Что было в свитке.

Сквозь дрему Федор слышал голоса. Они звучали глухо, словно эхом из пустой бочки, отдаваясь тупой болью в висках. Кто и что говорил, он не понимал мозг отказывался воспринимать информацию, хотя он и старательно прислушивался. Но самое страшное, в его нынешнем положении, было то, что собственное тело не слушалось. Голова лежала на чем-то твердом, туловище сидело, тоже непонятно-где, упираясь во что-то грудью, что надавало упасть, с безвольно свисающими руками. Глаза не хотели открываться, а губы шевелится.

Он все чувствовал. Как его тормошили за плечи, как хлестали по щекам и поливали водой, но ничего не мог ответить. Он был парализован, хотел спать, и делал титанические усилия, чтобы не отключится, но у него это слабо получалось. Его подхватили чьи-то сильные руки, и взвалив на плечо понесли. Он не мог, да и не хотел сопротивляться, ему все было безразлично, куда и зачем. «Лишь бы не уснуть», — Одна единственная мысль сверлила разум. Но в итоге, эту неравную борьбу наш герой проиграл, и отключился.

Первое, что увидел он, когда вновь открыл глаза, бал дощатый, темный потолок, подсвеченный тусклыми отблесками огня, и тишина. Он осторожно повернул голову, и увидел стол с зажжённой свечой, и дремлющего человека, сидящего на лавке, склонившего, вроде рыжую голову (в свете мерцающего огня было не разобрать), на согнутый локоть. Освещался только стол и небольшое пространство вокруг, остальное все тонуло во мраке, и потому было не непонятно, где он находится.

Во рту стояла сухая горечь, и живот сводило болью от голода. Федор попробовал аккуратно пошевелить пальцами. Они послушно согнулись. Ноги? Вроде то же все хорошо. Послышался шум шагов и скрипнула дверь. Спящий за столом человек встрепенулся и протерев глаза вскочил на ноги. Юноша сделал вид, что все еще без сознания, и закрыл глаза.

— Как он? — Прозвучал глухой бас.

— Еще не очнулся. — Голос явно принадлежал молодому парню. — Дядька Елей, чего я тут сижу, очнется сам дорогу на улицу найдет. Чай не в порубе сидит. Дверь, вон она, не запертая.

— Цыц, раскудахтался тут мне. Тебе воевода что сказал? Вот то-то. Слушаться должен начальство. На то ты и новик. Служивый человек. Понимать надо.

А за парнем этим какая-то тайна стоит. Чувствую я такое. Не с проста так Митроха суетится. Да и друг этого парнишки весь бледный второй день. Не ест не пьет, все молитвы какие-то читает. Фоска тут к нему подход нашла. Ну ты ее знаешь. Как мышь, в любую щель, так и она в любую душу залезет, все выпытает.

Так вот говорит, что брат это его, и что парень этот, что лежит тут на лавке, очень важный человек. И чтоб, значит мы на его немощь телесную не смотрели, то болел он сильно, и память от того потерял. Ну это так, как у моего кума брат. Очень случай похож. Он после драки с соседом, когда ему поленом чуток голову не проломили, тоже долго жену с детьми вспомнить не мог, и похудел сильно, но потом ничего, отошел. Тьфу на тебя. Не помер он. Память вернулась.

У Федора, и это было совсем не кстати, страшно зачесался подбородок. Что было этому причиной непонятно. Толи мошка какая-то пристроилась, то ли еще что, неясно, да и не важно. Он всеми силами пытался противостоять естественному порыву, устранить эту неприятность, с помощью рук, но видимо непроизвольно поморщился, и этим привлек к себе внимание.

— О! Глянь! Никак шевелиться начинает. — Загрохотал над ухом бас, и в ноздри ударил запах чеснока. — Давай бегом к Митрохе. Сообщи новость.

Загрохотали быстрые удаляющиеся шаги. Скрываться больше не было смысла и Федогран открыл глаза. Над ним склонялась голова пожилого мужчины, с черной, с нитками проседи, бородой, крючковатым коротким носом, напоминающим клюв филина и хитрыми, прищуренными глазами, непонятного, в следствии полумрака, цвета.

