Невозможность вторая

Невозможность вторая:

Это только огонь и не более…

А бог живущих в тени и дарующих свет,

Это только огонь и не более, нет,

Это только огонь, что в нем грех, а?

Убегают слова, их и так не понять,

А держите, держите, держите меня,

Чтобы я не лопнул от смеха.

Немного огня в середину пути,

Немного огня тебя может спасти,

В блеске обмана, обмана.

«Пикник»

Звонок 16.09.20… 18:35

— Акуя?

— Ну… Акуя… И?

— Беги. Беги, дура. Беги, пока не поздно.

— Что? Кто это?…

Путь Ветра 16.09.20… 18:36

Трубка издевательски загудела.

Только окончательно продрав глаза, я поняла, что спросонья резким движением я таки дотянулась до столика ногой и, здорово наподдав по столешнице, опрокинула стаканы.

Но всё это было мелочью. Хотя бы потому, что ковёр не пострадал — видимо, инстинктивно я даже в полусне оберегала самое дорогое в доме. Не мелочью было то, что мне угрожали. Угрожали? Видимо, да… Удивительное явление! Последний раз с таким я встречалась где-то лет десять тому назад. С тех пор, став взрослее, я научилась вовремя пресекать какие-либо поползновения в свою сторону ещё до того, как они оформятся в наглый наезд. В этот раз, судя по телефонному звонку, я отдала первый ход неизвестному мне агрессору.

Постаралась до мелочей вспомнить голос. Незнаком. Мужской, молодой. Спокойный и незамутнённый эмоциями. Вот это-то и заставило так быстро проснуться и отрезветь — незамутнённость. Человек, который предупреждал и угрожал одновременно, прекрасно знал своё дело и очень хорошо представлял себе, что и как нужно сделать, чтобы меня напугать. Такие вещи страшат тем, что заставляют принимать мир таковым, каковым он и является на самом деле, одномоментно освобождая от иллюзий безопасности. Или не освобождая, но тогда здорово влипаешь, и — дай-то небо — чтобы не до смерти.

Окинув комнату хмурым взглядом, я решила, что бардак в ней перешёл все границы, и, соответственно, пора окончательно просыпаться и убираться. В смысле, отсюда. Сил и желания что-то исправлять в сложившемся пространстве не оставалось.

Собраться — дело десяти минут: во-первых, опыт «боевых» тревог неплохо научил в темпе справляться с особым видом изобразительного искусства, изображая на морде личико, а во-вторых, на прогулку я от себя не требовала особых изысков в одежде. Последний взгляд в зеркало не выявил погрешностей. Всё в норме — лицо почти живое; волосы в художественном беспорядке, который, в сочетании с независимым взглядом, вполне можно принять за новомодную навороченную причёску, одежда… Нормальная одежда: тесные джинсы, в которые влезать можно только лёжа и натощак, любимая тёмно-синяя флисовая рубашка и белый жакет крупной вязки. Чёрная короткая куртка, как и положено, только выделяет крутизну бёдер, тесно обжимая талию резинкой. По карманам рассовала несколько подарков для особо наглых кавалеров. Надела кроссовки — ну, не в туфлях же шляться под вечер по городу? А если вдруг кому объяснить придётся, что я не такая, что «жду трамвая»? А народ ныне непонятливый пошёл — по виду уже могут не различить, что к древнейшей профессии не отношусь. Частые ночные прогулки уже давно заставили понять, что одежда не влияет на потенциальную возможность такой ситуации. Вот теперь точно всё.

Ключ в замке провернулся привычные три раза, пока я вспоминала, что могла забыть выключить или закрыть: балкон, газ, свет, вода. Это у меня с детства — родители слишком боялись, что я однажды окажусь халатной и что-нибудь оставлю включенным, вот и гоняли, превентивно вбивая в детский рассудок первые зачатки паранойи.

После гулкости лестничных пролётов и плесени подъезда улица звучала гимном чистоте и свету. Правда, только первые секунды. Дальше пришлось работать над собой, прилагая волевые усилия, чтобы не замечать переполненные мусорные баки, грязные окна домов и шляющихся пьяных, а видеть жёлтые листья, омытые вчерашним ливнем, изгибы кованых фонарей, подсвечивающих золотистым уже облетевшие ветки и палитру вечернего неба. Избирательное зрение. Я избираю для себя на сегодня именно этот город — город романтических встреч и лёгких поцелуев. Я хочу улыбаться лужам не для того, чтобы видеть своё отражение, а потому, что однажды мне улыбнётся прохожий. И эта улыбка может стать недосказанным приветом или началом отношений, которые никуда не приводят. Сегодня я избираю для себя вечер вне одиночества. И так будет. Это моё волевое усилие. Воля моя! Я ищу человека Ветра.

Ветер оказался северным. Вот только днём можно было ещё подставлять живот под ласковые прикосновения осеннего солнышка, а теперь уже приходится застёгивать куртку до груди. Благо, дождик пока не предполагается.

Я выбрала направление по ветру. Сегодня мой День Ветра. Мы будем ходить вдвоём до тех пор, пока не найдётся то, что разделит нас — человек ли, препятствие ли, идея… Неважно. Главное, что нам невечно по пути, и эта особенность — я чувствую непрочность уз, непрочность бытия. Есть такие дни в женском календаре, когда это очень хорошо ощущаешь. Дни, когда нет возможности даже оглянуться и понять, что всегда было и будет так, что история мировая и твоя личная поднимаются спирально. В такие дни чуешь груз ответственности за всё и всех и хочешь только одного — чтобы жизнь и смерть на чашах весов не уравновешивались. Но именно в это время чаши сходятся лебедиными головами, и твоя судьба по сравнению с ними не стоит более ничего…

Я шагала по аллее, поддевая носками кроссовок листья. Настроение осеннее — подстать окружающему миру. Прошедший день выбил из колеи основательно. Ночь была не то чтобы какой-то особенной, но всё-таки весьма неприятной из-за тревожного выезда и возвращения в холодную постель, в которой уже никто не ждал. Потом сообщение о том, что детки вышли не все… Жаль девочку — и потому, что она была самая младшая, и потому, что своими руками «вырезала» её из мембраны потока, а как известно, привязываешься к людям не тогда, когда они для тебя что-то сделали, а когда ты вложил в них силы, время, возможности, душу. Потом Пророк… Страшно это — сознавать, что такой конец ждёт нас всех. Страшно и то, что вот так вот, живёшь, сгорая в видении, но своего предела не знаешь. Для всех людей так: непрозрачность времени — это закон. Закон Надежды, который указывает на то, что жить следует, что жизнь того стоит. Он указывает на прочность будущего без достаточных на то оснований. Нелогичный закон, единственно который и мог сподвигнуть человечество на обретение разума и цивилизацию. Надежда — это ощущение прочности времени в его непрозрачности. Каждому человеку в том или ином возрасте приходится задумываться о смысле его существования. Этот вопрос неизбежен, как первый поцелуй. Этот вопрос закономерен, поскольку ты не видишь смысла в смерти. Логично задуматься над смыслом жизни. Но этот вопрос неправилен в основе своей, поскольку содержит неверную предпосылку — отрицание осмысленности смерти… Смерть имеет смысл. Она имеет даже большее — внутреннюю правильность. А вот в жизни её мы видим не всегда и не у всех. У Пророка она есть. Может быть, потому так обидно. А может быть, и потому, что, в отличие от окружающих, знающих, что смерть будет обязательно, но всё-таки надеющихся дожить до ста и больше, мы, видящие, похожи на приговорённых в камерах смертников. Каждый день ты выходишь на прогулку, и тебя проводят одним и тем же коридором, и ты знаешь, что однажды ты его не пройдёшь, и что милосердия исполнителей хватит только на то, чтобы это произошло в день, когда меньше всего ожидаешь…

— Эй, детка! Пойдём с нами!

Вот так всегда! Стоит только задуматься о вечном. В этом городе хоть не молись!

Парни обычные. Только датые.

По ощущениям со спины я уже успела настроиться на нечто более серьёзное и заканчивающееся неприятностями по полной программе, а тут — три дурака, которые ещё в пренатальном периоде были нужны мамам и папам всего лишь как смазка их зашедшим в тупик отношениям. Вот так нелепо обычно мирные ситуации и заканчиваются. А на весах жизнь и смерть на выгнувших друг на друга лебединые шеи и злобно шипящих чашах, пожалуй, что и уравновесились.

