Невозможность двенадцатая

Невозможность третья:

Ты — из огня…

Я знаю, сны — это легкие птицы,

А дома — это дети камней.

Открою дверь, стану тысячелицым,

Отражаясь в каждом окне.

Разделяла нас пара шагов. Но до этого дня,

Я не знал что такое огонь и что ты из огня...

«Пикник»

Разговор 20.09.20… 21.11

Звонок прервал мои мрачные размышления. Без помех дождаться раверсника и высказать ему, все, что я думаю по поводу мужских договоров на женское внимание, мне, судя по всему, было не суждено. Пришлось идти открывать дверь.

Сергей, нагруженный четырьмя пакетами с рисунками зелёных листочков и надписями «Будьте здоровы!», растерянно заулыбался:

— Добрый вечер, Дарья Антоновна!

Вероятно, бедного парня не предупредили, что вид я теперь имею ещё более потрёпанный, чем раньше. Он-то меня последний раз видел только на поминках, а тогда кроме повязки, пары царапин на лице и порезанных рук ничего страшного не было. Это сейчас я являю собой учебное пособие для начинающих медсестёр.

— Добрый.

Я вздохнула. Заявленное состояние вечера никак не перекликалась с существующей реальностью. Видимо, это так явно было написано на моём лице, что Сергей заторопился втащить сумки через порог. Поспешно присел над развалившимися бесформенными кучками пакетами и пустился перечислять:

— Тут системы с гибкой иглой, шприцы двух, пяти и десяти кубовые, вот физрастворы для инъекций, а здесь новокаин и…

— Угу…

Если он сейчас начнёт лекцию читать о медикаментах, мстя мне за мои недавние разглагольствования об оружии, то я, пожалуй, не сдержусь и запущу в него чем-нибудь тяжёлым. Я уже начала присматриваться к окружающему в поисках удобного предмета, как Сергея спугнула интонация моего неопределённого отклика. Он быстро выпрямился и испуганно посмотрел мне за спину. Я обернулась. Ну, кого ещё там можно было увидеть… Глеб стоял, опёршись о косяк, и вид у него был настороженно-напружиненный. Дёрнись студент не вовремя, и раверсник разорвёт его.

— Это — Сергей. — Тяжёлыми раздельными словами, равномерно вбивающимися в сознание, я заставляла таять ледяной монолит напряжённости. — Он — юный подован. Из нашей группы. Ясно?

Глеб молча кивнул и за моей спиной заскользил на кухню. Ранее отложенный поднос, вновь оказавшись в его руках, немелодично позвякивал на поворотах. Я обернулась к Серому. Тот всё ещё продолжал стоять столбом, с лёгким испугом смотря в спину уходящего. Я пощёлкала пальцами, возвращая интерес к моей персоне и глаза «юного подована» обрели осмысленность. Сергей спохватился, порозовел, вытащил из кармана пачку денег. Толстую, жирную, отъевшуюся. Громким шёпотом, оглядываясь в сторону кухни, произнёс:

— Это от Пака. На насущные расходы… Просил, чтобы не стеснялись.

Вот это, действительно, дело! Мишка определённо решил, что нас нужно взять под крыло. Под его большое, белое, пушистое и тёплое крыло. Почувствуйте себя цыплёнком!

— Спасибо. — Я, не ломаясь, забрала пачку, банковским методом обёрнутую в белую бумагу с грифом суммы. Сумма оказалась порядочной. Где-то стоимость одной моей картины в былые-то времена. Помнится, на столько я жила по полгода. Да, тёплое крыло у Пака. Откуда, вот, только, такие деньжищи? Не из укрытого ли нашего заработка?

— Дарья Антоновна, — Сергей побледнел и вытащил из кармана блокнотный лист. Десять цифр. Номер сотового. — Я Вас очень прошу… Если что-то будет нужно… Если я помочь смогу… Если…

И нервно пляшущими руками попытался сунуть мне листок. Я взяла. Вряд ли пацан понадобится, но обижать его в таком пустяке не стоит. Ребёнок он просто ещё. А для того, чтобы вырасти, ему нужна такая малость — подтверждение того, что уже по-настоящему взрослый, что мужчина, что отвечает. Почему бы не воспитать хорошего человека? Найдётся потом девушка ему по душе — спасибо скажет.

Глеб снова навязчиво замаячил у меня за спиной, и ученик Пророка заторопился на выход. Спешно затянул шнурки на воротнике куртки и виновато заморгал:

— Ну, я пойду?

Я в ответ кивнула. Глеб неожиданно встрял и заулыбался как самая доброжелательная акула в мире:

— Адьёс! Гуд бай! Оревуар! Ауффидерзейн! Саянара! Покедова!

Сергей даже не рискнул попрощаться — сразу рванул на лестницу. Дверь громко хлопнула. Я взялась за виски и вбуравила в них тонкие гудящие пальцы. Если так пойдёт дальше, то точно кого-нибудь убью…

— Пойдём ужинать, Дашенька? — широкая ладонь уверенно опустилась на моё бедро.

— Сволочь!

Глеб оказался ближе, чем я предполагала. Поэтому въехала ему по лицу не ладонью, а запястьем. Сивая чёлка всплеснулась и опала, когда от удара дёрнулась голова.

— Гад!

Второй удар тоже не прошёл мимо цели — кулак остро вошёл в подреберье и заставил Глеба на мгновение склониться на бок. Вот теперь будет знать, как договариваться о женщинах! Его руки неуверенно перекрыли проход к горлу и лицу. Словно не поверил в то, что взбесилась я всерьёз и бить буду также — серьёзно и зло.

— Козёл! — это уже в корпус и, одновременно, стопой под колено.

— Дашка, — выдохнул он, отступая в коридор. — Ты чего?

И глаза такие — удивлённые-удивлённые! Словно и вправду не понимает, о чём идёт речь!

— Скотина!

Ещё раз припечатала по открывшейся на миг роже, а потом — уверенно засадила кулак в «солнышко».

— Даш! Ёмть…

Он согнулся и снова отступил. Выдохнул и стал разгибаться, набирая дистанцию. И, наконец, нахмурился, поняв, что я не играю. Поздновато спохватился. С одной стороны хорошо — у меня было время покуражиться, с другой плохо — видимо, не настолько серьёзны были для него мои кулачки, чтобы с первых движений защищаться по полной.

— Гондурас!

Колено в пах оказалось моим последним двигательным достижением. И — недостижением цели. Глеб вовремя обкатал удар и уверенно рванул вперёд, сильными руками завязывая мои движения и весом сбивая с места. Словно бульдозер — примял мне локти к груди, приподнял над землёй и, протащив пару метров, вдавил спиной в дверь.

— Рррр!

Я зарычала и забилась, стремясь освободить руки и продолжить увлекательную процедуру. Замолотила пятками по двери.

— Дашка, уймись! — сморщился Глеб, словно от лимона.

— Сволочь! — отозвалась я и от усердия врезалась в дверь затылком. Затылок заломило, в глазах засеребрились звёздочки и это пополнило мой счёт к «гаду».

Ещё раз дёрнулась и замерла.

Кто ни разу не смотрел в дуло пистолета, тот не поймёт… Впрочем, даже глядя в смертельную точку, не каждый осознаёт её как вероятность прекращения жизни. Не у каждого вздрагивает сердце и становятся вялыми конечности. Для того, чтобы так пугаться оружия, нужно знать его мощь. И хотя бы раз быть по другую сторону курка.

Глеб замер, почувствовав моё состояние. Чуть скосил глаза.

— Отпусти её.

Игорь стоял, привалившись к косяку комнаты, и тяжело удерживал оружие в обеих руках. Расстояние — чуть больше возможного для атаки на стрелка. Да и та удалась бы — неизвестно. Шансов нет. Разве только у Князя сил не хватит, или лихорадка собьёт прицел.

— Конечно, Игорь, — помолчав, отозвался Глеб. — Как скажешь.

И мягко опустил меня на пол.

— Даша, — позвал Игорь.

Я скользнула в сторону. Теперь, стреляя, Игорь меня не заденет. Стоп! Стреляя?

— Туда! — Игорь указал головой направление.

