Глава 11. Вот первый шаг – и раб вошел в столицу

Иллиринский дворец удивлял. Он ничем не напоминал угрюмый приземистый замок с мощными стенами, в котором кханади провел детство и юность. Напротив, царский дворец выглядел невесомым. Казалось, в нем живут небесные духи и дети ветров. Витые колонны и светлые башенки устремлялись в облака и словно сами были сотканы из них.

Вокруг снежно-белых стен буйствовали краски: зеленели деревья, алели розы и маки, желтели купальницы, лиловели гиацинты и фиалки. Из розовых и голубых мраморных чаш, обросших сизым мхом, струилась сверкающая на солнце вода.

Аданэй никогда прежде не видел такой красоты. Пораженный, он на время даже забыл о рабском ошейнике, который до этого словно обжигал кожу.

Две темнокожие девушки-близнецы, которые шли по обе стороны от кханади, тоже восхищались садом и дворцом.

Ниррас провел рабов к бронзовым дверям, украшенным замысловатыми узорами. Стражники раздвинули копья, пропуская главного советника и его подопечных.

Роскошь проходной залы ослепляла. Лазурная мозаика, изображающая богов и героев, соседствовала с многоцветными витражами, а со сводчатых потолков, украшенных лепниной, свисали на тонких цепочках масляные лампы. На полу из темного мрамора лежала ковровая дорожка из золотистого шелка. В углах притаились бронзовые скульптуры: крылатая кошка, женщина со змеиным хвостом и два мужчины — на лбу одного из них росли рога. Аданэй предположил, что статуи — существа из иллиринских легенд.

Ниррас, заметив, что рабы замерли и открыли рты, прикрикнул:

— Вы из какого захолустья, а? Хватит пялиться! Давайте, за мной!

Он провел их по широкому коридору. По пути встречались мужчины в широких шелковых штанах и ярких коротких туниках, и женщины в тонких платьях из струящейся ткани, подчеркивающей соблазнительные изгибы тела. Руки и у первых, и у вторых были обнажены и увиты браслетами, лица накрашены, на шеях красовались ожерелья, а в ушах поблескивали серьги. Почти все встречные кланялись советнику, лишь два-три человека поприветствовали на равных — коротким кивком.

Теперь Аданэй понимал, почему и его нарядили в одежду мало того, что нелепую, так еще и напоминающую о публичном доме: в Эртине или, по крайней мере, во дворце все так одевались. Из тех, кого видел здесь кханади, лишь Ниррас да стражники напоминали мужчин. Аданэй не удержался от вопроса:

— Господин, почему у тебя одежда… нормальная, а у остальных, как… как, — не подобрав нужных слов, он закончил: — Не понимаю, почему.

— Потому что дикарь, вот и не понимаешь! — рявкнул советник. — Я — военачальник, воин. А они — придворные неженки. А ты вообще раб, — добавил он с ехидцей. — Тебе не позволено открывать рот без позволения. И уж тем более задавать вопросы. Надеюсь, ты уяснил.

Аданэй промолчал. Советнику это не понравилось, и он процедил:

— Я не услышал от тебя «я понял, господин».

— Так господин запретил мне открывать рот, пока не спросят. Я и не открыл.

— Щенок, — прошипел Ниррас. — Будешь наглеть — отправлю на рудники.

Аданэй усмехнулся про себя: понимал, что советник ничего не сделает: ему нужен кханади Отерхейна, а значит, все угрозы — пустые. Все-таки решил не злить тайного союзника и произнес:

— Я понял, господин. Извини.

Длинный коридор закончился, и они взошли на лестницу. Темные ступени блестели и выглядели такими гладкими, что Аданэй боялся поскользнуться. Ларец с драгоценностями, который он нес, не давал смотреть под ноги.

Лестница привела на мост из бледно-голубого мрамора. Он находился высоко над землей и соединял две части дворца. По краям — в углублениях, засыпанных землей, — росли незнакомые Аданэю деревья с треугольными листьями. Ветви так плотно сплетались, что земли не было видно. Казалось, будто это — садовая дорожка.

На противоположной стороне виднелся арочный вход. У него Ниррас остановился и сказал:

— Сейчас войдем на половину царей. Не вздумайте еще и там рты разевать, ясно? Я хочу подарить Великой нормальных рабов, а не дикарей!

Советник окинул их грозным взглядом и зашагал дальше. Они спустились по лестнице и снова прошли по коридору.

