотаешься?

— Мотаюсь, Шешко, мотаюсь, — усмехнулся разведчик. — А к тебе как всегда… ну, ты знаешь.

Кузнец с пониманием кивнул. Отвел лошадь Хирма в конюшню и скоро вывел другую, тоже каурую.

— Кажись, похожа, — пробормотал он, похлопал коня по крупу и поинтересовался: — А в лесах-то чего творится, а? Кобылка твоя, смотрю, вся в мыле.

— Да ничего особенного! — отмахнулся разведчик. — Дикари расшалились.

— Обычное дело. И чего им неймется-то?

Хирм промолчал, только пожал плечами. Шешко хмыкнул и спросил:

— А может, ты перекусить хочешь? Отдохнуть? Уж больно погодка мерзкая. Переждал бы. А на рассвете и в путь.

— Я бы с радостью, да времени нет. Поеду.

— Ну, как знаешь, — кузнец прошел к воротам и, открыв их, пропустил Хирма. — Бывай. Удачи тебе!

— Бывай, Шешко! Если что, все как обычно: ты меня не знаешь…

— Да кому объясняешь-то, а? — возмутился кузнец. — Чай не в первый раз. Знаем, бывали.

— Ну, извиняй. Давай, судьба будет — свидимся.

Хирм вскочил на лошадь, пустил ее рысью и покинул Птичий Затон.

Перед ним проносились покосившиеся деревушки и добротные села. Пару раз он останавливался, наскоро перекусывал и двигался дальше. В городке под названием Сихрут передал донесение одному из своих и отправился на постоялый двор — отсыпаться.

Дозорные заметили к востоку от столицы облако пыли, поднятое тысячами копыт: отерхейнское войско с победой возвращалось домой. Эта весть быстро разнеслась по городу, и он забурлил.

На торговой площади лавочники спешно выкладывали лучший товар — даже заморские вина и дорогие украшения. Понимали, что жены непременно захотят устроить мужьям пир, а те, в свою очередь, не откажутся побаловать жен. К тому же после удачных походов воины всегда при деньгах. Значит, в торговых рядах еще несколько недель от покупателей отбоя не будет.

В трактирах и публичных домах наряжались прислужницы и продажные женщины. Они знали, что воины, не обремененные семьями, первым делом отправятся пить и развлекаться.

Когда всадники наконец въехали в город, многие жители высыпали на улицу, чтобы приветствовать воинов и увидеть кхана. Сейчас он походил на властителя куда больше, чем в военном походе. Волосы, собранные высоко на затылке и открывающие татуировку на виске, серебряный венец, шелковая одежда и перекинутая через плечо волчья шкура. Даже те, кто видел Элимера впервые, без труда узнавали в нем правителя.

В толпе раздавались ликующие крики. Они заглушали горестные вопли тех женщин, чьи мужья не вернулись.

Замок тоже охватила суматоха. По огромной кухне сновали повара: готовился пир для правителя и воинской знати. Слуги подметали полы — уже в третий раз за день, украшали шелковыми лентами и цветами серые колонны и стены.

В тронной зале ждал наместник. Он должен был торжественно вернуть кхану кольцо с печатью.

В своих покоях прихорашивались женщины: наложницы кхана и жены знати, живущей при дворе.

Поправляла рыжие кудри красавица Зарина. Ее бледное лицо окрасил румянец, а в горячечном взгляде сквозила нервозность. Она покусывала губы, чтобы сделать их ярче.

Девушка придирчиво изучала себя в зеркале. Изящная фигура подчеркивалась тонким одеянием изумрудно-зеленого цвета, на запястьях поблескивали витые браслеты, на пальцах — золотые кольца, а в ушах — серьги с драгоценными камнями.

Зарина улыбнулась своему отражению. Оно ей нравилось.

«Если ты, мой кхан, останешься хладнокровным — сердце твое из камня!» — подумала девушка.

