Глава 8. Ночь Луны и Увьйя-Ра

В Дейнорские леса пришел долгожданный праздник плодородия — ночь Весенней Луны. В это время шаманы разговаривали с духами, а люди непосвященные просили здоровья и удачи.

Поляну заливал лунный свет, ему навстречу устремлялось пламя костра, как мужчина к женщине. В сплетении двух огней деревья словно оживали, тянули к людям ветки и шептали о чем-то.

Айсады танцевали вокруг костра. Били в ладони, топали в такт шаманским бубнам, кружились и подпрыгивали. Ворожея Увья-Ра хриплым голосом выводила ритуальную песню. Закончив ее, вышла на середину поляны, приблизилась к пламени вплотную — невыносимый жар старуху не тревожил. Люди полагали, что от него ведьму защищают духи.

Шаманку многие побаивались: не только из-за ее связи с миром-по-ту-сторону. Пугал также и облик. Потемневшее от времени, изъеденное оспой лицо. Кривая улыбка, открывающая несколько гнилых зубов. Огрубелая кожа просвечивала сквозь редкие седые волосы, заплетенные в три косы. Пронзительный недобрый взгляд, крючковатый нос и цепкие, как у хищной птицы, пальцы. Жилистое тело обвешано оберегами из перьев, костей и клыков — они позвякивали при каждом движении. Увья-Ра была самой старой из айсадов, а потому никто в племени не знал ее истинного возраста. Да она и сама давно позабыла, сколько ей лет.

Наступила полночь. Бубны смолкли. Замедлилась и остановилась пляска. Пришло время преданий. В праздник Весенней Луны полагалось рассказывать легенды, чтобы народ их не забыл.

— Девушку называли Укчейла-Айэ, — повела шаманка рассказ, сопровождая его жестами и откровенными движениями бедер…

Укчейла-Айэ, что означает Песня-В-Пути, была из берегового народа. Когда ходила она собирать травы, когда шила одежду — пела прекрасные песни. В них призывала неизвестного, суженого ей духами. А люди слушали, и радость наполняла их сердца. Многие мужи хотели взять Укчейлу к себе в шатер, но всем она отказывала: сердцем знала — не с ними ее судьба.

Однажды гуляла та певунья по лесу, и выскочил перед ней волк. Огромный — дюжине воинов с ним не совладать. Испугалась девица, закричала, бросилась прочь. Погнался волк за ней. И пары прыжков ему достаточно, чтобы нагнать, но почему-то он не торопился. Четыре дня и четыре ночи мчался за Укчейлой, пока не загнал высоко в горы. А у той уже и сил нет бежать. Обернулась певунья к волку, приготовилась смерть встретить.

Но видит: не нападает он, а кругами ходит. Как четвертый круг прошел, так мужчиной обернулся. Да таким, что всем на зависть. Стройный, сильный, на лицо пригожий, а в глазах — огонь.

И сказал Волк Укчейле:

— Давно я тебя знаю. Давно слежу за тобой. Потерял и покой, и сон. Я влюблен. Согласишься ли ты, земная женщина, жить здесь, со мной? Пещера моя просторна и светла, и крепко в ней тебя любить стану.

— Где же это видано, чтобы земная женщина с Волком жила?

— Не стану неволить. Мыслишь уйти — отпущу. Но вот моя рука. Дай же мне свою, если согласна остаться.

Задрожала Укчейла, закрыла глаза ладонью и, вскрикнув, убежала.

Опустился тогда Волк на землю, уронил голову на руки. Сидит, не замечает ничего. Сколько времени прошло, не знает. Вдруг чувствует — чьи-то пальцы плеча коснулись. Поднимает глаза и видит: то Укчейла вернулась.

— Вот тебе моя рука, — говорит певунья. — Не пойду я в селение. Буду женой твоей и матерью твоих детей. Ибо нет среди людей равного тебе.

Возрадовался Волк и отнес Укчейлу в пещеру. Стали они жить, как муж с женою. В теле волка муж на охоту ходил, а в человеческом обличье жену любил.