Царская половина оказалась не такой роскошной, как общая, но выглядела куда уютней. Еще одна лестница, еще один переход — и четверо остановились у входа в покои царицы.

Ниррас придирчиво оглядел рабов. Аданэй считал, что это излишне. На его взгляд, смотрелись они прекрасно: в середине он, светловолосый, а по обе руки от него — темнокожие девушки. Большеглазые, стройные, с длинными черными волосами, переплетенными золотыми нитями.

Наконец советник отвернулся и постучал в дверь. На стук выглянула девчонка лет четырнадцати, поклонилась и шмыгнула обратно. Через минуту вышла опять.

— Достославный советник, Великая ждет тебя.

Ниррас кивнул, прошел внутрь, и вскоре из-за двери послышались приглушенные голоса. Через час появилась та же девочка и приказала рабам пройти в царские палаты.

Правительница Иллирина показалась Аданэю величественной и властной: худое строгое лицо, горделивая осанка, изящные движения. Несмотря на возраст, царица все еще была привлекательна. Большие глаза, красиво изогнутые брови, полные губы. Красное платье облегало стройную фигуру. Темные локоны ниспадали на плечи, на голове сверкал золотой венец, на шее между ключицами алел оправленный в тот же металл рубин.

Аданэй уже догадывался, что иллиринцы, в отличие от отерхейнцев, предпочитают серебру золото. Теперь убедился в этом окончательно.

Ниррас отошел в сторону, указывая на рабов широким жестом.

— Моя повелительница, здесь редкие заморские сокровища и самые красивые невольники из далекого Ишмира. Прошу принять от твоего верного слуги эти дары в знак преданности.

В глазах царицы мелькнуло радостное удивление, она подошла, запустила руку в ларец и вынула тяжелое изумрудное ожерелье. Затем провела пальцами по волосам одной из девушек и обернулась к советнику.

— Мой Ниррас, ты всегда знаешь, как доставить мне удовольствие, — царица засмеялась. — Но как тебе удалось заполучить все это?

— Мой бывший слуга, ныне богатый купец, торговал в Ишмире. Вот и привез. А я купил. Такие сокровища достойны царского дворца, а не купеческого дома.

— Понимаю, — царица кивнула и еще раз скользнула взглядом по невольникам.

Приказала поставить ларец на стол, затем подала знак служанке. Та схватила за руки Аданэя и одну из сестер и повела их к выходу. Третья двинулась за ними. Уже за дверью донесся до Аданэя голос царицы:

— Присядь, советник. Нужно еще обсудить…

Девчонка по дороге передала рабынь другой служанке. Аданэя же привела в большую светлую залу. В центре ее располагался фонтан: композиция из трех полуобнаженных женщин с кувшинами. Около него на широких скамейках сидели мужчины и юноши. Судя по тонким бронзовым ошейникам — рабы. Из помещения вели пять распашных дверей. Аданэй не обращал на них внимания, пока девушка не повела его к одной из них.

— Ты будешь жить здесь, — она открыла створки, пропуская его внутрь.

Взгляду предстало несколько кроватей, и сразу вспомнился публичный дом.

— А кто живет в других комнатах? — спросил Аданэй.

— Тоже рабы, — с изумлением ответила служанка. — Их здесь много. Как тебя зовут?

— Айн.

— Так вот, Айн, скоро придет господин Уирген. Он главный надсмотрщик над вами. Ты его сразу узнаешь. Он скажет, что делать, — девушка пошла к выходу, но в дверях задержалась и сказала: — Меня называют Рэме. Запомни — Рэме. Если понадобится о чем-то молить повелительницу, обратись сначала ко мне. Но только в крайнем случае, понял? А пока прощай. Видеться мы будем нечасто.

Она выскочила из комнаты. Аданэй же огляделся и решил, что лучше послушать разговоры и почерпнуть из них что-то полезное. Вышел в общую залу, но ничего, кроме пустой болтовни, там не услышал. На него никто не обращал внимания и не пытался заговорить. Аданэй заскучал и, чтобы скоротать время, принялся разглядывать окружающих. На многих рабах заметил браслеты и серьги. Пусть не золотые, а из меди или бронзы, но все-таки возникал вопрос: насколько богат Иллирин, если позволяет такое. В Отерхейне рабы носили одежду из грубой колючей шерсти, а уж на украшения и вовсе не могли рассчитывать. Да и жили в подвальных помещениях или бараках, а не в великолепных залах.