— Расклад не в вашу пользу, ребят, — сказала я, примирительно улыбаясь. — Я одна, а вас вон сколько! Поищите стайку девочек — это будет вам как раз.

— Да ладно тебе выё… — хмыкнул наиболее подготовленный. По-видимому, не в первый раз вот так подкатывать.

Интересно, а отказы в более жёсткой форме они когда-нибудь получали или сегодня это будет впервые? Я же не против поиграться, а только не хочу, чтобы смерть и жизнь были вот так…

Тело стало наливаться силой и живым страхом, сердце бешено забилось.

Давно уже проверено, что в нашей местности «настала пора и тут уж кричи, не кричи»[1] — несмотря на то, что где-то в стороне видны люди, звать на подмогу смысла нет — если кто и подойдёт, то помогать будет явно не мне.

Интересно, порции вампирских взглядов мальчикам хватит или всё-таки они уже не в той форме, чтобы адекватно это воспринимать? Очень важный вопрос, если признаться самой себе, что трое — это для меня будет слишком.

Продолжая вполне заурядный трёп, я маневрирую, оставляя всех троих по одну сторону от себя, сама же отодвигаясь в тень и сходя с тротуара. Ребята довольно оскаливаются — им показалось, что жертва сама загоняет себя в тупик. Но они ошибаются — просто, если фонарь будет мне в глаза, а им в спины, то глазки мои они сумеют рассмотреть детальнее.

Настраиваюсь. Это не сложно. Просто нужно очень захотеть увидеть душу. Даже такие гадкие душонки иногда бывают весьма вкусны на цвет. Хотя, конечно, кому что по вкусу. На мой взгляд, красное с серым — не самое удачное сочетание для человека, поскольку исключает из него человечность. Интересно, случайное ли совпадение, что сейчас в моду входят сочетания ярких полноцветов с серенькими запылёнными оттенками? Вон девочка, испуганно сбегающая с аллейки, — курточка ничем по цветовой гамме не отлична от «двойников» этих мальчиков — красная похоть и серая духовность. И таких тысячи. Наверняка, здесь дело не обошлось без Жрецов. Но я додумаю это потом. После. А сейчас глазки уже начали перестраиваться, а ребятки приближаться в удобные им положения. И это тоже хорошо. Можно начать разыгрывать привычный сценарий: «Мальчики, вампира вызывали? Отсосать?». Клыков, как у носферо, у меня нет, но, как правило, те, кто натыкается на мои глазки взглядом, мои зубки, коготки, волосатость, крылатость и прочее додумывает сам. Обычно уже сидя дома на белом друге.

Улыбка у меня профессионально наработана перед зеркалом и неоднократно проверена на подопытных кроликах. Даже Карнеги обзавидуется оскалу моей радости. Ребята приостановились и настороженно вытянулись мордочками.

— Идите сюда, сладенькие…

Продолжать спектакль для одного актёра не пришлось — у первого же приблизившегося судорожно дёрнулся кадык, и руки хаотично заскребли по воздуху.

— Сука…

— Да пошло оно…

Это они уже так, для того, чтобы лицо сохранить.

Вот и всё. Ребята смылись, рванув с места так, словно сдавали зачёт по атлетике или сдёргивали от злого дяди-военкома.

Привалилась к дереву, замерла, словно «приморозилась» в бездвижье. Сходила на ноль мандражная дрожь в мышцах. Когда-то на занятиях Князь, подтягивая меня по боевой подготовке, рассказывал о том, что мандраж бывает трёх видов — до, во время и после. Мандраж «до» помогает привести мышцы в рабочее состояние, мелким тремором подгоняя кровь к волокнам, но при этом грузит лишними вопросами сознание, не давая сосредоточиться на главных задачах. Мандраж «во время» — штука однозначно мешающая, снижая микротряской точность действий, при которой сознание подчас выключается, не желая участвовать в собственном провале. Мандраж «после», с точки зрения биофизики, механизм совершенно бесполезный и ни в чём не помогает, но его плюс заключается в том, что и не мешает. Просто отсроченное состояние страха без оного в момент выживания. Князь относил себя к людям с мандражом «до», а меня — с мандражом «после» и часто посмеивался, что из нас бы получилась неплохая команда.

Наконец, тряска стала слабеть, и навалилось состояние разрядки. Глаза медленно остывали. Жар под веками высекал слёзы. Свербило и болело нещадно. Блин! В следующий раз такие ситуации буду разруливать с помощью обычной драки — два-три удара и дёру. Просто так, что ли, я кроссовки надевала?!

— Девушка, вам плохо?

Голос приятный, молодой, женский… Но запах лучше — смесь лаванды и зелёного чая. В запахе — ночное метание и тоскливое розовое утро с кофе для одной. В том запахе желание и тревога.

Я открыла глаза и посмотрела на создание с запахом, который начал притягивать меня, словно кошку валерианка.

— Не беспокойтесь. Уже всё в порядке.

Создание оказалось милым не только на запах. Аккуратным, маленьким, хрупким. Но главное — светлым. Волосы осветлённые, личико, едва подкрашенное, не очень умело, но старательно, одежда спокойная в естественном классическом трицветье — коричневое, бежевое и белое. Из бижутерии — только кулон на кофте. Простой гладкий кулончик. Серебряный. И это последнее обстоятельство позволило мне развеять сомнения — это Она.

— Быть может, «Скорую»?.. — неуверенно спросила девушка и, растерявшись от собственной смелости, глубоко заправила беспокойные ладошки в карманы. От этого плечи стали выше и заострились, показывая беспомощность.

— Спасибо! — Я совершенно искренне улыбнулась. — Я живу не очень далеко.

— Может быть, вас проводить? — взметнулся зелёный взгляд. Словно две сигнальных ракеты над горами… Не заметить невозможно.

— Я думаю, что доберусь сама, — снова улыбнулась я и стала аккуратно обходить создание. Только бы не дотронуться! Только бы не дотронуться! Иначе я начну разыгрывать из себя «самого больного на свете Карлсона» и тем привяжу её к себе на сегодняшний вечер. Чёрт! Её глаза сопровождают, не отрываясь… Не заходи за черту, девочка, не заходи за черту!

— Вы действительно в этом уверены? Простите, что настаиваю, но вы очень бледны.

Девочка поёжилась от ветра, но так и не достала ладошек из карманов для того, чтобы застегнуться.

— Спасибо. Не надо беспокоиться, — я натянуто улыбнулась и рванула в сторону. Всё так же по ветру. Всё так же подальше от дома. Гулять, гулять! Проветривать мозги!

Девушка осталась позади. Ничего. Постоит-постоит и пойдёт домой, для того, чтобы тихо посидеть над умным конспектом и попить душистый чай, а потом залезть в ванну с пеной или солью, смывая сегодняшние встречи. Потом она ляжет на постель и, возможно… Хватит! Проветривать мозги!

Ветер в спину подгонял, и я ускоряла шаги, тихо матерясь про себя на нелепость произошедшей ситуации. И дело тут не только в том, что ветер сердился за глупость и трусость — он привёл ко мне её, а я сбежала. Дело в том, что я сама злилась на себя. Все — люди, как люди, а я… Акуя я. И лишь те, кто привык к моим странностям, начинают видеть во мне личность, как со временем, возможно, увидели бы личность в крокодиле, который вдруг стал обнаруживать вполне человеческое поведение. Для остальных, тех, кто внезапно оказывается в зоне моего влияния, я — урод. И сама, прожив с этим последние восемь лет, я не научилась принимать свои странности за норму существования. Может быть, потому так больно и зло, когда осознаёшь, что ты — другая… Акуя. Единственная женщина-сталкер, которую не отверг «Алтарь». И что он сделал со мной… Сложно это описать словами. Это когда силы в тебе столько, что её просто некуда девать. Это Жизнь вне границ. Но только очень, очень странная жизнь…

Ветер внезапно переменился, и мне пришлось, согласно давешнему договору, свернуть в сторону, на едва заметную тропинку парковой зоны. Стало уже довольно темно, и скорость моя начала падать из-за того, что приходилось ощупывать пространство перед собой руками, отводя неожиданные и ожидаемые ветки. Тропа уводила куда-то по большому кругу. Почти лесная тропа — заросшая, не использовавшаяся людьми. Куда она выведет меня? Не это главное. Главное — откуда она уводит меня. Из тоски и непонимания, из самокопания и обвинения всех и вся… Из слабости.

