Невозможность десятая

Никто не уйдёт обиженным

Невозможность первая:

Тени не в счёт…

Это — камень в руке, это — лезвие бритв,

Настоящие дни, настоящие дни,

Это — ждущие сны люди в серых пальто,

Настоящие дни, да, да, это ...

Если будет день, значит тень не в счет,

Если харакири, то кривым мечом,

Если тушат свет, значит грех так грех,

А если минарет — значит выше всех.

«Пикник»

После боя 20.09.20… 00.21

— Даша, девочка…

Голос Игоря. Только напуганный и растерянный. А вот руки точно не его. У него руки гладкие, ухоженные, с давно сошедшими мозолями… А эти цепляют по коже сухими трещинами. Да и запах не Игоря — тот всегда пользуется сильными одеколонами. Это не от любви к сильным запахам, а от профессии — в «зоне» подчас бывают сдвиги реальностей, которые рассеивают членов группы по разным плоскостям, тогда нужно «выходить» на командира вслепую. Запах — единственное, что не стирается антиреальностью. Я приоткрыла глаза. Надо мной за лёгкой туманностью висело белое лицо чертовски уставшего человека. Я даже знаю, как его зовут… То есть знаю о том, что знаю, как его зовут. Только имя никак не вспоминается. Красивое лицо, с чертами, выдающими сильную волю. Светлые волосы, промокшие от пота, лежат на лбу прядками-полумесяцами. Глаза, привыкшие к насмешливой улыбке, растерянны. Привлекательный мужчина. Как же его зовут?

— Как ты? — Спросил знакомо-незнакомый симпатяга. Сквозь хмурость его лица проступила виноватая улыбка.

Как я? Я уж совсем было решила улыбнуться в ответ этому красивому лицу, и сказать о том, что всё отлично, как, наконец, ощутила собственное тело. Началось понимание с головы. Улыбнуться я точно не могла. Судя по всему, лицо у меня было разбито. Мышцы, едва вздрогнувшие от желания отразить внутренние чувства, мгновенно залило жаром боли. Потом стало больно везде. Заболели мышцы и кости, сухожилия и кожа. Всё тело заломило одним сплошным синяком. В дополнение начало лихорадить. Я скривилась, понимая, что на глаза наворачиваются слёзы. Красивый мужчина надо мной потерянно обернулся в поисках поддержки, и она пришла в образе Князя и Рашпиля.

— Акуя, солнышко… — Рашпиль присел сбоку от меня и провёл по моим волосам мягкой ладонью здоровой руки.

— Даша… — Князь, оказывается, всё это время был рядом, но не в зоне прямой видимости. Он сидел с другой стороны от меня на земле, тяжело приваливаясь к боку машины. Обе руки он держал на груди, словно пытался ими поддержать расплывающиеся рёбра. Смотреть на Князя было страшно. Но, увидев, я не смогла отвести взгляда. Глаза впитывали его лицо и фигуру так, словно моё сознание уже решило, что я вижу его живым в последний раз. Может быть, это всего лишь свойство разума — останавливаться на картинах смерти, умирания и приближения к нему, дабы научиться распознавать их. Или всё проще, и я, как многие другие, просто радуюсь, что не моя очередь сегодня и внутренне ликую и злорадствую? Поймав себя на этом философствовании, я сощурилась, и заставила глаза пробежать по телу товарища, а рассудок — проанализировать увиденное. Только логическая работа избавляет от излишних сантиментов! Начав осмотр, сразу поняла, что настолько измочаленных людей я в жизни не видела. Игорь словно попал в мясорубку и, с трудом сохранив в целостности общую конструкцию, потерял её жёсткость. Кожа Игоря отливала багряным, кое-где была попросту разбита и звёздочки трещин вяло сочились тёмной кровью. Лицо заплыло с левой стороны, став похожим на подплавленную восковую рожицу. Губы его разбиты настолько, что потеряли схожесть с человеческими чертами, и кажется, что рот заменила глубокая чёрная пещера с ассиметричными краями входа. Глаза… Наверное, только глаза остались прежними. Такими же светлыми и уставшими глазами волевого человека, выходящего за свой предел ради одному ему ведомых ценностей.

Я судорожно вздохнула — увиденное потрясло меня и раздавило ужасом перед следующим мгновением. И только тут поняла, что вот она я, лежу себе, отдыхаю, перенесённая чьими-то заботливыми руками к джипу Рашпиля. Меня только что обработали и сунули нашатырь под нос… А теперь надо мной висят, беспокойно расспрашивая и боясь, что все серьёзней, чем им кажется извне, боясь, что у меня отбито нутро, или и того хуже… Обо мне позаботились, приведя в относительный порядок первой. А сами?!