Впрочем, Аданэй уже понял, что иллиринцы любят роскошь. Да и Гиллара говорила, что ее народ старается окружить себя всем прекрасным — в том числе и рабами.

Становилось непонятным, как среди этого великолепия соблазнить царицу. Аданэй знал, что нравится женщинам, и понимал, почему: он был наследником престола, к тому же обладал привлекательной внешностью. Но сейчас оказался лишь одним из многих красавцев. Лиммена же не выглядела той, которую легко очаровать. Возможно, она легко подпадала под обаяние мужчин, но вряд ли под их власть.

Впрочем, Аданэй собирался сделать все, что в его силах, но покорить царицу. Иначе грозило остаться рабом до конца жизни. Этого он допустить не мог. Он родился и вырос господином. Хотя сейчас избегал думать о прошлом, старался ни о чем не жалеть. Кханади погиб, остался лишь раб Айн. И этому рабу приходилось лицемерить. Называть Нирраса господином, сохранять на лице угодливое выражение и терпеть презрение. Это было тем унизительнее, что Аданэй сознавал: советнику известно, кто такой Айн на самом деле.

«Если судьба мне улыбнется, я отплачу ему той же монетой!» — думал он.

При мысли о любовнике Гиллары его черты исказились. Сейчас Аданэй мог показаться даже уродливым: такое случалось, когда он злился. Кханади знал об этом, а потому обычно скрывал злость под маской — насмешливой или надменной.

Он неспроста злился на советника. Тот постоянно напоминал, что Айн — только раб. Называл не иначе, как «мальчишка» или «щенок», а то и вовсе «сучий выродок».

Аданэй особенно негодовал, представляя, сколько еще времени терпеть подобное. Он и так забыл о чести. Сначала Дом красоты и надсмотрщики, потом Элимер. Затем Гиллара с Ниррасом… Он надеялся, что тайные сообщники станут прислушиваться к нему и советоваться, но ошибся. Опальная царевна была далеко, а советник вел себя, как господин с рабом. Аданэй снова оказался униженным. Ярость клокотала в груди, но он с ней справлялся. Знал: нужно все вынести. Потом же, добившись своего, подумать о мщении. В первую очередь отомстить брату, а потом расквитаться с Ниррасом.

Честолюбивыми замыслами Аданэй пытался отвлечься от сомнений и неуверенности. Пересев ближе к фонтану, заметил косые взгляды. Впрочем, рабы ничего не сказали и, поглазев, отвернулись.

За дверью послышались тяжелые шаги. Через минуту на пороге появился светлобородый великан с ехидным взглядом. Невольники поднялись, разговоры и смех смолкли. Аданэй последовал общему примеру. Вспомнив слова Рэме, понял: перед ним Уирген. За спиной надсмотрщика заметил изящного юношу. Тот стоял, небрежно прислонившись к стене и свысока поглядывая на рабов.

Уирген, обойдя невольников, остановился напротив Аданэя.

— Новый! Говоришь по-иллирински?!

— Да.

— Добавляй: господин! Понял, недоумок?

— Да, господин.

Аданэй придал лицу угодливое выражение, хотя в душе вспыхнула ярость. Он в очередной раз подавил ее: не время показывать нрав.

— Так-то лучше, — Уирген задумался. — Ума не приложу, чем тебя занять, — и тут же разразился громогласным ревом: — Продохнуть невозможно от проклятых рабов! Занять нечем, а их все везут и везут. И живут они тут в свое удовольствие! Чуть ли не лучше господ устроились. Дармоеды! Ну, чего вылупились, олухи?!

Под грозным взором надсмотрщика рабы опустили головы, но Аданэй заметил на лицах скрытые усмешки. Видимо, гнева белобородого великана здесь не особенно опасались.

— Что, разве вру?! — бушевал надсмотрщик. — Бездельники! Только и знаете, что дрыхнете, шляетесь по дворцу, да жрете, как свиньи. И хоть бы прок какой! А то сплошные расходы! Кнута на вас нет! Будь я на месте царицы, отправил бы всех на скотный двор или рудники. По-другому бы запели!

— Ты забываешься, Уирген, — раздался негромкий, но властный голос: это заговорил юноша, пришедший с надсмотрщиком. — Не тебе судить Великую. Что бы она ни делала — все правильно и все в ее власти.