Крики впереди заставили остановиться. Прислушалась. Негромко матерясь, женщине затыкали рот. Так. Значит, одной меня им на сегодня оказалось недостаточно.

Сначала возникло желание повернуть обратно. Простое желание инстинктивной программы самосохранения. В данном случае — самопредохранения. Когда, преодолев себя, сделала несколько шагов вперёд, то поняла, что никуда я не уйду.

Лаванда и зелёный чай. Коричневое, бежевое и белое. Гладкое серебряное на пушисто вязанном…

Видящий чувствует цветом. «Гонщик» чувствует запахами. Сталкер — ощущениями. А в этой девочке слилось все три моих слабости. Мой любимый цвет, мой любимый запах. От такого невозможно отказаться. И такое нельзя терять!

Сюрпризы в карманах именно на такой случай. И главное: официально — не оружие, но дураков проверять обычно не бывает. Поехали!

Даже видение не требуется, чтобы определиться в происходящем. И сразу становится легче на сердце — девушке только хорошо досталось по лицу, но крики заткнули не бутылкой по голове, а простым кляпом из шапки в рот. Слава Небу!

Металлический шарик, оттягивающий карман куртки на каждой вечерней прогулке последние полгода, наконец-то пригодится. Я вытащила «мини-скок» и на мгновение задумалась. На людях да к тому же вне «зоны» эту штуку я ещё никогда не применяла. Как-то оно рванёт?

Создание развернули и вдавили лицом в листья. До этого расстёгнутые джинсы стали стаскивать с бёдер. Девочка глухо хрипела и пыталась освободиться, словно пойманная рыбка, изгибаясь всем телом. Но, освобождаясь от захватов, она одновременно с этим освобождалась и от одежды… Двое пацанов держали девочку за руки и ноги, а третий встал над ней на колени и пытался одновременно и окончательно стянуть с неё джинсы, и вытащить из распущенной ширинки своё достоинство. Наконец он справился с обеими этими задачами и лёг на жертву. Почувствовав его в своей промежности, девочка рванулась, хрипло закричав. Её бешеное сопротивление жестоко прервали — одним рывком войдя внутрь, парень схватил её за волосы, приподнял голову и с силой ударил об землю. И под хриплые задушенные всхлипы начал двигаться…

Все заняты, все при деле… Только я как обезьяна с гранатой.

Пришлось закусить губу, чтобы заставить тело выйти из внезапного ступора. Когда отрезвляющая боль дошла до сознания, я уже сдёрнула с «мини-скока» предохранитель. Крикнула, сама подивившись хриплости голоса:

— Эй, козлы, лови презервативы!

И, когда двое незанятых в процессе нервно обернулись на выкрик, бросила гранату в их сторону. Мгновение — и сама залегла, вжав лицо в листву и закрыв голову руками.

Вообще-то, «мини-скок» это фотограната с веерным распылением мини-кристаллов…

Пацаны заорали благим матом. Ор такой, будто «скок» каждому из них попал прямо в штаны и там разорвался. Я подняла голову. Насильники ползали по земле, девочке и друг другу совершенно дезориентированно. Двое держались за лица, по-видимому, пытаясь сдержать в глазницах вытекающие глаза. Третий катался по земле, хватаясь за ягодицы, располосованные кристаллами и опалённые взрывом — судя по всему, «скок» хорошо достал его. Штаны с него съехали до середины бёдер, и на фоне тёмно-жёлтой земли странно и дико блестела розовая гладкая кожа оголённых округлостей, с быстро проявляющимися алыми струйками крови из порезов.

Я вскочила на ноги и… тут же осела назад. Пространство плыло, и горизонт оказывался невозможно близко. В голове затрещало и стало жутко от ощущения секундомера, вставленного в висок. Там, прямо под пластинкой черепной кости, равномерно стучал какой-то механизм. И невозможность избавления от него давила на сознание. Я с трудом поднялась на четвереньки и потрясла головой. Вытрясти таймер не удалось. Значит, придётся пожить с ним. Когда распрямила трясущиеся колени, земля подо мной ходила ходуном. Посмотрела на руки. Так и есть! Кожа подрана мелкими царапинами, словно веером от пальцев до запястий — меня задело. И какой-то из кристаллов оказался активен в диапазоне моей силы… Теперь — быстрее под холодный душ и вытаскивать каждую крупинку из-под кожи! Теперь — быстрее, быстрее, быстрее!

Шатаясь на каждом шагу, я направилась к группе. Девочка с трудом выбралась из-под придавившего её к земле пацана и теперь, подслеповато щурясь и всхлипывая, натягивала брюки. Всё её лицо было в крови, слезах и грязи. На лбу, на красных лепёшках кровяных натёков, налипло два маленьких жёлтых листика. Я обошла ослепших и раненых и присела перед созданием. Ощутила, как потряхивает. Любимая позиция на корточках оказалась сложной из-за явной дезориентации. Девочка подняла на меня слезящиеся глаза.

— Ты?

— Давай сдёргивать! — поторопила я.

Её «ты» обрадовало меня несказанно. Во-первых, тем, что её зрение не пострадало, а, во-вторых, тем, что переход на «ты» оставлял шанс на дальнейшее уменьшение дистанции. Девочка подтянула под себя ноги и трудно поднялась. Ей досталось не меньше, чем мне. Но, как я и надеялась, значительно меньше, чем пацанам, — три хорошо прокаченные туши хорошо закрыли от взрыва её маленькое хрупкое тело. Девочка, пошатываясь, тяжело двинулась по тропе, в ту же сторону, куда до того направлялась я. Оставалось только присоединиться.

Опалённый, но наиболее видящий из троих, подтянулся сзади и, вытащив нож, кинулся на меня. Видимо, злости ещё хватало. Злости и неудовлетворённой страсти всемогущества.

— Шлюхи! Убью, сука!

Развернуться хорошо не удалось — меня повело в сторону, и при развороте, который, по сути, должен был меня защитить, я запуталась в собственных ногах и повалилась вниз. Нападающий рванул и навалился сверху. Видимо, и сам плохо стоял на своих двоих. Или штаны слетевшие помешали.

Вот теперь стало по-настоящему страшно.

Тело едва повиновалось, когда я выставила руки и упёрлась в грудь падающего на меня противника. Нож мелькнул где-то над головой, кажется, даже задев её, — боли я не почувствовала, только прикосновение.

Лишь бы девочка успела добрести до аллеи — там она уже будет в безопасности!

Внутри всё оборвалось, когда, хрипло матерясь, пацан стал срывать мои руки в сторону, продолжая угрожать ножом. Лезвие моталось так близко к глазам, что я жмурилась в страхе, выставляя руки хаотично, лишь бы закрыться, лишь бы оттолкнуть от себя опасный блеск. Доставать он пока не доставал, но уже имел такую возможность. Мои пальцы только карябали по кожаной куртке, соскальзывая в сторону от мощных толчков. Наконец, удалось присоединить ноги, которые до того были завязаны в узел падением. Теперь и ими я стала упираться в противника, стараясь продвинуть ноги так, чтобы врезать в пах или хотя бы оттолкнуть от себя. Пацан взвыл, когда я саданула его по раненому бедру крупнорефлённой подошвой кроссовок, но это его не остановило, напротив, разозлив и придав новых сил. Тяжесть наваливающегося тела не давала мне провернуться и выскользнуть. Но я всё равно пробовала. Лезвие продолжало мотаться где-то невероятно близко от глаз, почти задевая кожу. Чтоб тебя… меж ляжек да всей песочницей! Я со всей дури вертела башкой, боясь пореза. Насильник снова выматерился и сильным рывком сорвал мои руки в сторону. Но и сам не устоял на коленях. Как куль свалился на меня, в падении выставив руки в стороны, чтобы затормозиться. Рука с ножом ударилась рядом с моей головой, лезвием пройдя по волосам. Лицо нападающего оказалось в каких-то сантиметрах от меня. Запах перегара и блевотины спазмировал живот. Либо сейчас я это сделаю, либо меня поимеют похлеще, чем хотели девочку! И я рванула! И вцепилась в нос. Большой, шнобельный, противный нос! Зубы до спазма в челюсти сошлись, перекусывая хрящик. Пацан взвизгнул, попытался руку просунуть меж нами, но я уже потянула плоть в сторону, одновременно высвобождаясь из-под туши. Почувствовала, что рот забивается кровью. Стало противно аж до того, что примерещился вкус соплей, и я выпустила «гадость» изо рта. Противник, визгливо захлёбываясь в собственной влаге, зажался, беспокоясь за свой «рубильник». Нож он из ладони не выпустил и потому добавил себе на лице порез, но так этого и не заметил. Хотела двинуть коленом в пах героя, но завязла в его штанинах. Ничего. Это уже никуда не уйдёт! Одной рукой я упёрлась в шею насильнику, отодвигая его, а другую просунула меж нашими животами. Долго искать мягкое не пришлось. Сжала удобную форму, подивившись малости, и резко рванула в сторону. Оглушительный визг быстро перешёл в хрюкание. Из-под вялой туши я вылезала, так и не разжав закаменевшей ладони. Пацан хрюкал, одной рукой держась за лицо, а другой ухватив меня за рукав, пытаясь снизить давление и притяжение. Я поднялась на карачки и осмотрелась. Сквозь туман напряжения было видно, что двое других ребят на помощь к своему товарищу не собираются — зенки им так просветило, что они ещё несколько часов будут ползать по земле, выковыривая болезненно скребущий песок из-под век.

