Глава 16. Ночь – пьяна, но утро отрезвляет

Вечером к Вильдерину с Айном подошла Рэме. Девушка передала приказ правительницы: оба невольника должны явиться в царские покои. Аданэй не ожидал, что Лиммена пригласит и его. Вильдерин тоже, но удивления не выказал, только спросил:

— Надеюсь, ты не в таком виде пойдешь?

— А что не так?

— Ничего, — юноша поморщился. — Иногда забываю, что ты дикарь и не признаешь украшений.

Аданэй, в отличие от обычного, пререкаться не стал. Погрузился в честолюбивые мечты: строил смелые догадки, почему Лиммена позвала его, и уже видел себя свободным господином. Вильдерин же подошел к зеркалу. Юноше потребовалась четверть часа, чтобы расчесать волосы, ярче накраситься и сменить одежду. Затем он бросил:

— Идем!

Аданэй, плененный мыслями, не услышал.

— Эй! — окликнул юноша. — О чем раздумываешь? Так пожелала царица. Ты не можешь отказаться.

— Что? — Аданэй опомнился. — Да я и не собирался. Просто задумался. Идем.

Вильдерин кивнул и двинулся к выходу, поманив друга за собой. Они прошли по длинному коридору, пересекли помещение, где находилась уже знакомая Аданэю статуя и, свернув направо, оказались перед покоями правительницы. Стоящие у входа стражники привыкли к частым посещениям юноши и не думали ему препятствовать. Хотя на Аданэя глянули с легким удивлением.

Вильдерин постучал, дверь через минуту открылась. Выглянула Рэме, улыбнулась и подмигнула. Впустила их и провела через внешнюю комнату к внутренней. В ней правительница проводила больше всего времени.

Оказавшись внутри, Аданэй осмотрелся. После ярко освещенного коридора глаза не сразу привыкли к полумраку: тьма рассеивалась лишь мерцанием единственной свечи. На стенах плясали угрюмые тени. Из стоящей в углу курильницы поднималась дымная струйка. Терпко-сладкий аромат приятно щекотал ноздри.

В глубине помещения виднелся силуэт царицы. Она сидела в кресле, подобрав ноги под себя, и молчала. Аданэй попытался разгадать выражение ее лица, но ему не удалось.

Вялым жестом Лиммена пригласила их подойти. Аданэй сделал несколько шагов — ноги утопали в мягком ковре — и остановился. Вильдерин же приблизился почти вплотную и уселся на подушки слева от кресла. Царица провела тыльной стороной ладони по щеке юноши, и он прижался губами к ее пальцам.

— Мой милый, — проворковала Лиммена.

Затем она легким движением отстранила Вильдерина и перевела взгляд на Аданэя.

— Как ты себя чувствуешь, Айн? Вижу, тебе уже лучше, — в голосе царицы звучала тоска.

— Спасибо, повелительница. Мне и впрямь лучше.

— Я тебе завидую. Мне повезло меньше, — она жестом пригласила его присесть справа от кресла — там тоже лежали подушки. Когда Аданэй опустился на них, продолжила: — Видела дурной сон. Надеюсь, вы, такие юные и полные живого огня, изгоните из этих палат хмурые тени долины грез.

Услышав высокопарную речь, Аданэй едва сдержал ехидную усмешку. Он и раньше замечал, что многие иллиринцы выражаются витиевато, но это по-прежнему его забавляло.

— Я думаю, тени сами уйдут, — проговорил он. — Стоит только зажечь больше света.

Царица рассмеялась и обратилась к Вильдерину:

— Твой друг прав. Рэме!

Служанка поняла, чего от нее хотят. Схватила два канделябра и зажгла расставленные в них свечи.

В покоях посветлело, и Аданэй лучше разглядел помещение: здесь не было и следа роскошной безвкусицы, которая поразила его в комнате Вильдерина. Напротив, все сочеталось друг с другом. На обитых светлым шелком стенах висели картины в рамках из черного дерева и большое овальное зеркало. Широкая кровать у занавешенного окна была застелена покрывалом на тон темнее стен. Аданэй не сомневался: оно тоже из шелка. Эту гладкую тонкую ткань в Иллирине любили так же, как золото.