У себя на родине, в княжестве Тилирон, она многих покорила. Даже знатные мужчины готовы были сложить к ее ногам богатство. А ведь она не отличалась ни благородным происхождением, ни достатком — младшая дочь бедного лавочника. И все же продавать себя не хотела. Она ждала его — своего единственного. Красивого, богатого, знатного и доброго. Дождалась. По крайней мере, так ей тогда казалось. Зарина верила, что тилиронский княжич, которого видела пару раз на площади, заметит ее. Грезила о нем. Сотни раз представляла, как голубоглазый Амити случайно окажется на их убогой улице. Засмотрится на Зарину и не устоит: сделает ее своей возлюбленной и женой — светлой княжной тилиронской. Только этими мечтами и жила, с отсутствующим видом выполняя работу в лавке.

Они не сбылись. Бурным потоком хлынули на Тилирон орды Отерхейна, и это бесповоротно изменило жизнь девушки. Убило мечту. Молодого княжича со всей семьей казнили на площади. Узнав об этом, Зарина ушла из убежища, из последней крепости, где скрывался народ княжества. Словно опоенная зельем, отправилась на полуразрушенную площадь. Там по-хозяйски разъезжали вражеские воины. Зарина же бродила в сумбурном помешательстве, не думая, что ее могут убить или изнасиловать. Не обращала внимания, что всадники смотрят на нее хищными взглядами, будто на добычу.

Потом на плечо легла мужская рука, и Зарина вздрогнула.

— Девочка, здесь опасно, — сказал воин на ломаном тилиронском. — Идем. Отведу в спокойное место.

Зарина, не в силах противиться, позволила увести себя к бывшему княжескому дому. Мужчина подтолкнул ее в спину и что-то сказал стоящим у входа стражникам. Она не поняла его слов, зато в ответе распознала обращение «мой кхан».

Тут же дошло, что незнакомец — кровожадный правитель Отерхейна! Она крикнула, позабыв об осторожности:

— Ты! Гнусный убийца! Ненавижу тебя! Я тебя ненавижу!

С удовольствием отметила, что кхан опешил. Но сразу же ее охватил страх. Зарина отшатнулась и даже всхлипнула, но правитель не обратил на это внимания. Снова что-то приказал стражам и, ни разу не обернувшись, ушел. А те подхватили Зарину под руки и увели вглубь терема.

Сейчас девушке было смешно вспоминать об этом случае. О детской влюбленности в незнакомца, о пролитых по нему слезах, о страхе перед кханом.

Да, отерхейнский правитель ничем не напоминал былую любовь Зарины. Мрачное смуглое лицо и угрожающий взгляд пугали. В то время как мягкие черты и озорство в глазах светловолосого княжича вызывали желание заговорить с ним и улыбнуться. Теперь-то Зарина понимала: избалованный юноша во всем уступал могущественному кхану.

Все происходило постепенно. Зарина иногда сталкивалась с Элимером в тереме — захватчик присмотрел там себе покои. Сначала вздрагивала, отводила взгляд, старалась быстрее убежать. Потом привыкла. Видя, с каким опасением и, одновременно, восхищением смотрят воины на своего предводителя, заинтересовалась им. Даже начала искать встречи. А там и влюбилась.

Она ему тоже понравилась. Правда, Зарина не знала, когда: то ли он изначально хотел сделать ее наложницей, и потому увел с улицы и поселил в тереме, то ли обратил внимание позже. Она считала, что это не так важно. Главное, что однажды — в день, когда захватчики покидали Тилирон, — Элимер подошел, окинул ее оценивающим взглядом и сказал:

— Такой красоте не место среди побежденных. Забираю тебя в Инзар. Будешь моей женщиной.

Не дожидаясь ответа, взял Зарину за руку и повел за собой. Она и не думала противиться. Сердце замирало от счастья, а когда кхан обнял ее за талию и посадил на коня, по телу пробежала сладкая дрожь.

Вот так тилиронская простолюдинка оказалась в замке и стала любимой наложницей властителя Отерхейна.

Она в Элимере души не чаяла. С каким исступлением, с какой страстью ласкали они друг друга теми редкими ночами, когда он находился рядом. И какими пустыми становились дни без него.

