Глава 2. В хищной стае может быть лишь один вожак

В степи день быстро сгорает. Безжалостное солнце с утра до полудня иссушает землю, сводит с ума людей и скот, а ближе к вечеру стремительно исчезает. Старики рассказывают: съедает его черный змей, что сидит у корней Горы и, до времени, хранит порядок в мире, принимает во чрево души умерших.

Когда день уходит, от жары не остается и следа. Белесая дымка поднимается от земли, стоячая вода покрывается корочкой льда, а пожухлая трава — изморозью. Степные жители к этому привыкли, а потому не жаловались: их земли велики и богаты, несмотря на злое солнце и недобрую ночь.

Да, в Отерхейне не колосилось зерно, как на западе, не цвели сады, как на востоке. Зато скакали лучшие табуны, ковалось лучшее оружие. О кузнецах же говорили, будто они потомки великого Гхарта, отлившего мир во Вселенском горне. Но больше всего славился Отерхейн конными воинами: их опасались соседние народы, зато с радостью нанимали заморские страны. Некоторые уходили в наемники, но редко: здесь и своих сражений хватало, а потому и недостатка в военной добыче не было.

Вот и сейчас захватили долину, где раньше жили дикие племена. Кхан решил основать здесь новый город, и дикарям пришлось уйти в леса, к своим далеким сородичам.

С ближайших окраин Отерхейна свезли мастеров, рабов, заставили трудиться пленных. Неподалеку от строительства разбили лагерь. Правитель с войском находился в нем вот уже месяц.

Время перевалило за полночь, дозорные сгрудились поближе к кострам. Переговаривались, травили байки от скуки — ничего тоскливее нет, чем стоять на страже в мирное время.

Воины в долине засиделись. Они давно хотели вернуться домой, увидеться с родными. А еще сходить в трактир и к шлюхам. Или отправиться в набег, за добычей. Здесь же не было ни схваток, ни трактиров, ни женщин. Разве что дикарки, но те могли и прирезать среди ночи. А кхан молчал, не говорил, когда в обратный путь трогаться.

В это скучное время событием становилась любая мелочь. Ее можно было обсудить, построить догадки, а проще говоря, посплетничать.

Потому от стоявших на страже лагеря воинов не ускользнуло, как в шатер правителя вошел Таркхин. Потом туда же привели раба, а спустя час палач его увел. Стало любопытно, отчего оборванец удостоился встречи с кханом и старшим советником, и чем провинился, раз его отдали Горту.

Конечно, дозорные понимали, что никогда этого не узнают. Тысячники, и те не осмеливались задавать правителю вопросы, а простые воины и подавно.

Элимера многие боялись. Помнили, сколько крови он пролил, чтобы взойти на трон, и скольких недовольных казнил, чтобы удержаться на нем. А ведь три года назад никто и подумать не мог, что угрюмый диковатый кханади станет правителем. Полагали, будто у власти окажется старший наследник, но боги решили иначе.

Подозрительный, скрытный, безжалостный Элимер требовал от подданных беспрекословной покорности. Он не нравился простонародью, его ненавидела потомственная знать. Зато войско уважало: кхан показал себя хладнокровным, удачливым и щедрым предводителем. Те, кто ходил в завоевательные походы, всегда могли рассчитывать на часть добычи — и это не считая основного жалования. А в юном государстве, ведущем захват чужих земель, одобрение войска значило больше, чем любовь остальных подданных.

Огонь в очаге почти угас, и тени в шатре сгустились. Таркхин подбросил небольшое полено, пошевелил угли. Пламя заплясало вновь, но кхан этого даже не заметил. Он сидел, погрузившись в себя, и ни на что не обращал внимания. Лишь когда советник поднялся и спросил позволения уйти, Элимер нарушил молчание:

— Если у тебя есть вопросы, задавай. Но только сейчас. Потом могу передумать.

Таркхин тут же опустился на прежнее место.

— Есть. Скажи, кто этот раб? Что он тебе сделал?

Кхан поджал губы.

— Это не просто раб… — охрипшим, будто простуженным голосом ответил он. — Я, полагал, будто он давно мертв…

— Кто мертв?

Элимер посмотрел советнику в глаза, потом смутился и отвернулся.

— Аданэй, — сказал он.

— Ты шутишь?!