— Как ты, Даш? — Прохрипел Князь. Изо рта вырвалась тонкая струйка чёрного.

— Норма. — Сквозь боль костей и мышц, сквозь спазм и нежелание мышц трудиться, сквозь слёзы, которые тут же появились в глазах… «Норма» — сказать, значит, поверить!

Игорь прикрыл глаза, а Рашпиль растерянно улыбнулся. Человек, приводящий меня в чувство, только покачал головой — то ли неодобрительно, то ли удивлённо. Потом передвинул аптечку и повернулся к Игорю:

— Ложись! — И подхватил его за плечи, приготовившись помочь.

Князь дёрнул взмокшей от пота и крови шевелюрой:

— Если я лягу, Глеб, то уже не встану.

Значит, Глеб… Не в лучших условиях приходиться заново знакомиться…

— Понесу, — отрезал Глеб и повернулся к Рашпилю: — Вколол парамедол?

Тот кивнул:

— И кодеин тоже.

Глеб помог Игорю лечь и потянулся к аптечке. Пока он распаковывал стерильные пакеты, я обратилась за помощью к Рашпилю. Шамиз подхватил за плечо, и через минуту я уже сидела, наблюдая, как расползается туман перед глазами. Однако всё оказалось лучше, чем ожидала, прохлаждаясь на земле. Возможно, помогла своевременная медицинская помощь. А возможно, — собственное волевое усилие. Темнота и клубы сизого рассеялись, и я огляделась. В пространстве тусклого света уличной лампы на асфальте валялись люди. Живые, мёртвые… Почему-то я сразу же уверилась в том, что есть и мёртвые. Но уважение к жизни и трепет перед умиранием в этот раз промолчали — моё нутро не возмутилась и не разжалобилась. Я не врала себе и не оставляла глупых надежд, что всё обошлось, и те, кто сейчас валяются, собранные в круге света, встанут. Я видела, как дрались Игорь и Глеб… Да и сама выкладывалась в удары отнюдь не для того, чтобы противники безоблачно жили дальше. У меня не было цели убивать, но… Если это произошло, то винить себя я не стану. Как не стану винить в убийстве и своих друзей. На войне — как на войне. Точка.

Игорь застонал сквозь зубы, когда Глеб начал промакивать края ран спиртовым раствором. «Мотоциклиста» это не смутило. Я на его месте, наверное, постаралась бы создать для раненого больше комфорта, Глеб же продолжил работать, словно ничего не слышал. Он стянул грудь Игоря бинтами, закрепил в недвижимом положении плечо, склеил пару рассечений на теле и ввёл обезболивающее. И всё это — на вполне приличной скорости профессионального реаниматора.

Игорь приоткрыл глаза и посмотрел на оказывающего помощь. Скривился, попытавшись улыбнуться:

— Неплохо работаешь…

Глеб, не отвлекаясь от обработки раны, отозвался:

— А ещё на машинке и вышивать крестиком…

Игорь снова опустил веки. Глеб отложил аптечку и положил ладони на грудь раненного. Слабым трепетом отозвались мои пальцы — новый знакомый лечил так же, как умела и я… Чего я ещё не знаю о нём?

Я с трудом поднялась на ноги и повела руками, обретая равновесие и дожидаясь, когда горизонт станет горизонтальнее. Рашпиль встал рядом, подстраховывая, хотя самого его штормило ничуть не меньше. В конце концов, управившись с телом, я с трудом растянула уголки порванных губ в улыбке Гуимплена:

— Всё в порядке, Шамиз, расслабься.

Рашпиль не ответил, продолжив хмуриться. Его напрягало и злило всё — и то, что, я едва держалась на ногах, и то, что время шло, а, значит, увеличивалась вероятность приезда дежурного патруля милиции, и то, что вокруг не было ни души, что слишком странно для нашего города… Многое. Но более всего — то, что не он сейчас занимался Игорем. Мне до мурашек по коже было понятно, что Рашпиль не доверяет новому знакомому. И, боясь выказывать открытое недоверие, косится, чтобы не пропускать его действий и быть уверенным, что всё делается правильно, и угрозы для Князя нет. Пожалуй, при других обстоятельствах, не будь ранен, Шамиз некого бы не допустил к товарищу. И меня, скорее всего, тоже. В этот момент наблюдения за дагестанцем я впервые поняла, что все размолвки ребят и их самцовые разборки — всего лишь внешнее, наносное. В глубине оказалось то, что во всём кажущиеся железными люди обычно скрывают от посторонних — самую щедрую любовь. Рашпиль с жаром южной крови желал бы перегрызть глотки тем, кто положил Игоря. И страстно жалел, что в это время валялся без сознания.