Но жил в горах некто Шакал. Слаб он был, но хитер. С Волком в друзьях ходил, за ним объедки подбирал. Как увидел Шакал волчью жену, услышал, как она поет, так сердце черной завистью наполнилось. Покой от злости потерял. Все ходил и думал: «Как же так, у Волка жена красавица да умница. Меня же, Шакала, ни одна людская женщина не подпускает. Уж больно я неказист. Несправедливо это».

Задумал Шакал хитрость одну. Пришел ночью к Укчейле, когда Волк на охоте был, и прошептал:

— Это я — Волк. Ты огонь не разжигай.

— Чем плох огонь?

— Выследили меня охотники. Убежал я, но свет их к пещере привести может. Но не волнуйся, любить я тебя буду крепко, как прежде.

— Волк, какой-то у тебя голос странный.

— Это оттого, что от охотников бежал. Запыхался. Но любить я тебя буду крепко, как прежде.

— Волк, и волос твой странный.

— Это оттого, что промеж кустов да колючек продирался. Но любить тебя буду крепко, как прежде.

Поверила Укчейла, что Волк это, и провела с ним ночь. А как засветало, так Шакал уходить собрался: уберегите духи ему сейчас Волка встретить. Упали на него рассветные лучи, и увидела Укчейла, что не Волк это, а хитрый Шакал. Закричала, с палкой на него бросилась. А он, знай, посмеивался.

— Ты бы, красавица, не кричала, а то Волк услышит. Не понравится ему, что ты мужа со мной перепутала.

Помолчала Укчейла, а потом сказала:

— Уходи, проклятый.

— Уйду. Но смотри — появятся у тебя два детеныша: мой и волчий. Так моего мне отдай — сын мне нужен. А коли оставишь у себя, Волк его загрызет, потому как чужое дитя ему будет.

Заплакала Укчейла. Шакал же, довольный, пошел себе, посвистывая. Как из пещеры вышел, так снова в зверя перекинулся и такого стрекача от пещеры задал, что лапы засверкали.

Ничего не сказала Укчейла Волку, когда тот вернулся.

Прошло время, родила она двух сыновей. Смотрит на них и видит: один сильный да крепкий, улыбается, ручонками машет. Второй маленький да сморщенный. Кожа у него темная, и плачет он так громко, что горы трясутся. Сразу поняла Укчейла, который сын Шакала. Тайком, пока Волк на охоте был, отдала второго сына. А Волку сказала, что умер ребенок, слабенький, мол, уродился.

Выросли волчий и шакалий сыны и взяли себе земных дев в жены. От них и пошел род горных людей. Дети шакальего сына все как на подбор хитрые да пронырливые рождались, а дети волчьего сына — благородные и сильные. Вот потому люди и ныне так различаются: мать-то у них одна, да отцы — разные. Всегда видно, кто шакалий потомок, а кто волчий. Мы, айсады, всегда различать их умели.

Еще с тех пор повелось, что волчье племя с шакальим враждует, потому как, хоть и сводные они братья, а больно разные. Предсказание было, что настанет время, и будут волки с шакалами в мире жить.

Но это уже другая легенда.

— Совсем другая легенда, — повторила Увья-Ра, — и время для нее надобно другое.

Снова зазвучали бубны. Шаманка бросила в костер колдовские травы. Огонь вспыхнул, едкий дым залил поляну. Ворожея развязала кожаный мешочек, где лежали высушенные небесные грибы. Поднесла их каждому. Очередь дошла и до Шейры. Девушка положила кусок в рот и ощутила горечь и сухость. Удушливая волна прокатилась с головы до ног, конечности онемели, тело словно сбросило земные оковы, слившись с воздухом.

— Пусть сила предков ниспошлет тебе мудрые видения в эту ночь, — произнесла шаманка.

Шейра уже не различала человеческих голосов, слух заполнился участившимися ударами бубна. Будто не бубен, а ее собственная кровь отбивала ритм.