Последний раз резко дёрнув рукой, я разжала кулак и оттолкнулась от захрипевшего. Глаза его стали закатываться, лицо под кровью посерело — видимо, терял сознание. Я поднялась на ноги и, шатаясь, поплелась с места.

Девочка никуда не делась. Она стояла на тропе, подняв над головой какой-то дрын. И смотрела на меня, словно на выходца с того света. Я подошла ближе, со вздохом забрала из её дрожащих, но застопорившихся рук брёвнышко. Отбросила. По-видимому, создание пыталось прийти мне на помощь, да так и не успело.

— Пойдём, — прохрипела я и потянула её за рукав.

Теперь бы побыстрее смыться. Дураков у нас в стране хватает. Пока трое мужиков будут насиловать одну девушку или одна девушка будет костылять пацану — оно вроде бы всё и правильно, оно вроде бы и вмешательства не требует, поскольку и без тебя разберутся, но вот когда дело уже подошло к концу и на земле валяются тела, то гражданский долг свой надо выполнить — позвонить в «ментуху» и «скорую». Очень в духе современных представлений о гражданстве и благородстве.

Сначала мы шли быстро, насколько хватало сил и мандража. Потом замедлились. Девочка часто спотыкалась, а я покачивалась на каждом шагу. Создание не жаловалось, но я видела, что делать широкие шаги она не может, так и семенит рядом, словно послушная японочка в узком кимоно. Внутри даже холодом сморозило от мысли, что девочка вполне могла оказаться и девочкой во всех смыслах, не только по соотношению наших возрастов.

Внезапно создание остановилось. Схватилась за деревце, чтобы не свалиться. Подняла на меня слезящиеся глаза. Только теперь стало видно, что ноги у неё буквально подламываются, словно у только что нарождённого жеребёнка, а всё лицо влажно светится в свете фонарей.

— Я… тут. Живу здесь, рядом, — тихо сказала она и кивнула на старенькую пятиэтажку неподалёку. Дойти до неё явно было ближе, чем до моего дома. И, судя по всему, девочка приглашала.

— Пойдём, — я решительно взяла её за руку.

Убежище 16.09.20… 22:45

Мы вышли к подъездам, и я про себя возблагодарила небеса за то, что здесь не сидели под окнами вездесущие старушки. Несколько удивила входная дверь — обычная, тяжёлая рассохшаяся дверь, каких теперь, в век железных сейфовых с домофоном, уже и не встретишь. Потянуло чем-то по-детски советским. Когда нырнули в тёмный сырой подъезд, мои предчувствия меня не обманули — как и положено, лампочка была одна и тусклая настолько, что хоть фонарик вытаскивай. Кое-как, спотыкаясь на каждом шагу, мы забрели в дальний угол коридора первого этажа, где и оказался вход в квартиру создания. Девочка долго шарила по карманам в поисках ключа, ещё дольше копалась, открывая старый английский замок. В конце концов, дверь скрипнула и отворилась. Хозяйка прошла первой и тут же зажгла свет в маленькой прихожей.

— Проходи, — обернулась она ко мне.

Я ввалилась, едва не сбив с места полочку под обувь. Прихожая настолько мала, что даже для двух женщин здесь было тесно. Но мы как-то поместились. Снимая куртки и обувь, часто сталкивались плечами…

Квартира пахла кофе, геранью, сбежавшей молочной кашей и универсальным клеем… Я замерла на входе в кухню, куда прошла девушка. Осмотрелась. Кухня как кухня — маленькая, словно дом мышки-норушки. Старая мебель, видимо, доставшаяся в наследство вместе с квартирой от какой-нибудь дальней родственницы. У самой девочки явно не хватает средств и сил на какой-либо серьёзный ремонт на личной территории. А может быть, вообще она снимает меблированную квартиру?… Кто знает.

Девочка целенаправленно прошла к холодильнику и, коротким сильным рывком открыв его дверцу, подхватила початую бутылку. Прошла к шкафчику и вытянула с полки две гранёные рюмки. Правильная девочка. Я бы поступила на её месте также. Нельзя не оценить такое. Прошла и села на ближайшую табуретку. Новая знакомая, разлив по полной, садиться не стала. Просто придвинула мне мою рюмку и выдохнула, опрокидывая в себя водку… Я тоже не стала церемониться. Спиртом опалило глотку, видимо, перенапрягшуюся от холодного ветра и полузадушенного крика…

— Саша, — негромко сказала «создание» и снова потянулась за бутылкой. Что ж, почему бы не повторить — и я придвинула свою рюмку к её.

— Даша.

Вот и познакомились… Только за такое знакомство пить не станем ни она, ни я. Опрокинули в молчании, словно на поминках. В каком-то смысле, мы действительно хоронили, используя эту выпивку, словно разделительный терминатор меж тем, что было, и тем, что может быть.

— Я в душ, — тихо сказала она, так и не поднимая глаз.

— Конечно, — согласилась я.

— Потом — ты, — почти уже на выходе из кухни, приостановилась она.

— Конечно, — повторила я.

Девочка окончательно остановилась в проёме и настороженно посмотрела на меня, словно не привыкшая к согласию со своим мнением. Я нашла в себе силы на улыбку, но это её не успокоило. Она внимательно осмотрела меня и тут же вскинулась:

— Ой! Я сейчас.

И исчезла в проёме. В комнате зажёгся свет, послышался звук передвигаемых склянок, раздался запах валерьянки и спирта… Девочка вернулась в кухню, втащив ящик с медикаментами. Поставила на стол и стушевалась:

— Ты ранена… Нужно обработать.

И не особо уверенными движениями схватилась за склянки и бинты. Аптечка у неё была неплохая, но, по всему выходило, что пользоваться она ею не умела. Я осторожно перехватила тонкую ладошку и улыбнулась, когда Саша резко отдёрнула её, чуть не выронив йод.

— Иди-ка лучше в душ. Я со своими болячками сама справлюсь.

— Но ты не всё сама достанешь!

— Не беспокойся — воспользуюсь зеркалом, — снова постаралась улыбкой передать уверенность я. — К тому же я боюсь щекотки и очень хочу купаться.

Она натянуто улыбнулась в ответ и, кивнув, вышла. Ванна оказалась чуть дальше по коридору — оттуда через некоторое время раздался шум воды и сдерживаемые рыдания. Девочка держалась до последнего, при мне не позволяя себе слабины. Теперь, когда вокруг неё были только кафель и собственные отражения, она могла себе позволить прореветься вволю. И правильно. Тяжело, когда у женщины нет возможности пустить лишнюю слезу, — это значит, что мир стал очень суров, и в том мире нужно мобилизовать все силы, в том мире напряжённость такова, что долго не протянешь. Так что — пусть женщины плачут! Я наполнила себе рюмку из заветной бутылки и выпила за великую идею женских слёз. Да будет так!