— Очнулся, милок. Встать можешь? — хитрые глаза еще больше сощурились, превратившись в щелки. И пока наш герой поднимался, новый знакомый, не переставая причитал. — Навел ты тут паники. Давненько в нашем городе не случалось такого непотребства. Это-ж надо? Отравили. Кому же так дороженьку перешел? Невиданное досель дело. Разбираться тут и разбираться. Ну давай милок, вставай. Вставай. Хватит уже люд честной пугать.

Он помог сесть Федограну на лавку, на которой тот лежал, и опустился рядом, заинтересованно сверля взглядом, как рентгеном, просвечивая душу.

Сам он выглядел каким-то квадратным, казалось, что плечи шире, и так его небольшого роста. В блестящей кольчуге, очень мелкого плетения, опоясанный здоровенным мечем, в кожаных ножнах, с рукоятью в виде шипящей змеи, где эфесом служило скрученное в кольца, для прыжка, тело, гада.

— Дяденька, а попить есть что ни будь? — Осмелился спросить Федор.

— Вона как тебя с похмелья-то. — Он рассмеялся басовитым карканьем. — Как не быть, конечно, есть. Только потерпеть тебе надо, чуток. Знахарь осмотрит, добро даст, тогда и напьешься. Идти-то сам сможешь? — И вдруг став серьезным, сменив тон с шутливого на злобный, рявкнул так, что Федор вздрогнул. — Кто тебя опоил, помнишь? — И снова поменял настроение, на заботливо соучастливое. — Важно, милок это. Очень важно.

— Ннет. — Едва только и смог выдавить из себя наш герой.

Дальнейший допрос не состоялся, потому что, гремя сапогами в помещение, ворвался еще один воин, прямая противоположность сидящему рядом. Огромных размеров молодой мужчина, лет тридцати, с русой шевелюрой, постриженных под «горшок» волос, с подернутым легкими морщинами лбом, карими умными глазами, прямым носом и аккуратной бородкой, окружающей, вместе с постриженными усами, пухлые губы. Одетый в кожаную, серую безрукавку, подчеркивающую фактурность налитого мышцами тела, и в такого же цвета штаны-галифе, заправленные в черные сапоги. Оружия не было никакого.

— Как он? — Легкий, приятный баритон задал вопрос квадратному, но взгляд был направлен на Федограна, внимательно изучая растерянное лицо парня.

— Очухался вроде. Пить просит. — Скамья качнулась, жалобно скрипнув, освобождаясь от тяжелого тела, которое вытянулось по стойке смирно, рядом.

— Хорошо, веди его к Щербатому, пусть посмотрит, а потом ко мне. Все вместе приходите. И пусть волхв идет и не выкобенивается. Оборотню пока ни слова. Пусть думает, что его брат — названный в беспамятстве, пребывает. Важно это. — И развернувшись, быстро вышел в светящейся проем открытой двери.

— Ну пойдем, милок. Посмотрим тебя. Не волнуйся ты так. Знахарь у нас хороший. Сразу все видит. Всю правду скажет. Ничего от него не скроешь. — Елей, как догадался Федор, зовут его нового знакомого, смотрел так, словно предупреждал: «Колись, пока не поздно, всеравно все узнаю, и не обижайся потом»

Стояло солнечное утро. Еще не успевший прогреться, утренний ветер приятно гладил кожу. Стоявший напротив низенький седой дедок, со всклоченными волосами и такой же, торчащей в разные стороны бородой, что-то бубнил, невидимыми под растительностью ртом, и изображал театральные пассы иллюзиониста, перед лицом Федора, худыми скрюченными в артрозе руками, торчащими из под засаленного, темно-зеленого кейпа (накидка на плечи без рукавов), спускающегося до земли, и скрывающего ноги

— Нормально все с ним. Очухался, как я и говорил. Панику только зря подняли. Напоите, а то сейчас снова в обморок грохнется. То на него зелье снотворное так подействовало, да морок наложенный. Сильный кстати морок, кто и сподобился так постараться, не знаю. Нет в округе таких ведунов.

— Ты это, Щербатый. Надо к Митрохе идти. Зовет он. — Елей неуверенно посмотрел в глаза деда. — Ты как? Пойдешь?

— Куда-ж деваться. — вздохнул тот. — Коль воевода зовет идтись надобно, да и не отвяжется он. Пошли ужо.

Федору сунули в руки кружку с ледяной водой, и все ждали, когда он напьется, а потом, повели в терем воеводы.