Неподалеку от кровати находился изящный столик из голубого мрамора. На нем стоял позолоченный канделябр и ваза с фруктами.

— Расскажи, Айн, — заговорила царица, — как ты оказался в Иллирине?

— Советник Ниррас привез меня из Ишмира.

— Это я и так знаю, — отмахнулась Лиммена. — А до Ишмира? Что было до Ишмира?

— Я был рабом. В Отерхейне. В замке одного вельможи.

— Значит, я не ошиблась. Твой замечательный акцент оттуда.

— Тебе нравится мой выговор? Ты уже второй раз о нем упоминаешь.

Интонация, с которой Аданэй задал вопрос, показалась вызывающей даже ему самому, но царица не придала этому значения.

— Да, нравится. Я ненавижу Отерхейн и все, что с ним связано. Но звуки их речи красивы, признаю.

По знаку Лиммены, Рэме поднесла всем по кубку вина. Аданэй, чтобы успокоить волнение, одним глотком опустошил кубок. По телу разлилось восхитительное тепло. Рэме тут же наполнила бокал снова.

— Прав Вильдерин, называя тебя варваром, — протянула Лиммена. — Разве так пьют вино? Напиток богов нужно пить маленькими глотками, словно совершая священный обряд. Только так можно понять его дух.

— Просто я волнуюсь в присутствии владычицы Иллирина.

Царица усмехнулась, уловив в его голосе насмешливость, но ничего не сказала. Потянулась, гибкая, как кошка, и обволакивающим взглядом посмотрела на него.

На вид ей было около сорока, но, несмотря на возраст, а может, благодаря ему, она выглядела соблазнительней многих юных девиц, которых знал Аданэй.

— Пришло время историй, — проворковала царица. — Красивых историй. Сегодняшний томный вечер очень располагает к ним, не находите?

Вильдерин потянулся за стоящей у стены кифарой, пристроил ее у себя на коленях и уже тронул струны, но женщина прервала его:

— Дай ее мне, милый. Сегодня историю расскажу я. В том виде, в котором она дошла до наших дней из уст сказителей.

Наигрывая неторопливую грустную мелодию, царица начала рассказ.

Вперед, сквозь стены, лети, душа! Что ты видишь там, вдали, устремляя взор свой к туманному горизонту? Видишь, встает золотое солнце? Его лучи целуют землю. Видишь, как сияет все вокруг?

Роса — слезы природы — сверкает, похожая на россыпь бриллиантов. В воздухе разливаются ароматы утра, а певчие птицы возвещают о пробуждении земли.

Смотри! Вот выводит стадо молодой пастух — любимец природы. Знаешь ты этого стройного юношу с золотыми волосами и отражением голубого неба в глазах? Нет? Тогда смотри и слушай. Я расскажу тебе…

Каждое утро выводит пастух стадо в зеленую ложбину, где протекает серебристый ручей с дном из острых камней.

Пастух играет на свирели, и птицы замолкают, завидуя его песне.

А теперь смотри туда! Смотри — мелькает вдали фигура. Она приближается, и ты видишь, что это юная дева. Ее белое платье колышется от дуновений ветра, а волосы развеваются. Девушка так красива, словно пришла из страны духов.

Видишь, он мечтает о ней, глупый юноша. Она приходит к нему в грезах коварной любви.

Бедные, бедные маленькие мотыльки, куда летите вы?

Каждое утро ждет он, нетерпеливый, когда она спустится к ручью. Каждое утро замирает сердце, стоит увидеть вдали ее силуэт.

Так мечтал он о ней, видел во снах любовь, невозможную между ними.

…А она играла. Создание скуки, дитя пустоты. Свет, убитый ложью, давно погас в ее душе. Она играла, ослепленная равнодушием.

Видишь, поет ей пастух на свирели и, от счастья пьяный, ощущает ее жаркое дыхание. Яд поцелуев кружит голову.

Однажды она не пришла. Не пришла и на следующий день, не появилась и через неделю. А свирель пела жалобно, звала ее.

В один день пастух увидел девушку. Она ехала в колеснице, запряженной четверкой, рядом с черноглазым красавцем. На лице улыбка — а в душе слезы.

