Глава 15. Цветной зериус откроет все тайны

Раскинувшись на диване, Аданэй с любопытством наблюдал за Вильдерином. Тот стоял перед зеркалом и надевал последний браслет. Золотой с рубинами. На нем красовалось уже девять подобных. А еще ожерелье на шее и серьга в ухе.

Юноша осмотрел свое отражение и занялся волосами. Часть собрал, завязав лентой, остальные оставил спадать на обнаженную спину. Приблизил лицо к зеркалу, взял маленькую кисточку и нанес на веки золотистую краску. Подвел глаза черным. Затем открыл небольшой флакончик — в воздухе разлился аромат благовоний.

Аданэй почти всегда видел друга накрашенным, но само действие наблюдал впервые.

Закончив осматривать себя в зеркале, Вильдерин обернулся и спросил:

— Ну как?

Аданэй молчал и улыбался. На лице Вильдерина отразилась сначала растерянность, затем неуверенность.

— Плохо?

— Сказать честно?

— Да, — в голосе юноши послышалась тревога.

Это показалось Аданэю забавным, улыбка его стала еще шире и вскоре сменилась смехом.

«И как он умудрился прослыть высокомерным?» — промелькнула мысль.

Впрочем, с тех пор, как Аданэй подружился с любовником царицы, его тоже начали считать заносчивым. Кханади это не смущало: когда он вновь станет господином, невольникам лучше не думать, будто Айн был их приятелем.

Раздался нетерпеливый голос Вильдерина:

— Чего молчишь? Что не так?

— Извини, задумался, — Аданэй глянул на друга и прикинул: ответить или еще подразнить парня. Встретив нетерпеливый взгляд, сдался. — Ты похож на девку, когда раскрашенный. Если бы родился ею — был бы неотразим.

К его удивлению, Вильдерин вздохнул с облегчением.

— В Иллирине все так красятся. И раньше ты ничего не говорил.

— Ты не спрашивал.

Юноша рассмеялся.

— Просто ты дикарь!

— Возможно.

— Нет, правда! У вас мужчины одеваются в звериные шкуры.

— Только знатные. И не одеваются — всего лишь накидывают на плечи. А простолюдинам и рабам перепадает разве что овчина. И то если повезет.

— Какая разница? У вас считается, что лучшее украшение — шрамы.

Аданэй фыркнул:

— С чего ты взял? И почему говоришь «у вас»? Я сейчас живу в Иллирине...

— Но все равно остаешься варваром. Думаешь, что украшать себя недостойно.

— Просто я и без украшений выгляжу идеально.

— С такими мыслями вылетишь из дворца на какие-нибудь работы. Кто из господ захочет держать при себе дикаря? Да еще такого самоуверенного!

— И самовлюбленного.

Вильдерин покачал головой.

— У тебя отвратительный характер. Ты должен радоваться, что я тебя терплю.

— Я радуюсь.

— Не понимаю… Вроде я говорю не слишком приятные вещи, а тебе все равно.

— Может, я притворяюсь?

Вильдерин отвел взгляд.

— Может… Извини, если обидел.

— Глупо обижаться на правду.

— Не говори так.

— Почему? Я знаю себе цену. А ты — нет. Между прочим, даже брат меня ненавидит. И у него есть на то основания.

Произнеся эти слова, Аданэй встревожился: во-первых, не понимал, как они вообще сорвались с языка, а во-вторых, опасался, что юноша начнет расспрашивать. Так и случилось.

— У тебя есть брат?! — удивился Вильдерин.

— Был. Он умер, — поправился Аданэй.

— Расскажи. Почему он тебя ненавидел?

— Мне сложно об этом вспоминать. Не сейчас, ладно? Но когда-нибудь расскажу.

Он собрался перевести разговор на другую тему, но тут случилось странное: комната поплыла, в глазах потемнело, голова закружилась. Аданэй вскочил и услышал голос Вильдерина, доносящийся будто издалека:

— Что с тобой?

Аданэй прижал пальцы к вискам и стоял, покачиваясь. Возникли безумные мысли.