«А дедок — то этот непрост. Вон как перед ним Елей стелился. Видно, что боится. Интересно, а кто он, этот Елей. Вот не верится мне, что простой стражник. Как-то он не по-простецки себя ведет, хоть и прикидывается таким добрым отцом-командиром. Надо с ним поосторожнее быть.» — Думал Федор, рассматривая квадратную спину, идущего впереди него воина: «Да и вообще поаккуратнее надо быть. Дурачка включить, и знать ничего не знаю и ведать не ведаю».

У входа в терем воеводы, сидели на высоких ступенях крыльца два воина в кожаных доспехах, но без шлемов. При приближении экскорта, сопровождающего нашего героя, они встали, подняв наконечниками в верх длинные копья, и молча распахнули двустворчатые массивные двери, тем самым приглашая проходить внутрь.

За овальным столом сидел тот самый молодой мужчина, который последним приходил к Федору, и угрюмо рассматривал входящих в помещение посетителей. Как догадался юноша, это и был воевода Митроха.

— Пришли мы, Митрох. — Доложил квадратный.

«Вон оно как, оказывается они его Митрохой только за глаза зовут, а так-то он воевода — Митрох. Надо запомнить и не опростоволосится.» — Подумал парень, стоя под сканирующим его, суровым взглядом.

— Присаживайтесь, поговорим.

Устроившись на высоком стуле, за овальным столом напротив воеводы, Федор окинул взглядом помещение. Просторное. Светлое. Окна распахнуты настежь, сквозняков тут никто не боится, шлифованные бревенчатые некрашеные, и потемневшие от времени, стены с затушенными факелами, высокие дощатые потолки. В углу, прислоненное копье, седло, с брошенными на него доспехами и мечем. Ничего лишнего. Жилище воина-холостяка, мало заботящегося о комфорте.

— Кто же ты такой? Найденыш — Федогран. Названный брат оборотня. — Произнес задумчиво воевода, отвлекая парня от рассматривания помещения и постукивая пальцами по крышке стола. — И кто же тобой так интересуется, что не постеснялся ворожить в моем городе? Не нравится мне это. Давай-ка, рассказывай всю правду. Но только не ври.

Но как тут не врать? Дед Чащун запретил рассказывать правду. Что делать, пришлось излагать легенду о болезни и амнезии.

— Да уж. — Усмехнулся воевода. — Из всего, что я услышал, только про Духа Жизни истина, остальное ложь. Выгнал бы я тебя из города, но смущает одно обстоятельство. Вул то же самое брешет, а вот для оборотня обман равносилен смерти. Только очень серьезные причины могли его заставить поступить так. Не нравится мне это. Но и Чащуну я отказать не могу. — Он задумался. — Где свиток, что ты мне нес?

Федор опустил голову и покраснел.

— Нет его. Или потерял, или украли.

— Рассказывай, что помнишь. После того как Вул ушел, что с тобой приключилось?

— Девушка ко мне подсела, я даже рассмотреть не успел. Все быстро случилось. Кружка с тем пойлом сама в руках оказалась. Только глаза зеленые помню, больше ничего.

— А свидетели говорят, что к тебе незнакомый дед подсел, таких еще ходоками зовут, и вы с ним обнялись как старые знакомые. Что на это ответишь? — Встрял в разговор Елей.

— Говорю же девушка была. — Набычился Федогран. — Не было никакого деда.

— Морок это. — Глухо прозвучал голос знахаря. — Очень сильный морок. А зеленые глаза, верный признак кромочника. Ты зрачков не разглядел случаем? Хоть немного было бы понятнее, с чем дело имеем.

— Нет. — Мотнул головой парень. — Не помню я. А кто такой, этот кромочник?

— Вот наглец. — Рассмеялся Щербатый. — Его тут пытают, а он вопросы задает. Но хотя, что я от воспитанника Чащуна, другого мог ожидать. Сам наглый и ученики такие же.

— Кромочники — это те, кого за Калинов мост не пустили. — Пояснил Елей. — Маются теперь. В Яви жизнь завершили, а в Правь не пускают.

В помещение, резко ворвался, переругивающийся с охранниками, Вул. Резко остановившись на входе, дальше степенно подошел к столу, склонив голову в приветствии, и как бы мимоходом, отвесив подзатыльник Фёдору, спросил разрешение присесть у воеводы. Тот, поначалу обескураженный подобным появлением, мотнул головой, в знак согласия, и вдруг залился веселым смехом, тыкая в оборотня пальцем:

— Вот это я понимаю старший брат!