— Оно, конечно, верно, — смутился великан. — Я просто хотел сказать…

— Я знаю, что ты хотел сказать. Слышу это не впервые. Выучил твою речь наизусть, — юноша усмехнулся.

— Ладно. Пусть так. Я никто, чтобы перечить повелительнице, — Уирген насупился и ткнул Аданэя пальцем в грудь. — Ты, понятно, как и все, будешь дрыхнуть, шляться и жрать. И зачем вас так много?! — все-таки не сдержался надсмотрщик, воздел руки к небу и, широко расставляя ноги, покинул залу.

Юноша тенью двинулся за ним.

Аданэй снова задумался: насколько же богат Иллирин, если рабов здесь так много, что большинству из них не приходится работать. Не удержавшись, спросил у стоящего рядом мужчины:

— Здесь что, и правда рабы не работают?

— Смотря какие. Такие, как я, — он покосился на Аданэя, — ну или ты — не работают. Остальным приходится.

— А это кто приходил?

— Уирген. Надсмотрщик.

— О нем меня предупредили. А с ним кто приходил?

— А, этот-то! Ты с ним поосторожнее. Зазнавшийся сукин сын, вот он кто. И за людей-то нас не считает. Слыхал, как с Уиргеном разговаривал? Привык, сука, что ему все можно.

Тут мужчину окликнул другой раб, и они вместе вышли за дверь. Невольникам и впрямь позволялось гулять по дворцу. Поняв это, Аданэй решил, что ему тоже не мешает выйти и осмотреться.

Проблуждав добрые полчаса по дворцовым лабиринтам, восхитившись мозаикой, лепниной, колоннами, он понял, что заблудился. Даже не заметил, как попал на верхний этаж в небольшое овальное помещение, посреди которого стояла бронзовая скульптура. На первый взгляд ничего особенного в ней не было — обнаженный мальчик стоял на коленях и простирал вверх связанные руки. И все же статуя выглядела живой. Словно частица души скульптора сохранилась в бронзе. Худой мальчишка казался исполненным силы, в его фигуре чувствовались напряжение и решимость. Будто сейчас он встанет и разорвет веревки. Изваяние околдовывало.

— Она тебе нравится? — раздался из-за спины ледяной голос.

Наваждение прошло: статуя умерла или уснула. Аданэй оторвал от бронзы взгляд и обернулся. Перед ним стоял смуглый юноша. Тот, что приходил вместе с Уиргеном. Теперь его можно было рассмотреть внимательнее. Черные волосы, заплетенные в четыре длинные, до пояса косы, обвитые красными шелковыми нитями. Темные большие глаза, подведенные синей краской так, что кажется, будто их уголки поднимаются к вискам. Высокие скулы, четко очерченные губы. Тонкие запястья, украшенные браслетами, длинные пальцы, унизанные кольцами. Незнакомец и сам выглядел тонким, гибким, змеистым.

Они долго смотрели друг другу в глаза, потом юноша нарушил молчание.

— Что тебе здесь нужно? Рабам сюда нельзя.

— Я заблудился, — ответил Аданэй.

Он смотрел на недовольное лицо и понимал: похоже, не зря предупреждали, что с этим парнем нужно быть осторожнее.

— Ты разглядывал статую. Зачем? — спросил незнакомец.

Аданэй пожал плечами:

— Сам не знаю. Она как будто живая. Это забавно.

— Странно, что ты заметил, — скривился юноша. — Как тебя зовут?

— Айн.

— А я Вильдерин. Советую запомнить. А теперь убирайся. Рабу нельзя быть возле покоев повелительницы.

В голове молнией пронеслась мысль: Вильдерин — любимец царицы. Гиллара рассказывала о нем. Правда, вместо того, чтобы уйти, не привлекая лишнего внимания, Аданэй не удержался от насмешки:

— Но такому рабу, как ты, можно?

— Да.

И снова Аданэй не сдержался:

— Расположение царицы многого стоит, да?

Тут же он мысленно обругал себя за длинный язык. Вильдерин, как ни странно, не оскорбился и не разозлился. Только поднял брови и протянул:

— А ты наглый. Не боишься?

— Чего? Ты попросишь повелительницу высечь меня? Или отправить на тяжелые работы?

Аданэй понимал, что не стоит дерзить любовнику царицы. Но подчиняться изнеженному рабу, юнцу, было унизительнее, чем Ниррасу и надсмотрщикам.