Чутко повинуясь движению и задумчиво следя за положением ствола, Глеб сдвинулся в коридор. Слева — стена, справа-стена и так два метра назад и два метра вперёд. Весьма малоподвижная мишень получается.

— Игорь… — позвала я.

Он не отозвался. Даже внимания не обратил.

Глеб склонил голову набок и остановился.

— Я тебе обещал? — спросил тихо Князь.

Глеб задумчиво поиграл скулами и едва различимо кивнул.

— Либо ты сейчас уходишь. И не возвращаешься, — негромко продолжил Игорь. — Либо…

Доканчивать фразу он не стал.

— Я-то думал, ты просто будешь исполнять обещанное, — криво усмехнулся Глеб. — А ты из тех, кто ищет повод отступить.

— Либо — либо, — в Князе ничего не поменялось, но Глеб явно подобрался.

— Игорь! Нет! — До меня наконец дошло! Жирафёнком по имени Даша я живо подскочила к другу и уцепилась за плечо. — Игорь, не дури! Мы просто играли!

— Играли… — Негромко повторил Князь и скривился от боли.

— Играли, — твёрдо повторила я, — просто играли!

— Жалеешь? — с тоской спросил друг.

— Нет! Чёрт возьми, Игорь! Всё у нас нормально! Мы просто так развлекаемся! — Я висела на его плече, не рискуя что-то делать. И даже не потому, что Князь может дёрнуться неловко, а потому, что обижать его — совсем уж подлое дело. Он пришёл на помощь, он примчался на зов! А тут всё, как в плохом анекдоте.

Игорь вздохнул и приопустил пистолет. Руки его дрожали.

— Любишь его?

Глеб перевёл взгляд с оружия на меня и вопросительно приподнял бровь. Но смолчал.

— Да! Нет! Не знаю! — твёрдо ответила я.

Мужчины задумчиво посмотрели сначала на меня, потом друг на друга.

Что я говорю? Ужас осознания подхлестнул меня. В голове приятно закружилось, а под правой лопаткой опять засвербело. Успокоилась, перевела дыхание и начала сначала:

— Я его не люблю, Игорь. Просто… Так получается… В общем…

Если сейчас не скажу, то дальше совсем запутаюсь! А ребята смотрят одинаково, словно сиамские близнецы, и молчат! Вот так всегда — когда можешь обойтись сама, мужчины обязательно предложат помощь, а когда одной сложно — их не дождёшься…

— Я его хочу!

Выпалила и замерла.

Игорь медленно опустил пистолет. Глеб покачал головой и потянул из кармана сигареты. Подумал, кинул взгляд на Князя и засунул пачку обратно.

— Любовь детям опаснее, чем спички… — Пробурчал он и предложил, — Игорь, пошли, что ли, чаю попьём?

— Пошли.

Когда Князь, пошатываясь, двинулся на кухню, Глеб подхватил его под локоть и повёл, словно пьяного товарища.

Вот так. Мужская дружба — это святое. А женщине остаётся только глазеть в спину уходящим и пытаться осмыслить происшедшее. А что, собственно, произошло? Ну, поразвлекались. Ну, призналась. Что такого?! Или одного того, что женщина делает первый шаг, кавалерам достаточно, чтобы исчезнуть в неизвестном направлении?! Впрочем, сейчас — в известном. Далеко они не ушли. Расселись на кухне. С комфортом. Глеб помог Игорю рухнуть на стул возле обогревателя и пошёл за одеялом. Скользнул мимо меня, даже не посмотрев.

Когда он вернулся на кухню, лучшие места уже были заняты — Князь возле окна, а я напротив. Глебу оставалось только место спиной к двери — самое нелюбимое положение для тех, кто стремится к тотальному контролю. Он без слов набросил одеяло Игорю на колени и занялся чайником. Я помогла расстелить плед и замерла в ожидании своей чашки.

— Замечательно, — вздохнул Князь, когда все трое уверенно упёрли взгляды в чайные поверхности.

— Что замечательно? — флегматично гоняя ложкой чаинку по кругу, спросила я.

— Что всё наконец-то прояснилось.

Сил улыбнуться у него не хватило, но что-то дрогнуло в лице так, что мы с Глебом ответно усмехнулись и снова спрятали взгляды.

— Полагаю, что сейчас вы поужинаете, и мы все благополучно расползёмся по комнатам, — вздохнул Игорь. — Я могу, чтобы вас не тревожить, лечь в гостиной.

— Нет.

Мы сказали это с Глебом одновременно и, вскинув глаза, тут же замолчали.

— Гм… — Игорь поморщился, потревожив рёбра вздохом, и отвернулся.

— Дело тут не в том, что мы, скорее всего, будем мотаться по всей квартире, а не тихо-мирно сидеть в спальне. Дело в самом принципе. Гости — мы. А ты — хозяин. И твоё место — в спальне! Где, к тому же, так замечательно устроен лазарет — торшер просто создан для подвешивания флаконов под систему, а тумба идеальна для россыпи таблеток и залежей порошков.

Это я и пояснила Князю. А про себя добавила, что нам из гостиной будет проще защищать больного от возможного вторжения

— Сплю в спальне, — покорился он и тут же пригрозил: — Но буду здорово мешать походами в туалет!

— Утка, — флегматично напомнил Глеб.

— Сволочь, — мрачно отозвался Игорь.

— Сам такой.

— Оба хороши! — фыркнула я. — Аферисты, блин!

Игорь и Глеб обменялись быстрыми взглядами.

— А подслушивать неприлично, — задумчиво покачал ложку над чаем Глеб.

— Все трое хороши, — со вздохом резюмировал Игорь.

И в этот момент в гостиной зазвонил телефон.

Игорь встрепенулся, но не успел — Глеб скользнул за дверь и вернулся уже с трубкой. Подал хозяину. Мельком взглянув на высветившийся номер, Игорь отозвался:

— Настюшко слушает.

Подслушивать чужие разговоры — действительно неприлично. А сообразив, что Паку Князь ответил бы иначе, я перестала вслушиваться. И отвернулась. Хотя бы потому, что смотреть, как Игорь мучается, удерживая в повреждённых руках трубку, было неприятно — кололо острой жалостью и даже злостью.

Глеб задумчиво покачивал ложкой над чашкой и смотрел в окно. В противоположном доме свет горел почти во всех квартирах. Будний день, вечер. Кто-то ужинает, кто-то уже ложится спать, кто-то сидит перед телевизором…

— Ты — сволочь, Глеб, — констатировала я. — Скажу больше — таких сволочей, как ты, ещё поискать. И поэтому можешь не рассчитывать, что моё признание значит больше, чем просто желание попробовать тебя в постели…

— Ага, — лениво повернулся он. — Если женщина начала объяснять свои чувства — послушай её и пойми наоборот — не ошибёшься.

— Умник, — протянула я. В чём-то он явно был прав.

— Профессионал, — склонился Глеб.

Мы обменялись самыми светскими улыбками. В каждой — по тонне тротила. Первый раунд остался за ним.

— Не хотелось бы тебя разочаровывать, Даша, но мои интересы тоже не простираются дальше нескольких бессонных ночей. И, если ты в настоящее время не занята и вполне можешь себе позволить небольшой роман…

— Раздала все долги и изнываю от одиночества! — я откинулась к стене и закатила глаза. Светский стиль выплёскивания друг на друга язвительности начал затягивать. А насчёт нескольких бессонных ночей — так это мы ещё посмотрим. Акуя — это наркотик. Жениться никто не хочет, а вот роман затянуть подольше — это с удовольствием.

— Замечательно. Так я устрою тебя как партнёр на ночь?

— Конечно. Я всеядная! — улыбчиво отозвалась я. Больно стянуло порванную щёку, но это того стоило — Глеб стал бесстрастным.

— Это я заметил, — сухо отозвался он.

Так. Этот раунд увлекательной беседы — за мной.

— Однако ты не сказал — свободен ли ты? Или мне придётся выцарапывать тебя из лап конкурентки? — лениво потянулась я.

— Свободен. Всегда. — Коротко ответил он. — Женщины и кошки — форс-мажорные обстоятельства в моей жизни. Надолго они не задерживаются. Даже самые прекрасные.