Я долго и тщательно отмывала холодной водой из-под крана руки и лицо. Отмывала, не жалея мыла. Отмывала, не щадя себя. От холодной воды сводило мышцы и терялась чувствительность, ладони становились странно деревянными, не моими. И, лишь когда убедилась в том, что сильнее проморозить их невозможно, я взялась протереть кожу спиртом. Заодно оказалось, что ножом меня всё-таки задели — волосы уже слиплись от натёков. Но благо, рана оказалась пустяковая — всего лишь царапнуло. Более всего разозлило то, что часть волос нож порезал, и теперь срезанные локоны вылезали на ладони, когда я проводила влажной рукой по волосам. Придётся в ближайшее время заглянуть в парикмахерскую — подправить и подравнять, чтобы придать приглаженный вид.

Ножик взяла кухонный — большой «кесарь» для нарезки хлеба. И стала выскребать царапины. Определить, в какой из них сидит кристаллическая крошка, было сложно, поэтому я, шипя от боли, как рассерженная кошка, последовательно вскрывала все ранки и промывала спиртом, после чего заливала зелёнкой. Когда шум сливаемой воды в душе затих, у меня уже был повод с гордостью осмотреть руки — складывалось впечатление, что я заразилась ветрянкой в особо оригинальной форме.

Саша переоделась в халат. Просто необъятный банный халат нежного салатового цвета в огромных цветах. Одного такого цветка хватало, чтобы окутать нарисованными лепестками грудь, живот и поясницу девушки. Отмывшись и наревевшись, выглядеть она стала значительно лучше. Если бы ещё и не изуродованное лицо — кровоподтёки и синяки останутся, видимо, надолго.

— Ты как? — спросила она, привалившись к косяку.

— Нормально, — пожала я плечами. Действительно, мандраж уже прошёл, ранки оказались пустяковыми, жизнь и состояние вне опасности, рядом маленькое светлое создание. Всё классно!

— Купаться будешь?

— Буду, — я с готовностью встала и подошла к ней ближе. Ласково провела рукой по махровому плечику. — Ты-то как?

Девочка неопределённо дёрнула головой. Посмотрела в окно, где за тёмными ветками сирени едва угадывался по-старинному жёлтый фонарь.

— Мрази! — с чувством сказала Саша.

Спрашивать о том, как она попала в эту ситуацию, не хотелось. По своему опыту знаю, что подобные стаи самоутверждающихся подонков нападают тогда, когда подвернётся случай. Часто потом, на судах, давя на мужскую солидарность, заявляют о том, что девушка-де сама хотела, иначе бы так красиво не одевалась. А то, что женщина одевается не для каждого встречного-поперечного, а для конкретных личностей, в которых заинтересована, об этом как-то предпочитается умалчивать. Да и сказать в данном случае, что девочка гуляла, будучи как-то вызывающе одета, было бы неверным. Просто она была одета, как раз для такого осеннего ветреного вечера. А уж помня о том, что к ней прицепились после того, как обломались со мной, можно точно определиться — искали жертву, без разницы было кого.

— Прости, если причиняю боль, — начала я аккуратно. — Но, возможно, тебе нужна сейчас специальная помощь… Гинеколог, например. К тому же, если ты захочешь потом обратиться в милицию, то тебе потребуется справка из травматологии.

Как она на меня посмотрела! Просто испепелила взглядом!

— В милицию я обращаться не собираюсь. Искать будут долго, таскать по допросам — постоянно, а толку будет ноль. Дадут им за попытку какой-нибудь год условно. Да из-за того, что мы превысили нормы самообороны, отпустят через несколько месяцев как пострадавших. Я что, похожа на непроходимую дуру, чтобы в органы заявляться?

Хорошо отшила. Молодец! Лаконично и сурово. Так что комментарии больше уже не требуются. Что ж, это решение я вполне одобряю. Вот если бы она ответила иначе, то мне, возможно, даже пришлось бы её отговаривать, памятуя о том, кто искалечил насильников. Двоим долго придётся лечить глаза, а у третьего, вероятно, ещё не скоро встанет.

Девочка продолжала смотреть в окно тем же заторможенным злым взглядом. Пожалуй, что внутренней ярости в ней с избытком.

— Ты раньше была с мужчинами? — тихо спросила я, придвинувшись ближе и ласково обняв девочку за плечи.

Это был важный вопрос. Девственность — это не физический критерий зрелости или незрелости женского организма. Это состояние сознания, это — идеализации настоящего и будущего на основе телесного. Только становясь женщиной, девушка окунается в мир реальности. До этого — её фантазии переполняют рассудок, вытесняя оттуда логику и чувства и подавляя объективное восприятие реальности. И это, к сожалению, касается не только сексуальной сферы — хотя именно здесь, в отношениях между полами, у девочек наибольший отрыв от действительности — это касается всех сторон жизни. От детства девочек вылечивает смесь ласки и боли в разных пропорциях.

— Была, — хмуро отозвалась Саша, и я вздохнула свободнее. Вот теперь ситуация стала проще, и я уже могу объяснить себе, почему девочка так стабильна в ней. И вправду — ни истерик, ни зова на помощь, ни лепета о потерянной жизни или хватания за нож. Правильная девочка. Ветер не ошибся — это Она.

— Иди, купайся, — дёрнула Саша плечом. — А я что-нибудь на стол соображу…

Поняла я это двояко. Во-первых, нечего здесь мешаться, во-вторых, не стоит так навязчиво предлагать помощь и ласку той, что и сама твёрдо стоит на ногах. Приняв к сведению, я живо удалилась.

Душ оказался совмещён с туалетом. Данное явление было весьма кстати. Пустив воду сливаться, я присела. Блаженное состояние. Только после сильного напряжения начинаешь понимать, что значит по-настоящему расслабиться. Одно сначала удивило, потом почудилось признаком одиночества хозяйки — дверь была без задвижки.

Тихое журчание воды, нагретый предыдущим купанием кафель, тяжёлые складки бежевой занавески… Я сняла одежду. Завтра, когда доберусь до дома, закину её стираться — брюки и жакет в таком состоянии, словно я разгребала Авгиевы конюшни. В том месте, где происходила борьба, земля под свежеопавшей листвой была замешена в крупнокалиберную грязь. Вот в ней я и оказалась тщательно вывалена, и теперь, когда грязь присохла, вид у одежды стал, словно у котлетки в панировочных сухарях. Представляю, в каком состоянии куртка! В тусклом освещении коридора увидеть весь ужас её состояния я не могла, но теперь, рассмотрев джинсы, могла с уверенностью сказать, что купать ветровку придётся в двух водах и молоке, прежде чем она обретёт былую форму. Да и брюки тоже.

Вошла под горячую струю и поняла, что удержаться от соблазна не смогу — сейчас наберу ванну и рухну в неё, чтобы ощутить, как тело становится чистым, а сознание горячим. Заткнула пробку и некоторое время просто стояла, наслаждаясь тихим журчанием струй по телу. Немного кололо в местах царапин, но быстро проходило. Вода из душа падала на голову и стекала по коже, придавая особенность моему существованию. «С меня беда — как с гуся вода!» — так в старину приговаривали, окатывая себя из вёдер. Бабушка утверждала, что помогало. Особенно, когда других вариантов не было. Именно в такой ситуации возникала убеждённость в том, что всё будет хорошо, и телу и душе ничего не оставалось, как только подчиниться этому сознательному импульсу. Так что, сознание первично… Доказано предками.

Когда ванна заполнилась до половины, я опустилась в воду. Над поверхностью клубился пар. Он поднимался выше и там терялся в электрическом свете. Но на кафеле и туалетном зеркале уже появился влажный налёт испарений. Дотянулась пальчиком и нарисовала солнышко. Кружочек и восемь ровных лучиков. Подумала и пририсовала солнышку глазки-точки, носик-запятую и ротик-тире. Ещё чуть подправила изображение, и солнышко заулыбалось. А с чего ему хмуриться? Мир светел и прекрасен! Главное — живы.

Дверь отворилась внезапно. Просто тихо приоткрылась и впустила в пространство моего отдохновения светлое создание. Саша держала в одной руке парящую чашку, а в другой огромное полотенце. Состояние девушки мне стало понятно сразу, словно я уже находилась в настройке на неё. Смесь желания быть рядом, преодолеваемая робость, боязнь непонимания.

— Не против? — спросила она. — Я тебе кофе принесла. Только что сваренный… Любишь?