Потянулись долгие дни и жестокие ночи, свирель не пела больше. Все будто замерло в оцепенении и тоске, превратилось в дурной сон. Но и он закончился, уступив место яви. Черный огонь зажегся в сердце юноши.

Лишь тьма, стальной клинок в ночи, пронзительный крик, алая кровь на белом одеянии — и конец! Только склепу досталась она, юная и прекрасная, со смертью обрученная.

А ночь, темная ночь, скрыла злодеяние, окутав все густым мраком.

Не бойся, пастух, ночь умеет хранить секреты. Твою страшную тайну она тоже схоронит во тьме.

Вперед! Сквозь стены! Лети, душа!

Видишь, встает золотое солнце? Его лучи целуют землю.

Смотри! Вот выводит стадо пастух. Знаешь ли ты этого дряхлого старика с вечным отражением скуки и злобы в глазах? Нет? Тогда смотри и слушай, я расскажу тебе…

— Конечно, на самом деле все было не так, — буднично закончила царица. — Эта история долго обрастала выдумками, пока не сделалась такой, какой вы ее услышали.

— А как было на самом деле? — поинтересовался Вильдерин.

— На самом деле? — Лиммена улыбнулась и ответила: — Пастух никого не убивал. Он сам умер молодым. А девушка жива до сих пор. Она вышла замуж и превратилась в царицу Иллирина.

— О! — удивился Вильдерин.

— Я называла его «возлюбленный солнца» за светлые волосы и глаза. Но это было так давно! Чего ждать от юной девицы, грезящей о любви? — она рассмеялась. — Теперь давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Вильдерину не нужно было повторять дважды, и он завел отвлеченную беседу. Разговор пошел о живописи и поэзии, архитектуре и музыке. Аданэй не мог поддержать беседу — в Отерхейне наследников престола обучали истории, политике, войне, но не изящным искусствам: считалось, что воинам это не нужно. Он сразу почувствовал себя лишним и разозлился. Не знал, как встрять в разговор, привлечь внимание царицы и при этом не сказануть глупость.

«Может, я и впрямь дикарь? — забеспокоился Аданэй, но тут же продолжил мысль: — Ну и пусть. У меня есть другие достоинства».

Правда, какие именно, он так и не нашел, а потому решил вообще об этом не думать: в конце концов, его всегда любили женщины, а значит, было за что.

Он перестал прислушиваться и вникать в смысл беседы, но тут Лиммена обратилась к нему:

— Ты понравился моей Рэме.

Она посмотрела поверх его головы. Аданэй проследил за взглядом и заметил, что служанка все еще в комнате. Сидит поодаль, обхватив колени руками. После слов царицы она приблизилась — бесшумно, как тень. Опустилась рядом с Аданэем, взяла за руку. Ладошка Рэме оказалась теплой, чуть влажной.

— Иди за ней, Айн, — промурлыкала Лиммена. — А нам с Вильдерином еще есть, что обсудить.

Аданэй догадался, что его выпроваживают, чтобы не мешал предаваться любовным утехам. Значит, ему и впрямь оставалось последовать за служанкой. Это он и сделал.

Оказавшись в соседней комнате, улыбнулся и сказал:

— Что ж, пойду вниз. Рад был тебя увидеть, Рэме.

Она промолчала, но посмотрела с недоумением. А в следующий миг прыснула со смеху:

— Какой ты забавный! Ничего не понял. Ведь повелительница сказала, что ты мне понравился.

— И что?

— Как это что? Она часто идет мне навстречу.

Ее руки обвились вокруг шеи Аданэя. От удивления он отпрянул, но Рэме с неожиданной для хрупкой девушки силой притянула его обратно.

— Брось, Айн, — все еще со смехом произнесла она, — тебе все равно некуда идти. Уирген закрыл нижнюю залу на ночь. Покои Вильдерина тоже заперты, ключ у него. А их с повелительницей сейчас лучше не тревожить, сам понимаешь. В эту ночь ты будешь принадлежать мне. Восхитительно, правда?

Глаза Рэме сладострастно сверкнули, потом она отодвинулась и стянула с плеч платье.