«Что я здесь делаю? Один путь — к смерти. Сила убьет сама себя — и мир умрет. Из-за меня. Из-за него. Боги не помогут. Они слепые и глухие. Такие же гости в мире, как я».

Показалось, будто мир летит в пропасть. Аданэй приблизился к Вильдерину, схватил за плечи и воскликнул:

— Ты доверяешь мне?! А зря! Беги лучше! Уходи! Иначе я тебе жизнь испорчу! Всем испорчу. И себе… Я могущественный… а ты раб. Мне все можно. Все-все! Хотя… на самом деле нет… Все не так… Я никто…

Юноша смотрел на друга: во взгляде того пылал горячечный огонь, губы пересохли.

— Айн, ты меня пугаешь, — Вильдерин тщетно пытался уложить его на диван.

— Пугаю?! И правильно! Вот и бойся! Бездна подо мной. Пустота. В ней чудовища. Я упаду. Ты тоже. Я утяну тебя! Всех! — Аданэй вцепился в одежду приятеля и захныкал: — Я боюсь… мне страшно…

— Айн, успокойся, — Вильдерин все же уложил его на диван.

Перед тем, как потерять сознание, Аданэй услышал, что хлопнула дверь, и раздался женский голос. Слов не разобрал: они просто не дошли до сознания. Все кануло во тьму.

— Милый, я решила тебя навестить, — промурлыкала царица, но запнулась, когда заметила тревогу Вильдерина: он как раз перевел испуганный взгляд с Айна на нее.

— Великая… — юноша поклонился.

— А что с твоим другом?

— Не знаю… Он начал бредить… Ни с того ни с сего. А теперь и вовсе… — Вильдерин повел рукой в сторону Айна.

— Бредить? А что он говорил?

— Какую-то ерунду...

— Какую?

— Да я не понял. Что-то про бездну, чудовищ. Бессмыслицу, в общем.

— Надеюсь, ты еще пьешь ласперис?

Вильдерин с удивлением кивнул.

— Так дай мне его, — потребовала царица.

— Конечно, — юноша метнулся к шкафчику и достал оттуда небольшой флакон. — Вот! Но зачем? Ты думаешь, его опоили?

— Не знаю. Сейчас и проверим, — она опрокинула флакончик на пальцы, потом поднесла их к носу Айна. — Не удивлюсь, если так и есть. Может, кто-то из рабов опоил.

Аданэю показалось, что прошло всего несколько минут — и он очнулся.

«Я не умер?» — молнией пронеслась мысль.

Он услышал голоса Вильдерина и незнакомой женщины. Хотел показать, что очнулся, но не успел. К его носу поднесли что-то с резким запахом. Аданэй непроизвольно вскочил на ноги, и женщина отшатнулась. Он узнал в ней царицу.

Кханади недолго продержался: на плечи навалилась тяжесть, колени задрожали, и он рухнул обратно. Снова попытался встать, но Лиммена его остановила:

— Лежи смирно. Еще успеешь выказать почтение.

— Извини, Великая. Но… что случилось? Я ничего не помню.

— Еще бы! Возьми, выпей это, сразу полегчает, — царица протянула ему флакон с источающей вонь жидкостью.

— Нет! — скривился Аданэй.

Брови Лиммены сошлись на переносице.

— Не смей перечить, раб. Пей! Это приказ.

Вильдерин многозначительно посмотрел на друга и открыл окно. Аданэй поднес флакон к губам и, стараясь не дышать, опрокинул содержимое в рот. Омерзительное питье тут же попросилось обратно. К горлу подступила тошнота. Он понял, для чего Вильдерин открыл окно, но было поздно — его вырвало под ноги царице.

«Какой позор!» — Аданэй избегал взгляда Лиммены.

Она брезгливо отодвинулась от зеленоватой жижи и протянула:

— На меня не попало. А остальное уберут.

— Прости, повелительница.

— Я же сказала — ничего страшного, — с раздражением откликнулась та и обратилась к Вильдерину: — Думаю, цветным зериусом опоили. Объясни приятелю, что теперь делать. Все равно вы неразлучны.

— Ты заметила, Великая? — удивился юноша.