— Разве на эту тему можно шутить… — протянул Элимер. — Увы, это он. Наследник, кханади Отерхейна. Аданэй.

— Как такое возможно? Ведь ты убил его.

— Я думал, что он мертв. Но не убил его тогда. Точнее, не совсем убил.

— Как можно «не совсем убить»?

Кхан пожал плечами.

— Хорошо, а почему ты пощадил его и на этот раз? — поинтересовался Таркхин.

— Мысль, что он проведет остаток жизни уродливым рабом, показалась заманчивой.

— А ты уверен, что палач сделает свое дело? Может, стоило проследить?

— По-твоему, Горт станет рисковать жизнью, чтобы спасти Аданэя? — кхан усмехнулся. — Нет, не такой он дурак. Палач мне верен, еще ни разу не ослушался.

— Я не спорю, мой кхан. Но я не понял, почему ты вообще поручил это палачу? Он, конечно, немой, да и грамоте не обучен, никому ничего не расскажет. Но порою случается неожиданное. Не надежнее ли было сделать все самому?

— Нет. В этом вопросе Горту я доверяю больше, чем себе. Один раз моя рука дрогнула, а я до сих пор не понял — почему. Как знать, не дрогнет ли снова? Нет уж, пусть немой сделает свое дело, а потом я проверю. Думаю, новая внешность Аданэя мне понравится.

— Ты никогда раньше не говорил о нем. Я — мы все — думали, что он мертв. И это я могу понять: у власти должен стоять один. Но откуда такая ненависть?

— Это неприятная история. Я никому ее не рассказывал… Тебе расскажу. В конце концов, ты был моим наставником, с тобой могу поделиться… Если хочешь.

— Конечно.

— Что ж… Все началось еще в детстве. Мы с ранних лет не ладили. Но расплачиваться за наши ссоры приходилось мне. Отец всегда вставал на сторону Аданэя. Я же получал оплеухи, либо меня запирали. Иногда в моих покоях, а иногда и в подземных. Не знаю, от чего это зависело. Правда, наша мать меня любила больше. Но кханне Отерхейна была тихой женщиной и побаивалась отца, вот и не пыталась защитить, — Элимер задумался и умолк, но скоро его голос вновь раздался под сводами шатра: — Конечно, все мальчишки ссорятся и дерутся в детстве — это хорошо, это закаляет в них воинов. Но у нас с Аданэем все происходило всерьез, словно мы уже тогда мечтали друг друга убить...

Он прервал рассказ. Говорить о детстве оказалось сложно. Даже с наставником.

Элимер никогда не любил старшего брата, не доверял отцу. Достигнув же восьмилетнего возраста еще и матери лишился. Она умерла, рожая отцу очередного наследника. Ребенок тоже не выжил. Тогда возникло ощущение, будто вокруг враги. Элимер перестал разговаривать, почти не покидал замок, ко всему утратил интерес. Часто слышал смех Аданэя и не понимал, почему брат веселится, если у них умерла мать. Потом сообразил: с чего Аданэю огорчаться, ведь они с матерью никогда не были близки.

Скоро поползли слухи, будто Элимер онемел и сошел с ума. Отец, дабы пресечь их, отправил сына в Долину Странствий, к мудрецам. Якобы на воспитание. Так он говорил, но Элимер понимал: отец просто решил избавиться от него, не хотел стыдиться полоумного сына.

Несмотря на это, годы, проведенные в Долине, запомнились как самые счастливые. Никто не смотрел странно, не шептался по углам, не отвешивал подзатыльники. Поэтому Элимер наконец-то снова заговорил. Жизнь в долине казалась замечательной, но когда ему минуло тринадцать, он осознал, что провел здесь шесть долгих лет. За это время ни отец, ни брат ни разу не навестили. От него просто избавились, его возвращения никто не ждал, ему грозило остаться в долине на всю жизнь. Он же задумался о престоле. Хотел доказать, что достоин трона не меньше, чем брат. Тогда и обратился к наставнику с просьбой. Элимер подозревал, что уговорить кхана, чтобы тот позволил сыну вернуться, было нелегко. И все же Таркхин сделал это.