Аданэй не принадлежал к мужчинам, которые с легкостью устояли бы перед красивой обнаженной женщиной. А потому, хотя разум и находил происходящее унизительным, плоть с этим не согласилась. Возбуждение смешалось со злостью: теперь он понял, зачем и для кого Лиммена его пригласила. Получалось, что он зря размечтался.

Рэме, будто госпожа, властным движением подтолкнула его к дивану и сказала:

— Давай, иди туда.

Этого Аданэй терпеть не собирался.

— Ну уж нет, — прохрипел он. — Я тебе не… — он хотел сказать «Вильдерин», но вовремя сдержался.

Притянул девушку к себе, злым поцелуем впился в губы, затем обхватил за талию и, не особенно осторожничая, бросил на ложе. Сам навалился сверху, запустил пальцы в ее волосы и процедил:

— Не думай, что можешь мне приказывать. Приказывать буду я.

— О, так даже лучше, — пропела Рэме и засмеялась.

Аданэй разозлился еще сильнее: куда приятнее было бы видеть податливую и слегка испуганную девицу. Гнев и влечение сплелись так плотно, что он сам не понимал, какое чувство преобладает. Но дальше все окутал туман.

Гибкое тело Рэме. Стоны и крики. Тени, свечи, стены, что раскачивались в такт движениям. Легкое головокружение от страсти и вина.

Когда все закончилось, Аданэя охватила тоска.

— Хочешь еще вина?

Голос Рэме утратил соблазнительность. Из распутной женщины она снова превратилась в простую служанку.

— Нет.

— Как хочешь.

Она отвернулась и налила себе бокал, больше не обращая внимания на недавнего любовника. Аданэй сидел на диване, опустошенным взглядом смотря перед собой.

Спустя полчаса дверь, ведущая во внутренние покои, отворилась. На пороге появился Вильдерин. Волосы растрепаны, на лице играет румянец. Он выглядел счастливым, и это подействовало на Аданэя удручающе.

— Айн, я останусь здесь. Принес тебе ключ от моих покоев. Можешь отдохнуть там до утра. Конечно, если Рэме не против...

Последние слова Аданэя взбесили. Он подошел к Вильдерину, выхватил у него ключи и, метнувшись к выходу, огрызнулся:

— Мне не нужно разрешение рабыни!

Как только за ним захлопнулась дверь, Вильдерин виновато улыбнулся.

— Прости его, Рэме. Он дикарь, ты же знаешь.

Девушка ухмыльнулась уголками губ.

Аданэй, раздраженный, злой, бросился по коридору. Хотел быстрее добраться до комнаты друга и забыть о том, что царица подарила его рабыне.

Он уже подошел к двери покоев Вильдерина, когда услышал издевательски-вкрадчивый голос:

— Подскажи, пожалуйста, что здесь делает раб в такое время? Я полагал, он не должен высовываться после полуночи. Если только не моет пол и не выносит ночные горшки господ.

Аданэй обернулся: к нему неторопливой походкой приближается стражник.

— Ну, и как ты здесь оказался? — повторил он.

— Возвращался от повелительницы.

— Правда? Ты сменил масть или я тебя с кем-то путаю? Мне говорили, что у того, — стражник с усмешкой махнул рукой в сторону покоев Вильдерина, — волосы темнее.

— Он разрешил мне переночевать в его комнате.

Аданэй старался держать себя в руках, но чувствовал: еще чуть-чуть и огрызнется, чем навредит себе.

— Может, и ключ одолжил? — продолжил допрос стражник.

— Да.

— Любопытно… Даже ключ одолжил… А он знает, что ты хочешь занять его место подле владычицы?

«Что ж ты такой омерзительно догадливый?» — ругнулся Аданэй про себя, а вслух возмутился:

— Нет! С чего ты взял?

— Тогда почему ты злишься, возвращаясь от царицы. Видимо, на этот раз тебе ничего не удалось, — мужчина с деланным сочувствием покачал головой и прищурился.

Аданэй вместо того, чтобы опустить глаза, уставился на стражника с вызовом. Тот заметил выражение его лица и улыбнулся. С обманчиво-мягкими нотками проговорил:

— Осторожнее. Злость играет с людьми дурные шутки. Особенно, с бесправными.