— Удивительное сходство отношений, — с готовностью закивала я. — Представь себе, для меня — также. А вот мужчины — это особенное явление. Они, скорее, одноразовые зарядные устройства! Зарядился — выкинул — нашел следующего, зарядился — выкинул — сразу к следующему. А для тебя?

Глеб как раз отпил чай. Как только не захлебнулся…

— Мужчины не в моём вкусе.

— Это ты зря, — с сожалением протянула я. — Мужчины по-своему хороши. Конечно, им не хватает уверенности в себе, способности переносить боль, умения ласкать и принимать ласки, но есть у них и положительные качества…

— Какие? — кротко поинтересовался Глеб.

— Ну… Они такие трогательные, когда их трогаешь. Маленькие, беспомощные, наивные… — захлопала я ресницами.

— Даш! — Глеб резко поставил чашку на стол. — Вот ты мне скажи, убогому, — почему женщины такие язвительные?

— Потому что мужчины — толстокожие! А я, кстати, не язвительная. Просто немножко зловредная…

— Нда?.. А мне-то поначалу показалось, что доброполезная…

Пожалуй, сейчас счёт стал два-два. Пора завязывать.

— Знаешь, Глеб, — я болезненно усмехнулась, — с тех пор, как ты появился, у нас стало так весело. Как в цирке.

— Намекаешь на то, что я тут главный клоун?

— Нет. На то, что для работы в команде тебе нужно прозвище, — сухо отозвалась я, переходя на серьёзный тон: — Предлагаю — Сатир.

Глеб сделал вид, что задумался, а потом решительно замотал головой:

— Нет уж! Пусть будет…

— Скиф, — докончил Игорь и убрал телефон в сторону.

Глеб повернулся на зов. Молча посмотрел на задумчивого «гонщика» и снова углубился в чай.

Значит, Игорь получил-таки информацию на нашего незваного гостя. Скиф, Скиф — крутилось в голове. Что-то знакомое, известное. Нужно было только немного подумать и вспомнить. Я хмуро вертела в руках ложку.

— Не напрягайся, — сказал Князь и, закрывая глаза, устало откинулся к стене: — Скиф — птица райская, бродник-одиночка, нигде не «светился» в нашем деле. Знать его можешь только потому, что он был первопроходцем «Жигулёвского треугольника».

— Спасибо, вспомнила.

Это оказалось несложно. Как только Игорь назвал «зону», вспомнились и обстоятельства. Скиф был молодым, подающим надежды проходчиком. Он шёл в связке вторым номером, дублируя своего наставника. Задача была простой — дойти и выйти, составить карту. Как всегда в новых районах. Вход в «зону» был далеко не первый, но до этого все походы заканчивались неудачами и жертвами. А вот Скиф дошёл. Потеряв наставника, рискнул двигаться дальше и этим заслужил признание гонщиков России. Потом исчез из поля зрения.

Значит, Скиф…

— Аплодирую твоим информаторам, — исподлобья посмотрел Глеб. — Это как-то влияет на наши прежние договорённости?

— Пожалуй, нет, — задумался Князь. — Но вытягивает за собой массу вопросов.

— Если о затерянном имени Бога, то я отвечать откажусь, — совершенно серьёзно предупредил Скиф.

— Нет, попроще. Где ты шлялся эти годы? С кем сейчас? К какому движению относишься?

— Я сказал, что об имени Бога говорить не буду? — заволновался Глеб и тут же облегчённо вздохнул: — Ну, значит, предупреждал.

— Ну, ты и фрукт… — Покачал головой Игорь.

— Овощ, — буркнула я, отворачиваясь.

— Зелень к салатику, — улыбнулся Глеб. — Право слово, ребята, не лезьте вы в моё прошлое. Там только ассенизаторы разгрестись смогут. Сейчас я с вами — это данность нынешнего момента. Так давайте дружить! — И поднял бокал с остатками чая.

— Давай, — со вздохом поддержал Игорь, и мне ничего не оставалось, как тоже поднять чашку.

Выпили, словно горькую.

— Так, — вздохнул Князь, — я перебазируюсь в спальню. Глеб, помоги добраться. Даша, перенеси туда мой ноут — перед сном немного пошарюсь в сети.

— Игорь! — от возмущения я даже не нашлась что сказать. Ну, не расписывать же ему, что сидеть за экраном при температуре и дурном самочувствии — это опасно затягиванием выздоровления. Не маленький — сам знает. Усталые зелёные глаза убедили меня — да, знает, но будет делать по-своему, и мне тут уж ничего не изменить. Я пожала плечами и двинулась вслед за мужчинами. Нужно было устроить Игоря, вколоть ему обезболивающее и жаропонижающее и скромно попросить не засиживаться за экраном.

В постели раз… 20.09.20… 21.55

Преувеличенно бодро пожелав Князю спокойной ночи, я отшагнула в дверной проём. Зелёные глаза проводили грустной улыбкой. Такой отечески доброй, что, закрывая дверь, почувствовала себя неловко. Плотно прижала дверь, словно опасаясь, что сквозь случайную щель просочатся мои тайны.

Когда обернулась, Глеб уже оккупировал диван. Разлёгся на расстеленном во всю ширь пледе средней пушистости в маковый цветочек. Словно сытый кот в облюбованной клумбе. Сам поперёк, лапы в стороны. Вот досада! Мне остаётся либо на время стать послушной наложницей падишаха и заслуживать соизволения прилечь рядом, либо снова стать кошкой, которая гуляет сама по себе. Я посмотрела на Глеба с прищуром, лениво оглядела его соблазнительное тело, демонстративно облизнулась и погладила себя под грудью, ненароком приподняв блузку так, чтобы стала видна полоска живота. В полумгле царапины незаметны, а внезапная демонстрация самой возможности обнажения всегда вызывает в мужчинах желание продолжения. Это словно открыть баночку любимого джема, взять ложку и… Гелштальт замучает. Глеб усмехнулся и довольно, в предвкушении потянулся ко мне. Однако рано расслабился. Я отодвинулась и зевнула, культурно прикрыв рот ладошкой и не культурно потянувшись с прогибом, да так, что груди, итак значительно изменившие положение, вскинулись вверх. Глеб с лукавым осуждением покачал головой и сделал вид, что расслабляется, потягиваясь. Я не поверила и, напротив, напряглась в ожидании. И верно — стремительным броском метнулось с постели тренированное сильное тело и угрожающе близко мелькнули мужские руки. Я не далась. Скользнула назад и в сторону, заставляя сивого котика тянуться. И он тянулся, пока почти не выпал с дивана — ноги-то остались, а руками пришлось упереться в пол. Пока он так левитировал в пространстве, из-за необходимости сохранять тишину не имея возможности махом вскочить и наброситься, я скользнула мимо и забралась у него за спиной на диван. Залезла в самый угол, поджала ножки, обложилась подушками и благополучно сделала задумчиво-романтичный вид. Подтянувшись и мягко перекатившись поближе, Глеб довольно усмехнулся и привалился к стене рядышком. Начал разглядывать комнату, стараясь не коситься в мою сторону. Эдакий нашкодивший кошак, застуканный над опорожненной крынкой, но ни в какую не признающийся. Вроде как совсем тут не при чём. Так и сидели. Я — разглядывая свои пальчики, он — рассматривая скудную мебель комнаты и последствия давешнего взрыва. Ни тебе ужина при свечах, ни серенад под окном, ни романтического бреда на ушко… Необычно. Сидим вдвоём на одной постели, в доме на осадном положении, в комнате со следами военных действий, смотрим куда угодно, только не друг на друга, оба побитые и уставшие и — самое главное! — оба знаем, чего хотим, и ничего не делаем! Я покосилась на кавалера. И — поймала его косой задумчивый взгляд.

Прыснули мы одновременно.

— Глебка, — я закрыла болеющую щёку и губы ладошками и могла только укоризненно смотреть, — Ну нельзя же так! Мне же смеяться больно…

— Как же ты целоваться будешь? — хмыкнул он, довольно щурясь.