Глеб оторвался от Игоря, отлепив от повязки горячие ладони. Устало вздохнул. Оглянулся на Рашпиля и кивнул на его джип:

— Этот гроб на колёсах ещё поедет?

Рашпиль сосредоточился, внутренним оком оглядывая основные узлы автомобиля. Убедившись, что джип с места стронется, кивнул. Глеб поднялся:

— Тогда давай Игоря на заднее сиденье. Ты и Даша — вперёд.

— А ты? — настороженно спросил Рашпиль.

Глеб нахмурился и пожал плечами:

— У меня тут мотоцикл.

— Может, потом у ищеек из своего отдела попросишь, чтобы отдали? — огрызнулся Шамиз. Ему было неловко и, как у большинства мужчин, эта неловкость вырывалась в агрессивных выпадах. Глеб сжал губы:

— Здесь — не там. Мы в подреальности… Нам ещё пилить да пилить до дома. Если я брошу здесь мотоцикл, то он тут и останется. И свернётся вместе с этой «иллюзией». Так что вряд ли я смогу его допроситься у своих ищеек и...

— Мужики. Давайте домой, а? — тихо попросила я. Ребята замолкли и заторопились, подхватывая Игоря, который, под воздействием лекарств и лечения расслабился и провалился то ли в сон, то ли в бессознательное состояние.

Я влезла в джип на заднее сиденье и приготовилась принять и устроить Князя. Ребятам неудобно укладывать его вдвоём. Рашпиль, задействовав раненую руку при поддержке товарища, зло скалился и шипел, заставляя продырявленные мышцы работать. Я приняла плечи Игоря и, стиснув зубы от боли, затянула его на сидение. Вдвоём с Глебом мы повернули Князя на бок и устроили с максимально возможным комфортом. Я подпёрла его спину двумя автомобильными подушками и своей свёрнутой курткой. С ней ли или без неё, меня уже давно поколачивал озноб, и разницы я не почувствовала. К тому же, на переднем сидении была надежда согреться от печки. Сев рядом с едва ввалившимся на водительское место Рашпилем, я тут же попросила включить отопление салона. Шамиз, не слова не говоря, двинул переключатель. Пока мы устраивались в машине, Глеб сходил за своим железным конём и подкатил его к нам.

— Готовы? — Спросил он и, когда Раш кивнул в ответ, скомандовал: — Держитесь за мной. Я порву грань «зоны».

Он набросил на голову шлем и одним скачком завёл движок. Оседлал мотоцикл и поехал на выезд из улочки в сторону, в которую меня в начале драки отбрасывал Игорь. Мы тихо тронулись следом. Скорость была — эстонский марафон для пьяных лилипутов.

Мы ехали, машина мягко покачивалась на неровностях, как люлька. Мотор музыкально курлыкал. Глаза слипались, и только одно заставляло удерживать внимание на окружающем — я не была уверена, что Рашпиль выдержит это испытание покоем. И, понимая к каким последствиям может привести сейчас сон за рулём, я честно таращилась на дорогу, краем взгляда стараясь наблюдать за Шамизом. И всё равно не успела заметить, когда совершился переход. Просто в какой-то момент осознала, что мы уже почти подъехали к дому Князя…

Разговоры по «эМ» и «Же» 20.09.20… 02.15

Квартиру открыли ключом, найденным в кармане княжеской куртки. Сам он в сознание так и не пришёл.

Ребята доволокли его до дома на руках. Глеб и я взялись искать в доме аптечку, а Рашпиль первым делом отзвонился Паку. Пак приказал ждать его приезда. Сам он сейчас уже подъезжал к дому у Храма Спасителя — запасной квартире нашей команды. Обещал прислать Дядю Сашу, как только разберётся, что там с Виком и Пандой.

Глеб, как наименее пострадавший, взялся за лекарское дело — устроил в дальней комнате раненого, создав лазарет, совмещённый с хирургией. Я от помощи отказалась, напротив, предложив свою, от которой, в свою очередь, отказался он. В результате добровольный доктор, странно блестящим взглядом заглядывая мне в глаза, молча протянул мне аптечку. Я взяла. И, оставив в его распоряжении нуждающихся в профессиональной помощи Игоря и Шамиза, направилась в ванну, чтобы в гордом одиночестве созерцать то, что от меня осталось и предаваться тихой панике, пополам с громкой истерикой.