— Такую парочку сложно не заметить. Свет и Тьма. Вам всегда нужно быть вместе, — сама того не ведая, Лиммена почти слово в слово повторила то, что говорил Ниррас. Затем обратилась к Аданэю: — Я рада, что у моего Вильдерина наконец-то появился друг.

Не прощаясь, направилась к выходу. В дверях обернулась и бросила:

— Кстати, очаровательный акцент. Отерхейнский, если не ошибаюсь?

После ухода царицы повисла тишина. Аданэй первым ее нарушил:

— Что со мной было?

— Ты разве не понял? Тебя опоили, вот и все. Наверное, кто-нибудь из рабов.

— Вот и все?! Да я чуть к праотцам не отправился! Меня стошнило под ноги царице…

— Брось! — отмахнулся Вильдерин. — С кем не бывало.

— Со мной.

— Ну да, точно — откуда в диком Отерхейне взяться цветному зериусу?

— Что это за штука?

— Трава. Из ее стебля делают отвар. Кто его выпьет, говорит о себе всю правду. Даже ту, в которой сам себе не признается. Но у некоторых людей зериус вызывает отравление и бред. Это с тобой и случилось. Ты нес полную чушь! А мог бы выдать все секреты. — Вильдерин улыбнулся. — Впрочем, ты выдал бы их мне. А мы, к счастью, можем доверять друг другу.

— Ну да… — пробормотал Аданэй. — А что я говорил?

— Ерунду. Что ты могущественный и летишь в какую-то бездну. Да какая разница?! — Вильдерин отмахнулся, но, заметив тревогу на лице Айна, добавил: — Да забудь ты о глупом случае! Ничего страшного не стряслось. При дворе такое сплошь и рядом. Когда я только что стал… — он запнулся. — В общем, меня как-то раз тоже опоили этой дрянью. И мне не так повезло, как тебе. Выдал всю подноготную.

— Зачем кому-то меня травить?

— Наверное, хотят все знать обо мне и царице. Но на меня эта гадость давно уже не действует. Вот они и решили на тебе испробовать. Ты ведь мой друг. Думали, что-то расскажешь. Не знали, что ты с самого утра сюда придешь.

— Этот отвар могут достать даже рабы? И почему на тебя не действует?

— Ну, зериус растет в садах Эртины. А вот как делается отвар — тайна. Ее не знают ни рабы, ни свободные. Даже вельможи. Только придворные травники и царская династия. Но иногда невольникам удается его достать через перекупщиков. Негласно, разумеется. Кстати, благодаря зериусу в Иллирине преступников почти не пытают. Те сами все рассказывают, стоит отведать зелья.

— Ты не ответил на второй вопрос.

— Ах, это. Ты плохо знаком с Иллирином. Нигде в мире ты не найдешь такого множества ядов, противоядий и исследований, им посвященных. Нигде в мире, Айн! Это и счастье, и беда моей страны. Знаешь, сколько противоядий принимают знатные люди просто на всякий случай? А иногда приучают себя к какому-нибудь яду. А все равно нет-нет, да кого-нибудь отравят. Так что, цветной зериус — детская забава. И он — единственное, что могут получить рабы.

— Я знал, что Иллирин — родина ядов, но предполагать такое! Да здесь страшно жить.

Вильдерин усмехнулся:

— Я дам тебе противоядие от зериуса. Тем более ты его уже пробовал.

— Только не говори, что это та отвратительная жидкость!

— Она самая. Отвар корня ласпериса. Не волнуйся, пары капель в день достаточно. Если добавлять в воду, то вонь не почувствуешь.

— Ты меня успокоил. А как здесь оказалась царица?

— Открыла дверь и вошла. Иногда она заглядывает ко мне. Сегодня появилась как раз, когда ты падал.

— Вот позор!

— Да успокойся наконец! Повелительница все понимает. Когда такое случилось со мной, это она настояла, чтобы я пил противоядие.

— Давно ты ее любовник? — нисколько не стесняясь, спросил Аданэй.

Вильдерин смутился и отвел взгляд, но все-таки ответил:

— Три года.