— Ещё как! — вскинулась я, приподнимаясь. Кофе был моей слабостью.

— Я только не знаю, — смешалась Саша, — а после такого кофе можно? Или наоборот, нужно что-нибудь успокаивающее?

Она говорила о том, что мы пережили потрясение в экстремальной ситуации, но я не стала это понимать. Не стоит вспоминать о произошедшем часто — быстрее забудется.

— После водки-то? — переспросила я. — Думаю, что кофе будет как раз то, что надо!

— Тогда, вот! — она устало улыбнулась и протянула чашку.

В чёрном кофе плавал стебелёк гвоздики. Интересно, какие там ещё сюрпризы?

— Ммм. Пахнет обворожительно… — я закатила глаза, отдаваясь приятности запаха.

— У меня халатов больше нет. Могу предложить только полотенце. Зато очень большое.

Я кивнула, и Саша положила полотенце на старенькую стиральную машину, которая, как это обычно бывает в малометровых пространствах, по совместительству играла роль тумбочки. Больше здесь девочке делать было нечего, но она задержалась. Окинула меня взглядом, осмотрела внимательно и неосторожно, пока я делала вид, что наслаждаюсь запахом от чашки. Я знаю, что смотреть есть на что. И каждый видит то, что желает увидеть: кто-то страшные шрамы по телу, уродующие его; кто-то — бархатную кожу на идеальных обводах округлостей тела. Каждый видит так, как хочет, ведь глаза — всего лишь продолжение сознания.

Девочка видела женщину. Ту, которой хотела бы стать сама. Сильную, не струсившую пред опасностью смерти или унижения. Красивую, спокойно позволяющую себя созерцать. Нежную, способную ласково наслаждаться даже простым кофе… Девочка завидовала. А у меня не было сил и желания разочаровывать её. Ещё наступит такое время. А сегодня хотелось очаровывать и очаровываться. Хотелось пройти по дороге разочарований. Хотелось тепла…

— Может быть, соли?

— В кофе?! — возмутилась я.

— В ванну! — засмеялась она. Слава Всевышнему! — эта девочка могла смеяться! Значит, всё и вправду хорошо. И я подмигнула солнышку на кафеле. Солнышко не ответило.

— Нет, спасибо! — Я глубоко пожалела, что эта идея не пришла нам в головы раньше. Я бы обязательно воспользовалась возможностью порадовать тело, но теперь уже было поздно — в горячем кожа возле ранок распарилась до лёгкого покраснения, и соль для неё теперь не будет в радость. — Думаю, что мне пора закругляться с купанием.

— Ты голодна?

— Особо — нет, но от чего-нибудь съестного после кофе не откажусь…

Саша согласно кивнула и вышла. В дверь дыхнуло холодным воздухом. По ночам уже стало довольно-таки прохладно. Интересно, когда топить начнут?

Вылезание на холодный кафельный пол стало настоящей пыткой. Стопы тут же захолодило. Поморщившись, в скором темпе стала вытираться. Тереть кожу, пожалуй, не стоит — ей и так хватило за сегодняшний день, так просто промокнуть, чтобы вода не мешала высыханию. Завернулась в ставшее влажным полотенце — не кайф, конечно. Дома я всегда предпочитала залезать в сухое и чистое, здесь же особо выбирать не приходится. Полотенце действительно оказалось гигантским. Я обернулась в несколько оборотов и до самых колен оказалась в импровизированном узком сине-красном платье — теперь ходить можно только, как японка в кимоно. Именно так я и выплыла из ванной — аккуратно следя за стопами, чтоб не запутались друг в друге и значительно меньше, чем обычно, покачивая бёдрами, дабы полотенце не сползло.

Саша крутилась на кухне. Верхний свет она выключила, а шторы на окнах задёрнула. Я угадала её силуэт, склонённый над столом только по отсветам включённой и открытой, словно камин, духовки. Чиркнула спичка. Саша поднесла огонёк к ставшей видимой свече. Да, вот так всё и начинается...

Стол показался шикарным. Откуда-то появилась скатерть. Вазочка с искусственными цветами. Большая толстая свеча на древнем бронзовом подсвечнике. Чашки и блюдца старого, ещё советских времён, фарфора. Серебряные вилки, ложки. И возникло чёткое ощущение, что девочка потратила время на поиски одинаковых приборов для того, чтобы поставить на стол. Но теперь стол был собран, на плите ещё парил чайник и какая-то кастрюлька, возле вазы стояла запотевшая бутылка «Перцовки». Однако…

— Ты не против? — опять постфактум забеспокоилась Саша.

«Перцовки»? После дневного коньяка и ночных водки и кофе? Категорически не против! Я улыбнулась, присаживаясь на стул возле входа:

— Нет, не против. По-моему, всё классно!

Саша неловко села напротив, оказавшись спиной к окну. Плечами случайно сдвинула штору, и та провисла, тяжёлыми плавными складками обрамив силуэт девушки. Красива, словно прима. Или мадонна эпохи Возрождения. Только младенца не хватает. И света внеземного от лица. Но он вполне компенсируется отсветом огня свечи на белом. И сразу становится ясно, зачем такой интимный полумрак — так не видно синяков и царапин. И для нас самих так спокойнее.

— Картошка варёная и огурцы солёные, — Саша с готовностью рванулась к плите, неверно истолковав моё молчаливое созерцание, и тут же смутилась. Возможно, ей показалось убогим предлагаемое блюдо. Но, по мне, так всё было вполне гармонично. С чем ещё можно употреблять двум одиноким обиженным девушкам водку в неограниченном количестве?..

— Здорово! — кивнула я и передала девушке блюда. Саша занялась заполнением тарелок, а я — распечатыванием бутылки. По чести говоря, пить не хотелось. Но — было нужно. И я с горкой набулькала огненной воды по рюмкам. Завтра будет плохо. Возможно даже, хуже, чем сегодня.

Мы чинно расселись и приступили к трапезе. Взяли по рюмочке, выпили, закусили… Свеча горела ровно, не давая повода к беспокойству. Духовка посылала мягкое тепло по ногам. Дверь в кухню Саша прикрыла, и это позволяло надеяться, что скоро температура поднимется, и можно будет не собирать стопы в кучку, ставя их одна на другую, чтобы согреть подошвы. Правда, после опрокинутого стало значительно теплее — ощущения внешнего мира сильно притупилось. Что поделаешь — не создан женский организм для таких длительных возлияний. Здравый инстинкт самосохранения настойчиво твердил о том, что до добра всё это не доведёт, но желание близости предательски подталкивало к действиям.

— Сколько тебе лет, Саша? — это был весьма важный вопрос. От ответа зависит то, что в дальнейшем можно будет себе позволить.

— Двадцать, — пожала она плечами. Помолчала. — А тебе?

— Двадцать восемь.

Я позволила себе улыбнуться. В конце концов, всё складывается хорошо.

— Работаешь или учишься?

— Учусь. И работаю.

По тому, как она замялась, прежде чем ответить на вопрос, я поняла, что есть что-то в нынешнем статусе Саши такое, о чём мне знать не следует. Что ж, не будем лезть в душу. Сейчас значительно важнее другое…

— Ещё по одной? — спросила я, приподнимая бутылку. Удивительное явление — сколько уже за сегодня выпито, но падать организм, кажется, отказывается. То ли закалился от Пророковского коньячка, то ли слишком много потрясений оказалось для одного дня. Лишь бродило приятно лёгкое першение в горле от горькой, небольшое головокружение и мягкое тепло по телу.

— Давай! — согласно подала рюмку Саша. Щёки её покраснели, а движения стали раскоординированы.

Выпили ещё по одной. И стало жарко. От выпитого ли, от съеденного или от того, что захотелось быть самой собой? Не так уж это и важно. Я прогнулась в затяжном потягивании, и полотенце капитулировало — плотно затянутая над грудью ткань натянулась и поползла. Когда я опустила руки, она уже ослабла от глубокого вдоха настолько, что не смогла удержаться на месте. Я опустила глаза, прослеживая взглядом за тем, как полотенце рушится мне на бёдра. Оно остановило своё падение, открыв два затвердевших соска, остро направленных вверх. Я взглянула исподлобья. Саша смотрела не отрываясь. Только пустая рюмка в нервных пальцах танцевала вальс. Может быть, этот танец — белый… Я подняла лицо и посмотрела прямо. Саша отвела взгляд. Вот теперь все точки поставлены. Не было бы в ней желания или намёка на него, не потребовалось бы ей так спешно скрывать невольное покраснение лица и дрожь глаз. Я протянула руку и накрыла пальцами её тонкую ладонь, напряжённо застывшую на скатерти.

