Невозможность тринадцатая

Невозможность четвёртая:

Объятья темноты

Ночь шуршит над головой, как вампира черный плащ,

Мы проходим стороной — эти игры не для нас.

Пусть в объятьях темноты бьется кто-нибудь другой,

Мы свободны и чисты, мы проходим стороной.

«Пикник»

Зона вызывает 21.09.20… 00.00

В чёрной паутине антиреальности оказалась вся комната. Слизь тянулась из угла в угол, опутывала шкафы и полки, свисала капающей бахромой над дверьми и двумя мазутными кляксами висела по две стороны от меня — у окна и на стене. Сперва мою многострадальную ломящуюся от боли падения головушку заинтересовала «куколка». Яйцо размером с импортный холодильник висело над окном на нескольких растяжках, больше напоминающих лохмотья нищего или особо извращённое бельё для любителей садомазо — чёрное, рваное, дырявое, кое-где проблёскивающее искрами. Судя по лёгкому трепету растяжек, «куколка» вот-вот должна была открыться. Но выпорхнет из неё отнюдь не бабочка…

Второй сгусток антиреальности оказался Глебом, распятым на стене и спеленованным чёрной паутиной. Видимо, удар, который ему пришлось принять, был слишком силён — Глеб висел с поникшей головой, а по стене вниз ползли тёмные капли, которые старательно слизывали две маленькие чёрные «ладошки» на тонких стебельках — зона подпитывала «куколку» жертвенной кровью.

И только возле меня оставалось чистое пространство, в которое так и не сунулась антиреальность. То ли пороху не хватило, то ли Глеб не прав и я что-то значу для Зоны.

Я дотянулась до затылка и тронула эпицентр пульсирующей боли, нарастающей с каждым мгновением. Пальцы вонзились в липкую массу и тут же одёрнулись. Страшно. Настолько, что всё остальное теряло остроту. Задрожав, я двумя руками потянулась к голове, начала ощупывать её от висков, с трудом сдерживаясь, чтоб не впасть в панику. Закусила губу и со свистом втянула воздух — показалось на мгновение, что голова расколота и мне осталось недолго. Пальцы суматошно побежали по волосам, перебирая прядки, пока не наткнулись на кровяной колтун, влажный и скользкий, словно только что намыленный шампунем. Вздрагивая всем телом, закусывая губу, чтоб не выть, и не делая резких движений, я продвинулась в поисках дальше. Пронзило болью, словно током, выключая тело, и осклизлая масса выпала из ладони. Оплывая, я снова прижалась к дверце шкафа.

Почти мгновенно вновь подбросило зарядом адреналина — от «куколки» раздалось характерное похрустование. Глянула — ахнула. Чёрная масса успела за это время затвердеть, и теперь внизу появлялся портал выхода — трескаясь, масса раздавалась в стороны, чтобы пропустить порождение Зоны.

Поднявшись по стенке, я на подгибающихся ногах двинулась к Глебу. Тот тоже приходил в себя — встряхивая головой, оглядывался. Увидел меня. Узнал. Глаза побежали дальше и наткнулись на кокон. Рассмотрев ходящие ходуном сухие части в жидкой антиреальности, словно материки в мировом океане, Глеб стиснул зубы — скулы обозначились мертвенно-белым.

— Глеб. — Я почти добралась до путаницы чёрных жгутов, в которых он висел.

Перед глазами плыло, мир был белёс и туманен, и даже страха уже не оставалось — время поджимало. Я слышала хруст за спиной, а значит, оставались какие-то минуты до перерождения сущности Зоны.

— Уходи, — шевельнулись разбитые губы моего человека Ветра — мужчины, который любил меня в эту ночь.

— Глеб… — Я потянулась к одной из растяжек, схватилась, пытаясь сорвать — растяжка захрустела, теряя на миг прочность, но тут же стала жидкой, липкой, текущей и я налипла.

Глеб скрипнул зубами, увидев, как я нервно пытаюсь стряхнуть чёрное щупальце, а оно налипает всё сильнее, отвоёвывая себе участки моей кожи. Вяло одёргивалась, я зачарованно глядела, как наползает на меня антиреальность, странная, необычная антирельность, не жидкая — не твёрдая, а так, похожая на старое подсушенное тесто, которое вынули из холодильника и решили перемешать, чтобы сделать хлебную лепёшку — вязко-клейкая в крошеве сухой корочки. Глеб рвался из мазутных пут, напрягая все жилы, пытался разорвать растяжки. Он искрил, словно первомайский салют над Москвой, стремясь собственной силой спалить взаимосвязи в массе, но всё было тщетно. Зона крепко держала жертв.

— Уходи! — зарычал Глеб, откидываясь на щупальца. По его лбу стекали капли пота, по стене — капли крови.

— Куда? — криво усмехнулась я и показала на руки, надёжно завязшие в антиреальности.

Вздрогнув, Глеб отвернулся.

Я невольно обернулась тоже.

«Куколка» раскрылась. С легким негромким похрустыванием, раздалась внизу корочка, и появились слизнеподобные лапки создания. Неуверенно задвигались, зашевелились, начали продвигаться и оказались пальцами. Вылезла в слизевой плёнке рука существа — белая, сморщенная, худая, с розовыми мягким ноготочками. Потянулась, вытягивая тело. Лысая голова с трудом пролезла в упругую дышащую напряжением дыру в коконе. Выпала, — страшная, морщинистая, похожая на тыкву-горлянку, — и повернулась, разворачиваясь лицом на спину…

Всё тело существа свернулось, словно провернулось внутри кокона и… выскользнуло наружу. Мокро шлёпнулось на пол и сложилось бесформенной горкой. Страшное в своём уродстве и анатомичности — блестящее от слизи, белое до синевы, лицом на спину, лопатками оттопыренными, словно крылья ощипанной курицы, худой до того, что кости выпирают острыми углами в каждом суставе…

Существо зашевелилось, заходило ходуном, приподнялось на четвереньки, дрожа всем телом. Лысая голова с закрытыми глазами, замазанными слизью, вздрагивая, дёрганными движениями повернулась как нужно. И тут же человека вырвало. Чёрная суспензия антиреальности плеснула на пол и расплескалась лужей. Человек закашлялся и, вытирая ладонью рот, пробурчал:

— Во, блин, ситуёвина…

— Пётр, — всхлипнула я.

Человек в слизи обернулся, глянул — лицо перекосило нервным тиком, приподнявшим угол рта в кривой усмешке.

— Привет, девочка, — прохрипел Пророк и, с трудом совладав с непослушным телом, поднялся.

Боже, на что он был похож! Итак худой и высокий, он стал подобен сухому дереву, с которого слетела кора — настолько тонкий, что все кости торчали, каждая мышца выпирала нешироким жгутом под болезненной сизой кожей. Словно закаменевший впалый живот казался сплетением проводов, а заросший пах — тёмным провалом. Пальцы заострились, напугав своей хрупкостью и сухостью — словно косточки в кальку обернули. А лицо… Нет, наверное, я бы не узнала Петра, если бы смотрела на его лицо. Другой человек. Узник Освенцима… Скулы выпирали гребнями, ввалившиеся щёки лежали тёмными пятнами, словно после пощёчин смерти, а глаза — чудесные вечно мальчишеские глаза — стали полны запредельностью. Вокруг зрачков радужным кругом плескалась антиреальность…

Нелепо подёргиваясь, Пётр подошёл и, болезненно морщась от движений, легко сдёрнул с меня налипшие щупальца. Они захрустели и опали осенними листьями, — зона послушалась своё порождение.

Свободно вздохнув, я с трудом улыбнулась, постаравшись не особо заметно дрожать, и глазами указала на пленённого товарища.

Петр хмуро глянул на Глеба. Но вместо того, чтобы освободить его, вернулся к кокону, ставшему похожему на декабрьский лист, ещё висящий на ветке, но уже медленно осыпающемуся от любого порыва ветра. Кокон и осыпался — мелкой трухой на пол. Пётр подошёл к дивану и рывком стянул простынь. Завернулся, словно в тогу. От меня. От моего шального испуганного взгляда. Потом вернулся и, встав рядом с Глебом, прижался к стене. Стёр несуществующий пот на лбу — сером, сухом. Кожа тронула кожу, и звук оказался такой, словно змея прошуршала по камням.

Мы с Глебом переглянулись. Мой мужчина Ветра был хмур. Стиснув зубы, готовился к рывку. Словно загнанный в угол крыс. Внутри у меня захолодело в ожидании взрыва.

— Ну? Как вы тут? — Вздохнул Пророк.

— Хреново, — криво улыбнулась я.