— И как это произошло?

— Ну, однажды она просто позвала меня к себе…

— А до тебя? Был кто-то?

— Ну конечно. Она же царица. Многие… мечтают. До меня был знатный юноша. Но его, кажется, в Лесной Клык отправили.

— За что?

— Не знаю. Поговаривают, что все это — происки Нирраса.

— Вот как. А что будет, если Ниррасу и ты чем-то не угодишь?

— Да чем я могу не угодить? От власти, как и от свободы, я далек. И хватит, Айн, не люблю это обсуждать.

— Я заметил.

— Вот и давай прекратим, — Вильдерин сразу сменил тему: — На твоем месте я бы отдохнул. После отравления зериусом сон не повредит.

Аданэй решил прислушаться — к тому же и впрямь ощущал сонливость.

Проснулся, когда солнце переползало на запад, и на полу, возле окна, заиграли рдяные отблески. Потянувшись, Аданэй с удовольствием обнаружил, что усталость прошла, а рассудок прояснился. Он приподнялся, сел, и столкнулся взглядом с Латторой. От неожиданности вздрогнул.

Девушка сидела на краю дивана и с наивным интересом рассматривала Аданэя. Не отрывая глаз от царевны, он опустил ноги на пол. Латтора подобрала длинную юбку и забралась поглубже на диван. Широко улыбнулась.

— Айн…— протянула она.

— Здравствуй, царевна.

— Я — Латтора, — еще шире улыбнулась девушка, тыча себя пальцем в грудь.

— Знаю. Что ты здесь делаешь?

— Ну, я была у мамы, но к ней пришел Аххарит, и я ушла.

— Кто это — Аххарит?

— Он рыжий. Рыжий-рыжий, как лисичка, — хихикнула царевна.

— Да, но кто он? — переспросил Аданэй, желая побольше узнать о людях, окружающих царицу. Любые сведения могли пригодиться.

— Ну, он бастард Хаттейтина.

— Так. Подожди. А кто такой Хаттейтин?

— Он… ну, он раньше был кайнисом. Это такие люди, которые помощники военачальника. Но потом мама его прогнала. Она его не любит.

— Почему?

— Не знаю, — пробормотала Латтора. — Он злой и некрасивый. Наверное, поэтому.

— А зачем его бастард пришел к царице?

— Тоже не знаю. Не спрашивай о таких скучных вещах! — девушка поморщилась.

— Извини. Наверное, ты пришла сюда не просто так? Я что-то могу для тебя сделать?

— Ой! Да чего ты можешь сделать? Ни-че-го. Я просто так пришла. Шла, шла — и зашла. Поболтать с Вильдерином. А тут не он, а ты. Я уже долго здесь сижу.

— Зачем?

— На тебя смотрю. У тебя, когда глаза закрыты, ресницы забавно дергаются.

Аданэй не нашелся, что сказать, а царевна повторила:

— Очень забавно.

— Не думаю, — он поднялся и отошел к окну.

Девушка вскочила следом.

— А ты и не должен думать. Ты же в рабстве, забыл? А я — царевна. Я буду за всех думать.

«Было бы чем», — усмехнулся Аданэй про себя.

— Когда-нибудь я стану царицей! — продолжила Латтора. — И знаешь, что я тогда сделаю? Я тебя оцарю!

— Что-что ты сделаешь?

— Оцарю! Ну…— она засмеялась. — Оцарю-одарю — смешно ведь!

— Наверное… — пробормотал Аданэй, все больше поражаясь ее поведению.

— А знаешь, почему оцарю? — Латтора склонила голову набок, напомнив Аданэю глупого цыпленка. — Потому что стану царицей. Разгоню нудных советников, назначу новых. Любовников заведу. Ты тоже будешь среди них.

— Я польщен, — Аданэй отвернулся, чтобы скрыть ухмылку.

— Конечно, ты должен быть польщен. Я бы и Вильдерина взяла в любовники. Только он мамин. Знаешь, что я еще сделаю? Первым делом прикажу казнить ее! — во взгляде Латторы вспыхнула злость.

Аданэй даже вздрогнул.