— Я тебе нравлюсь? Настолько, чтобы захотеть…

Я бросила фразу недоконченной. То ли намёк на искушение, то ли просто слова, которые можно никак не трактовать. Всё, что я хотела ей сказать, было сказано всем моим телом, всем моим желанием. И я не поручусь, что мои пальцы на её ладони не трепетали, ласково поглаживая, и этим жестом, известным всем, показывали моё отношение.

Девочка смотрела в стену. Хмурилась и покусывала губы. Можно было бы облегчить её выбор, но зачем? Чтобы завтра оказаться виноватой во всех смертных грехах? Знаем — проходили. Большинству людей только дай возможность не принимать решений за себя, сваливая их на более сильных — и получишь вместо благодарности ещё и обвинения в том, что содеяно. Ответственность — штука тонкая.

И всё-таки я не выдержала первой.

— Быть может, нам перейти в комнату?

Не то чтобы мне было здесь неудобно, но там будет комфортнее. Да и что оставаться на кухне, если голод утолён, жажда тоже, да и стены начинают давить. Я, как и все выросшие в советский период, конечно, «люблю кухни, за то, что они хранят тайны», но не до такой степени, чтобы в них жить.

Саша посмотрела на меня исподлобья и внезапно решилась:

— Думаю, да… Там будет удобнее.

Вот! Даже в животе захолодело от тона сказанного, столько в нём оказалось уверенности и ожидания. Кажется, не одна я сегодня искала человека Ветра…

Я поднялась и едва успела подхватить окончательно распустившееся полотенце. Саша не смогла отвести глаз. Захотела, но не смогла. Я знаю, каково оно — внезапно в неярком свете свеч сверкает легкой запотелостью горячего сильного тела в изгибах и ложбинках белая кожа. И взгляда не отвести. Даже не имея желания слиться с этой силой, не стремясь к безумству смятой постели, ты не можешь себе отказать в простом восхищении гармонией и мощью, не можешь избегнуть внезапно наваливающегося чувства ожидания необычного. Наверное, потому, говоря о язычестве, мы в первую очередь вспоминаем статуи греческих богинь. Просто женщины. Скульптору не требовалось добавлять своих фантазий — нимбов, аур, рваных теней и прочего — чтобы раз увидевший без грубых намёков и несуразных пояснений экскурсовода понял, кто находится перед ним. Им, дающим ощущение красоты только существованием своим, требовалась драпировка, чтобы подчеркнуть близость к человеку через свойственную детям Евы скромность. Я подхватила концы спадающего полотнища, поскольку меньше всего хотелось сейчас продлять мгновения обнажения — иначе ветер желания нас покинет, уступив место вечеру красоты. И медленно двинулась в комнату, оставляя хозяйку решать — оставаться сидеть примороженно на месте или идти за мной. Полотенце плавно хлопало по бёдрам, приспускаясь на крестце дугой ниже и обнажая ягодицы. Какие же мы всё-таки распущенные — полотенце и я!

Ураган 17.09.200… 01.13

Комната. Маленькая, заставленная старой мебелью тёмной полировки. И с одной постелью. Приятно разлилось по телу вдохновение ночи — кровать-полуторка, а мы вдвоём такие миниатюрные, что угнездиться в ней нам будет комфортно. Если, вообще, всё это будет.

Внезапные сомнения охватили оттого, что Саша не торопилась за мной. Я уже прошла и села на постель, разбросав одеяла в живописную картину, где центром буду я. Это предусмотрительность зрелости. Слишком хорошо знаю, что на желания молодых и неопытных может влиять любая мелочь. Именно потому, что молодые испытывают желание, а не намерение. Они ещё не знают толком, что это такое — идти к цели, не взирая ни на что, желать так, что никто и ничто другое не утолит эту жажду… А девушки всё не было. Быть может, стоило обернуться на пороге и позвать? Но теперь переигрывать сделанное уже поздно. Осталось только ждать.

Она появилась именно в тот момент, когда я уже решила, что имеет смысл начинать раскладываться на ночлег. Я начала перебирать одеяла, решая, как их распределить и имеет ли смысл подхватить что-нибудь потеплее и отправиться спать на ковёр, начав одинокую половую жизнь. Саша зашла таким решительным, но раскоординированным шагом, что стало понятно, на что она потратила столько времени на кухне — на долгие размышления над тем, выпить или не стоит, и на само возлияние. Значит, не имеет смысла надеяться, что в стеклянной таре ещё хоть что-то плещется. Саша пошатнулась и рухнула на кровать рядом со мной. Показалось, что силы и решительности у неё хватило только на то, чтобы добраться до меня. И что прикажете делать в такой обстановке?

Я забралась на кровать с ногами, сев по-турецки лицом к девушке. Она не отреагировала. И тем не менее она не уходила. Мой человек Ветра сегодня… Мой вызов миру с его законами общения, его иерархией обезьяньего стада и его представлениями о любви. Когда начинается такой ураган в груди, рушится твёрдость запретов и связующих пут оглядки на окружающих. Даже сломанные крылья ураган поднимает! И остаётся только одно — лететь, не думая о том, что падать всё-таки придётся… Я — тоже человек Ветра, девочка моя… Сегодня тоже. И урагана моего хватит на двоих.

Я ласково тронула безвольную ладошку и почти невесомо повела пальцы вверх по мягкой пушистости халата. В подушечках пальцев закололо ледяными иголками — ток силы желанного мне сегодня человека прикасался к моим нежным мембранкам тактильного восприятия и возбуждал до трепета в животе. Саша приподняла плечи в невольном защитном жесте. Вскинула и тут же отвела взгляд. Но мне хватило мимолётности этого движения, чтобы почувствовать себя свободнее — ни ненависти, ни брезгливости в нём не было. Я заговорила тихо, надеясь, успокоить. Мне нужен всего один шанс!

— Всё что нужно — это доверие. Поверь в меня «до», поверь до того, как я докажу, что верить мне стоит. Довериться — значит не только поверить, но и позволить другому распорядиться тобой, всем, что ты есть… Довериться — значит в омут с головой… Без оглядки, без мелочности, без лжи себе или другим… Я прошу тебя довериться мне. И я постараюсь, чтобы ты не жалела об этом…

Я водила пальцами по мягкой пушистости халата и думала о том, что в моей жизни такой момент случился настолько давно, что уже сложно вспомнить — как встретились тогда я и мой тогдашний человек Ветра. Но я точно помню две вещи — Она позволила мне понять, что любовь не имеет пола и ещё… что я ни о чём не жалею.

Саша громко вздохнула и потянула пояс халата. Криво усмехнулась чему-то своему. Может быть, глупости происходящего — попала из огня да в полымя. Я, получается, невольно сыграла на ситуации — вот только её обидели представители сильного пола, а я оказалась в роли защитницы, и теперь предлагаю ей свою нежность, словно замещая того Принца, ожидания которого закончились в этот вечер внутренним крахом. Если это так, если эти мысли теснят её движения и дыхания, то впору чувствовать себя последней сволочью! Но — не хочется. Хочется надеяться, что думает она о том, что жизнь — полоса чёрная, полоса белая, и, кажется, сейчас она входит в полосу света.