Во мне разрывалось сердце. Хотелось дотронуться, обнять, сказать, как он дорог, как больно без него. Но сухая кожа с сизым отливом, пергаментные губы и плеск чёрных капель в глазах отвращали вплоть до лёгкой тошноты. Или это от сотрясения?

Пётр едва заметно кивнул, поняв моё состояние. Глянул в сторону, на индиговое стекло в мелких трещинах, светящихся бисером на острых изломах. На стекло, в котором отражалось только два человека...

— Мне тоже не пучково… Но — прорвёмся! — и подмигнул, на миг став тем же старым добрым Пророком.

А у меня отпустило сердце. Всего на мгновение. Потому что в поступках, движениях, взглядах, улыбках Петра оставалась скрытая угроза. Нет, не сам он был бедой, но он её пророчил… И от того был так неловок, так малословен и суров.

— Пётр, — я бледно улыбнулась и снова показала глазами на хмурого пленника. — Позволь тебе представить Глеба… Моего сегодняшнего мужчину.

Иронизировать о том, что я только вспомнила о нём, Глеб не стал. Хмуро глянул на Пророка и тут же отвернулся. Пётр тоже не поторопился с освобождением моего друга.

Пророк с ласковой суровостью глянул мне в глаза и судорожно улыбнулся. Словно извиняясь за то, что сейчас убьёт.

— Пётр…

Мои губы задрожали.

Он сполз по стене, сел в привычную позу для отдыха и глянул на меня снизу вверх. Чёрные, плещущиеся плотью зоны, глаза сделали его похожим на сенбернара — вечно виноватого и любящего…

— У меня мало времени, девочка, — покачал он головой. — А всего не расскажешь… Я хотел, страстно хотел вернуться, чтоб всё объяснить, чтоб объясниться, да так, чтобы для вас хотя бы не оставаться трусом… Но времени нет.

Он глянул на дверь в спальню Князя и провёл по воздуху, силовым пассом собирая мембрану нынешней реальности в горсть. И тут же дверь задрожала от мощного удара с другой стороны. Видимо, Князь бился в неё с того времени, как понял, что здесь происходит нечто сверхординарное, но сила антиреальности помноженная на человеческое сознание надёжно удерживала комнату в локальной воронке пространства.

Пророк сделал ещё одно короткое движение и дверь распахнулась.

Игорь с трудом стоял на ногах. «Миртраль» в одной руке. «Контакль» — в другой. Сжатый тугой пружиной суровым намерением драться до конца.

— Привет, Наст! — устало кивнул Пророк. — Проходи, гостем будешь…

Игорь напряжённо постоял в проёме, огляделся и, уверившись в том, что я не пострадала, прошёл и сел. Оружие положил на колени, но из рук не выпустил. Мы коротко переглянулись — «Ты как?» — «В порядке» — «Это он?» — «Да» — и отвернулись друг от друга, скупо уставившись каждый в свой, выбранный для обзора, угол.

Пётр заметил. Усмехнулся. Отвёл взгляд — тоскливый и сухой, — и продолжил глуше.

— Про меня вы поймёте… Когда-нибудь. Потом. Однажды. Не сейчас…

Мир вокруг начал трепетать — стала подёргиваться паутина зоны, дрожать индиговое стекло на окне, и Пророк заторопился:

— Я пришёл предупредить. Глеб — эмиссар.

У меня перед глазами поплыло. Подскочивший пульс ударил в голову, словно молоточками, обвязанными тряпками, забил в виски. Посмотрела на Глеба — он не обернулся, только скулы стали жёстче, да брови сошлись на переносице. Значит — правда. Хватанула воздуха ртом и, шагнув, осела вдоль стены. Замерла на корточках, сунув руки между колен, сжалась в колобочек, словно так можно защититься от напастей. Так и застыли — все на корточках в одинаковых позах отдыха для гонщика, а Глеб… мой человек Ветра, мой мужчина — вися на стене, подвешенный щупальцами антиреальности.

— Он здесь по твою душу, — скупо, монотонно продолжил Пророк. — Ты — хранительница ключа, необходимого для открытия ковчега.

— Ключа? — мой голос прозвучал глухо, словно из колодца.

— Тебе его передала прежняя хранительница. Ключ — символ природный, передаётся только при сексуальном контакте… Задача Глеба была добыть его.

— Как? — вырвалось глупое.

Жар и холод, гуляющие по телу. Страстные губы, трогающие мочки ушей. Ладони, знающие как зажигать страсть. Томные стоны. Жадные пальцы.

Боже мой! Мне казалось, что это любовь! Я так была близка к вере в неё, к вере в то, что всё образуется, что я стану обычной женщиной — домохозяйкой, ждущей мужа по вечерам с работы, пекущей тортики и ласково гладящей большой живот. Но всё случилось не так… И осталось только кусать губы и, стискивая кулаки, шептать себе: «Ничего, девочка! Ты справишься! Не в первый раз всё рушится! И не в последний!»

Пророк молча потянул руку ко мне и почти тронул за ключицу, но в последний миг одёрнулся. Кивнул на окно.

Едва понимая, что к чему, на ватных ногах я поднялась и повернулась спиной к стеклу. Рядом встал Князь. Он увидел первый — лицо вытянулось. Сжимаясь в предчувствии, я глянула через плечо… Прямо под лопаткой на белой коже явственно выделялся знакомый острозубый силуэт. Ключ почти проступил на поверхность — кожа в местах зубчиков бугрилась и затекала изнури красным. Меня как подбросило! Всхлипнув, я бросилась к стене, к косяку двери. Прижалась больным местом к холодной поверхности и, остервенев, начала с силой тереться, разрывая кожу.

— Не надо! — сморщился Пророк, — Не поможет!

Но, не послушав, с глухим рыком, судорожно дёргаясь, продолжила чесаться, до обжигающей боли, до подтёков на спине, до чувства кровяной плёнки меж мясом и деревом. Остановил Игорь. Подошёл, прижал за плечи. Я, вздрагивая, замерла. Только сейчас дошло, что я стою обнажённая перед тремя мужчинами и единственное, что меня смущает — холод, от которого сводит стопы и пронзает дрожь.

Облизав губы, кивнула другу. Игорь отодвинулся, по глазам высмотрев, что истерика кончилась.

Стиснув зубы, чтоб не кричать, я отшатнулась от косяка. Развернулась к окну, глянула — ключа не было. Стервец снова ушёл куда-то. Только разодранная на его месте кожа набухала кровью по царапинам, словно водой свежие борозды в береговом песке. Красиво. Но больно.

Князь вздохнул и, убрав, наконец, оружие, тяжело протопал в спальню — за аптечкой. Пророк смотрел осуждающе, а с места не двигался. Видимо, уже не мог. Я, стараясь делать поменьше движений, села рядом и кивнула, что могу слушать дальше. Истерика прошла — слишком много душевных сил требовалось для того, чтобы сохранять холодное выражение лица.

В голове уже толкались вопросы, но Пророк слабо усмехнулся:

— Времени нет. Да и знать всё необязательно. Особенно тебе. Просто Глебу не верь — он в противоположной команде. Того, кто тебе нужен — ты пока не нашла.

Ничего себе заявления! Как он смеет, в конце-то концов?!

— Тебе Зона рассказала? — процедила я.

— Зона. — Спокойно ответил Пророк. Спокойно и даже с какой-то странной нежностью и грустью.

Подошёл Игорь, положил на плечо горячую ладонь, придавил, чтоб не дёрнулась случайно. И правильно сделал. От ошпаривающей боли в спине я выгнулась, стремясь убежать из-под струи асептика. Когда вниз побежали холодные капли, а я, шипя по-кошачьи, сжалась в комочек, Игорь бережно расправил на моей коже лейкопластырь. Вот и ещё одной заплаткой больше…

— Поверь, Дашка, живым и не снится ответ на то, что есть Зона, — мягко сказал Пророк. Щурящиеся подслеповатые глаза смотрели в бесконечность индигового провала, словно сквозь туннель на дальний свет.

— Тайна стоила того? — тихо спросил Князь.

Пётр вздрогнул. Перевёл беспомощный взгляд на угрюмого друга. И несколько мгновений набирался духом, чтоб ответить.

— Стоила, Княже…

Бледная улыбка.

Князь кивнул.

Как бы там ни было, друзья оставались друзьями. Один не обвинял за уход, который большинство гонщиков посчитало бы трусостью, другой не творил себе оправданий в чужих глазах. Просто верил в свою цель, просто шёл к ней. Даже так, сквозь чужую жизнь, сквозь рабство во имя извечного врага…

— Что ещё?

Уже хотелось тишины. Тишины и покоя.

Пророк медленно повернулся ко мне. Показалось или кожа издала противный шелестящий звук, словно пергаментная?

— В зону не ходи. Она тебя ждёт. Все эти игры — её ловушки. Она зовёт тебя. Ей нужен ключ.