Младший кханади приехал в Отерхейн осенью. Догадывался, что в столице его не ждет пышная встреча, но все равно было обидно. Отец его не встретил. Не смог или не захотел. Зато к главным воротам замка вышел Аданэй. Высокий, стройный, он выглядел на семнадцать лет, хотя ему только-только пошел шестнадцатый год. Брат прямо-таки поражал своей красотой, и Элимеру это не понравилось. Сразу вспомнились суеверные перешептывания кухарок, что Аданэя якобы выкрали у сказочных степных духов.

Кхан усмехнулся и снова обратился к Таркхину:

— Знаешь, может, родись мы с братом в обычной семье, не стали бы врагами? Хотя сомневаюсь… В любом случае стать правителем мог лишь один из нас, и это подхлестнуло вражду. Впрочем, поначалу я чувствовал лишь неприязнь. Ненависть появилась позднее.

— Из-за чего появилась?

— По многим причинам. Из того, что помню: совет. Мы с братом присутствовали на нем. Отец спросил нашего мнения, внимательно прислушался к Аданэю и рассеянно — ко мне. А потом сказал: «В Долине тебя учили одному, а в Отерхейне требуется другое. Ты не знаком с наукой войны. Ты не знаешь, как управлять нашими землями. Прислушивайся к Аданэю, он всему тебя научит». В глазах брата я увидел привычную насмешку и разозлился. Но кое-чем унизительный случай все-таки помог. Я понял, что и впрямь не обладаю знаниями, нужными кханади, и пригласил лучших учителей. С тех пор мои дни уходили на воинские тренировки, а вечера на то, чтобы вникнуть в дела государства. Я даже пытался разговаривать с Аданэем, но он либо уходил от ответов, либо переводил все в шутку.

Помню еще случай. Мы стояли среди знаменитых воинов, шел разговор об охоте. Кто-то спросил, хочу ли я поехать. Не успел я и рта раскрыть, как за меня ответил Аданэй: «Охота для Элимера слишком опасна, он недавно выучился ездить верхом. Плохо владеет оружием. Достойным воином станет разве что через пару лет».

Все это он проговорил с самым невинным и серьезным видом. Аданэй умел насмехаться надо мной так, что никто, кроме меня, этого не замечал. Я не избавился от его насмешек даже спустя годы, когда благодаря упорным тренировкам превзошел в искусстве войны многих, в том числе и брата. Потом случилось кое-что, превратившее неприязнь в ненависть. Появилась одна женщина, рабыня. Из-за нее Аданэй унизил меня так сильно, как никогда раньше. Но об этом я не желаю рассказывать — просто поверь.

Элимер и впрямь не хотел рассказывать. Не хотел даже помнить ту зиму, когда ему исполнилось семнадцать, а в замок привезли новую невольницу. Ее походка, жесты приковывали взгляд, очаровывали. Элимеру казалось, она похожа на царицу, а не рабыню. Он даже придумал для нее историю: гордая владычица, попавшая в плен, не смирилась и строит планы побега и мести. Мечтал, что она его полюбит, и они, два врага, станут мужем и женой, правителями Отерхейна. Но все вышло иначе. Брат забрал ее себе. Она даже влюбилась в него. Аданэя многие любили: и женщины, и некоторые мужчины. Он знал свою силу и пользовался ею. Когда заметил, как Элимер относится к его новой наложнице, то нашел новый способ мучить. Однажды, не выдержав, Элимер попросил, чтобы Аданэй оставил девушку, чтобы отдал ее. Ответ до сих пор помнился на удивление хорошо:

— Нет, братишка, так не пойдет. Ты должен лучше уговаривать. Ведь ей будет тяжело, если я ее брошу, — и добавил: — Встань на колени, как перед господином. Я должен понять, так ли дорога тебе девчонка.

В ярости Элимер набросился на него, но в последний миг сдержался, ведь драка ничего не решила бы. Тогда он все-таки унизился. Будущий великий кхан встал на колени. До сих пор, вспоминая об этом, презирал себя. Аданэй небрежно проронил: «Забирай», и отправился прочь по коридору.

Элимер побежал за ним:

— За что ты меня ненавидишь?! — кричал он.

Тут случилось неожиданное: Аданэй остановился, положил руку ему на затылок, потрепал волосы и сказал:

— Это неправда. Ты мой брат, и я люблю тебя.