— Дурости тебе не занимать, — усмехнулся Вильдерин. — Ведешь себя, как глупец.

— На это мне даже возразить нечего… — пробормотал Аданэй.

Юноша рассмеялся и сказал:

— Ладно, идем. Так уж и быть, покажу, как отсюда выбраться, — он помедлил и с желчью пропел: — Хотя можешь задержаться. Со мной это позволяется. Ведь расположение царицы многого стоит.

Аданэй удивился, но виду не подал. Он не знал, чего ожидать от любимца Лиммены, но понимал: врага стоит изучить.

— Я здесь первый день, — проговорил он. — Мне все любопытно. Конечно, я задержусь, если можно.

— Можно!

Вильдерин просиял, Аданэй опешил: слишком уж разительно переменилось поведение юноши. Либо он хорошо прикидывался. Подумав, кханади решил, что вряд ли. Сам склонный к притворству, он почувствовал бы чужое лицемерие.

— Почему ты спросил про статую? — Аданэй кивнул на бронзового мальчика.

— Ты долго смотрел на нее. Вот я и удивился. Мне она тоже нравится. Но большинство людей ее не замечают. Конечно, среди бронзовых и позолоченных скульптур она теряется. Гипсовая, невзрачная… Мало кто видит, насколько она живая, насколько искусно выполнена. К тому же у нее есть целая история…

— Что за история?

— Ну, рассказывают, что ее сделал тысячи лет назад один бедный скульптор. Не здесь. В другой стране. Она давно исчезла и названия ее уже никто не помнит. Зато история изваяния сохранилась. Говорят, сына бедняка похитили и продали в рабство. Отец искал его десять лет, а потом узнал, что мальчик погиб в первый год неволи. Скульптор отчаялся. Пил и бродяжничал, пока не встретил одного бездомного мальчишку. Тот напомнил ему сына. И этот мальчик стал позировать бедняку. Так и появилась статуя. Рассказывали, что скульптор рыдал, когда ее делал. Затем обезумел. Решил, будто изваяние и есть его сын. Сидел подле него, улыбался, разговаривал. А в минуту прозрения убил себя у его подножия. Кровь впиталась в гипс. Потому и считается, что дух скульптора до сих пор в статуе.

— Как странно…

— Что странно?

— Страну, ее название и правителей забыли. А о скульптуре помнят… Такое и впрямь бывает. Легенды живут дольше людей и даже империй…

— Не всегда. Знаешь, сколько во дворце безымянных изваяний?

— Я и не говорил, что всегда.

— Ладно, — Вильдерин улыбнулся. — Вообще-то я не собирался торчать здесь. Я шел в свои покои. Хочешь, идем со мной.

— Что ж, идем, — произнес Аданэй, удивляясь непосредственности нового знакомого.

Теперь тот не походил ни на высокомерного юнца, каким предстал сначала, ни на обнаглевшего раба из рассказа Гиллары.

Палаты, в которых жил царский любовник, оказались столь же богатыми, как и сам дворец, но безвкусными. Синие полупрозрачные покрывала на широкой кровати не сочетались с красным ворсистым ковром, бежевыми диваном и креслами, с тяжеловесным столом из темного дерева. Три огромных, во весь рост зеркала отражали разноцветье комнаты, усугубляя его. На позолоченных, прикрепленных к стене полках в беспорядке валялись украшения, а по краям стояли статуэтки. Даже самые изысканные из них в этой комнате превращались в посредственность. И все-таки находиться здесь было приятно.

— Мне у тебя нравится, — сказал Аданэй и не солгал.

Лицо Вильдерина озарилось улыбкой. Теперь, когда с него сошло напускное высокомерие, кханади понял, что юноша дружелюбный и вовсе не зазнавшийся.

— Откуда ты? — спросил Вильдерин, присаживаясь в кресло и указав Аданэю на другое. — Судя по акценту, из Отерхейна?

— Да. Но полгода провел в Ишмире. В рабстве.

— А в Отерхейне кем был?

— Наследником престола.

— А серьезно? Нет, если не хочешь отвечать, я не настаиваю, но… — Вильдерин смутился.

Аданэй мысленно усмехнулся, отметив, что в его положении самый безопасный способ скрыть правду — озвучить ее.