Лицо… Ом-ма-мама-мама-ом! Вдохнули-выдохнули и восстановили присутствие духа… В смысле — не стали терять сознание от увиденного. В конце концов и не такое бывало. Выкарабкаемся. Пусть «Баржуа» и отдыхает, но тело живо, а значит восстановиться. Мало того, что на левой стороне моей мордочки, перекрывая давнишний шрам, разлился сизый отёк, так ещё и щека оказалась порвана. Видимо, влетевший в меня кулак зацепил по пути рот, и надорвал кожу от левого края губы вверх, до скулы. Хорошо, хоть, что только кожу. Возможно, перстнем зацепило. Или кастетом. Хотя… После кастета я бы уже не встала. Ладно, знакомые хирурги-косметологи исправят. Не впервой. Так, дальше. Руки сплошь в синяках. Сейчас только-только появилась жгучая краснота, грозящая перейти в чёрно-синие разводы. Отшибленные кости предплечий и плеч ломило нещадно. Правая кисть почти не слушалась, слабо реагировали пальцы. Что ещё? Обширный кровоподтёк заливал нижние рёбра по левой стороне — по счастью разрывы были внешними, да и излишней подвижности костей я не нащупала. Но трогать себя в этом месте весьма болезненно. Кроме этого кожа, моя замечательно смуглая бархатистая кожа, расцвечивалась мелкими и крупными царапинами от наждака асфальта. Голени тоже краснели, намекая на завтрашнюю радужную перспективу. К сожалению, как не крутилась перед зеркалом, всё не могла разглядеть рану на спине, которая продолжала болеть. То ли свет слишком тусклый, то ли угол зрения не тот — но я не видела ничего необычного на белой коже.

Итак, номер один. Лидокаин-спрей и перекись водорода на мордашку плюс лейкопластырем стянуть края раны. Номер два — замазать царапины на руках и животе. Номер три — «Гепатромбин» на синяки. Номер четыре — одну капсулу гистаминного и две таблетки парацетамола. На первое время — часа на два — хватит.

Я поставила чайник в раскуроченной кухне и, надеясь обогреть помещение, включила в углу переносной радиатор, поставленный на период межсезонья.

Закутавшись в спальник, мимоходом взятый из комнаты, ещё не убранной после вчерашней баталии, забралась на стул с ногами и стащила сигаретку из оставленной на подоконнике пачки. Запалила огонёк зажигалки и долго сидела не раскуривая. Просто смотрела, как дрожат пальцы покалеченных рук и как синим прозрачным полем холодной плазмы поглощается воздух. Мысли вились вокруг происшедшего, подобно деревенским мухам над оставленным на веранде вареньем… Путём недолгого логического анализа стало ясно, что нас затянули в линию альтернативной реальности не для того, чтобы убить. Цель была — похищение. А, судя по тому, что люди не особо церемонились — долго живыми мы не должны были оставаться. Ещё одна догадка — Серый Человек. Иллюзионист высокого класса. Маг-реальщик. Возможно — эмиссар Жрецов. Нападающие оказывались полностью подчинены ему, более того — часть из них, те, что подходили тогда, когда вклинился в ситуацию Глеб, была просто отражением предыдущих. За это говорит то, что всё кончилось, как только я смогла выбить Серого Человека из его реальности. Вот только… Как я смогла это сделать? В то, что я просто его напугала, верилось с трудом. Других же версий не было совсем.

Зажигалка нагрелась от огня, и я поморщилась, отпуская рычаг. Помахала в воздухе пальцами, остужая лёгкий ожог. Странно… Живёшь себе живёшь, не задумываешься всерьёз о завтрашнем дне, а тут вдруг — бац! И понимаешь, что завтра может и не быть. И появляется желание пожить подольше, сделать в жизни побольше и успеть всем любимым сказать о том, как они тебе дороги и совершить какой-нибудь подвиг. Например… наконец-то, бросить курить! Я решительно откинула зажигалку на подоконник и смяла сигарету. С этого момента — больше ни одной!

Когда в кухню зашёл Рашпиль, я собирала на стол. Собирала — не то слово. Сперва, преодолевая естественное желание тела лечь где-нибудь в уголке, пришлось немного убраться, чтобы смыть с поверхностей грязь и пыль. Днём я и Глеб не особо обращали внимания на чистоту помещения, но сейчас хотелось вернуться в состояние спокойствия и уверенности. Хотелось, чтобы стало вчера. А без порядка это вообразить сложно.

Рашпиль посмотрел, как я, шатаясь на ходу, самозабвенно разбираю посуду и прощемился мимо к окну. Сел на табуретку и, как и я десять минут назад, взял курево. Потупившись в тяжёлом раздумье, стал мять нераскуренную сигарету. Я расположила на его углу стола чашку и вазу с найденными в дальнем шкафу крекерами. Налила чай. Отвернулась, занявшись поисками ещё чего-нибудь съестного.