Сейчас Зарина ликовала, ведь ее кхан вернулся с войны. Она надеялась, что он заглянет к ней ночью. Значит, нужно быть неотразимой.

«Нет на свете никого прекраснее меня, — думала Зарина, — и никого прекраснее Элимера, моего кхана. А он мой. Только мой».

От этих мыслей мягкий взгляд девушки обратился в жесткий и решительный.

***

— Темнеет… — стоя у окна, протянула Зарина и обернулась к Элимеру. — Задуем свечи.

— Зачем, красавица, разве с ними плохо? — кхан поднялся с дивана и приблизился к ней. — Пусть горят, я хочу тебя видеть.

Зарина улыбнулась и отошла от окна. Сделала несколько шагов навстречу Элимеру. Он любовался ее плавными движениями и изящными изгибами тела.

— Господин моего счастья, — произнесла Зарина. — Я так скучала! Тебя так долго не было!

— Ты знаешь почему.

— Конечно. Ты — правитель, у тебя много дел. Но я все равно скучала. Каждый день, каждую ночь…

Зарина снова улыбнулась, вызвав ответную улыбку на губах Элимера. Он притянул любовницу к себе и обхватил за талию. В этот миг раздался осторожный стук в дверь. Отстранив девушку, кхан обернулся.

Она взмолилась:

— Не открывай, и они уйдут!

— Если меня беспокоят в такой час, значит, что-то важное, — в голосе больше не слышалось нежности.

Стук повторился, и Элимер открыл дверь.

— Таркхин? Что-то срочное?

Никто, кроме советника, не мог стоять за дверью. Только он осмеливался тревожить правителя, когда тот с наложницей.

— Из Дейнорских лесов примчался один из серых. Привез вести о дикарях. Они собираются идти на нас войной.

— Войной?! На нас?! Да они с ума сошли!

— Прикажешь его позвать?

— Не нужно. Я сейчас спущусь. Пусть подождет.

Элимер прикрыл дверь, подхватил с пола пояс с оружием и надел его.

Зарина потянула кхана за руку и воскликнула:

— Не уходи! Останься, жизнь моя! Какие-то дикари! Что с ними станется? До завтра подождут.

Кхан глянул на девушку так, будто только сейчас о ней вспомнил, и нахмурился, когда услышал:

— Для тебя дела и советники всегда важнее меня!

— Разумеется. Я — правитель.

— Останься, прошу!

— Не могу.

Элимер поцеловал девушку в висок и вышел из покоев. Она стояла потерянная, потом в ярости ударила ногой дверь. Зарина злилась и обижалась, что он пренебрег ею из-за дикарей. Спустя минуту ярость сменилась слезами.

***

Элимер спустился по лестнице и удивился, заметив в зале Ирионга и Варду: он не ожидал увидеть их в столь позднее время.

Таркхин объяснил:

— Когда я выслушал Фарема, подумал, что вопрос нужно решить поскорее. Вот и собрал… небольшой совет.

Кхан кивнул. Прошел в другой конец залы и опустился в деревянное кресло. Напротив стоял невзрачный человек в запыленном плаще. К нему Элимер и обратился:

— Ты из серых воинов. И ты привез весть, которую считаешь важной.

— Да, повелитель.

— Слушаю.

— Месяц назад к айсадам пришли вожди других лесных племен, а также туризасов. Тогда мы не придали этому значения. Подумали: это из-за праздника — иногда дикари справляют Весеннюю Луну вместе. Мы ошибались. Племена объединились в туризаских степях. Думают идти на нас войной. Пройдут в обход Дейнорских лесов, через Зеркальное ущелье. Они как раз собирались выдвигаться, когда мы отправились с донесением.

— Когда это было?

— Три дня назад, еще до восхода. Молю о прощении, повелитель: мы поздно поняли их замысел.

— Да, — Элимер в раздумьях постучал пальцами по подлокотнику, — это ваша ошибка. Но хотя бы с донесением успели вовремя. Если дикари и впрямь двинулись в обход лесов, то раньше, чем через трое суток, не появятся. Но я не понимаю, на что они рассчитывают…

— Может, у них появилось что-то, о чем мы не знаем? — предположил Ирионг. — Какая-нибудь хитрость? Ведь даже если дикари объединились, их все равно мало. Они плохо вооружены. На что они надеются?