— Он всем нужен, — хмуро сказал Игорь, садясь на диван лицом к Глебу.

Мой мужчина Ветра, словно происходящее его не касалось, невидяще смотрел вперёд.

— Где Вик и Панда? — спросил Князь, косясь на пленника.

Пророк устало покачал головой:

— В зоне, конечно. Но не всё так просто, Игорь. Клещ создал зону в зоне. Локальную воронку третьего рода. И туда дойти может только доверенное или ожидаемое лицо.

Князь покосился на Глеба и Пророк коротко кивнул. Глеб же не отреагировал.

— Они будут диктовать условия. Им нужна Акуя.

В горле образовался комок и — ни туда, ни сюда. И затрясло.

— Если им нужен ключ — я отдам. Пусть от меня и ребят отвяжутся! — на Глеба я не посмотрела, но говорила только для него. Ответил, естественно, не он…

— Ключ можно передать только через любовь, — не глядя на меня, напомнил Игорь.

— Они что меня насиловать собрались?! А если я поотрываю?

Трясло так, что постукивали стиснутые зубы. Сжалась, обняла себя. Но теплее не стало.

— Убьют, и делов. — Хмуро ответил Князь.

— Не убьют, — мягко сказал Пророк.

И я поняла — он прав. Потому что кому-то, убившему Сашу, это не помогло добыть ключ… Напротив, он стал неуловим. Вместе с мёртвым человеком.

Я тупо уставилась в стену. Вот так. Вот так легко и просто всё объяснялось. Не моя неотразимость в роли женщины-вамп, не подготовленность и уверенное маневрирование, а попросту данная подготовленным специалистом-наводчиком задача прогнала трёх подвыпивших парней, напавших на меня в парке. И она же привела их к Саше… Им был нужен ключ, а не она. И не я. Но именно это и свело наши с ней судьбы. Даже не в насилии дело — не забрали бы они ключ у неё, ставшей странным изломом судьбы не живой — не мёртвой, но тем, что пытались сделать со мной, что делали с ней — всем этим они сплели дороги, заставив нас доверится друг другу и… передать ключ в руки живого. Сделать его материальным, вещественным, тем, что можно взять. С помощью героя-любовника, пришедшего на помощь в трудную минуту, когда всё, что мне дорого, рушится, когда умирают вокруг любимые люди… Я медленно поднялась с пола и на захолодевших, ставших колко-ледяных ногах нетвёрдо подошла к Глебу. Мой мужчина Ветра смотрел куда-то вдаль, не замечая происходящего. Что ж…

Я размахнулась и врезала по благородно отстранённому лицу.

От души. Ладонью. Так, чтобы горела красным щека. Словно метка подлеца.

Голова мотнулась. Глеб прищурился, опасаясь за глаза, но не более. Моё презрение для него лишь комариные укусы. Эмиссар…

Волна ярости окатила меня. Захотелось вцепиться в эти глаза — серые, смешливые, под чудесной сивой чёлкой — вцепиться и рвать! Расцарапывать, чувствуя, как трескает под пальцами кожа, как лопаются сосуды, как течёт кровь и слизь. Или — нет! Упасть на это лицо! Припасть, словно к сокровенному! И целовать! Целовать, себя забывая! Я вздрогнула всем телом, глядя в его глаза. Всё иное перестало существовать. Только эти серые, словно колодец с далёким дном, отливающим сталью. Глубокие, как портал в зоне. Манящие, как высота, как ряска над омутом…

— Дашка!

Руки Князь упали мне на плечи, потянули, потащили, повели…

Голова кружилась, сердце молотило в рёбра, комок тошноты стоял у горла, а пред взглядом вращалась комната и серые глаза, смотрящие сквозь пелену реальности прямо мне в душу.

Внезапно захрипел Глеб.

Обернулась так резко, что свалилась на руки Игорю.

Пророк стоял перед эмиссаром и стискивал кулаки. Нет, он его не бил. Но сжатия пальцев хватило, чтоб ожила чёрная плоть Зоны и, дергаясь, словно пробуждаясь от спячки, щупальца антиреальности стиснули пленника. Хрустела корочка, вяло перетекала мазутная масса, а человека стискивало, словно вгоняя в зыбучие пески. Глеб вытянулся, задрожав, вжался в стену и вскинул лицо, мгновенно заострившееся, ставшее из невозмутимого — страдающим и, одновременно с тем, яростным. Крепко стиснутые зубы, плотно сжатые глаза, складка меж бровей… И глухой, рокочущий стон.

— Пётр! — всхлипнула я.

Аниреальность, шелестя чешуйками поломанной корочки, чуть отпустила пыточное объятие. Всего чуть. Но этого хватило, чтоб Глеб замолчал. По лбу побежали капли пота, но лицо разгладилось, через силу принимая отстранённое выражение.

Игорь посадил меня на диван и накрыл пледом. Шерстяная полянка накрыла меня, обволакивая мягкостью, нежностью, и запахом… весёлого осьминожки. А вместе с ними охватило понимание тщеты усилий, понимание судьбы. Нет, не как чего-то внешнего, влияющего, сбивающего с курса, словно встречный ветер, а как нутряного, вросшего в душу, ограничителя. Это не внешние обстоятельства каждый раз били меня, отрезая в отношениях или в самой возможности от людей, которые становились дороги, это я сама — нечто во мне, — вступало в противоборство с жизнью, с душой, и не позволяло состояться счастью. Под воздействием ограничителя я выбирала тех, с кем ничего не могло получиться. Пророк, смерть которого — раньше или позже, но нагрянула бы. Сашу, которая не стала бы близка как супруга. Глеб, в котором заранее чувствовала врага. Словно слепой котёнок я тыкалась в чужие руки, не слыша родного зова. И даже не зная, что это такое — родной зов…

Последний раз всхлипнув, я взяла себя в руки и выпрямилась:

— Я согласна.

— Прости — что?

— Согласна переспать с кем-нибудь из этих… Чтоб передать ключ.

Вовсю старалась, чтобы голос звучал чётко, но сдерживаемые слёзы всё равно прорывались. И Глеб, наверняка, слышал. И от этого злость на него и на себя только увеличивалась.

Князь покачал головой, словно я сморозила глупость. С его точки зрения, вероятно, так и есть. Мужчины не склонны сдаваться, даже в ситуации, когда на чашах весов оказываются жизни. Так уж они устроены… А мне противно то, на что иду, но раскаяния нет — это та самая женская жертвенность, о которой мы столько говорили с Игорем. И он понял. Скользнул взглядом по моему отрешённо-холодному лицу и отвернулся, досадливо дёрнув плечом. Меня не переспоришь.

— Спать не нужно, — Пророк подошёл, присел рядом на диван.

Белая простынь на его теле показалась тогой на внезапно ожившей скульптуре — хрупкая, ломкая, шуршащая складками, складывающаяся по трещинам, когда он присел, сам тяжело и остро складываясь.

— Понимаешь, Даш… Если они получат ключ, то откроют ковчег...

— Пусть, — я гордо закрутилась в плед.

— Не пусть, — покачал головой Пророк. — Если они откроют ковчег, тогда то, что там находится…

Я вскинула руку, почти прикоснувшись к его губам. Замолчал.

Овладев голосом, я раздельно, вкладывая силу в каждое слово, произнесла:

— Я не хочу знать, что там. Меньше знаешь — крепче спишь. Для меня в этом мире нет ничего важнее людей. Моих людей. И чтобы там не было — я готова это променять.

Пётр устало покачал головой — сухая кожа зашелестела.

— Нет, Даша. Не готова.

Я одёрнулась, закусила губу. Что там может быть такого?

— Ящик Пандоры?

Пророк выразительно закрыл глаза.

— Что там? — дёрнулся Князь.

— Не спрашивай, Игорь… Не отвечу. Да и вас достаточно знать только то, что, если ковчег вскрыть, то ничто — ни зона, ни люди — уже не будут вольны изменить последствия. А они будут разрушительны. Мир, каким мы его знаем, перестанет существовать.

— Оружие? — нахмурился Игорь.

— Кнопка Апокалипсиса? — предположила я.

— Ребята…

— Портал в мир зоны?

— Заключённый Дьявол?

— Ребята, не стоит…

— Ещё одна зона?

— Проклятие?

— Ребята! — Пророк раздражённо рубанул рукой, останавливая — с белой простыни полетели мелкие крошки рассыпающихся ниток, словно штукатурка со стены. Белые. Как снег. Как пепел. Полетели. Осыпались, мельчайшими чешуйками легли на пол.

Потрясённые, мы с Игорем замолчали.