Затем отвернулся и тут же ушел. Элимер до сих пор не понимал, зачем Аданэй произнес эти слова. Может, снова хотел посмеяться. В любом случае, на следующий день все оставалось по-прежнему, только теперь на надменной физиономии Аданэя появилась еще и многозначительная, полная презрения ухмылка. Как и на физиономиях его дружков: брат все им рассказал. А девицу он отдал. Но Элимер видел, с каким восхищением она смотрела на Аданэя, и с каким страхом, едва ли не отвращением — на него. Даже когда подарил ей свободу, ничего не изменилось. Потом Зинкара предала, изменила. Он застал ее в саду, с братом. Они обжимались. Он же стоял за высокими кустами и видел все это. Слышал ее слова:

— Мой бог! Лучше провести жизнь у твоих ног, чем… Забери меня! Я ради этого на все готова! Даже снова стать рабыней. Но только твоей!

Элимер, вне себя от ярости, раздвинул ветки и вышел. Аданэй, увидев его, отстранился от Зинкары и с издевкой приподнял брови.

— Прости, братец, — сказал он. — Ты сам дал ей свободу. А значит, и выбор. Красавица предпочла меня. Правда, она не нужна мне. Так что можешь ее забрать.

Элимер посмотрел на Зинкару. Ее лицо не выражало ни страха, ни вины. Только боль. Во взгляде, обращенном к Аданэю, читались мольба и обожание. Это ранило сильнее любых слов.

Тут Элимер и осознал, что за внешностью и повадками царицы скрывалась обычная рабыня. Но своего унижения не простил. Ни брату, ни любовнице. Сначала хотел ее убить. Потом решил просто выставить из замка. Без денег и жилья она могла стать либо попрошайкой, либо шлюхой. А скорее всего, и той, и другой. Элимера это вполне устраивало.

Кхан посмотрел советнику в глаза и сказал:

— С тех пор я возненавидел брата. И стал куда осторожнее с женщинами. У меня их было немало, но все они походили друг на друга в одном — в лицемерии. Всегда готовы на подлость, стоит только забыться.

— Но ведь Отерхейну нужен наследник, и когда-нибудь тебе придется жениться.

— Я женюсь. Может, через год или два. Выберу миловидную девицу царского рода из какой-нибудь соседней державы. Она родит мне наследников. Это все, что от нее потребуется.

— Я думаю, ты еще очень молод, мой кхан, — улыбнулся советник. — Но мы сбились с темы.

— Верно. Так вот, когда мне исполнилось двадцать, отец оказался при смерти. К тому времени я уже настолько не переносил Аданэя, что едва сдерживался, чтобы не убить у всех на глазах. Тем более понимал, что отец назовет наследником его, а не меня.

— А он не успел назвать… — с пониманием протянул Таркхин.

— Успел, — возразил Элимер. — Он успел, но об этом никто не узнал: в покоях тогда находились только мы с Аданэем. До сих пор не понимаю, как отец допустил такую оплошность. Вероятно, просто никогда не принимал меня всерьез. А зря. После обряда сожжения я стал отрицать его слова. Выдавал ложь за правду, призывал в свидетели богов. Брату не удалось уличить меня. Впрочем, как и мне — его. Вот почему случился тот поединок, Таркхин. Из-за моего обмана. Если бы не он, на троне сейчас сидел бы Аданэй.

— Но, выходит, в поединке ты пощадил его?

— Не совсем… Я до сих пор не понимаю, как так вышло...

Элимер и впрямь удивлялся, вспоминая тот день. Тогда ему и Аданэю надлежало поступить по древнему обычаю — уехать в безлюдное место, чтобы сойтись в смертельной схватке. Считалось, что в таком случае выбор делают боги. И вот, однажды утром, братья отправились к подножию гор, где заканчивались поселения: именно здесь они решили провести ритуальный поединок.

Элимер до сих пор считал этот обычай странным. Он не знал, почему наследникам полагалось уезжать лишь вдвоем, почему тело проигравшего лишалось погребального костра и оставалось на месте схватки. Когда-то в обряде присутствовал тайный смысл, но давно забылся.