— Не буду, — покаянно согласилась я. — Это ты меня будешь целовать.

— Я? Тебе ж всё равно больно будет…

— Смотря куда, — я наивно похлопала ресницами.

Глеб, тихо смеясь, взъерошил свои волосы, став сразу похожим на воронёнка из мультика про «Антошку» — такой же колюче-перистый и удивлённо-смешливый.

— Дашка, — вздохнул он, — У тебя ж, поди, не только лицо болит…

Я покачала головой и чётко отрапортовала, с интуицией профессионального секретаря-референта предвосхищая вопросы:

— Да, болит. Много чего. Да, я об этом помнила, когда мы договаривались лечь в постель. Нет, там не болит. Нет, мазохизмом я не болею. Я им наслаждаюсь.

Глеб усмехнулся, но в глазах мелькнула растерянность.

— Наслаждаешься?

— Ты всё прекрасно понял, — погрозила я пальчиком, — Наслаждение наслаждению рознь! И то, что тогда произошло на кухне, было за гранью моих сексуальных вкусов! И прекрати так хмыкать многозначительно! Да, мне стало хорошо, но это не отменяет того, что…

Он сдвинулся ближе и, крепко взяв за плечи, ткнулся лбом мне в шею. Мурлыкнул, тонко дунув на ближайший мой сосок. И тем выбил почву из-под ног. В голове тут же раздался лёгкий звон, а тело наполнилось приятной тёплой тяжестью. И говорить дальше уже не захотелось. Я опустила руки на широкие ключицы и закрыла глаза. Сильные мышцы под моими ладонями быстро стали горячими и потными. Сминая влажную ткань футболки, я протолкнула руки дальше и скрестила их за шеей мужчины, подтягивая его ближе. Грудь обдало жаром разогретого тела. Глеб согласно мурлыкнул и, оставив в покое моё плечо, занялся моими ушами. Уже знакомо дыхнул теплом на мочку, и я застонала, пока ещё сжав зубы, но уже приоткрыв губы. Потом схватил краешек зубами, до тонкой боли, на грани с наслаждением, начал мять. Меня простреливало тёплыми волнами,

Поддаваясь мягкому нажиму лба, я опрокинулась назад, спиной на подушки… Глеб довольно фыркнул и запустил горячие ладони мне под футболку. Тёплая волна прошла от живота выше, захватила в два быстрых смерча мои груди и рванула одежду вверх. Поднимая руки под давлением сползающей футболки, я застонала — натянутая ткань ударила по соскам. Мгновение меня держали путы, а потом освобождённые руки сами потянулись к рубашке Глеба. На ощупь добралась до пуговиц, пока мужчина, выпрямившись, ласкал мои волосы, запуская пальцы в путаницу локонов. Возле воротника пуговица легко расстегнулась, распуская ткани, но дальше дело застопорилось. Я яростно трепала тонкий диск, но он зло выскальзывал из-под пальцев, словно смеясь надо мной. И нервы не выдержали — зарычав и выгнувшись ближе, я стянула ткань в кулаки и рванула — жестоко, как учили бить. Глеб охнул. Рубашка разошлась. Отлетевшая пуговка больно щёлкнула меня по обнажённому животу, но цель была достигнута. Я приоткрыла глаза. Глеб смотрел ласково, так пьяно-влажно, что не оставалось сомнений — понравилось. Лукаво засмеявшись, я резко выпрямилась, поднимаясь над подушками и заставляя мужчину отступить. Теперь мы оба сидели — я на бёдрах, он на коленях. Грудь Глеба оказывалась как раз напротив моего лица. Кудрявый треугольник между сосков на широкой грудной клетке несказанно привлекал, и я зарылась в него носиком. Он пах мужчиной. Солью, железом, табаком и желанием. Глеб нежно, но всё более требовательно массировал мои плечи, округло лаская их в ладонях, словно груди, и я чувствовала магию его движений — мои соски наполнялись теплом и тяжестью, но одновременно, презирая закон притяжения, поднимаясь вверх, всё выше и выше, так, что, казалось, они готовы выгнуть меня дугой, направляясь в небо, словно египетские пирамиды или купола церквей. И я начинала чувствовать себя церковью — Храмом, куда спешат очиститься от скверны, куда приходят плакать в ложбину между смыслами, где падают навзничь, чтобы закрыть глаза и увидеть божеский промысел. Мир начинал сворачиваться до ощущения тел, до запаха тел, до их взаимно притягивающего магнетизма… И не оставалось меня, как меня — женщины, личности, человека. Всё утекало, истекало, уходило, теплом истекая в промежности. Не оставалось боли или страстей, не оставалось даже чувств — к себе, к мужчине рядом. Оставалось только предрассветная тишина и вязкое ожидание света в пустом Храме, ждущем бога…

Водя по груди Глеба щекой, я дотянулась до плоского соска и тронула его языком. Ладони на моих плечах остановились. Я повернулась в другую сторону, осторожно прижалась больной щекой к мужской груди и потянулась ко второму соску. И тут же, пока влага не стала прохладной, остро, тонко дунула, словно кольнула. Мужчина в моих руках вздрогнул. Запрокинулся.

Широкие ладони на моих плечах возобновили кружение, а я опустила руки ниже и расстегнула тесно сковавший сильный торс ремень. Со скрежетом по металлу пряжки пояс раскрылся. Потянула пуговицу — с беззвучным щелчком поддалась. Глеб приподнялся, помогая мне расстегнуть молнию и стянуть вниз джинсы. Ему нужно было подняться, чтобы снять их…

И я не выдержала.

Когда он приподнялся, наваливаясь на одно колено, я боднула в торс и помогла руками. Чуть слышно выдохнув, Глеб свалился на диван рядом. И, когда я оседлала его, тихо засмеялся в предвкушении.

— Дашка… — ласковые руки побежали по моему телу, исследуя каждый сантиметр, каждую скрытую ложбинку, в поисках особых кнопочек и ключей…

А я, утробно урча, стащила тесные плавки, помогла снять их вместе с брюками.

— Даша…

Глеб попытался подняться, чтоб помочь мне снять моё трико, но не тут-то было! Легко, почти невесомо я толкнула его обратно на подушки — это несложно сделать, сидя на мужчине верхом. Особенно легко, когда он не сопротивляется. Потому что нет смысла сопротивляться женщине, никогда нет… Но понимают мужчины это лишь вот в такие вот моменты. Он замер, снизу вверх глядя на меня широко раскрытыми глазами.

Я не стала терять время. С себя при сноровке трико можно снять и в процессе. А разгоряченный обнадёживанием мужчина не может ждать. Его беспокойные руки треплют диковинные цветы на пушистом пледе, пальцы перебегают, словно живущие самостоятельной жизнью и вздрагивает от моего дыхания плоский, подтянутый живот. На каждый выдох напрягается, обнажая литой рельеф, словно гранитное морское дно в отлив. Я тронула языком кожу — солёную, горьковатую, со вкусом труда и подвига, — провела влажным кончиком вокруг пупка, ощущая каждую жилу напряжённого ожидания. Дохнула ниже — воздух взбодрил его, и между грудей в меня влажно ткнулось тёплая плоть. Глеб поймал мои руки и, перебирая по ним, словно слепой, добрался до плеч. Сжал их, требуя — сейчас! немедленно! — как требуют мужчины, имеющие на это право.

Я сползла, прижимаясь грудью, и скользящим поцелуем ударила губами. Глеб сжался, вздрагивая. Втянулся, ставший переплетением жил, живот, стиснули мои плечи руки. И, награждая за тихий стон, я ласково тронула мужчину губами. И позволила погрузиться, вытягиваясь напряжённой струной, прогибаясь мостом над бесконечностью, над суетой и бессмысленностью существования…

Я двигалась, награждая влагой и теплом, движением губ и лаской языка, а сильные пальцы на моих плечах, забытые мужчиной, отпущенные в свободный полёт, взявшие во владение моё тело, ласкали, стискивая до боли.