— Говорю вам — не нужно знать! Одно только понимание того, что Это возможно, меня кишками наружу выворачивает! Пусть лучше для вас останется тайной скрытое, чем на всю жизнь вы останетесь маяться, размышляя о его сути…

Мы промолчали.

Пророк тяжело поднялся и подошёл к Князю. Они встали напротив друг друга, и ещё явственнее стала видна разница между живым и мёртвым, тутошним и запредельным.

— Ключ не отдавать. Любой ценой.

— Понял, — едва разлепил губы Князь.

На меня они не посмотрели. Уже всё решено…

— Этот хмырь вас на ребят выведет. Я туда прохода не имею, Зона там не властна.

Игорь глянул на отрешённого Глеба и снова кивнул. Пророк продолжил:

— Панда и Вик живы, но долго не протянут — их провели через три портала в ослабленном состоянии. Так что… у вас эта ночь.

— Понял, — повторил Князь. — А сам?

— Сам? — Пророк улыбнулся, дергано растянув сизые губы, — Считай, что меня уже нет. Я весь потратился на то, чтобы до вас добраться. Теперь всё. Время вышло.

Я вскочила, едва не выпустив плед. Шагнула, подхватывая волны зелёного пушистого океана. Заглянула в глаза. Чёрные, плещущиеся…Чувствуя напряжение в груди от потребности высказаться, выплакаться, сказать, как нужен, как дорог, как тяжело расставаться второй раз, потянулась, прикоснулась кончиками пальцев до белой сухой кожи. Мягкие чувствительные подушечки сдвинулись по холодной шершавой поверхности и вниз полетели белые лоскутки кожи. Маленькие. Тонкие. Остроугольные. Словно хлопья снега.

Всхлипнув, я одёрнулась.

Пророк отвёл взгляд и хмуро уставился в угол, откуда уже потянулись по комнате светло-сиреневые трещины — с другой стороны реальности к нам пробивался стабилизатор. Вероятно, Пак.

— Девочка… — Пророк обернулся, и на его шее меж складок пролегла тёмная полоска. — Я — не я. Я — это уже часть зоны… Та часть, которая ещё подчинена желанию того, твоего Пророка. Но и эта часть уже входит в целое… Я уже не могу делать то, чего желал… Но хочу, чтобы ты помнила. Пророк тебе доверял. Пророк просил тебя… Помнишь?

— Помню, — губы едва разлепились.

Трясло. Откуда-то из ниоткуда снова появились слёзы. И больно стало. В груди. Сразу напротив шрама.

Помню. Пророк просил приглядеть за его ребятками. Когда он уйдёт. Я не согласилась и не отказалась, но тогда я ещё не знала, что это будет последний разговор. Тогда я ещё не знала, что это — посмертная просьба. А от выполнения таких не отказываются…

— Присмотрю, Пётр. — Твёрдо сказала я.

Пророк кивнул.

Тёмная полоска на шее лопнула и во все стороны по коже пошли трещинки. Из них густыми чёрными каплями поползла жидкость антиреальности…

Отшатнулась.

Пророк посмотрел на меня и медленно поднял руку. Тронул чёрные бороздки и глянул на ладонь. Белая, в чёрных разводах. Сизые губы ломано усмехнулись.

— Будь осторожна, девочка. И — самое главное! — помни о выходе. Он всегда там, где вход.

Пророк смотрел с несвойственной серьёзностью, с особым взглядом, стягивающим внимание и расставляющим акценты. Сказанное было важным. Нет! Оно было сверх-важно.

— Да… — прошептала я. Слёзы застилали глаза.

Пророк отвернулся к Игорю. Тот держался. Молчаливый. Собранный. Сухой. Но всё равно — другой. Сломленный этой встречей. Не менее меня.

— Наст, — то ли Пророк, то ли Зона назвали по тайному имени, — Ты только не будь дураком, друг. Живём один раз. И — всё. Иногда приобретать больно, но терять — всегда больнее…

Князь замер. Взлетели брови, скривились губы.

Он понял, о чём говорил ему друг. И это что-то было настолько важно и глубоко затрагивало его душу, что на мгновение он потерялся от искренности и силы предупреждения того, кто уже перешёл границу смерти. Наверное, оттуда, из-за границы, всё выглядит иначе.

— Бывайте, — сказал Пророк.

И пошёл к окну. Медленной, дёргающейся походкой паралитика. И с каждым шагом с простыни, с кожи слетали белые хлопья. Снегом. Пеплом. Ложились на пол. Усыпали тонко, словно сусальным серебром. А там, где они выпадали больше всего, проглядывала внутри тела чернота. Живая, подвижная чернота, отливающая ртутным блеском. Шаг. Хлопья. Шаг. Хлопья.

— Пётр! — не выдержала я.

И он остановился.

Замер, неловко, подняв плечи, будто напуганный. И резко оглянулся.

Чёрные пронзительные глаза с усмешкой сильного и усталостью мудрого…

И — взрыв.

С громким звуком, словно лопнула камера, оболочка тела разлетелась.

Лоскутки и хлопья рванули во все стороны, накрывая мир пеплом.

Я зажмурилась от удара взрывной волны. И почувствовала, как кожу осыпает сухими мелкими клочками. Это было его тело. Ещё минуту назад я прикасалась к нему, я гладила кожу, я чувствовала дыхание, ловила взгляд и понимала — он рядом…

Схватилась за лицо и стала лихорадочно тереть, снимая налёт. А он, словно не желая расставаться, облеплял, заползал в ноздри, под веки, настырно прилипал к губам. Я тёрла и боялась вздохнуть, чтоб не втянуть хлопья в себя, открыть рот, чтобы не почувствовать вкус, и даже открыть глаза, чтоб не допустить пепел внутрь.

Человека рядом я ощутила за миг до прикосновения.

Горячие пальцы легли на мои ладони и осторожно убрали их от лица. Мокрая остро пахнущая тряпка опустилась на лоб и за два коротких движения стёрла ощущение налипания.

Я открыла глаза. Князь. В руках — футболка, весь белый от хлопьев, за спиной на столе — опрокинутая ваза. Ах, да! Мы же ещё вне своей реальности и выход за пределы локальной воронки, созданной в комнате, чреват неведомыми последствиями.

Огляделась. Всё оставалось прежним: Глеб в чёрных окаменевших тисках на стене, дрожащий портал у окна, сиреневые трещины по стенам — только останки активной массы зоны белым усыпали все поверхности.

Князь хмуро поглядел на Скифа и, вытащив из-за пояса пистолет, скинул в ладонь обойму. Пока менял патроны, я коротко привела себя в порядок. Стряхнув с одежды белый налёт, оделась. Брюки, лежащие поверх всего остального, словно в муке изваляли… И ощущения неприятные, словно ткань пропитана клеем и вымазана в песке — дерёт кожу.

Трещины, ветвисто расползающиеся по стенам, стали ярче, мир на мгновение вспыхнул знакомым сиреневым цветом — аурой Пака. И — с лёгким хлопком реальность вскрылась. Вспышка. Свет.

За границей доверия 21.09.20… 00.46

Каждый раз, выходя из антиреальности, пытаешься некоторое время понять — где ты: уже там или ещё здесь? А уж потом стремишься уловить в окружающем пространстве то, что соединяет две стороны одного мира. То, что остаётся…

Почему-то я не сомневалась, что им окажется последний, прощальный подарок или памятка от друга. Так и получилось. Когда мир вокруг, оглушив на мгновение, лопнул, и глазам предстала настоящая реальность, ослепляющая светом и гомоном, вокруг лежал пепел. Белый, тонкий, ломкий, он покоился везде и, казалось, проникал даже в самые сокровенные уголки комнаты, в самые мелкие щёлки. Им была усыпана постель, он провисал на паутинках в углах, затемнял лампы, щедро облепляя плафоны и даже в трещинах на обоях, возникших от побочной деформации при агрессивном вскрытии реальности. Он был везде. И мужчины — Пак, Рашпиль и дядя Саша — мрачно рассматривали наш островок заполярья. И нас. И Глеба. Того, уже не смиряемого тисками антиреальности, держал под прицелом сидящий напротив на диване Игорь. И этого хватало. Этого да ещё, наверное, понимания того, что Князь не просто держит на мушке, — он хочет стрелять. Он хочет дырявить, пока хватит патронов. И это настолько явно сквозило в его взгляде, силуэте и обманчиво расслабленных кистях, что Скиф, упавший на пол при выходе из антиреальности, сидел, не шевелясь. Только взгляд блуждал по комнате. В поисках выхода?

— Ну, вы, блин… — Пак сплюнул и тяжело привалился к косяку. Устал, бедолага.

Я виновато улыбнулась и осела на скомканную, запылённую постель.