— Кого? Царицу?!

— Да ты что?! Как можешь думать такие глупые мысли?! — возмутилась царевна и пояснила: — Ее — это Аззиру!

Аданэй оживился. Кто-кто, а загадочная дочь Гиллары его интересовала.

— Кто такая Аззира?

— О, она чудовище! Ведьма, — Латтора приблизилась и понизила голос. — Ты ее не знаешь, тебе повезло. Она проклята всеми-всеми богами. Такой злобной колдуньи нигде в мире нет! А еще я слышала, как она говорила с мертвыми трупами покойников! Представляешь?! А еще, когда я была маленькая, она жила здесь. Всегда меня пугала. А потом смеялась. А я не жаловалась никому. Боялась. Потому что она бы меня тогда точно убила. Но, — Латтора огляделась, — не будем о ней к ночи.

Царевна заговорила о другом. Аданэй понял, что ничего полезного от нее больше не услышит и утратил интерес к разговору. Поддакивал и кивал, но его мысли были далеко. Он пытался понять, из-за чего Латтора так боится Аззиру. Ее страх напоминает животный — такой невозможно изобразить или надумать.

За окном стемнело, а девушка все не уходила. Болтала, пока не открылась дверь. Появился Вильдерин.

— Царевна, что ты здесь делаешь? — юноша подошел к ней и, не выказывая особого почтения, за плечи повел к выходу.

— Но я хотела поболтать с тобой. И я так хорошо с Айном болтала, — закапризничала она.

— Ты ведь знаешь: повелительница не разрешает тебе часто общаться с рабами. Тем более, вечером. Лучше уйти, пока она не узнала.

— Ох, ну хорошо-хорошо. Уже ухожу. Но мы еще увидимся, да?

Латтора помахала им рукой и неуклюже выбежала из комнаты.

— Эта девица меня раздражает, — вздохнул Вильдерин, когда дверь за ней захлопнулась. — А почему ты в темноте сидишь?

Он зажег свечи и снова обратился к Аданэю:

— Что она говорила?

— Глупости всякие.

— Вещала, как станет царицей? — заметив удивление друга, Вильдерин рассмеялся. — Она говорит это при каждом удобном случае. В такие минуты с ней лучше не спорить, иначе закатит истерику.

— Про Аззиру она тоже всегда говорит?

— Аззиру? А что она про нее сказала?

— Она ее боится. Неужели эта Аззира такая ужасная?

— Она… странная. Но почему ты спрашиваешь?

— Обычное любопытство.

Вильдерин прошелся по комнате, потом остановился и начал рассказывать:

— Я впервые заговорил с ней, когда мне исполнилось десять. Аззира была на несколько лет старше. Мы столкнулись у знакомой тебе статуи — в то время она стояла на первом этаже. Это Аззира рассказала мне ее историю. Просто подошла и ни с того ни с сего рассказала. Когда закончила, я поклонился. А она сказала: «Не люблю рабов». Потом, знаешь, так посмотрела… будто на раздавленное насекомое. Я тут же выпрямился. Понял, что она подразумевала — что не любит рабское поведение, а не самих рабов, — Вильдерин помолчал, в задумчивости посмотрел в окно, потом продолжил: — После того случая она несколько раз показывала мне свои рисунки. Не знаю, зачем. Кажется, царевна хорошо ко мне относилась, но я никогда не знал точно, о чем она думает. Аззира редко говорила, еще реже смеялась. По крайней мере, так, как смеются дети. Скорее, хохотала — жутко, пронзительно. Она и впрямь многих пугала, даже взрослых. А насчет Латторы… Я пару раз видел, как они стояли друг напротив друга. Аззира смотрела на нее, а Латтора бледнела, дрожала. Может, читала в ее взгляде угрозу: глаза Аззиры всегда были красноречивее языка. В этой девчонке было что-то зловещее. А еще рисунки со стихами… — Вильдерин прервал рассказ и воскликнул: — Сейчас я покажу тебе!

Он метнулся в угол комнаты, открыл сундук, порылся в нем и достал потертый холст. Отряхнул его от пыли и протянул Аданэю.