Глеб стонал тяжело, сквозь зубы, не желая выпустить неосторожный вскрик или боясь признать свою слабость перед моим влажным горячим ртом, перед самой возможностью излиться, став чем-то большим, чем тот, кто есть. И только руки его — словно наполненные безумством, метались по моим плечам и голове, хватая и отпуская, будто не в состоянии решить. И это метание выдавало пульс бьющейся в нём жизни, ритм его желания…

И сливаясь с ним, забывая себя, становясь ничем, но становясь чем-то большим, чем есть, я двигалась…

А в глазах было черно, черно и беспросветно…

До тех пор, пока мужчина не застонал, выгнулся, прижимая меня за плечи, и по языку моему не покатилась сладко-солёная горошинка его влаги. Тогда сверкнули звёзды! Словно миллиарды шпаг, пронзившие бархат моей тюрьмы. И все — на меня! И все — отринули за мгновение до укола.

А за скользкой горошиной полыхнул во все стороны разноцветный фейерверк брызг. Каплями осел на коже, уподобив её лепесткам в росе. Осыпал всё, растёкся, заблестел в слабом свете, костенея остывшим воском...

Приподнялась, взглянула.

Глеб, лежал, запрокинувшись. Облизывал губы и успокаивал дыхание.

Я села рядом и пальчиком стала водить по лужице на его животе, размазывая её в маленького симпатичного осьминожка. Меня саму ещё не покидало волнение. Дыхание рвано прорывалось сквозь сухие губы, а грудь туго пульсировала ему в такт.

— Дашка…

Запотевшие руки скользнули по моим рукам, снова устремившись к плечам, к шее. Ласково побежали, нежно прогоняя меж пальцев каждую жилку.

— Дашка… Спасибо… — он приподнялся, сел и взял меня за подбородок. Глаза у него оказались растерянно-смущённые. — Сумасшедшая… А как же щека?

— Щека? — я тронула скулу, внезапно почувствовав дискомфорт. Пальцы ткнулись во что-то скользкое и неприятное. В отсвете из окна увидела, что ногти вымазаны в тёмном. Из царапины снова пошла кровь.

— Дашка, — дрожаще улыбаясь, Глеб покачал головой, — Сиди, сейчас аптечку притащу.

Прижал ладонью весёлого осьменожка на животе, чтоб тот не дрыгал лапками, растекаясь, и спешно удалился в ванную комнату. А я свалилась на постель и вытянулась, позволяя себе несколько минуток отдыха. В глазах всё ещё рябило и искрило — высокая эмоциональность, накрывшая меня с головой в пиковый момент близости, вылилась в лёгкое неконтролируемое видение. Голова кружилась, и казалось, что комната наполнена белёсой пылью, слабо фосфорицирующей на неровностях и углах. В ней, воздушно растекались светлые ниточки разорвавшихся связей от произошедшего энергетического взрыва. Ниточки эти едва заметно отсвечивали мигающим серо-зелёным. То ли мне не хватало сил на полноценное видение зелёного цвета, то ли действительно это был грязноватый цвет…

Задумавшись, я потянула с журнального столика пачку «Кэмэл». Вытащила, покрутила в пальцах сигарету. И со вздохом вложила обратно. Вспомнила. Мазохистка эдакая! Это ж надо было такой зарок себе давать! Во рту стало совсем нехорошо от привкуса железа и страстного желания закурить, помноженного на грусть…

В постели два… 20.09.20… 22.20

В проёме мелькнул и погас свет и быстрой тенью Глеб почти беззвучно запрыгнул на кровать. Потянулся к светильнику, и я поспешно прикрыла глаза ладонью. Отводить не пришлось. Глеб ласково коснулся запястья, чуть сдвигая с раны руку, и мою щеку тронула влажная салфетка. Зашипела перекись, мягкой щекоткой заполняя царапину. Я лежа, не шевелясь, а ласковые, заботливые руки очищали, смазывали и накладывали салфетки… И таким прекрасным казалось мгновение, что даже вновь возникшая лёгкая боль под лопаткой почти не замечалась.

Светильник щёлкнул, выключаясь, и рядом со мной тут же пристроилось сильное тёплое тело мужчины. Сегодняшнего моего человека Ветра. Куда ветер унесёт нас завтра… Вместе ли? Поодиночке? Сегодня мы принадлежали друг другу… Как небо и земля. Как вода и огонь. Как вдох и выдох…

— Дашка… — выдохнул Глеб, запуская пальцы в мои волосы. — Какая же ты… особенная…

Вот так. Пока ухаживаем — столько слов красивых знаем, столько острот можем высказать, так рассуждать высоким штилем, а как только постель случилась, так и… Особенная. Пустое слово. Всё, что угодно, может означать.

— Даш, — снова позвал Глеб, осторожно пристраиваясь губами к моему уху.

Тело пробило зарядом, снова вся левая половина стала наполняться мельчайшими искорками, покалывающими кожу изнутри. Я сжалась, ловя сладкие ощущения.

— А как ты до Алтаря добралась?

Оп!

Я одёрнула ухо и, отбросив кавалера, рывком поднялась. В теле ещё бродила расплавленным базальтом горячая нега, но рассудок уже сигнализировал: «Внимание! Повышенная осторожность!». Я обернулась, намериваясь врезать по наглой рожице, но задержалась — слишком разогрела меня близость, заставила размягчиться.

— Ты чего? — Глеб секунду смотрел изумлённо, а потом понимающе хмыкнул и повалился на спину. — Не хочешь, не говори. Я просто пытался понять, что ты такое… Почему так притягиваешь.

— Да? — насмешливо спросила я. Улыбку больно стянуло. Не только из-за лейкопластыря на надорванной щеке. Из-за того, что хотелось не ухмыляться, хотелось расплакаться от обиды.

— Да, — Глеб поднялся, потянулся за сигаретами, нашарил спички и закурил. Красный огонёк светился не единым пятнышком, а туманностью красных карликов. — Давай откровенно, Даш. Ты не отличаешься уж прямо модельной внешностью. Шрамы на тебе… Скажем так — вполне заметные. Черты правильные, фигура вполне, но до девочек-задири-ножек тебе далеко. С другой стороны — и этим блондинкам до тебя далече…

Я стиснула зубы и отвернулась к окну. Мужчина курил, по комнате вился дым, приторно-горький, и в индиговом стекле отражался красный огонёк сигареты. Словно целеуловитель «Барконтраля»…

Глеб задумчиво сбросил пепел и продолжил:

— Но всё это меркнет, уходит куда-то, когда ты оказываешься в непосредственной близости. Ты, вроде и не меняешься, но отношение меняется сразу. Фон твоей личности, твоей ауры настраивает на восприятие тебя как объекта желания, вечного, высасывающего без остатка все силы, все представления, желания. И в этом я вижу особую магию, мне незнакомую. Но мощную, тяжёлую и… тёмную. Откровенно тёмную магию.

— Гм…

Вздохнув, Глеб затушил недокуренную сигарету и подсел ко мне ближе. Обнял, поцеловал в обнажённое плечо. Потёрся щекой с пробивающейся щетинкой. Снова вздохнул, чувствуя, что я не оттаиваю:

— Дурочка ты, Дашка… Я же не со зла. Не обидеть пытаюсь. Просто — что вижу, то пою. Ты знаешь нас, мужиков, — мы лукавить в постели не можем… Не могу я точно определить то, что сидит в тебе, но вижу, что оно чужеродное. И чую, что оно притягивает, как магнит. С каждой лаской всё сильнее. И кажется мне, что не так уж ты и рада этому…

Вот теперь всё встало на свои места.

И нежная щека на плече показалась самой мягкой подушкой…

Я повернулась к мужчине и, обняв его за шею, ткнулась в уже изученный треугольник курчавых волос, скрывая в них свои слёзы. А Глеб подтянул меня ближе, посадил к себе на колени, и, прижав, стал гладить по голове, успокаивая, словно ребёнка.