Живо оглядевшись, Рашпиль по дуге, чтобы не подставляться под линию огня, скользнул к Глебу. Тот поднял взгляда, но заговорить не успел. Рашпиль молча перехватил пистолет и сходу врезал Скифу по голове. Я вздрогнула, пересилила себя и отвела глаза. Звук пары тяжёлых ударов ногами по телу заставил съёжиться. Я стиснула кулаки и настырно продолжила смотреть в окно. Всё. Меж нами — всё кончено. Теперь — он сам. Теперь — я сама. Как было всегда. Потому что единственное, что ему было нужно — ключ, потому что всё, что с нами происходило за последнее время — его рук дело. Мой дом. Мои друзья. Моя Саша. Моя жизнь.

— Пак, дай ремень…

— Держи. Этого хватит?

— Хватит. Глянь в комнате скотч.

Глеб застонал, приходя в себя. Тут же снова — звуки ударов ногами в мягкое, податливое тело. В ответ — хрип.

— Лежать! — рявкнул Рашпиль.

— Может, вколоть ему? — флегматично поинтересовался Дядя Саша.

— Это эмиссар, — подал голос Князь, — на него не подействует.

— Мурло скотское! — выругался Рашпиль. Добавил ещё что-то на своём родном языке и сплюнул.

Ко мне подошёл Дядя Саша, встал бок-о-бок, профессионально взял за запястье. Казалось, что только для проверки пульса. Вторая рука, скрытая от окружающих нашими телами, несильно ткнула в ребра. Фляжка.

Не оборачиваясь, подхватила, глотнула. Горло стянуло огнём от палёного коньяка. Вроде полегчало. Отдала фляжку с пойлом.

— Сопли утри, — хмуро сказал Дядя Саша и отошёл, опытным жестом беззвучно закручивая крышку и опуская флягу в потайной карман.

Смахнула рукавом слёзы с лица. Поздно. Поздно думать о том, что не сбылось. Что всегда не сбывается. Пора принимать жизнь такой, какая она есть…

Обернулась.

Глеб корячился у стены. Руки стянуты за спиной. Петля на шее. Пленник, два ремня и немного фантазии и получается самоподдерживающая сбалансированная система. Удобно и практично — если пленник пытается двигать руками, напряжение по гибкой сцепке передаётся выше и тянет за ошейник. Умный остановится, а глупого придушит. Но желающие уйти таким способом от постыдного плена могут быть разочарованны — если рядом знающие люди, то побег на небеса не состоится. Вернут. Живо и болезненно. Дабы было неповадно. Впрочем, Глеб не пытался удушиться или освободиться. Его тошнило, и он часто сплёвывал или даже, скорее, просто открывал рот, чтоб вытолкнуть наружу обильный поток крови и рвотных масс. Лицо заливала кровь и где находится рана, понять я не могла. Судя по всему, Рашпиль сломал ему нос или выщербил челюсть. С ноги такое сделать несложно.

Внутри дёрнулась, на миг захотелось броситься и закрыть собой. Только на миг. Но это заметил Игорь. Тут же поднялся и хмуро распорядился:

— В спальню оттащите. Там поговорим…

Рашпиль и Пак подцепили Скифа под локти и, без сантиментов, поволокли по полу. На линолеуме оставался долгий след. Словно не изломленном в болезненной судороге человеком, а гигантской кистью с красной тушью провели, начав иероглиф дороги.

Я стояла, смотрела на розовые разводы, и в голове крутились странные мысли о принце на белом коне… И о том, что он жил в тридевятом в тридесятом царстве. И чувствовала предвосхищение этой ситуации. Дежа-вю. Когда-то такое уже было.

Сбоку, словно из тумана, вынырнул Князь. Взял за локоть. Не больно, но отрезвляюще твёрдо.

— Даш, иди на кухню. — Он не стал тратиться на улыбки и реверансы, но тёмные, лихорадочные глаза смотрели так, что отказаться стало невозможно. Это был приказ. Но это была и забота.

Замедленно, словно во сне, я кивнула и пошла. Мимо раскрошившейся стены. Мимо красного следа. Мимо Дяди Саши, перерывающего свою «полевую» сумку. Комната качалась. Мир застилало радужным дымом. То ли рассудок готовился к нырку в бессознательность, то ли попросту плакала без слёз.

На кухне всё оставалось прежним. И расколотые дверцы шкафчиков, и почерневшая побелка на потолке, и грязные стаканы на столе. Всё прежнее, почти уже родное, но этим и болезненно бьющее. Словно холодным отблеском на острых зубцах битых стёкол, пылью и осколками на знакомых предметах, она впивалась в сердце напоминанием — ещё три дня назад у тебя была жизнь. Нормальная, человеческая жизнь. Дом, работа, шикарный ковёр и, вместе с ним, уверенность в том, что ты что-то значишь для людей… Я почти неделю не бралась за кисти и краски. И почти неделю не расставалась с мыслями о зоне. Всё это время где-то в глубине жила обжигающая истина — зона вызвала, зона пришла. Она уже тут. Сашей, не живой, не мёртвой, существующей меж миров, соединяющей их на погибель многих хороших людей. Пророком, умершим в день нашей близости и вернувшимся, чтобы успеть предупредить. Воззваниями зоны. Мудрыми глазами Буклея. Глебом — насмешливым и ласковым тигрёнком, бывшим со мной этой ночью… Зона тут. Рядом. Почти во мне.

И она — там. На другой стороне. На стороне неизвестных, но уже всем сердцем ненавистных Клеща и его группы.

Я механически включила чайник. Стянула с кресла оставленный кем-то спальник и накинула на плечи. Завернувшись, села перед окном. На столе привлекая взгляд и притягивая руку, лежали сигареты. Непочатая пачка. Золотая. Те самые сигареты, которые, по негласному закону, всегда раскуривались в группе. Словно трубка мира. Покосилась и снова уставилась в фиолетовые пятна стекла. На улице огромной холодной змеёй тянулась ночь. Тащилась медленно и важно, толстой влажной тушей пролезая меж домов. Чешуйками прикасалась к окнам. Шелестела листвой деревьев. Важно косилась жёлтыми зрачками фонарей, приглядываясь и приноравливаясь для броска… Её хотелось ненавидеть. Такую — страшную, напыщенную, сытую, раздутую, жадную и пренебрежительную к жизни. Но уже не получалось. В её рациональной мудрости хотелось видеть правду жизни, сермяжную, грубую, но ту, единое слово которой меняет взгляды, души и судьбы.

Зашёл Дядя Саша. Угрюмый, резкий, злой. Коротко сцапал пачку со стола и хотел уйти, но я успела схватить за локоть. Глянула снизу вверх и он отвёл взгляд. От «фельдшора» распространялся знакомый запах палёного коньяка, но глаза старика пугали необычайной трезвостью.

— Что? — шёпотом спросила я.

— Молчит, — ответил Дядя Саша и умело вывернул руку из моего захвата.

Ушёл.

Я опустилась в кресло и замерла.

Молчит. Это значит, что где-то там сейчас умирают Вик и Панда. Что мы не имеем к ним дороги. Что эмиссар хорошо подготовлен и не раскрывает их местоположения. А ещё это значит, что…

И стала ясна необычайная трезвость вечно пьяного доктора. Не от недостатка спиртного — от того, что такие вещи ни одной дозой не запьёшь. И хорошо, что меня там нет… Хорошо.

Нет, я не маленькая девочка, я всё понимаю. И то, что это необходимо, и то, что другого выхода нет. И даже то, что ребята правы. Но необычайная пришибленность овладела сознанием. И нужно пересилить себя и заставить рассудок работать, принудить не плавать в тягучей волне ощущений и сочувствия, а связывать воедино причины и следствия в поисках пути дальше.

Вскипел чайник. Налила себе чашечку, и, зачерпнув ложечкой гранулы кофе, задумалась.

Всё началось много лет назад, когда я вошла в Зону и неожиданно для себя и других прорвала мембрану, прикрывающую неизвестный на тот момент район «Пикник». Тогда мы ещё не знали, что Зона — одна, что все её проявления — словно присоски на щупальцах, вонзившиеся в наш мир. Потому, видимо, моё случайное «выпадение» стало такой сенсацией. Оно да ещё, видимо, то, что я здорово поменялась в зоне, обнаружив себя после неё сволочнее и сильнее. Что это было — озарение или магия — мне до сих пор неизвестно. Тогда же из-за моего прохода группа Клеща оказалась в неблагоприятных условиях «отката», взрывной волны от прорыва. Возможно, отсюда тянется ненависть ко мне. Возможно…

Я чуть повернула ложечку, и чёрные гранулы по одной стали высыпаться в кипяток. В воде они растворялись, и кофейная красноватая охра медленными вихрями расползалась по чашке. С каждой новой порцией цвет становился насыщеннее, но вихри всё также вились хвостами диких кобылиц…

Саша шла вожатой в группе, которую мы не спасли. Вероятно, за свою смерть она и обозлилась и… Стоп! За смерть? Вот уж вряд ли… Но самое главное — по глобальному замыслу неизвестных нам противников мы не должны были спасти эту группу, напротив, детки подразумевались на алтарь и…

Гранулы посыпались с вздрогнувшей ложки. В кипятке закрутилась медленная чёрная дыра. Дыхание перехватило.