— Вот, смотри. Это один из ее рисунков. Она оставила его мне перед ссылкой. Не знаю, почему. Ничего не сказала, просто сунула в руки и ушла.

Аданэй вгляделся в истрепанное полотно.

Картина оказалась мрачной, почти ужасающей, но притягивала взгляд. Если не знать, что ее написала отроковица, то ни за что не догадаться.

Среди тусклой хмари — темные руины. Промеж них бродят белесые тени. Нет четких очертаний, единственная цветное пятно — черноволосая девочка. Обнаженная. Стоит с краю полотна, вытесненная серым миром. Словно живет сама по себе и наблюдает за теми, кто смотрит на картину. Длинные волосы, словно плащом, покрывают худощавое тело. Хмурый, исподлобья взгляд. По безвольно опущенным рукам стекает кровь. Все это выглядело, как окно в потусторонний мир. Одновременно пугало и завораживало.

— Кто это? — спросил Аданэй, не отрывая взгляда от холста.

— Аззира. Она себя рисовала.

Аданэй отшатнулся и отдал рисунок Вильдерину.

— Жуткая картина. Убери.

Юноша кивнул.

— Да. Но у нее все были такими. Это еще не самая страшная.

«Что за сумасшедшая уготована мне в жены?» — встревожился Аданэй.

Лиммена восседала в кресле посреди небольшого помещения, предназначенного для личных бесед. Напряженная, со сжатыми губами, смотрела на стоящего перед ней молодого мужчину. Неподалеку и от нее, и от посетителя, стоял Ниррас. Советник одобрительно кивнул — причем кивок мог предназначаться как ей, так и Аххариту. Царица не хотела принимать хаттейтинова сына, Ниррасу пришлось ее уговаривать.

Лиммену с Хаттейтином издавна связывала неприязнь, порою перераставшая в ненависть. У царицы были все основания недолюбливать дальнего родственника.

Когда-то он рассказал родителям Лиммены о ее связи с красивым пастухом. Последний поплатился за это жизнью, а знатная девица — месяцем заключения в покоях башни и рыданиями о загубленной любви. Отец же все это время подыскивал дочери мужа. И подыскал. Выбрал не кого-нибудь, а самого царя. Его жена как раз недавно скончалась. Ходили слухи, будто ее смерть была неслучайной, и царицу убили из-за того, что не смогла родить наследника. А некоторые утверждали, будто и это было лишь поводом, а на самом деле она чем-то насолила сестре правителя.

Сплетням Лиммена не верила, а потому на выбор отца не жаловалась. В последний раз всплакнула по пастуху и успокоилась. Она хотела стать царицей и жить в самой Эртине — об этом мечтали многие знатные девушки.

Сейчас, будучи матерью, Лиммена понимала родителей и сознавала, что на их месте тоже приказала бы убить пастуха. Впрочем, она и тогда недолго на них злилась. И даже Хаттейтина почти простила, решив, что он хотел как лучше.

Однако зерно неприязни все-таки сохранилось в душе и, спустя годы, проросло. Вина за это, как считала Лиммена, целиком лежала на родственнике. К тому времени Хаттейтин стал одним из кайнисов — вторым в воинской иерархии. В борьбе за влияние на царя он поддержал Гиллару. Неизвестно, как та его переманила, да только с тех пор новоявленный кайнис не упускал возможности опорочить молодую царицу в глазах мужа и знати. Вместе с Гилларой и другими сторонниками строил против нее козни и подставлял при любом удобном случае.

Зато, как только царь умер, Лиммена отомстила врагам. Одних казнила, других, как Гиллару, выслала из столицы. Хаттейтина же под благовидным предлогом отправила в отставку. Понимала, что он легко отделался, но не могла наказать его сильнее: слишком большим влиянием пользовался кайнис. В то время его смерть или ссылка вызвали бы недовольство в войске. Потом у царицы появились иные заботы, а Хаттейтин вел себя тихо. Вот она и забыла о незадачливом родственнике.

Пока Ниррас не напомнил. В первый раз — три года назад. Тогда освободилась должность тысячника. Ниррас на правах военачальника предложил вернуть Хаттейтина в войско. Утверждал, что терять опытного и сведущего в военных делах человека неразумно.