— Конечно… господин, — выдавил Аданэй.

— Доброй ночи, сердитый раб, — бросил стражник и, не дожидаясь ответа, пошел прочь.

С минуту факелы отбрасывали свет на его фигуру, красными всполохами играли в рыжих волосах, потом силуэт растворился в другом конце коридора.

Встреча произвела тягостное впечатление и вселила неясную тревогу. Стражник показался неприятным и даже опасным. Постаравшись отогнать беспокойство, Аданэй повернул ключ в замке, вошел в комнату и рухнул на диван, желая поскорее уснуть. Правда, сон пришел не сразу — лишь на рассвете.

Аданэй проснулся, услышав, как открывается входная дверь и кто-то, крадучись, входит в комнату. Открыв глаза, увидел Вильдерина. Юноша на цыпочках шел к кровати, но заметил, что приятель не спит, и остановился.

— Я тебя разбудил? Извини. Старался не шуметь. Как ты себя чувствуешь?

Аданэй вспомнил ночь и с раздражением воскликнул:

— Как я себя чувствую?! Шлюхой я себя чувствую, вот как!

— Айн, ты чего? — поразился юноша. — Все же хорошо…

Аданэй сознавал, что незачем срывать злость на Вильдерине — раб с рождения все равно не поймет ее причины. Но чувства брали верх над разумом.

Юноша попытался успокоить друга:

— У тебя, может, от вина голова разболелась? Выпей воды.

— У меня не болит голова. И вода мне не поможет.

— Не понимаю, чего ты злишься?

— Откуда тебе… — пробормотал Аданэй.

— Ну, так объясни.

— До тебя все равно не дойдет.

— А ты попробуй.

— Ладно. Видишь ли, я не привык, чтобы меня отдавали развратной девке, словно я… даже не человек, а так… скотина. Это было унизительно, как в публичном доме!

— Ты был в публичном доме? — в глазах Вильдерина зажглось любопытство.

— Замолчи! Вообще об этом не спрашивай! Да и не о том речь.

— Ну, хорошо. Не рассказывай. И все же, что тебя задело? Рэме не просто рабыня. Она — любимая рабыня царицы. Помощница, доверенная, хранительница секретов. Кстати, с ней лучше не ссориться. Даже я этого избегаю. А ты вчера повел себя не очень-то вежливо. Мне пришлось за тебя извиняться.

— Какая жалость! Наверняка ты оправдал меня тем, что я неотесанный дикарь.

Вильдерин отвел взгляд, и Аданэй понял, что угадал. Юноша же вновь посмотрел на друга и сказал:

— Сдается мне, это не последняя твоя ночь с Рэме. Уж больно ты понравился. Не знаю, кем ты был раньше, Айн… Но сейчас ты — раб. Тебе нужно свыкнуться с этим.

— Как это не знаешь? Ведь я говорил.

Вильдерин скривил губы и посмотрел с упреком.

— Обидно, что ты мне не доверяешь. А ведь можешь рассчитывать на мое молчание. Ладно, это твое дело. Но и я не слепой, понимаешь? Я вижу — ты солгал. Не верю, что ты всю жизнь провел в рабстве.

Теперь пришла очередь Аданэя отвести взгляд.

— И кто еще это заметил? — спросил он.

— Думаю, пока только я. До вчерашней ночи ты неплохо притворялся. Но я так часто тебя вижу, что обратил внимание на некоторые мелочи. Думаю, ты был не только свободным, но и знатным. Наверняка сам владел рабами. Удивительно, что ты по-дружески относишься ко мне.

— Это потому, что ты хороший друг и хороший человек. Извини, что на тебя набросился. Но, кажется, я никогда не привыкну к новому положению.

— Тебе придется. Все привыкают. Тем более все не так плохо. Рэме красива, неглупа. Великая ее ценит. А Рэме ты понравился. Если она в тебя еще и влюбится, то будет и вовсе замечательно. Получишь все, что пожелаешь. Кроме свободы. Но зачем она, если и так все хорошо?

Аданэй с горечью рассмеялся и пробормотал:

— Меня это не утешает…

Вильдерин ответил ему взглядом, в котором сочувствие смешивалось с непониманием.