Если Саша вела детей на алтарь для Клеща, то ключ, который ему нужен, она бы отдала и так! Значит — Саша и Клещ — разные группы! Враждующие! И это объясняет сущность ключа как оберега!

Я стремительно опустила ложку в самый центр зарождающейся вселенной и перемешала. Кофе приняло насыщенный цвет пристального взгляда чужака. Лихо добавила ещё ложку, и цвет стал близок к окраске плоти антиреальности, портала в бесконечность.

Итак, Саша и Клещ — разные группировки. Хорошая новость. От сердца отлегло. Едем дальше. Куда и кому Саша вела деток? Судя по тому, что теперь мы знаем о взаимосвязанности всех районов Зоны, то вести к неизвестному жертвеннику она могла из любой точки. Ну, допустим, что пока ответа на этот вопрос нет. Да и несущественен он для общих рассуждений. Посмотрим, что дальше…

Потянулась к сахару, высыпать стала также медленно, как и до этого кофе. Спешить некуда. Там, через две стены, тишина… Там тоже не спешат. Но это-то и пугает.

А дальше — моя встреча с Сашей. Допустим, что ещё в зоне у неё возникли причины для того, чтобы познакомиться со мной. Может, я чем-то себя проявила, или и вправду на мне метка какая стоит. Допустим, что об этом знал Клещ. Или догадывался. И ему до зарезу нужно было, чтобы мы с Сашей встретились и ключ передали. Вероятно, для этого меня и выгнали из дома его телефонным звонком… Хотя — нет. Звонок ни при чём — звонили-то всей группе. Скорее уж в «Корке» устроили проблемы Юличу, зная, что Пак вызовет меня. Только вот беда — на задание пошёл вместо меня Пророк. И только убедившись в этом, решили звонить. Но уж явно не для того, чтобы пошла гулять. Скорее, чтобы выехала к друзьям, вышла из дома и… Нет! Опять не сходится. Бред какой-то, построенный на массе допусков!

Усмехнувшись, я скинула остатки сахара в чашку и стала помешивать. Кофе грозил стать тягуче-сладким и горьким до свербения в глотке — в нём всё положено с избытком, кроме воды.

Итак, группа Клеща напала сперва на меня, потом на неё. Причина? Обеспечить нам эмоциональную связь. Зная о моих любовных похождениях, не трудно вычислить результат. Я, как говорят, ни одной юбки и ни одних штанов не пропускаю. А дальше?.. Саша, по неведомой причине, решила передать мне ключ. И с этого момента охота за мной перешла в агрессивную фазу…

Глотнула получившийся напиток и чуть не подавилась. Густой, до вязкости сливок, обжигающий кофе не просто убивал вкусовые рецепторы, он тяжёлым острым клином падал на доверчивый желудок и буквально взрывал изнутри. Что-то будет с сознанием?

Ладно. Попробуем сначала. Включая все допуски, разрешая невозможное и позволяя себе пофантазировать. И посмотрим, что получится…

Икс — Саша. Неизвестным образом проходчик Саша когда-то стала обладательницей артефакта — ключа от некого ковчега или «ящика Пандоры». С той поры Саша стала силой внереальности и набирала добровольцев для прохода в зоны. Там они приносились в жертву неизвестному божеству. По приказу Зоны или личной инициативе Саша сошлась со мной и передала ключ…

Игрек — Клещ. Первоначально обычный проходчик, который затаил на меня злобу и по получении артефакта «Ящик Пандоры» поменялся, получив способность проникать в любую точку зоны. На данный момент, он, предположительно, подстраивал большинство нападений, которые мы пережили. Зачем? Ему нужен ключ к ящику. И, судя по привлечению эмиссара высокого уровня воздействия на сознание (а ничем иным наши сложности не объяснить), Клещ имеет поддержку на уровне Жрецов и весьма стеснён во времени…

Зет — Пророк. Он тоже здорово путал карты, влезая совершенно неожиданно и подчас агрессивно, для того, чтобы предупредить. Не наша и не его вина, что мы друг друга не понимали. Гонщики привычны с «зоной» не разговаривать, а бить везде, где только встретят. Ну, а Пётр по сути уже не являлся человеком. Всё, что оставалось в нём человеческого — душа. Но её не различишь в потоке антиреальности…

На данном этапе Икс и Зет сошли со сцены. Против нас только Игрек. Но он находится в неизвестном месте и с ним — Вик и Панда. И у нас мало времени.

Так. Ничего не забыла?

Мужской разговор 21.09.20… 01.32

За стеной зашумело. Выглянула — Рашпиль в коридоре махнул рукой, чтоб не высовывалась, и скрылся за дверью ванной. Редкий случай — я послушалась и поспешно упала обратно на кресло. Перед глазами продолжал стоять образ Шамиза, отталкивающего дверь ванной комнаты локтём, стараясь не задеть окровавленными руками.

Внутри, словно льда напихали — настолько стало страшно. Пока я тут предаюсь размышлениям на вольные темы, там, за стеной, происходит что-то настолько жуткое, что попросту не хочется туда влезать. Словно здравый женский инстинкт самосохранения не даёт. Я не хочу видеть происходящего, но более этого — я не желаю знать, на что способны мужчины, которых уважаю и люблю.

Погрузившись в кофе — чёрный, противный, злой — я сжалась, подтянув под себя ноги. Мир вокруг меня стал настолько враждебный, настолько чужой, что захотелось стать меньше и незначительнее. Кофе тревожило нутро, а перед глазами всё ещё мельтешил образ Шамиза. Кровь на руках не его — это точно. Но звуков из-за стены не слышно… Получается…

Рашпиль хлопнул дверью и, протопав ботинками по коридору, зашёл в кухню. Тщательно отмытые руки странно белели на фоне рукавов рубашки с мокрыми розовыми разводами. Я пыталась поймать взгляд друга, но Шамиз отвернулся к рукомойнику, налил себе стакан горячей воды и залпом выпил. Тратиться на заваривание чая или растворение кофе не стал.

— Раш?

Он не отозвался. Открыл потайной шкафчик под умывальником, откуда днём раньше Глеб доставал водку, и, присев на корточки, зашарил в темноте.

— Раш! — повторила я громче.

Не отзываясь, он вытащил старую картонную коробку и хлопнул дверцей. Коробку прижал к груди и шагнул на выход.

— Раш! — крикнула я.

Обернулся. Глядя куда-то поверх моей головы, сухо ответил:

— Чаёк нам сообрази, Даш. Дел полно…

И исчез в проёме.

Только когда его шаги затихли в коридоре, а я бездумно потянулась к заварочному чайнику, сознание смогло сложить подсунутые памятью затёртые временем буквы на коробке — первая и последняя — только они были видны под прикрывающей название рукой. Не смотря на то, что «поле чудес» никогда не было моей любимой игрой, а угадывание слов не являлось сильной стороной, тут ответ пришёл быстро. И в голове тут же появились дикие мысли о старых временах постсоветского раздрая, когда в газетах часто появлялись сводки об умерших под пытками братках и о том, что паяльник — не только инструмент электромонтеров, но и очень веский аргумент рэкетиров.

Я вскочила с места.

Спальник — в одну сторону. Чайник — в другую. Плевать, что пятна расплескавшегося чая расплылись на стенах — тут и так Бородино маслом! Я рванулась в комнаты, на повороте хватаясь за косяки — носки скользили по холодному линолеуму.

— Игорь!

Ударила в дверь, ожидая, что она будет заперта, но, не встретив сопротивления, пролетела вперёд. Дверь распахнулась от толчка, и сразу за ней оказалась крепкая спина. Удар сбил Дядю Сашу с ног, а я благополучно об него споткнулась. В результате возле дивана оказалась неаккуратная кучка из двух сложившихся фигурок — матерящегося «фельдшора» и меня, наивно пытающейся удержатся от полного крушения.

— Какого чёрта!?

Рык Пака заставил меня окончательно потерять равновесие.

Дядя Саша витиевато выругался, но вытолкнул меня наверх. Оказавшийся рядом, Князь подхватил подмышки и поднял на ноги, поддерживая, перехватил кольцом рук поверх плеч. Фельдшор, кряхтя, поднялся сам.