Федогран взорвался. Сам от себя такого не ожидал. Злость вскипела внутри, разбудив, наконец, дремавшую там гордость. Он вдруг отчетливо осознал, что он так и останется ничтожеством в глазах оборотня, и остальных, пока сам себя не изменит. Пока не перестанет всего на свете боятся. Пусть лучше его сейчас убьют, чем от стерпит молча этот подзатыльник. Он вдруг почувствовал в сердце, забурлившую яростью, кровь предка. И кинулся в драку. Прямо со стула прыгнул на садящегося, и не ожидающего от него такого поступка оборотня. И достиг успеха, свалив того на пол, и рухнув на него сверху, вцепившись пальцами в горло.

Оборотень совершенно не сопротивлялся, он смотрел ему в глаза с удивлением и какой-то затаенной надеждой, даже можно сказать с восхищением. Пальцы парня, как он не старался, не смогли продавить налитое стальными мышцами горло. Слишком был физически слаб воспитанник цивилизованного мира, перед мощью дикой, первозданной природы. Когда, его красного, всклоченного, тяжело дышащего, и рычащего, оторвали от Вула, тот улыбался. Это казалось странным и противоестественным, ведь только что, его могли убить, а он радуется. Что-то тут не так.

— А ведь он бо-ярый. — Произнес, восхищенно, оттащивший от оборотня, и державший, продолжавшего сотрясаться и рычать яростью, парня, Елей. — Он ведь ровня тебе, Митрох. Поцелуй меня Морена, если это не так.

— Ты думаешь? — Произнес, внимательно следящий за всем этим безобразием, и давно уже переставший смеяться воевода. — Очень похоже. Кровь предков, конечно, на вкус и цвет не определишь. Но она хорошо проявляет себя в поступках. Надеюсь, что это не просто юношеский, бездумный порыв, и этот парень и правда Бо-ярин. — Он угрюмо посмотрел на Федора и вдруг со злостью грохнул кулаком по столу. — Все. Между собой потом по-братски разберетесь. Мы тут не для потехи собрались. Садитесь.

Все еще вздрагивающий от пылающего в душе чувства, юноша сел рядом с оборотнем, окатив его ненавидящим взглядом, но споткнулся на восхищенную улыбку, и одобрительный кивок. Ничего не понимая, он отвернулся и опустил глаза в стол. Тишина. Все собравшиеся замолчали, погруженные в свои мысли. Слышно было как на улице пересмеиваются стражники, и лают собаки.

— И всё-таки, что было в том свитке? — Заговорил Митрох. — То что Чащун в нем просил за парня, я понял. Но не может быть, что это все, о чем там было написано. Не мог, старый хитрец, просто так отправить, послание, чтобы пристроить мальчишку к делу. Для этого достаточно было бы слов оборотня. Что-то там было еще.

— А меня больше волнует, кто ее украл. — Вступил в разговор Щербатый. — Слишком уж сильный для такого простого дела, как обдурить парня, был тот кромочник. Или наверно все же, как мне теперь кажется дух.

— Что говорить. — Вздохнул воевода. — Посмотрим, что дальше будет. А пока. — Он встал, словно судья, для оглашения приговора. — Федор и Вул, на конюшне поработают. И при деле, и ко мне поближе, под приглядом будут. — Потом как-то странно посмотрев на нашего героя, добавил. — Не верю я тебе парень. Темнишь ты. Если замечу еще раз твое вранье, выгоню из города, и не посмотрю на просьбу Чащуна. И еще. Ты Вул, конечно, воин славный, несмотря на юный возраст, но разлучать тебя с братом не буду, потому вместе с ним побудешь, да поможешь ему на первых порах. И аккуратнее там с лошадьми, я знаю, что они тебя недолюбливают. Вот теперь все. — Он с силой опустил ладонь на стол. — Расходимся.

Когда они уже выходили из дверей терема на крыльцо, Федор услышал тихий голос воеводы.

— Последи за ним. Не нравиться мне все это. Чувствую беду.

Кому это говорил Митрох, Федор не видел, но явно не одному из тех, кто присутствовал за столом. Те все были на виду.

Впереди шел Вул. Наш герой решил, что нужно выяснить с этим непонятным типом отношения, и сделав несколько быстрых шагов схватил за плечо.