— Не обращай внимания, — сказал он. — Шутки у меня дурацкие… Я раб с детства. Просто почти всю жизнь провел в Отерхейне, оттуда и акцент. Сначала я прислуживал в доме сотника. Затем строил новые поселения. Потом меня продали в Ишмир. Я прослужил там полгода в одном богатом доме. Меня выкупил иллиринский купец. А у него — Ниррас. В моей жизни не было ничего, чем можно похвалиться в старости.

— А твои родители? Они откуда?

— Я их не знал.

— Я тоже. Я с рождения во дворце. Меня воспитывали служанки бывших правителей. Ничего не знаю о стране, откуда родом отец и мать… Даже названия. Поэтому родиной считаю Иллирин.

— Сколько тебе лет?

— Девятнадцать. А что?

— Ничего. Просто так спросил. Скажи, а почему рабы здесь не работают?

— Уиргена наслушался? Он любит об этом говорить, — Вильдерин улыбнулся. — Только это неправда, что не работают. Точнее, не совсем правда… Видишь ли, богатство в Иллирине измеряется еще и числом красивых невольников. Чем богаче и знатнее человек, тем больше у него рабов и тем они красивее. Не знаю, как объяснить… Это все равно как у вас в Отерхейне: у вельмож куча великолепных лошадей, хотя ездят они лишь на одной-двух.

— Откуда ты, сидя во дворце, что-то знаешь о других странах? Об Отерхейне?

— Ну так я в последние годы часто ходил в царскую библиотеку. А кое-что мне рассказала Великая.

— Тебе повезло, — протянул Аданэй, лишь бы что-то сказать, и быстро спросил: — А что, здесь все рабы так живут?

— Ну нет конечно! Такое только в богатых домах и только с красивыми людьми. Когда рабы изначально непривлекательны, или когда стареют, их отправляют работать. Так что благодари свою молодость и внешность за то, что попал сюда, а не на прииски, рудники или поля.

— И где окажешься ты, когда постареешь?

Вильдерин посерьезнел.

— Это случится нескоро. И вообще я не желаю об этом думать. Надеюсь, до этого дня не доживу. Умру молодым.

— С ума сошел?

— Наверное, — Вильдерин пожал плечами. — Хотя не знаю. Я всего лишь не вижу жизни где-то, кроме царского дворца. Тем более без нее… — он осекся.

— Без кого?

Юноша не ответил. Поднялся с кресла, отвернулся и предложил выпить кофе.

— А что это? — спросил Аданэй.

— Ты не знаешь? — удивился Вильдерин. — Ну и ладно. Сейчас и попробуешь.

Он ударил в медный гонг. На звук появилась служанка и, выслушав поручение, удалилась. Вернулась через несколько минут с двумя дымящимися кружками.

«Прелестно, — подумал Аданэй. — Рабы прислуживают рабам».

Он взял чашку и с опаской поднес к губам. Напиток оказался терпким, с оттенком горечи, но вкусным.

— Знаешь, — произнес Вильдерин, снова присаживаясь, — ты первый, с кем я вот так запросто болтаю. Может, дело в том, как ты смотрел на статую? И в том, что не заискивал, когда узнал мое имя? Все они, — он махнул рукой в сторону, — кто меня раньше терпеть не мог, теперь лебезят. И никогда не говорят правду. Лишь то, что я желаю услышать. Зато за спиной… — он прервал сам себя и отчеканил: — Не обращай внимания на это нытье. Сам не понимаю, зачем его начал. Мы с тобой почти не знакомы.

— Кое-что легче высказать незнакомцам, а не друзьям.

— Друзей у меня нет. А незнакомцам я не доверяю еще больше, чем знакомым. Просто с тобой что-то не так…

— О, со мной все не так! — рассмеялся Аданэй. — Начиная с того, что я сначала говорю, а потом думаю. Умные мысли приходят, лишь когда чувствую на спине плеть. Вот только к той минуте уже поздно размышлять.

Юноша покачал головой.

— Не в этом дело. Хотя поостеречься тебе не мешает. Вдруг однажды вместо плети окажется петля или топор? — заметив, что Аданэй собрался отвечать, Вильдерин остановил его: — Ничего не говори. Просто. Будь. Осторожнее. А больше всего опасайся остальных рабов. Ты и не представляешь, какая здесь борьба за внимание господ!

— Как же ты выжил?

— Да я просто никого к себе не подпускал. Поэтому все полагают, будто возгордился. Считают меня хитрым. Опасным. Естественно, не верят, что я люблю царицу. Да и она в это не верит…

— А почему ты мне все это рассказываешь? — усмехнулся Аданэй. — Я вот тоже начинаю думать, будто ты хитришь.