Взбешённый Пак, подойдя, собой закрыл от меня комнату:

— Какого хрена?! Тебе где сказали быть?! Дуй на кухню!

Лицо белое. Глаза стальные, туманные, словно у наркомана. Скулы острые, и оттого ощущение, что маячит передо мной голова хищного доисторического ящера, готового к броску. Тело оцепенело, нутром ощущая, что в такой опасности никогда ранее не оказывалась. Это настолько чудовищно вдруг оказаться врагом друга… И, не робея противников-мужчин в других ситуациях, увидев в глазах, всегда светящихся уважением и симпатией, не просто злость, но бешенство, я замерла, боясь пошевелиться.

— Даш, — вынырнул сбоку Рашпиль, — Не дури, иди отсюда…

Медленно оглянулась на Шамиза. И это меня спасло. Вдруг стало ясно, что Князь уже тащит меня на выход, что Пак отвернулся, и что под окном, за спинами ребят, сидит Глеб…

Обнажённый, он сидел, по-турецки скрестив ноги. Прикрученные к батарее распятые руки провисали плетьми, и с пальцев текла кровь. Безвольно опущенная голова. Красные полосы и точки на груди, животе и бёдрах. Слипшаяся от крови сивая чёлка…

Вдох споткнулся. И меня взорвало.

Нет, не было ни ярости, ни истерики. Словно вошла в туман — белый, вязкий, облепляющий дыхание и движение. И — ни одной мысли в голове.

Поворот от бедра. Руки через стороны — вверх. Поворот кистей и Князя, безуспешно пытающегося уже не удержать — удержаться — сносит в шкаф.

Разворот.

Шамиз сообразил первым — бросился, хватаясь за ворот. Поворот, по кругу рукой в ухо и, когда рефлексы бойца сработали, и Рашпиль приподнял плечо в защите, — скользящим движением по плечу к себе, стягивая, затягивая, завлекая в сферу нового поворота. На собственном импульсе да с моей помощью его отнесло ровно на пытающегося подняться Игоря. Возле двери обнаружилась ещё одна куча-мала.

Теперь дело за Паком.

Разворот.

Тёмное смазанное пятно перед глазами и — в лоб сурово ткнула холодная трубка. Надавила, заставляя прогибаться.

Я скосила глаза, боясь шевелиться.

Сзади Князь схватил за плечи.

— Давай не будем заходить далеко, Даш, — попросил Пак и убрал пистолет. — Ты умная женщина…

Облизала сухие губы. Туман развелся.

Михаил смотрел прямо, и не было в его взгляде ни сожаления, ни жалости, ни недавней ярости. Я дёрнулась, вырываясь из рук Князя. Отпустил.

— Да! Женщина, чёрт возьми! И во имя человечности не позволю!..

— Дашка. — Князь взял за плечо и развернул к себе. Глянул мрачно. — Ты соображаешь, что говоришь? Ты о Викторе подумала? О Юльке?

— Игорь, — я умоляюще подняла руки — Я подумала. И всё понимаю. Но мы же не в прошлом веке живём, чтоб идти на такие варварства! Можно же всё решить без подобного фашизма!

— Даша?

— Я видела, что Шамиз взял паяльник… — выпалила я и оттолкнула Князя.

Игорь переглянулся с Рашпилем за моей спиной.

— Дашка, — вздохнул Князь. — Давай оставим детский бред, ладно? Глеб — мужик подготовленный, говорить просто потому, что мы пригрозим ремнём, не будет, согласна? Потому говорить приходится серьёзно…

— Но это слишком, Игорь! Понимаешь, слишком! — я вцепилась в ворот олимпийки. — Мы же не звери! Нужно найти способ! Понимаешь, это просто бесчеловечно! Чудовищно! Понимаешь?!

— Даша! — морщась от боли в потревоженном теле, он схватил меня за запястья и легко отвёл от себя мои руки. — Ты откуда рухнула?! С чего у тебя вообще эти бредовые мысли?

— Я видела, как Раш…

Князь перебил, отвернувшись к другу:

— Дай сюда!

Молчаливый дагестанец подал уже расчехлённый инструмент. Князь кивнул на розетку — включи — и показал мне жало паяльника.

— Ты об этом, да? Как девочка, в самом деле, Дашка, — устало сказал он. — Считаешь, что я твоему благоверному во все дырки совать буду? Подготовленному эмиссару? Вот эту дребедень? Да ему это, как семечки! На, смотри!

Паяльник раскалялся и я, заворожённая, смотрела на то, как меняется цвет металлического жала. Раздражённый рык Игоря совпал с проявлением белизны… Игорь, не глядя, дёрнул рукой, освобождая запястье от рукава, и ухнул паяльником себе по пульсу. Я вскрикнула, отшатываясь. Стиснула кулаки и сжалась. Лицо Князя стало бледным, сухим, выжатым до единого чувства белой ярости, на лбу выступили жилы и пот. И паяльник на коже зашипел.

— Вот! — Игорь отодвинул от красной вздувающейся кожи инструмент и передал Рашпилю, молчаливой статуей стоящему рядом. — Если я это терплю без слов, то Глебу это масло на его хлеб! Поняла? Мне нужны ответы, а не вытекающее дерьмо. Поэтому никто ему это в задницу тыкать не собирается. У меня тут дом, а не бесплатный туалет. Всё. Успокоилась? Тогда — марш на кухню!

— Зачем же тогда…? — потерянно пролепетала я.

— Раш, — устало позвал Князь.

Шамиз вытащил из кармана нож и без слов одним рывком срезал шнур от паяльника и подал командиру.

— Провод мне нужен, — угрюмо сказал Игорь. — Понятно? Тогда иди. Чай сделай. Уже в глотке пересохло…

Всё ещё под впечатлением, я отвернулась и шагнула в двери.

За моей спиной сдвинулся воздух. Словно вздох облегчения пронёсся. Будто накрыло всех мужчин одновременно чувством радости от успешно провёрнутого дела. Это и подтолкнуло.

— Игорь! — я резко повернулась. — Я поговорю с ним.

Князь помрачнел:

— Не стоит, Даш.

— Стоит! Вот если у меня не получиться — будешь дальше… — с языка чуть не сорвалось нехорошее слово, но у меня вовремя перехватило дыхание. — Разговаривать по-своему.

И пошла к Глебу.

— Даша!

Ладонь Рашпиля на плече я сорвала одним движением. А Михаил сам подвинулся, глянув через мою голову на Князя. Здесь и сейчас только он был командиром. Между мной и Глебом никого не оставалось, но, всматриваясь в бледное пятно распятого нагого человека, я замедляла шаг.

Свет тусклого ночника тёплым золотистым цветом ложился на обнажённое тело. И казалось, что не побои — радужные тени, — лежат на коже, что не кровь, а блестящая смола стекает тонкими струйками, с проблёскивающим бисером капель. И тело — литое, сильное, скрученное в тугой комок и оттого кажущееся готовым сорваться в любое движение — чудилось подобно статуям античности, олицетворяя настоящую мужественность. Только тяжёлый запах крови, пота и рвоты отравлял воздух, да ощущение в ладонях как отзвук чужой боли. Но именно от этого и дрожало всё внутри, словно внезапно весь ливер превратился в желе и вздрагивал от каждого шага, от каждого движения.

Я подошла и опустилась на колени перед пленником. Села по-японски, на пятки, и оказалась вровень с моим сегодняшним мужчиной Ветра. Сивая чёлка, почти слипшаяся в один ком, упрямо топорщилась непокорными волосками, словно насмехаясь над судьбой.

Выдохнув, точно бросаясь в воду, я позвала:

— Глеб, — голос всё-таки дрогнул.

Да, он был в сознании.

Чёлка дёрнулась и медленно поплыла вверх, открывая белое лицо. Воспаленные глаза — два блестящих серых диска под частоколом слипшихся ресниц. А ниже — сетки морщин, не замечаемых мной раньше, но теперь, ставшие похожи на сплетения суровых ниток. Разбитый рот уже разбух и отливал синевой, подёргивался выброшенной на берег медузой. По вздувшимся скулам ползли кровоточащие трещины.

— Глеб, — повторила я и тронула кончиками пальцев побитое лицо. Легонько, так, чтобы не причинить лишней боли.

Он не ответил. Даже не дёрнулся. И глаза — серые, равнодушные, — смотрели куда-то дальше меня, вглубь, вдаль…

Я опустила руки и стиснула на коленях кулаки — пусть видит, что я едва сдерживаюсь, пусть знает, что это последний его шанс на разговор.

— Ты можешь мне сказать, где Вик и Панда? Не за что, не потому, что всё прекратиться и от тебя отстанут, но просто так? Потому что мы были сегодня вместе… Потому что я поверила тебе… Можешь?