«Ты его достаточно проучила, — сказал Ниррас. — Он не повторит прежней глупости. Да и я буду за ним присматривать».

Скрепя сердце, Лиммена согласилась, но при дворе новому тысячнику появляться запретила.

Недавно советник вновь напомнил ей о родственнике, и Лиммена в очередной раз признала его правоту. Забота о государстве стояла выше личных обид.

— Хаттейтин однажды уже был кайнисом, — убеждал военачальник. — И — забери меня тьма! — он был лучшим кайнисом, которого я знал! Как бы он нам пригодился в войне с Отерхейном! Он нужен нам, Великая!

— Я ему не доверяю.

— Я тоже. Но недоброжелатели легко становятся верными слугами, когда им есть, что терять. Да, когда-то он поддерживал Гиллару, но это было так давно! Уверен, он не раз пожалел, что выбрал не ту сторону. Так пусть теперь искупит вину, послужит Иллирину.

— А если предаст?

— Ему это невыгодно. Но если опасаешься, можно подстраховаться. Пригласить ко двору его сына, выделить ему покои и дать мелкую должность. Ну, к примеру, пусть помогает главе дворцовой стражи, следит за порядком.

— Да ты что?! — возмутилась Лиммена. — Мало нам простить изменника, наградить его должностью, так еще и его сына привечать? И… кстати… какого такого сына? Насколько я помню, боги наказали Хаттейтина: оба его сына мертвы.

— Я говорю об Аххарите, Великая.

— Бастард?

— После смерти законных сыновей он стал наследником. Как мне донесли, Хаттейтин сильно к нему привязан.

— Предлагаешь сделать Аххарита заложником?

Ниррас кивнул.

— Но зачем давать ему должность?

— А к чему показывать Хаттейтину наше недоверие? Тем более Аххарит способный мальчик, и к прегрешениям отца отношения не имеет. Пусть принесет пользу, а не шатается по дворцу без дела. Думаю, при таких условиях Хаттейтин не захочет предавать нас. Напротив, всеми силами постарается доказать верность. От этого будет зависеть благополучие и его самого, и сына.

— Хорошо. Убедил, — сдалась Лиммена. — Пригласи бастарда ко мне. А Хаттейтина назначь кайнисом, но предупреди, чтобы при дворе не появлялся. Никогда. Не желаю его видеть.

Отогнав воспоминания, царица присмотрелась к Аххариту. Тот повел головой, откидывая за плечи волосы, потом сделал несколько шагов и упал на одно колено. От резкого движения браслеты и серьги бастарда звякнули, а волосы опять упали на лицо.

— Приветствую, Великая, — проговорил он и поднялся.

— Аххарит… — процедила царица. — Добро пожаловать. Советник Ниррас тебя хвалил. Он был прав?

— Смотря в чем хвалил, Великая. В уборке полей я, например, не силен, — он улыбнулся.

Бастард вел себя так непринужденно, что царица, сама того не ожидая, тоже расслабилась.

— Могу отправить к крестьянам, они научат, — съязвила она.

— Боюсь, не поможет. В этом искусстве я бездарен. Не хотел бы, чтобы Великая узнала — насколько.

Лиммена отметила, что, несмотря на наглые речи, Аххарит ей понравился. Сын Хаттейтина ничем не напоминал своего льстивого, чрезмерно осторожного отца. Даже внешностью они различались, будто и не родственники. Все же царица не спешила показывать благосклонность.

— Тогда скажи, что умеешь лучше всего. Если умеешь.

— Убивать, — ответил Аххарит с пугающей серьезностью.

Лиммена заметила встревоженный взгляд Нирраса: видимо, советник не ожидал такого ответа и не знал, как она его воспримет.

— Ради золота? Или власти? — спросила царица.

— Золота мне достаточно, а убивать ради него скучно. Власть же приносит больше трудностей, чем удовольствий.

— Тогда из-за чего?

— Люблю показывать врагам силу. Видеть их страх. Еще мне нравится восхищение женщин. Понимаю: мои мысли слишком обычны...