Она услышала, о чем говорят деревья и шепчут травы, но не поняла скрытого смысла их слов: «Люди… люди… шумят… глупые…братья… гибнуть…»

Луна взывала к Шейре, и девушка простирала к ней руки. Они остались одни во вселенной: Луна и Шейра-Сину. Шейра-Сину и Луна. А вокруг изначальная ночь. Шейра больше не видела соплеменников и не помнила о них — находилась далеко, в сокрытом от человеческих глаз мире. Парила в призрачном, сотканном из лунного света пространстве.

По телу пробежала дрожь, оно пустилось в пляс. Шейра сначала медленно, потом все быстрее закружилась.

Перед глазами айсадки родились два огня: белый и красный, Луна и Пламя. Они разгорались все ярче, слепили глаза. Кровь стремительнее бежала по жилам. Развевались волосы, шептали что-то губы, руки изгибались подобно змеям, а бедра неистово вращались. По телу ползли струйки пота.

Огни подступили ближе — Шейре показалось, что сейчас все сгорит. Жар испугал девушку, и она бросилась в лес — во тьму и спасительную прохладу. Бежала, что было сил. Спотыкалась, падала и, не чувствуя боли, снова вставала и неслась дальше. Только оказавшись у реки, успокоилась и опустилась на землю.

Промеж верхушек деревьев светился кусочек ночного неба. Он приблизился, и Шейра увидела Великую Гору. Сотни чудовищ раскачивали ее. Казалось, будто Гора вот-вот перевернется. Она нависла над айсадкой, и девушке почудилось, что над вершиной парят коршуны.

«И здесь коршуны», — мелькнула мысль, и гора исчезла.

Перед глазами вновь остался кусочек неба, такой же далекий, как и прежде. Зато звезды стали нестерпимо яркими.

По телу пробежала дрожь. Шейра раскинула руки и что-то прокричала на неведомом ей древнем языке.

Грудь вздымалась все чаще, распухшие губы приоткрылись. Любой звук, будь то шелест листьев или крик ночной птицы, был невыносимо громким. Духи земли питались силами Шейры, чтобы потом отдать ей свои.

Раздался треск ломаемых веток. Девушка закрыла ладонями уши и снова закричала.

На фоне ночного леса увидела силуэт. Это был волк в человеческом обличье.

Мгновение — и она почувствовала рядом горячее тело. Чужую силу.

Луна — к огню, дух — к человеку, мужчина — к женщине.

Ощутила прикосновение влажных губ, пальцами впилась в спину оборотня. Ласкала его, в упоении раздирая кожу ногтями. Шейра чуяла запах крови и пьянела от него, как дикая прародительница — лесная кошка.

Сплетались руки и ноги, извивались тела, подобно змеиным.

Безудержна, ненасытна страсть, когда в разгаре праздник Весенней Луны. Все живое отдается ей в эту ночь и дарит земле плодородие.

Небо на востоке посерело, луна исчезла с небосвода, а тело Шейры в последний раз изогнулось. Потом айсадка вскочила, бросилась прочь, словно ее гнало куда-то, но, пробежав всего с десяток шагов, в изнеможении рухнула в траву.

Навалилась тьма, окутала забвением, заковала в цепи сна без сновидений. Девушка ничего больше не видела, не слышала и не чувствовала. Все силы отдала она в эту ночь пробуждающейся земле.

Ночь неохотно отступала перед рассветом, не признающим полутеней и размытых очертаний. Над оврагами и ложбинами заклубился матовый туман, облака зарумянились на фоне яркого неба. Беспощадный солнечный огонь спалил остатки ночного безумия, навеянного Луной.

Шейра открыла глаза, и ее ослепил пробивающийся сквозь листву свет. Солнце стояло в зените, и девушка поняла, что проспала довольно долго.

Она лежала в высокой траве, до слуха доносились привычные звуки леса — стрекот насекомых, птичий щебет, шум ветра, играющего в верхушках деревьев.

Голова гудела, а любое движение отзывалось тягучей болью в мышцах. Шейра знала: встать и размять тело лучше сейчас, потом будет тяжелее.

Держась за стволы, девушка поднялась и, пересиливая себя, подошла к берегу реки. Сорвав с себя остатки одежды, бросилась в бурлящий поток. Ее тут же закрутило, окунув в воду с головой. Отфыркиваясь, Шейра вынырнула и поплыла против течения: ей нравилось бороться со студеным потоком, бодрящим после дурманной ночи. Айсадка разгребала воду и ощущала, как с раздраженной кожи смывается грязь.