На плече у неё оказалась маленькая родинка. Точно там, где кончается ключица и уже начинается плавная округлость. Родинка тёмно-тёмно-коричневая, почти чёрная и тем невольно притягивающая взгляд. На этой маленькой точке хотелось концентрироваться, хотелось приблизиться взглядом, дыханием, губами. Такая пикантная подробность её тела ещё больше возбудила меня, из-за чего пришлось волевыми усилиями подавлять дрожь, кругами расходящуюся от низа живота. Эта девушка оказывалась сочетанием контрастов, чем притягивала, словно чужое солнце потерявший управление и голову звездолёт-скиталец. А вокруг оставалась темнота, в которой без труда угадывалась бездна наблюдающей Вселенной. И за окном той Вселенной от нарастающего ветра начинали беситься ветками по стёклам тёмные громады сиреней… А жизнь пульсировала, не попадая в такт с плавным движением стекания вниз мягкой ткани. Жизнь билась в висках, и хотелось умерить ритм сердца сильной волей, но соски у Саши уже были направлены вверх, а по коже бежали искорки напряжения, не нашедшего выхода… То ли страх, то ли желание, то ли возбуждение перед неизведанным, но тем и заманчивым?.. Мои руки стали влажными…

Тело её рассказало мне об её жизни больше, чем она могла бы сказать сама. Нежное молодое тело, неутолённое ещё соками жизни. Девушка, совсем не так давно ставшая открытой для дыхания желания. Она ещё не знала последствий близости, не знала предательства собственной плоти, попирающей рассудок. Она ещё верила в то, что достаточно просто молодости, чтобы быть привлекательной и сильной, и, право слово, в её случае так оно и было. Тело тугое, натянутое мощными переливами мышц и вод под кожей. Маленькая, но вздёрнутая грудь. Прокачанный живот, жгуты мышц которого хочется катать под пальцами и понимать, что это — не только центр её энергетической силы, но и просто физическая красота, говорящая о том, что эта женщина окажется и хорошей матерью, когда пожелает того, и надёжным товарищем в любом сражении с жизнью…

Когда халат упал на её бёдра, она отвернулась, позволяя мне делать следующий ход. В этот вечер мы были друг для друга — две непросчитанные возможности. И мы разыгрывали этот вечер, словно шахматную партию — ход за ходом, и нет возможности передохнуть, перевести дух, и никто тебя не гонит, не следит за временем, но ты сама хочешь погрузиться глубже и погружаешься…

И можно, наверное, не торопиться, наверняка можно сдержать себя…

Но я потянулась рукой к её телу, тронула ближайший сосок и, наблюдая, как вздрагивание от неожиданности превращается в нескрываемую дрожь от возбуждения, собрала тёмный кружок в щепоть. Саша резко обернулась, выдавая себя. А я мягко, нежно, словно мотылька, заключила сосок в клетку пальцев, прерывая свободный полёт. Нет, не прерывая — отпуская в вертикальное скольжение. Лицо Саши выдало её состояние — сильное головокружение заставило затрепетать веки, а щёки покраснели. Руки, так и не отпустившие ворот халата, нервно сжались, сминая флисово-салатовые цветы неизвестного мне семейства… Неожиданность моих действий возбуждала её. Быть может, активно-агрессивное поведение, подчас свойственное мне, станет для неё утолением?.. Но — только не торопиться, только не торопиться! Особенно с выводами. Одна ошибка может обрушить в штопор, обломав крылья в урагане. И благо, если только мне…

Я перекатилась на ногах, сев на колени, и оказалась совсем близко к девушке. Теперь я могла прикасаться к её груди, теперь даже губами дотянуться до белой кожи стало возможно. Но — не сейчас. Сейчас я скользнула руками по изгибам, подхватывая вверх потоки её сил. И тело её заструилось за моими пальцами. И в противовес почти одновременно прикрылись глаза. А я провела руками по послушно приподнявшимся плечам и скользнула по спине вниз. Легко-легко, почти невесомо, потому что ничто так не возбуждает, как недосказанность прикосновения. А путь моих пальцев вдоль позвоночника задел напряжённые ниточки нервных волокон и заставил зазвенеть тонкие колокольчики её тела… Легко-легко, почти на грани ощущений, где-то за гранью физического контакта, почти перейдя на ласку потоков, я опустила ладони на её поясницу. И неожиданно сильными пальцами впилась в крестец. Девушка резко выпрямилась, прогибаясь от нового ощущения — всё, что было до этого, расслабляло, теперь настало время напряжения. Она прогнулась настолько, что её грудь оказалась напротив моего дыхания. Почти не отдавая себе отчёта, я придвинулась ближе и захватила сосок губами. Саша шумно вздохнула и ещё ближе подставила мне грудь. И мой язык побежал по чашечке, доставляя удовольствие, о котором и я сама знала не понаслышке. Одновременно с тем горячие подушечки моих пальцев заскользили, засверлили тонкую кожу над крестцом, массируя зону желания. Где-то там, под моими ладонями, жило женское сосредоточение Саши, и сейчас в него активно нагнетались кровь и сила, скользящая с ней.

Я массировала, чувствуя, что напряжение девушки становится сильнее, переходя в лёгкую, но заметную дрожь. Иногда задевая лицом её тело под грудью, ощущала, что живот мелко сотрясается. От долгой работы мои руки загудели и меж лопатками заструились ручейки пота. Неужели ещё полчаса назад я думала о том, что в комнате слишком прохладно?! Жар, исходящий из меня, менял и состояние Саши — тело её стало горячим, от дрожи напряжения мышцы устали и потекли жиром и солью пота, но от рук девушки повеяло холодом. Одно меня смущало — девушка сидела, напряжённой струной вытянувшись и прогнувшись от моих действий, но даже не пыталась перехватить инициативу или доступной ей лаской показать своё отношение. Она просто отдавалась мне, не пытаясь осознать, что для меня сейчас происходит нечто большее, чем просто получение удовольствия от её тела или самоутверждение себя над более слабым существом. Понимает ли она, что любовь — это свобода? Осознаёт ли то, что нежность — это равенство? Чувствует ли то, что забота о другом — это понимание себя, своей нужности, своего смысла? Доросла ли она до того, чтобы познать, что за физической близостью стоит понимание духовности этого Мира?…

Тёплая капля стекла с шеи на грудь, и я подхватила её языком. Солёная влага, доказывающая, что мои действия принимаются этим телом. У меня не осталась сомнений, что промежность Саши тоже стала влажной. Я остановила руки и отдвинулась от груди. Моя женщина Ветра вздохнула, словно просыпаясь, и с трудом выпрямилась из прогиба. Не дожидаясь её удивлённого взгляда, я двинула ладони ниже, лёгким поглаживанием по горячей запотевшей коже проводя вниз. Мои пальцы скользнули на её ягодицы и вбуравились между просолённой кожей и флисовым материалом, ставшим влажным за время её напряжения. Я коснулась подушечками пальцев одновременно и постели и основания промежности. И тут же развела руки, обхватывая бёдра, распутывая материал халата и освобождая тело от лишнего белья.

Когда полотнище распалось, Саша отвернулась, закусывая губу. Но не остановила меня! Я посмотрела вниз. Её кожа оказалась блестящей. Настолько, что показалось на миг святотатством прикасаться к ней. Но Саша медленно подняла руку и дотянулась до меня. Движением неуверенно просыпающейся нежности она тронула мне лоб и, обдав холодом пальцев, отвела мокрые волосы в сторону. Жар и холод… Мой человек Ветра…

Я придвинулась ближе и потянулась к её лицу. Губы Саши оказались мягкими и послушными и свободно позволили моей игре доставлять им удовольствие. Жаркие губы. Солёные с привкусом ожидания… Я тесно обняла девушку и, прижавшись и тесно сжав её талию и плечи, упала на неё, укладывая нас обоих на постель. Саша вздохнула, вытягиваясь подо мной, и обняла, с не меньшей силой притягивая к себе. Мои груди настолько напряглись от такого тесного прижатия, что это заставило их внедряться в её тело. Но она и сама уже разогрелась так, что её соски стали подобны двум волчкам, мощно направленным навстречу любой плотности…

Я повела ладонь по изгибам влажного горячего тела вниз и скользнула меж бёдер… Застонав от прикосновения, Саша схватила меня за волосы, сжав их в кулак. Виску стало больно, и я повела голову за направляющим движением. Лицом уткнулась в мягкую шею и, воспользовавшись положением, подула на ухо. Ахнув, Саша резко изогнулась подо мной.

— Ты — Ниагара, — тихо сказала я. — Ты — самый звенящий водопад в моей жизни!

И это было правдой. Никогда ещё мои пальцы не оказывались в таком океане меж бёдер!

Саша выгнулась, ощущая мои прикосновения, и прошептала, прижимаясь теснее:

— Только не торопись! Только не торопись…

Я не буду торопиться. Хотя бы потому, что от моей неспешности твои ладони становятся сильнее и требовательнее. Хотя бы потому, что я сама надеюсь сегодня на твою ответную ласку. Я не буду торопиться… потому что ты должна понять, что соединение тел — это совпадение душ.

[1] «Легенда» гр. «Кино», В. Цой