— Не обычнее, чем мысли о власти и золоте, — пробормотала удивленная Лиммена и закончила разговор: — Пока тебе будут готовить комнату, советник Ниррас объяснит твои обязанности.

Аххарит промолчал, только улыбнулся, сверкнув зубами. Отвесил быстрый поклон и уставился на советника. Тот, нахмурившись, жестом поманил его за собой.

Царица посмотрела им вслед, потом поднялась и направилась в свои покои.

— Ты что наплел? — обрушился на Аххарита Ниррас, как только они оказались наедине в покоях советника. — Лиммена все-таки женщина, а не воин. Думаешь, ей понравилось твое бахвальство про убийства?

— Почему бахвальство? — удивился бастард.

— Ты прекрасно понял, о чем я! «Убивать», видите ли… И хоть бы причина какая… благородная. А то «видеть страх» и прочая ерунда!

— Но ведь она не прогнала меня, верно?

— Этим ты обязан своей смазливой физиономии, — огрызнулся советник, усаживаясь на скамью возле стола.

Аххарит остался стоять.

— Какая разница, чему обязан? — отмахнулся он. — В правду она все равно бы не поверила.

— Какую еще правду?

Бастард пожал плечами и прошелся по комнате, с любопытством оглядывая висящие на стенах карты и оружие. Лишь потом ответил:

— Важнее всего для меня — Иллирин. Его благополучие. Его слава. Ради этого я здесь. Ради этого убью хоть тысячу стариков и младенцев. Особенно вражеских. Но не ради власти или золота.

Ниррас вскинул брови, хмыкнул, и Аххарит сказал:

— Вот видишь, ты тоже не веришь. Но это ничего. Я бы и сам себе не поверил. Знаю, что все это звучит как… как… — он повертел в воздухе пальцами, подбирая нужное слово, но, так и не подобрав, опустил руку.

Ниррас закончил фразу за него:

— Как хвастовство юнца, который наслушался легенд о героях.

— Точно! Это я и хотел сказать!

— Странный ты…— пробормотал советник.

— Это мое главное достоинство, — бастард усмехнулся.

Ниррас поморщился и сказал:

— Главное, не забудь, что ты здесь не только ради Иллирина, но и ради отца.

— Не забуду.

— Хорошо. Вечером представлю тебя Юккену — он глава стражи. Если все сложится, недели через две станешь его помощником. А там, глядишь, и выше — я об этом позабочусь. Но пока побудешь обычным стражником. Начнешь сегодня же. Надеюсь, тебя это не смущает?

— Ничуть, — откликнулся Аххарит и добавил: — Расскажи о дворце и его жителях. Мы в провинции далеки от столичных сплетен.

— А что ты хочешь узнать?

— Все. Кто с кем враждует, кого остерегаться. С кем лучше поладить… Все, что сочтешь нужным, достославный Ниррас.

— Э, мальчик, вижу, ты не хочешь быть слепым исполнителем, да?

— А разве кто хочет?

— И то верно, — фыркнул Ниррас. — Так и быть.

Аххарит слушал. Не перебивал и не задавая вопросов до тех пор, пока советник не закончил рассказ.

Лиммена вошла в свои покои, опустилась в кресло и глянула на Рэме. Та сидела на подушках, разбросанных у дальней стены.

— Сходи к Вильдерину, милая, — усталым голосом попросила царица. — Скажи: на закате я его жду.

— Конечно, Великая, — откликнулась служанка и, помедлив, добавила: — У него сейчас вроде бы Айн. Приказать ему уйти? Или… может, его тоже пригласить?

— Почему ты спросила о нем? — поинтересовалась Лиммена, наградив девушку добродушной усмешкой. — Или он тебе нравится?

Рэме улыбнулась в ответ и промурлыкала:

— Очень, Великая.

— Думаю, и он перед тобой не устоит, — пробормотала царица. — Так уже и быть, пусть тоже приходит… в следующий раз.

Рабыня с радостью кивнула и выскочила за дверь, а Лиммена откинулась на спинку кресла и задремала.