Плакала я беззвучно. Стиснув зубы и до боли зажмурившись. Боялась разбудить Игоря…

Успокоившись настолько, что стала только хлюпать носом, я завозилась на руках Глеба, устраиваясь удобнее, а потом тихо заговорила:

— Это сейчас до Алтаря легко можно добраться, а тогда о нём только легенды ходили. Как до сих пор об Исполнителе. И никто толком не верил. Тогда вообще всё было по другому… Деревья выше, лужи глубже… Я тогда ни о каком сталкинге не думала даже — дома сидела, замужем. Так вот не повезло. В восемнадцать, дура, выскочила. Мама говорила — не торопись, всё у тебя будет, — но мне казалось, что если не с ним, то вообще не с кем. Вот и… Бог миловал — больших глупостей не наделали… Детей, в смысле. Муж — скотина был тот ещё. Кобель. В период ухаживания, конечно, павлин, а потом… Мне работать запретил, я днями напролёт сидела в четырёх стенах и выла в ожидании его возвращения с работы, готовила, убиралась, прихорашивалась для него. А он сперва приезжал вовремя, а потом всё чаще стал задерживаться… А ещё через полгода его любовницы так прямо домой могли позвонить, не стесняясь. Он напропалую девочкам врал, что я приживалка, домработница или папенькина пассия. А я как дура… любила, ждала. Думала — перебесится. Однажды не выдержала. Знаешь, как кончают собой молодые самовлюблённые идиотки? Травятся таблетками, потом ждут полчаса и идут к соседке — божьему одуванчику — и в течении беседы показывают, как им плохо. А потом под страшным секретом признаются, что кончают самоубийством… Муж в больницу пришёл с цветами, за руку держал, слова красивые говорил о жизни, о семейном счастье, о детях. Когда домой приехали — прямо за порогом, как дверь закрыли, врезал по лицу, потом в живот, а, когда свалилась, ногами… Потом на диван затащил и…

Рука Глеба на моих волосах дрогнула, но не остановилась.

Я уже не всхлипывала. Злость на старую обиду высушила слёзы.

И разливалось тепло по телу от ласково скользящих рук.

— А я тогда девочкой была — хрупкий стебелёк, маменькина дочка, шмотки-дискотеки-ноготочки-каблучки… Вообще не представляла, что такое может произойти со мной, что меня могут так… Ревела всю ночь. А на утро, когда он уехал на работу, сбежала из дома. Тупо ходила по городу, нигде не останавливалась. Живот болел дико, рожицу перекривило, ноги заплетались, дрожали… Под вечер села на какой-то лавочке и то ли заснула, то ли сознание потеряла. А, когда очнулась, там оказался сбор сталкеров, собирающихся входить в зону. Я, оказывается, заснула как раз на портале.

— «Пикник»? — поинтересовался Глеб.

— Нет, «Дикарка».

— Они, вроде, не соединяются…

— Для меня — соединились.

— Понятно. А дальше?

— Дальше — просто. Напросилась. У меня ни снаряги, ни опыта. Но взяли. Руководитель сказал — она сама нашла, пусть идёт, на счастье, на удачу.

— И ты пошла…

— Да. Очень уж доходчиво они говорили, как всё это опасно. Мне и хотелось — чтоб не вернуться. А по дороге попросту потерялась. Ткнулась не туда, вот и вынесло… Локальная воронка была замаскирована под штору. Совсем как в моём доме… Я одёрнула и — всё. Обернулась — а уже другая реальность. Ну и пошла гулять. Мне ведь всё по фигу уже было. Шла, не глядя. Там, говорят, сейчас каждый метр ловушки, которые не всякий пройдёт, а я просто гуляла…

— Везучесть смертника… — прижал меня крепче Глеб.

— Именно.

— А потом?

— Потом… Дошла до Алтаря. Я тогда ещё не знала, что это он… Просто в какой-то момент захотелось отдохнуть, вот и присела на камень. Обычный такой, замшелый, в кустах стоял. Села, потом прилегла. Живот болел, пах, ломило всё… В небо глядела, думала о чём-то… Не помню уже о чём. И вдруг так хорошо стало… И просто очень захотелось жить. Очень! Я вдруг поняла, что мой брак — это глубокая ошибка, что всё это было не для меня. Поняла, что мир вокруг огромен, что мой путь пролегает сквозь его бесконечность. Я почувствовала, что я — это нечто большее, чем набор косметики на роже и умение хлопать глазами и добиваться своего… Что выйти замуж и состоятся как жене это ещё не всё, что может женщина. Я осознала, что начну всё с начала, что сумею стать другой и тогда смогу добиться того, чего желаю больше всего — быть любимой…

— Ты добилась своего, — Глеб мазнул поцелуем по волосам.

— Добилась, — я усмехнулась своему отражению в окне. Ни черта я не добилась! Но знать об этом ему не стоит…

— Что было дальше?

— Пошла домой. Холодно было, вот я и припустила. Ну, а по дороге меня выбросило из «зоны». Свалилась из окна недостроенного дома. Там, в реальности «Пикника», на этом месте была дверь, а тут оказалось падение с высоты третьего этажа. Нашпилило меня на арматуру. Лежала, орала благим матом, пока какие-то бомжи скорую не привели. Ну а дальше…

— Стала сталкером?

— Не сразу, — покачала я головой. — Сперва разобралась с мужем.

— Гм… Мне страшно, когда ты говоришь таким тоном!

— Да нет, ничего особенного. Не кастрировала и не укоротила на голову, хотя и надо было, — грустно усмехнулась я. — Уже оказавшись в больнице, я попросила подъехать своего друга детства, работающего юристом, сфоткать меня и составить протокол по форме. А врачи, по моей просьбе, составили медицинское заключение о последствиях избиения и изнасилования. Хорошо спрятав оригиналы, я позвонила свёкру. Он был мужик богатый и серьёзный. Сына недолюбливал, но всячески ему потакал, как единственному ребёнку и памяти о любимой женщине. Я позвонила и попросила подъехать, сказала, что дело семейное, тихое, но важное. Он прилетел на следующий день, пришёл в больницу. Я дала ему две бумаги — медицинское заключение и составленный протокол. Он был очень умный человек. Ознакомился, сунул себе в портфель и сказал — «У тебя всё равно где-то есть ещё, поэтому эти я заберу на память. Ну-с? Что ты хочешь?».

— И что ты попросила?

— Развод, — хмыкнула я. — По-королевски.

— Э?

Руки Глеба перехватили мои плечи и бережно подтолкнули к подушкам. Видимо, его уже утомила позиция сидя с немалым объёмом женской филейной части на коленях. Я согласованно растеклась по кровати, и мужчина Ветра прилёг рядом и стал ласкать мой обнажённый живот.

— Ну? — нетерпеливо напомнил Глеб.

— А… Да. Меня очень быстро развели, фактически вечером того же дня я подписала документы. С бывшим мужем встречаться уже не требовалось — свёкор отправил его за рубеж, отдохнуть и проветриться. А на следующий день мне привезли на подпись бумаги на квартирку. Однокомнатка в спальном районе, без изысков и даже раздельного санузла, но всё-таки — квартира. Свёкор знал, что податься в этом городе мне некуда… Ну и подстраховался, конечно — понимал, что больше претензий иметь к его сыну не захочу. В ответ я выслала на его адрес оригиналы бумаг. А мне пришёл от него букет лилий. Так вот и поговорили. С тех пор уже не виделись.

Глеб тёплым пальцем задумчиво гладил мой животик на самом краешке брюк, всё норовя скользнуть под ткань. От этого волны тепла пробегали по телу и подчас, от особо смелого движения, налетало такое цунами, что хотелось выгибаться и мурлыкать.

— Да… Я не знал про причины развода. Полагал, что была обычная любовная история, кто-то задурил домохозяйке голову, она поругалась с мужем и ушла помирать в Зону.

— Ну… Всё, кроме любовной истории — правда. Так что не сильно ошибался.

— Да уж… — Глеб потёрся головой о моё плечо. Но уже чувствовалось, что стал серьёзнее. — А ты знаешь, что произошло с командой, с которой ты пошла?

— Да. Узнавала потом. Двое из зоны прямиком в психушку угодили, один не вышел, а трое, вроде как, до сих пор где-то сталкерят… Только от «Пикника» подальше.

— Да, — Глеб ткнулся мне в волосы, поцеловал макушку, — Сталкерят… И считают, что ты их на мёртвую зону вывела…

Я подтянулась, поднялась. Заглянула в глаза Глебу.