Элимер верил в победу, потому что лучше брата владел мечом, зато Аданэй считал, будто правда, а значит, боги на его стороне. Только они ему не помогли. Элимер победил. Вернулся в Инзар спустя день, а на следующее утро состоялась коронация. Ему обрили виски, волосы собрали в высокий хвост, чтобы все видели знак династии — маленькую татуировку, сделанную особой краской. Кханади убил соперника, доказал право на власть, стал великим кханом, но все-таки обязан был соблюсти все обычаи: они сильнее даже правителей.

— Я победил, — продолжил Элимер. — Аданэй лежал у моих ног, без сознания, со страшной раной в груди, но еще живой. Я занес меч для последнего удара. Но тут увидел его лицо. Оно изменилось: черты стали мягче, добрее. Исчезло то, что я ненавидел.

— И ты… не смог?

— Да. Удивительно — меня кольнула жалость. Я наклонился, срезал прядь его волос, пробормотал что-то вроде: «Все равно ты уже мертвец», — и уехал. Всю дорогу думал, почему не сумел убить — не брата — врага? Ведь никогда после я не останавливался перед убийством, если считал его необходимым. Так почему, когда так важно было убить, я не смог? Может, узы крови оказались сильнее, чем я думал? Или его странная сила опять сыграла ему на руку, защитила?

— Что за сила, Элимер?

Таркхин взволновался. Выслушав рассказ, понял — колдовское чутье подсказало: ненависть братьев может отразиться не только на судьбе Отерхейна.

— Сила? Да я сам не знаю, как ее назвать. Та сила, которая многих заставляла любить его. Дело не только в красоте. Словно какие-то чары влекли к нему людей… Но не о том речь. Так или иначе, я знал — скорее всего, Аданэй умрет. Правда, допущение «скорее всего» не давало покоя. Спустя неделю после коронации я не выдержал и снова отправился туда. Хотел убедиться, что брат мертв. Я прекрасно понимал свою ошибку, ведь выживший соперник — угроза для моей власти. Когда я подъехал к подножью горы, из ближайшей пещеры высыпала шайка разбойников. Насилу ноги унес. Добрался до Урича — и уже часа через два вернулся с отрядом. Шайка все еще находилась там. Я допросил главаря. Хотел узнать, видели они труп, когда сюда пришли, или нет. Главарь сказал, что недели две назад они нашли окровавленное, еще теплое тело. Как он выразился — белобрысенького юнца из богатых. Сказал, что его ребята поснимали с него драгоценности, пояс с оружием, одежду. А потом здесь прошел старик из тех, что убирают трупы в окрестностях городка, доставляют к мертвецкой яме — им за это приплачивают. Я подумал: это как раз та участь, которую брат заслуживает. На этом и успокоился. А сегодня его увидел… Когда проходил по лагерю, взгляд упал на раба. Я узнал его… Удивительно, но годы почти не изменили его внешность. Ну а остальное ты видел.

Таркхин поднял взгляд от пола и сказал:

— Мой кхан, я думаю, ты правильно сделал, что не убил Аданэя.

— Тебе тоже показалась удачной мысль о его уродстве?

— Дело не в этом, — поморщился советник, — мне кажется, неспроста твоя рука дрогнула. Не стоит его убивать. По крайней мере, пока.

— Это еще почему? — нахмурился кхан.

— Сам не до конца понимаю. Словно его смерть может как-то повлиять на порядок вещей. Считай это предчувствием. Оно обманывает меня крайне редко.

— Это неудивительно: тебе открыты тайные знания. Странно, что ты почти не пользуешься ими.

— Мир наш слишком хрупок. Неверные силы поддерживают его в равновесии. А вот любой необдуманный поступок способен пошатнуть.

За разговором время летит незаметно. Когда кхан и советник вышли из шатра, на небе уже погасли звезды.

— До завтра, Таркхин, — проговорил Элимер.

— До завтра, великий кхан. Да будут благосклонны к тебе боги.

Советник удалился, а Элимер еще долго стоял под холодным утренним ветром и думал о том, кого до сих пор ненавидел. Лишь когда лицо и руки окоченели от холода, вернулся в шатер, к теплому очагу.

Никого не осталось снаружи в эту промозглую ночь, кроме нахохлившейся стражи, обязанной до утра следить за уснувшим лагерем.

***

— Горт, дорогой мой Горт! Ведь ты меня знаешь, — воззвал Аданэй к палачу.

Тот как раз вывел за пределы лагеря кобылу — к ее седлу и был привязан пленник.