На берег вышла довольная и почти счастливая, на ходу выжимая из длинных волос воду. Не одеваясь, легла на пригретый дневными лучами пригорок и устремила бездумный взгляд в небо, разукрашенное узорами облаков. Сверкающая влага скоро испарилась со смуглой от солнца кожи, и зябкий ветер больше не холодил тело. Веки отяжелели, и айсадка, позабыв обо всем, заснула.

Сквозь сон Шейра ощутила нещадные укусы вездесущей мошкары. Значит, день клонился к вечеру. Девушка приоткрыла веки и тут же застыла в страхе. Сверху, не мигая, на нее смотрели желтые глаза Увья-ра. Шейра отодвинулась от старухи. Та моргнула и, повизгивая, засмеялась — заметила ее испуг.

— Не ожидала тебя увидеть, — попыталась оправдаться Шейра.

— Конечно, — прошамкала ворожея и снова засмеялась. — А вот я тебя искала, Белая Кошка. Через день начинается дорога. Путь в большую битву. Уверена ты в победе?

— Было пророчество, ведь ты слышала…

— Пророчество, — ведьма опять хихикнула. — Да, пророчество. А ты слышала его сама? От мертвого шамана, а?

— Н-нет. Но ученики…

— А что ученики! — вскрикнула шаманка. — Они поняли то, что захотели. Нельзя полагаться на них.

— Хочешь сказать, мудрая, они ошиблись? — брови Шейры поползли вверх.

— Нет, — старуха покачала головой. — Но могли неправильно понять волю духов. Судьба твоя странная… Победа переплетена с поражением и смертью. Но ты все равно должна…

— О чем ты? Что я должна сделать?

— То, что собиралась, — ведьма пронзила ее взглядом. — Ты поведешь племена в бой. Убьешь темного вождя. Даже если придется пожертвовать собой. Темный человек должен умереть, иначе он всех погубит. Всех… не только наших родичей. Убить его непросто, но я помогу. Вот, — Увья-Ра пошарила под укутывающей ее шкурой и достала стрелу с костяным наконечником. — Этим ты должна пронзить сердце шакальего вожака.

Шейра повертела стрелу в руках: испещренная трещинами, кривая. Казалось невероятным, что ей можно кого-то убить.

Увья-Ра поняла сомнения девушки.

— Не суди о сути вещей по их тени в явном мире. Это — стрела смерти. Древко ее из дерева, что растет в мире духов, а наконечник — из рога, сброшенного небесным оленем. Она долго хранилась у нас, передавалась из рук в руки, от наставницы к ученице. Но сейчас — особое время, вот я и отдаю ее тебе. Ты должна исполнить назначенное.

— Я услышала твои слова, мудрая Увья-Ра. Так что мне нужно с ней сделать?

— Возьми, до самого боя носи с собой, а вечером беседуй с ней — она должна запомнить тебя и твой голос. Я уже заговорила ее на смерть темного вождя. Ворожила, пока племя праздновало. Когда поведешь людей в битву, пусть это будет единственная стрела в твоем колчане: она не терпит соперничества. Сражайся, чем хочешь, но стрела должна быть только одна. Тогда, если все сделаешь правильно, тебе останется только выстрелить в главного шакала.

— Но я даже не знаю, как он выглядит, — расстроилась Шейра.

— Стрела подскажет. Она найдет его, как бы далеко от тебя шакал ни находился, и как бы криво ты ни стреляла. Это — Стрела Смерти, свою жертву она не отпустит.

Шейра заворожено посмотрела на древнюю вещь, потом поднялась, собрала разбросанную одежду и обернулась к ворожее.

— Благодарю, мудрая. Я поняла и сделаю все, чтобы не подвести наш род. Наши предки…

— Ни к чему громкие слова, Кошка. Беги, готовься к битве. А я останусь, соберу трав. После ночи Луны они пропитаны колдовством.

Шейра кивнула, по привычке встряхнула волосами и отправилась к становищу.