— Ты всё правильно поняла, — устало кивнул он, — Клещ был руководителем этой группы. И шли они за мифическим исполнителем. В то время, по их подсчётам, могла открыться дорога к нему. Но обнаружить не смогли — сами едва выползли, когда реальность обвалилась от твоего ухода.

Я снова легла на подушку и тупо уставилась в темноту перед собой.

Вот так. Прошлое, избывшее, ушедшее выглядывало из-за угла и призывно махало ладошкой. Прошлое знало, что без него не бывает будущего. А подчас и настоящего тоже.

— Даш?

— Думаю. О том, почему всё-таки я? — предвосхитила я следующий вопрос. — Неужели только потому, что хотела подохнуть? Что жизнь не мила стала? Или всё-таки есть причины большие? Почему?

Глеб вздохнул, поднялся. Стянул угол пледа и накрыл мне уже подмерзающие ноги. Сел и снова потянулся за сигаретами. Когда дымок достиг моих ноздрей, я только стиснула зубы — курить хотелось страстно. Больше, чем любить и быть любимой.

— Может, ему достаточно было того, что кто-то его нашёл? Просто — приз для первого пришедшего. Одноразовая доза счастья.

— Может быть… Но почему тогда я дошла?

— Удача.

— Даже удача не бывает на пустом месте! Что-то всегда происходит за что-то.

— О, да, — иронично хмыкнул Глеб. — Великий Закон Оплаты… Оплачиваются все поступки по их мере — доброе добрым, а злое — злым. Всё так, но ты забываешь один из приложений этого закона — не всегда оплачивают лично тому, кому следует, подчас можно оплатить просто в никуда, чтоб по колесу взаимосвязей сансары оплата докатилась до адресата.

Я поднялась. Села, подтягивая ноги ближе и сжимаясь клубочком. Глеб отложил сигарету и предупредительно накинул мне плед на плечи. То ли в комнате становилось холодно по ночному времени, то ли лихорадило остывшее после близости тело, ещё болеющее от ссадин и ушибов.

— Может быть, ты и прав, — пришлось признать мне. — Я же ничего из себя тогда не представляла. Иногда мне даже казалось, что произошедшее было мне подарком за долготерпение и несчастную женскую долю. Очень, знаешь, выгодные мысли, когда накатывает желание пожалеть себя или когда хочется доказать собственную исключительность.

— Понимаю…

Ночь вокруг нас становилась решительнее и, ярко обрисовывая углы, скрывала в складках теней неясные звуки и колыхание. Она обволакивала тьмою и тусклым неровным светом, стучалась в глаза редкими вспышками искр и рисовала узоры на коже обнажённого сильного тела рядом. Мужчина же курил, размеренно вдыхая дым, задумчиво смотрел в окно и казался воплощёнием бога на земле. И хотелось прикоснуться к его уверенности, к его спокойствию всезнания и вседозволенности. И склониться перед его хрупкостью и трепетом души, с таким рвением скрываемым за скупостью движений и мнимым равнодушием.

И хотелось поделиться тем, чем болело сердце, от чего ломило натруженную хребтину вот уже столько лет.

— Я лежала на алтаре и думала о том, что потеряла самую большую любовь в своей жизни. Наверное, я была права, потому что с тех пор ни разу так не влюблялась… Столько было мужчин и женщин… Но ни один человек больше не владел настолько моим сердцем. Ни один настолько не заставлял его трепетать. Я стала холодной, стала пустой и ненасытной. До Алтаря я умела верить в то, что есть любовь, что люди разбиты богами на две половинки и надо лишь найти свою, чтобы стать счастливым. Я верила, что любовь и только она — основа счастья. И как все простодушные дурочки, считала, что мужчине нужна одна женщина, всё понимающая, на всё ради него готовая… И что женщине нужен только один мужчина — любящий и любимый. Я думала, что любовь способна изменить человека и придать ему столько сил, что он сможет изменять к лучшему и мир вокруг… Я была просто малолетней дурочкой, несмотря на паспорт совершеннолетия и печать о браке. Алтарь открыл мне глаза. На себя, хоронящую себя заживо в постыдном браке с человеком, который меня не уважает и не любит. На мужчин, по природе своей не способных ни на какие долговременные чувства, кроме самодовольства. На смысл нашего существования в этом мире двумя различными полами, такими разными и необходимыми для выживания человечества вообще… Я много тогда передумала, лёжа на Алтаре и глядя в небо. Мне было плохо. Холодно, одиноко, страшно и больно. И мне очень хотелось уходить из жизни не так. Пусть — в окружении ненавидящих людей, раз любить и быть любимой невозможно, пусть в окружении иуд, под вой нанятых плакальщиц, но уходить так, чтобы каждый понимал — уходит человек, а не шавка подзаборная, о которой никто не вспомнит уже завтра! Вот так я из Пикника и вышла — злая, собранная, ненавидящая. И за полгода после быстро наладила свою жизнь — тренировки, бассейны, косметологи, выставки… Ну и Зоны, конечно. И сталкеры. Общение с ними потянуло выпивку и курево, даже травкой начала баловаться, хотя раньше себе и кофе-то не позволяла. А потом прославилась как уникальный гонщик, и через годик меня Пак нашёл и взял в свою команду. Правда, с условием, что пить по-чёрному я завязываю…

— Да…, — протянул Глеб. — Жуткая история.

— Какая есть…

Глеб закурил уже третью за последний разговор, и мне стало совсем не по себе от скверного желания отобрать сигарету и стиснуть её губами так, чтобы их не потряхивало больше нервной дрожью.

— Значит, Алтарь так тебя поменял… И ни за что ни про что…

— Значит. Понимаешь, я же действительно ничего не хотела. И не знала, где я. Мне ничего не надо было от Алтаря, от зоны. Ничего, кроме желания не возвращаться обратно, к миру, который стал для меня чужим и враждебным. Но Алтарь не исполнил моего желания, он дал мне взамен что-то совершенно иное…

— Алтарь — не Исполнитель, — дохнув дымом в сторону окна, задумчиво ответил Глеб.

— Но он как-то связан с ним… Иначе зачем бы Клещ туда шёл.

— Связан. Как колыбель с ребёнком. Он лишь оградка, загончик, который должен ограждать от любопытных и защищать от себя самого. А исполнять — не его функция.

— Но что-то же он со мной сделал! Что-то такое, из-за чего я стала такой… такой… ненормальной!

— Он? — Глеб чуть повернулся в мою сторону, прищурился. — Или ты сама?

И я поняла, что мир ещё раз перевернулся с ног на голову.

Я сжалась под пледом, плотнее запахнулась, отогревая ставшие внезапно очень холодными руки и ноги. Только в животе остался кусочек тепла, словно в затухшем костре маленький тлеющий уголёк под слоем пепла

— Ну, подумай, Даш! — Глеб ткнул окурком в пепельницу и обернулся ко мне всем телом, взял за плечи. — Всё, что ты помнишь, никак нельзя назвать влиянием магии. Да, ты поменялась, да, стала другой. Но Алтарь-то тут при чём? У любой женщины, пережившей насилие и крушение идеалов, случается подобное. Тут не надо искать мистической составляющей! Всё просто — обозлилась, стала циничнее и рискнула изменить свою жизнь. А всё остальное — только результат приложения долго копившей силы и неудовольствия жизнью. Алтарь мог сделать только одно и, видимо, сделал — он дал тебе силу. Много, почти неограниченно много силы! Бездонный колодец! А ты приложила её так, как смогла, как захотела.

— Ты ж сам говорил, что чувствуешь во мне тёмную магию?!

Меня затрясло. Казалось, что земля под мной ворочается, стремясь сбросить оковы городов, выстроенных мною на песке воздушных замков иллюзий и сокровенных желаний. Грубо и бескомпромиссно проходило потрясение основ представлений о себе, с такой любовью и тайной гордостью выстроенных с нуля, от девочки-с-кукольным-личиком, без единой мысли в голове, до Акуи — сверх-сталкера…

— Чувствую, — согласно кивнул Глеб и прижал меня к себе. — Но к Алтарю она отношения может совершенно не иметь — не похожа она на Зону. Другое это… Незнакомое.