Он думал пошутить, но Вильдерин воспринял всерьез. Вскочил и в негодовании воскликнул:

— Я хитрю?! Перед кем?! Перед тобой?! Да кто ты, чтобы перед тобой… Ты первый день здесь! Может, наоборот: это ты как-то втерся в доверие? Иначе почему я начал с тобой делиться… хоть чем-то?

— Вот о том я и спрашиваю: почему?

Вильдерин нахмурился, отвел взгляд и пробурчал:

— Сам не знаю. Есть в тебе что-то… светлое. Показалось: ты поймешь. Поверишь. Не предашь.

Подобные слова Аданэй слышал не впервые. И раньше замечал, что некоторые люди тянутся к нему. Правда, считал, будто это из-за того, что он — наследник престола.

— Я и правда верю, — сказал Аданэй. — В то, что ты любишь царицу.

— Не лги.

— И не пытался. Можешь спросить, почему верю. Только ответ тебе вряд ли понравится.

— Говори! — во взгляде Вильдерина зажглось любопытство.

— Если хочешь… Ты — раб с рождения. Не знал матери, вырос в праздности. Наверное, так еще и не повзрослел. Твоя любовь женщине, наделенной властью, неудивительна. Не обижайся: ты сам хотел это услышать.

Вильдерин и не обиделся. Прошелся по комнате, затем прислонился к стене и скрестил руки на груди.

— Ты прав, — вздохнул он. — Но и я не глупец. Знаю о своих слабостях. Но когда счастлив, готов мириться с ними. Наверное, это тоже слабость, но какая разница?

Любовник царицы вызывал у Аданэя смешанные чувства. С одной стороны, юноша располагал к себе. С другой, сам того не подозревая, был главным соперником.

Вильдерину явно не хватало друзей. Он вырос среди служанок, а потому в его словах и поведении чувствовалась женственность. Кханади предполагал, что оттого у парня и не было приятелей среди мужчин. Не только потому, что многие желали занять его место возле царицы.

Поняв это, Аданэй решил стать ему другом. Это лучшее, что он мог сейчас сделать. Сблизиться с Вильдерином, а через него найти путь к Лиммене.

От подлых мыслей он почувствовал внутри гадливый привкус, но быстро справился с ним. Убедил себя, что выживает сильнейший или хитрейший — пусть эти слова избиты, но менее верными от этого станут.

Впрочем, в следующие часы Аданэй увлекся разговором и забыл о коварных замыслах. Вильдерин оказался прекрасным собеседником, умеющим и рассказывать, и слушать. В воздухе ни разу не повисла неловкая пауза. Но даже не это в нем привлекало. Чувствовались в юноше неподдельная доброта, искренность и умение радоваться жизни, невзирая ни на что.

Покидая комнату царского любовника, Аданэй мучился мыслью, что сложись все иначе, он мог бы стать ему настоящим, а не ложным другом.

Кханади угрюмо спустился по лестнице и прошел по извилистым коридорам — Вильдерин подробно описал путь. Пересек залу рабов и вошел в комнату, указанную Рэме. Надеялся остаться в одиночестве, но не повезло: помещение не пустовало.

Аданэй перезнакомился с соседями, болтал, смеялся и пел с ними на чуждом иллиринском языке. Никто не узнал, какой напускной была веселость Айна.

Измученный сомнениями, он улегся спать лишь глубоко за полночь.

На следующий день около полудня Аданэя нашел Вильдерин. Они отправились гулять по необъятному саду, а потом поднялись в комнату юноши. Рабыни принесли туда еду и ароматный напиток под названием «кофе». И снова были разговоры до позднего вечера.

Незадолго до полуночи Вильдерин сводил Аданэя к запретному озеру. Оно находилось в дальней части священной рощи, что простиралась сразу за садом. Рабам не позволялось заходить в нее под страхом сурового наказания. Впрочем, Вильдерин нарушал этот запрет не впервые.

Вернувшись к себе, Аданэй не избежал расспросов. Любовник царицы всегда держался особняком, а тут проявил интерес к новому рабу. Предположения возникали разные. Кто-то говорил, что царица заметила Айна и потому заставила Вильдерина таскать его с собой. Кто-то, напротив, утверждал, будто правительница здесь ни при чем, а Вильдерин и Айн стали любовниками.

Аданэй не обращал внимания на сплетни и домыслы.