— На помощь высших сил, — хмыкнул Варда и пояснил: — Племена наивны. То, что называется военной хитростью, они называют трусливыми уловками. Не думаю, что у них в запасе может быть одна из них. Скорее, решили, что скрываться в лесах и дальше — недостойно. А может, наши приграничные поселенцы слишком осмелели. Вот лесной народ и разозлился.

— Поселенцы… Постоянно лезут в леса! А дикари думают, что Отерхейн снова идет войной, — Элимер покачал головой.

— А туризасы? Они-то с чего воевать решили? — Ирионг покосился на разведчика, а затем взглянул на остальных.

— Наверное, боятся за свои степи, — усмехнулся кхан. — Не понимают, что нам своих хватает — брать там все равно нечего, а уследить сложно. Какова бы ни была причина, вопрос в том, что будем делать мы. Ирионг!

Военачальник развернул карту и обратился к серому:

— Где, говоришь, пройдут дикари?

— Вот здесь, — разведчик ткнул пальцем в пергамент. — Тут лес почти граничит с горами. Потом они, наверное, спустятся по Каменистым Холмам. Затем обрушатся на ближайшие поселения.

— Я понял. Мой кхан, если наши этельды выйдут на рассвете, мы встретим дикарей на холмах. Удобная позиция.

— Успеешь собрать людей?

— Конечно. Их понадобится не так много.

— Хорошо. Тогда завтра на рассвете. Я сам поведу войско.

Возникло молчание, затем Ирионг поинтересовался:

— Но, мой кхан, дикари — это не Антурин… И даже не Урбиэн с Тилироном. Они не стоят того, чтобы ты рисковал жизнью.

— Никакого риска. Я возьму Видольда с ребятами, они еще ни разу не подводили. Пусть дикари — те, которые выживут, — боятся не только моего войска, но и меня. Чтобы не рассказывали потомкам, как струсил выйти против них проклятый шакал. Кажется, так они называют меня, а, Варда? — увидев, что советник смутился, Элимер рассмеялся. — Можешь не отвечать, я и так знаю. Ирионг, готовь войско. И всем приятной ночи. Нам не мешает выспаться.

С этими словами кхан отправился в свои покои: об оставленной в одиночестве любовнице он забыл.

***

Столица погрузилась в сон. Уснул и великий кхан. Уже под утро ему приснилось, что в начале сущего была пустота…

…Бездонная пустота и непроглядный мрак. В них не было ни движения, ни покоя, ни времени, ни безвременья. Пока не зародился во мраке огонь. Откуда он возник, не знали даже боги, ибо они пришли позже. Вечность пронеслась, и вышла из пламени Праматерь сущего. Была лицом она черна, а телом бела, одним сердцем зла, другим добра, на четыре стороны смотрели четыре ее глаза.

Проглотила она те угли, что от пламени остались, и отяжелело ее чрево.

В один день родила она богов. Стал среди них главным Гхарт. Многое хотел он свершить, но Праматерь держала его в оковах, ибо страшен был он в гневе. Однажды не стерпел Гхарт и вызвал Праматерь на поединок.

Бились они тысячу лет и еще один день. Поверг Гхарт Праматерь в день последний. Но она была жизнь подарившей, и Гхарт почтил ее. С танцем, от которого содрогнулось сущее, отправил ее тело в негаснущий горн, и превратилось тело в Гору. Своим алмазным молотом придал Гхарт ей форму, и стала Гора миром.

Танцевал Гхарт перед Горою-Матерью. Одной рукой взмахнет — звезды с Луною рождаются, другой — солнце поднимается. Как третьей рукой поведет — небо с землей разделяются. Четвертой — жизнь дает.

Скрутил Гхарт из мрака черный жгут, и стал жгут змеем. Выросли у Змея крылья, рванулся он прочь.