— Ну и что? Поменялась же я после Алтаря!

Паника нарастала, но в глубине души я уже чувствовала тишину будущего, уже ощущала гладь после шторма и нутряным женским чутьём знала — всё к лучшему.

— Не Алтарь же тебя по визажистам-косметологам потащил? Не Алтарь тебя заставил тренироваться рукопашке. Не Алтарь, в конце концов, вёл по Зонам…

— Не скажи… — глаз я так и не подняла, но противоречила уже себе, своим представлениям, а не тому, что говорил Глеб. — Ребята подсчитали, что от моего состояния в зоне часто зависит исход входа в неё…

Глеб фыркнул и горячо выдохнул:

— Бред! Ты просто сталкер от бога и чувствуешь зону. Когда зона активна — у тебя голова разламывается или живот тянет, как в месячные. Вот и получается замкнутый круг — зона активна — тебе нехорошо — команде работать сложнее из-за вас обоих. Но от тебя это толком не зависит. Дашка, поверь. Я работал с женщинами-сталкерами твоего уровня — для них всех это в порядке вещей. Удержаться в спокойном состоянии, когда зона лезет в душу и физиологию не просто сложно, а предельно сложно. Потому никто никогда девчонок не обвиняет… И своим скажи — пусть на носу зарубят. То же мне…

В постели три… 20.09.20… 23.32

Волнение, пробежавшее по телу, сорвало меня с места. Я распахнула плед и кинулась обнимать своего человека Ветра. Спаситель мой! От съедающего чувства вины, от подтачивающей неуверенности, от понимания исключительности и высокой ответственности, стирающей плечи…

— Глебушка… — горячо дышала я, втираясь солёными от непрошеных слёз щёками в расправленную тяжёлым дыханием грудь. И шептала, не стесняясь выдать свои переживания: — Спасибо, Глебушка… Спасибо…

А он уже не мог ждать — задрожал, подтянул, подхватил, втиснул в себя. Поймал волосы в ладони, быстрыми пальцами превращая их в вихри торнадо, поднял моё лицо и захватил губы. Его рот обхватил мягко, податливой упругостью нежа и требуя… требуя…

Быстрые ладони скользнули по моей спине, откровенно умело зажигая до лёгкого свербения от тепла мышцы меж лопатками. И я выгнулась, поддаваясь и отдаваясь. А ладони уже обежали мою талию и потянули стяжку брюк… А потом… случилось вознесение. Глеб встал в полный рост, его тугая от напряжения рука подхватила меня за подмышки и лопатки и приподняла на миг над диваном. Я от испуга схватилась за плечи Глеба. Свободой рукой он спешно сорвал с меня трико… Повалил обратно, положил на скомканный плед, лёг поверх. Сжал оставшиеся на теле трусики и намотал их на кулак. Полоски ткани взрезались в тело. Стиснули промежность, до боли и набухания теплом и влагой сдавливая самые нежные и чувствительные места. Я вздрогнула, чтоб не вскрикнуть, и вжалась лицом в плечо Глеба. Куснула за напряжённую мышцу — он тихо рыкнул и потянул трусики вниз, запуская под них горячую ладонь. Его пальцы почти невесомо тронули уже горящие, пульсирующие ощущением тяжести места и, когда я, не сдержавшись, охнула, запустил их внутрь. Ничто не помешало и, сложенные копьецом, они мощно толкнули меня. Словно током пронзило, отбросив! И я вскрикнула. И ещё! Настойчивое движение принуждало изгибаться, ища спасения от суровой атаки. Но, закусив губу, я не перечила. Ещё и ещё двигалась ладонь. И я вздрагивала и всхлипывала, чувствуя, как убегает вдаль сознание, как задыхается от бега сердце и влага течёт из глаз. А жар и холод, пересекаясь, схлёстываясь и разбегаясь, носятся по телу. Пальцы, став горячими в движении, усилили натиск. Застонав, я упёрлась руками за головой в стену и, закрыв глаза и стиснув зубы, прогнулась навстречу атакующей ладони. Глеб заурчал, словно довольный кот, и, вонзая пальцы, пробежал губами по моим соскам. Мир на мгновение расширился на два искристых горячих взрыва, заставляя забиться от наслаждения на грани с болью, а потом вновь сузился до влажного туннеля, раздвигаемого внутри горячими пальцами. Казалось, что там, в самом конце коридора, ветвисто истекающего прозрачными соками, затаился цветок. Алый цветочек. Цвета огня. Цвета страсти. Цвета жизни. Он набухал округлым бутоном, тяжёлел сочной ягодой и готовился раскрыть лепестки и запульсировать в такт клюющему копьецу ладони. Внутри становилось тесно от взбухающего шара, там, согласно движениям, покачивалась, способная уже в любой момент взорваться влагой, пустота… Я выгибалась, кусая губы и боясь кричать…

Пока движение вдруг не прекратилось.

Пальцы внезапно замерли, а потом медленно вышли. Секунду я тяжело дышала, не давая воли чувствам, а потом всем телом потянулась за ускользающей ладонью. Словно нехотя Глеб тронул промежность, от чего я заметалась, едва владея собой. Снова придвинулась к мужчине, и тот неуверенно, будто сомневаясь — а нужно ли продолжать, — провёл пальцем по ложбинке. Я забилась, застонала, чувствуя, как пульсирует внутри набухший бутон. Готовую открыться кубышку качало на ветру ритма, грозя сорвать в любой момент. Потянулась — горячая ладонь снова наградила прикосновением. Теперь палец скользнул в обратном направлении, на мгновения задерживаясь в каждой чувствительной точке, заставляя меня трепетать и вскидываться. Глеб играл, играл, как кошка с мышкой, дожидаясь, когда я сойду с ума от слишком кратких прикосновений… Потянулась, выгнулась, подавая себя — быстрый язык ударил по соскам, словно бритвой полоснул, так, что ахнула. Чувственность пробудилась настолько, что излишне сильные прикосновения стали болезненны.

По животу вниз скользнула рука, тронула, почти углубившись и заставив меня стонать в предвкушении, а потом вдруг рывком обхватила бедро. Я не успела понять, как Глеб притянул меня к себе и быстрыми поцелуями покрыл шею и плечи. Обмякнув тряпичной куклой, я успела лишь слабо обнять мужчину, но следующее же его движение заставило опустить руки. Глеб развернул меня, помогая встать на колени. Слабость и тяжесть охватили меня. С трудом прогнувшись, я положила голову на скрещенные руки и замерла, в предчувствии облизывая многострадальные губы. В глубине алый шар качался на тонком стебле, грозя раскрыться навстречу любому движению… По спине пробежал холодок, словно лезвием провели… Глеб взял меня за талию, подтягивая… Меж лопаток засвербело, заболело, заныло невыносимо, заставляя прогнуться, ускользая из мужских рук.

— Глеб… — пересохшим горлом едва слышно позвала я. — Больно…

— Что?

— Больно. Между лопаток… Что там?

Глеб наклонился, ласково побежал ладонями по спине. И замер, едва не ткнув пальцами в место свербения.

— Что там, Глеб?

— Чёрт…

От потерянного шёпота меня встряхнуло. Словно пробуждаясь из кошмара, я резко повернулась, стремясь своими руками достать до острой боли в спине. Но остановилась, увидев состояние Глеба. Он сидел, замерев, и остановившимся взглядом смотрел куда-то за меня.

Я обернулась.

Огромная объёмная клякса индигового пространства влажно посверкивала в лунном свете. Она висела прямо перед окном, чёрными лучами-паутинками зацепившись за все стены комнаты. И вниз с массы тихо слетали мелкие капли активного вещества антиреальности…

На мгновение я сжалась, застыв.

Чёрная масса желеобразно задрожала, формируя жерло для выброса вещества…

И Глеб спихнул меня в сторону. За мгновение до выстрела закрыл собой.

Отлетая в угол, я успела увидеть, как чёрная масса, словно непогашенный траурный парашют накрывает мужчину. Потом его просто смело.

А мой затылок врезался в шкаф. Обдало болью и ощущением хруста…