— Разве не помнишь, чем мне обязан? Если бы не я, отец тебя казнил бы! А я помог тебе, Горт, спас тебя! Так теперь и ты помоги! Придумай что-нибудь и помоги. Неужели в тебе нет и капли благодарности?

Палач помычал, пожал плечами и мотнул головой. Он явно не собирался идти против воли кхана. Аданэй взвыл от отчаяния и злости:

— Да помоги же мне, неблагодарный сукин сын!

Горт покрепче перехватил поводья и повел лошадь дальше в степь.

Аданэй всю дорогу взывал к совести палача, то извергая грязные ругательства, то шепча проникновенные мольбы. Немой же притворился еще и глухим. Горт довел лошадь до чахлой рощицы, остановился, отвязал пленника и, словно куль, бросил на землю. Когда палач начал привязывать его к дереву, Аданэй взревел, пытаясь вырваться. Со стянутыми за спиной руками это оказалось бесполезным.

— Эй, Горт! — предпринял Аданэй еще одну отчаянную попытку. — Благодарность тебе неведома, я понял. А страх? Как насчет страха смерти? Твоей смерти?

Палач уже занес клинок над лицом жертвы, но услышал последние слова и напрягся.

— Я скрыл твою тайну от отца, — процедил Аданэй. — Но открою ее Элимеру, если ты не поможешь! В отличие от тебя, я умею писать. Клянусь, что найду способ и передам твоему повелителю записку. Он обязательно проверит ее правдивость. Расспросит слуг. Или обратится к серым. И скоро убедится в твоей вине. Ты знаешь, он не простит. И пусть я стану уродливым и немым, зато буду жить! А ты будешь болтаться в петле, и мухи отложат в твоем теле личинки! Как тебе такое будущее, Горт? Нравится? Конечно, ты можешь меня убить, чтобы я тебя не выдал. Но и в этом случае тебя ждет казнь. Ведь ты слышал приказ кхана? Я не должен умереть. Если же умру, он взамен возьмет твою жизнь. Ведь ты хорошо его знаешь, не так ли?

На лице палача отразилась неуверенность, а в душе Аданэя зашевелилась слабая надежда.

— Ну же, Горт, решайся! Спаси нас. Себя и меня. Придумай что-нибудь!

Палач зарычал и, все еще намереваясь исполнить приказ кхана, приблизил кинжал к лицу пленника.

— Не смей! — выкрикнул Аданэй. — Не смей, иначе я все сделаю, чтобы ты сдох! Ты сдохнешь, сукин сын, мразь! Клянусь, ты сдохнешь!

Горт зарычал и наотмашь ударил Аданэя по лицу. Потом схватился за голову, взвыл и бросился к лошади. Вскочил на нее и пустил галопом к лагерю.

Кулак палача оглушил Аданэя и заставил на несколько минут потерять сознание. Когда он очнулся, рядом никого не обнаружил. Облегчение, которое испытал, сменилось страхом. Кханади попытался выпутаться из веревок, но не тут-то было — скрутили его на славу.

— Горт! — позвал он. — Горт, где ты? — не услышав ответа, выругался: — Недоумок! Безмозглый неудачник! Да чтоб тебя Ханке поимел! Горт!

Тишина. Только эхо разнеслось по степи, и Аданэй тут же умолк. Понимал, что его и так найдут здесь самое позднее на рассвете. Ни к чему приближать время собственной казни. К тому же он все еще надеялся, что случится чудо. Хотя палач вместо того, чтобы помочь, удрал.

«Идиот! — мысленно ругнулся Аданэй. — Люди Элимера тебя все равно догонят».

Он застонал, еще раз дернулся в надежде разорвать веревки и повис на них. Чуда ждать не приходилось, но Аданэй никак не мог смириться с мыслью, что его скоро найдут. Тогда кханади исчезнет окончательно, останется изуродованный, бессловесный раб.

«Элимер, проклятый! Как я тебя ненавижу!»

Ждать пришлось недолго. Еще не рассвело, когда вдали показался всадник. Рядом с ним шел человек, в котором Аданэй распознал Горта. Надежда, пробудившаяся в душе, вступила в яростную битву с обездвиживающим, лишающим воли страхом. Что несут ему эти люди — смерть или спасение?