Разбухшие губы шевельнулись, но не произнесли ни звука.

— Глеб, — я наклонилась ближе. — Пожалуйста…

Вот так. Впервые после Алтаря я сама захотела, чтобы мужчина проникся моим теплом, захотел любить и быть любимым, но, всем сердцем стремясь к этому, я никак не могла добиться, чтобы в серых глазах появился свет. Они всё также холодно и отстранённо смотрели в дальний угол комнаты. И меня не существовало для них.

— Глеб… Я обещаю. Скажи, где Вик и Панда, и уходи. Никто не задержит.

Кто-то дёрнулся за спиной, но не встрял. Значит — согласны.

Серые глаза всё так же тусклы и безжизненно-равнодушны. Эмиссар…

Бесполезно.

Я опустила голову и медленно поднялась с колен. В груди кололо сотней мелких холодных иголок. То, что сейчас тут будет происходить, противно моей природе, но и у меня нет уже пути назад. Глядя в сторону, я тихо произнесла:

— Мне было хорошо с тобой… Впервые за много лет мне действительно было хорошо, спокойно с мужчиной…

И не глядя, чтоб не сорваться, не потеряться в слезах, шагнула к ребятам, туда, где широкие плечи закрывали дверь, где оставался единственный выход, который всегда там, где вход.

— Даша…

Рванный шёпот заставил дёрнуться, останавливаясь.

— Они в Пикнике.

Я обернулась. Глеб на меня не смотрел — куда-то вдаль, вглубь, во вне… Но он говорил! Для меня. Ради меня. Но главное — говорил! Я подскочила, бухнулась на колени, потянулась, боясь пропустить хоть слово. Да и мужчины приблизились, вслушиваясь.

— Да, Глеб, я слушаю…

— Там, за Алтарём, есть пустырь… Такой… Странный… Помнишь?

Разбухшие, вывернутые губы едва шевелились и невнятная речь пробивалась со свистом из кровавой расщелины меж зубов. Но он — говорил!

— Я не ходила туда. Но видела выход.

Глеб, не глядя, кивнул.

— Там спираль локальной воронки. Там Клещ. И…, — он заколебался, облизал губы и продолжил: — Ящик.

С боку подошёл Князь, наклонился:

— Пароль к воронке?

— Настройка на волну конкретных людей, — едва приметно качнул головой Глеб, всё также отстранённо глядя перед собой.

— Живых?

— Да…

— Пойдёшь с нами, — кивнул Игорь, выпрямляясь.

Глеб перевёл на него взгляд и с трудом покачал головой.

— Даша, выйди, — бросил Князь.

— Нет, я… — но сзади уже подхватил Рашпиль. Попыталась крутнуться, но бесполезно — второй раз выступить против себя женщине ни один мужчина не позволит. Они быстро учатся на граблях.

Устало распрямившись, Игорь, поморщился:

— Дашка, уймись! Ничего не будет — просто уйди сейчас. Поговорить надо… Слово даю!

В принципе, мне этого хватало. Но Рашпиль меня в покое не оставил — приподнял над полом и попросту вынес из комнаты в кухню. Благополучно донёс — не смотря на то, что худой и жилистый, раненный, но силушкой не обижен — и посадил в кресло.

Тут же ушёл.

Я привычно скукожилась на кресле, тревожно вглядываясь в отражения на полированном боку чайника и прислушиваясь к звукам из комнаты. Вполне веря слову Князя, всё-таки никак не могла успокоиться. Случилось странное, случилось невозможное — Глеб сказал! Из-за меня? Или у него на то другие причины? Он сдал своих товарищей, потому что такова их стратегия или …? В груди теснилось сдержанное дыхание, в животе бродили волны холода и тепла. И мир вокруг стал светлее. И чище. В надежде.

Пугающих звуков из комнаты не раздавалось. Возможно, ребята тихо разговаривали, возможно, попросту прижали рот и… Но об этом думать не хотелось совсем.

Когда вышел мрачный Рашпиль, я напряглась — что-то было не то. То ли слишком хмурый вид, то ли руки, убранные за спину, заставляли тревожиться.

— Даш? Ты в туалет не хочешь?

Я ошалело поднялась и задумалась над простым вопросом. Шамиз молчаливо ожидая, смотрел выше меня в окно.

— Нет, вроде. А что? — недоверчиво переспросила я и тут же поняла: — Искупаться хочешь?

— Ага, — угрюмо вздохнул Раш и стремительно шагнул ко мне.

Чёрная ткань мелькнула, закрывая мир.

— Раш!

Вскинув руки, успела лишь слепо тыкнуть в плечи, отталкивая, да всё бесполезно — не выдержав натиска, локти согнулись и в меня ударилась грудь Шамиза. Я закусила губы, чтобы не сорваться в крик, и, срывая захват, потянулась к лицу — стащить мешок. Уже поняла, что происходящее не остановить, что мужчины что-то своё решили обо мне и, как бульдозеры, пойдут напролом, игнорируя любые крики и просьбы. А значит — мне нельзя просить и кричать! Мне нельзя. Потому что я — Акуя. Даже проигрывая, остаюсь ею…

Сорвать мешок не удалось. Раш ударил спиной о стену и, пока трепыхалась, прижался, стесняя движение: ногами не ударишь — нет размаха, а руки попросту прижал, да и по одной стал выкручивать…

На краю восприятия что-то звякнуло. Наручники? Боже мой… На запястье, рядом с кольцом жёсткого хвата, легла полоска металла.

Вот уж когда я рванулась изо всех сил! Никогда не давай себя связывать! — первый закон выживания. Отчаянье придало сил — бешено замолотила, завертелась всем телом, словно освобождаясь в воде от тянущей на дно одежды. Но — напрасно.

К Рашпилю кто-то присоединился, и в четыре руки, бережно, словно мумию в музей, меня отнесли в комнату, положили на кровать, даже ноги спеленали одеялом — и чтоб не дёргалась, и чтоб не замёрзла. Взяли за руки и, преодолев сопротивление, завели за голову. Сейчас снимут с одной руки, чтоб перекинуть через дужку, вот тогда я и вырвусь! Сейчас… Щёлк! Наручники так и не сняли, попросту повесив их на другие, уже ожидающие на рамке кровати. Серьёзно подготовились ребята… Даже не знаешь, что делать — гордиться или плакать?

И только потом с меня стащили мешок…

Рашпиль.

Михаил.

Князь держался возле Глеба, расслабленно сидящего в кресле, уставшего, оплывшего, безвольного. Дядя Саша вкалывал ему внутримышечный в плечо, не тратясь на протирку спиртом, воткнув прямо сквозь накинутую впопыхах рубашку.

Глеб поглядел на меня и, чуть приподняв запястья в наручниках, усмехнулся рваным ртом, намекая на сходство наших положений. Мне оставалось только стиснуть зубы, чтоб не сорваться.

— Что это значит? — процедила я в сторону Князя.

Тот поднял глаза — красные, воспалённые, уставшие, — и ответил:

— Ты остаёшься дома. Мы идём одни.

— В честь какого лешего?! — зарычала я. — Я кто, по-вашему? Девочка?

Дёргаться не стала — бессмысленно. Четверо на одну — с таким раскладом не шутят.

— Ты — Акуя, — отрезал Князь. — Но сегодня ты остаёшься.

Стиснув кулаки, я подалась вперёд. Впилась взглядом в друга. Внутри клокотало белое пламя, жгли злые слёзы, прожигая дорогу, и пульсировало ощущением предательства. Второго за ночь. А Князь смотрел в ответ устало и равнодушно, словно я уже перестала быть боевой подругой, за мгновения превратившись в предмет мебели.

Игра в гляделки отняла последние силы. Я рухнула на подушку и тоже постаралась придать лицу выражение безразличия. За это время Рашпиль и Михаил подхватили с двух сторон Глеба и повели на выход. Сивая чёлка вяло трепыхалась — каждый шаг эмиссару удавался с трудом.

Подошёл Дядя Саша.

— Ты полежи, детка… Мы недолго. А я позвонил уже сменщику, он подъедет через часа четыре, если мы не вернёмся, откроет…

Я не ответила. Взгляд в потолок, выражение безучастное. Уже не потому, что злюсь — лицо нужно сохранять.

Вздохнув, Дядя Саша тихо прошлёпал за ребятами.

Князь уходил последним. Задержался в дверях, окинул взглядом комнату, словно решая — не забыл ли чего. Меня забыл, гад!

— Я тебе этого не забуду, — тихо сказала я.

Князь кивнул. И ушёл, аккуратно прикрывая двери.

Всё. Теперь только я, кровать и торшер. И пара браслетов, до которых не добраться…

Плакать? Беситься?

А куя?

Акуя — я.