На девятый день поймал его великий Гхарт, схватил за хвост, оторвал крылья и сказал:

«Быть тебе, созданию мрака, охранителем мира. Трижды обернешься вокруг тела Горы и уснешь, пока последние времена не наступят».

Смирился Змей, обернулся вокруг Горы, закусил хвост и заснул до последних времен, как ему приказали. Держит он Гору, пошатнуться ей не дает.

Так есть и так будет до последних времен, когда прольется слишком много крови. Проснется тогда Змей, напьется этой крови, мощь обретет. Отрастит новые крылья и вырвется на свободу.

Пошатнется Гора, и смешаются миры. Мертвые полезут в царство живых, богов не выдержит небо, а дети хаоса на костях Матери плясать начнут. Перепутается все местами, перевернется Гора вниз вершиною. Погибнет мир, нарушится порядок.

А что будет дальше ведомо лишь Непознаваемым, что сами себя создали.

***

Спала империя, но Таркхин не сомкнул глаз — у него еще оставались дела.

Ему не нравилось, что Элимер надумал участвовать в походе. Советник считал, что пора уже кхану наиграться в простого воина и успокоиться. Слишком рано стал он правителем, так и не насладился юностью. А потом стало поздно: первые месяцы власти сильно его изменили. Постоянный страх предательства, заговоров и смут превратили Элимера в недоверчивого, холодного правителя, который забыл, что такое радость.

Таркхин тревожился. Когда кхан решил пойти в бой, советник увидел за его плечами тень смерти. Он не отговаривал воспитанника — тот все равно не послушал бы. Тем более существовал другой путь: воспользоваться чарами. Подобное вмешательство противоречило законам магов-хранителей, но все-таки чародей отважился на него.

Таркхин закрыл глаза и, взрезав ткань мира, отправил дух в иные пределы. Искал среди узора сил и паутины судеб одну единственную нить — ту, которую кто-то вплел в судьбу воспитанника. Ту, которая ядовитой змеей обвилась вокруг нее, перекрывая ток жизни.

Блуждая среди тенет времени, колдун спускался к корню Горы и возносился к ее вершинам.

Не прошло и мгновения, но пролетела вечность. Таркхин нашел нить изменений. Она пульсировала, воспаленно-багровая, похожая на опухоль, кровавыми отростками переплетаясь с жизнью Элимера. Она останавливала течение его жизни, разрывала сочленения событий и причин, занимая их место.

Чародей открыл глаза и вздохнул. Он понял, что смертельное проклятие несла в себе древняя вещь — наследие айсадов, наделенное огромной мощью. Среди племен нашлись сильные шаманы. Впрочем, Таркхин прожил не один век и знал, как с этим совладать: проклятие нельзя уничтожить, не навредив Элимеру, но можно изменить его путь.

Старик вновь закрыл глаза и перенесся в мир духов. Теперь ждало самое сложное: умиротворить смерть другой жертвой, перенаправить кровожадную силу с кхана на кого-то другого. Он решил, что справедливее всего — на шамана, пославшего убийственное заклинание. Для этого необходима магия крови, рискованная даже для Таркхина. Однако он не мог позволить Элимеру умереть, а потому собирался воспользоваться ей, невзирая на опасность.

Чародей вскрыл запястье. Здесь, в призрачном мире, кровь преображалась, окрашивалась золотым и, подобно солнцу, озаряла серые пределы, согревала их. Привлекала детей ночи — бесплотных пиявок, высасывающих жизненную силу. Даже великие маги с трудом противостояли этим созданиям нижнего мира. А потому, когда Таркхин напоил кровью багровый сгусток проклятия, сманив его на другую нить судьбы — шаманскую — он почти лишился сил, опустошенный тенями.

В последний миг вынырнул в явный мир и без сил рухнул на пол. Он успел заменить мишень для смертельного заклятия на другую. Теперь, когда оно начнет действовать, то сделает круг и упадет на голову того, кто посмел угрожать жизни любимого воспитанника Таркхина.

Советник, покачиваясь, поднялся и в беспокойстве уставился на свечу. Его не оставляло ощущение, будто он что-то упустил.