— Даш?… — Потерянно позвал Рашпиль. — А ведь я ему не верю…

Я обернулась. Шамиз сидел, сутулясь, спрятав взгляд в бездне чёрного чая. И такой у него был вид, что мне стало жаль его. Сильный, смелый человек, у которого всё в жизни просто — друзья и враги, те, кому должен он и те, кто должен ему. В большинстве жизненных ситуаций рядом с ним всегда оказывались думающие люди, родственные души, готовые помочь и подсказать — Мишка, Игорь, Твикс и прочие. Сейчас он был наедине с собой и оказывался не в состоянии определить, что мешает ему принять нового знакомого как друга. С одной стороны, Глеб помог нам и только благодаря его вмешательству Князь жив. С другой, что-то было в его поведении такое, что не позволяло расслабиться при нём. Я подошла к Рашпилю и села рядом.

— Что тебя гнетёт, Шамиз? — Тихо спросила я. — То, что не ты, а он отыграл Игоря?

— Смеёшься? — Вскинулся и ощерился Рашпиль. Но тут же снова опустил голову. — Хотя… В чём-то ты права. Но это не связано с ним. Это обида на самого себя. Потому что Глеб-то мог и не появиться. Но он пришёл, и я ему благодарен. Только… всё равно не верю.

— Может быть, мешает то, что он оказался более серьезно подготовлен, чем вы? — Вздохнула я. Несложно читать в сердце у мужчины, сложно говорить об этом.

— Нет. Какой там! — Махнул он рукой. — Ну, серьёзнее и серьёзнее. Бывает. И не таких видали… Но вот ты скажи — скажи! — Разгорячился он внезапно. — Как он нас нашёл? Как узнал о том, что происходит? Откуда вообще взялся этот гонщик, если Пак связался со всеми официальными группировками России — нет таких нигде?! Откуда?

Я молча подтянула к себе его чашку чая и положила четыре кубика рафинаду. Меланхолично помешала, попробовала на вкус и, убедившись в том, что сладко, вернула обратно к Шамизу. Рашпиль всё это время заторможено наблюдал за перемещениями своей чашки по столу.

— Пей, — кивнула я. — Глюкоза питает мозг!

Поднялась и снова занялась поисками съестного по шкафам. Пока я успела обнаружить только место, где лежат крупы. А мне предстояло кормить трёх не вполне здоровых мужчин и себя, любимую. Рашпиль за спиной укоризненно вздохнул:

— Но портит фигуру…

Я промолчала, и Шамиз добавил, значительно тише и суше:

— Ты — взрослая женщина, Даша… Думай сама, кого любить…

Я остановилась. Руки опустились сами собой. Захотелось развернуться, с маху врезать по роже наглецу и наорать так, чтобы на всю жизнь запомнил. Я — взрослая женщина! Вот именно, чёрт возьми! Я — взрослая женщина и сама решу!.. Я решу… Я медленно обернулась и посмотрела на дагестанца. Рашпиль сидел неподвижно, опустив голову и положив на колени кулаки. По рукам змеились вены… Бугрились, выдавая сильное напряжение. Покатые плечи были приподняты. Эх, Шамиз-Шамиз… Я подошла и присела рядом на корточки. Положила свои латаные-перелатаные ладошки на его кулаки. Рашпиль поднял на меня рассеянный взгляд. Остро корябнуло понимание того, что именно первой моей реакции он и ждал — крика, пощёчины, мата или и того хуже. Такую меня — тихую, грустную и уставшую — он увидеть не ожидал.

— Что, друг, так заметно? — уныло спросила я.

— Угу, — отозвался он со вздохом.

Я скривилась и опустила голову ему на колени. Шамиз вытащил руки из-под моих пальцев и осторожно опустил свои широкие ладони мне на волосы. Успокаивающе поглаживая, тихо сказал:

— Ты только не думай, что я тебе зла желаю… Я же понимаю. Тебе уже не двадцать. Семья нужна, муж хороший, дом. А с нами всё никак. Просто ты много-много раз подумай, ладно? Глеб, он, наверно, интересный мужчина, но уж больно он странный… Ты — красивая, ты — сильная, ты — умная женщина, Даш. Постарайся не только чувствовать. Постарайся анализировать…

Он говорил сбивчиво. Он, как и большинство мужчин, не умел говорить. Но сегодня впервые он говорил нечто такое, что позволяло понять его отношение ко мне. И не просто восприятие, поскольку мне и так ясно, что я нравлюсь, что меня хотят, что передо мной распушают хвосты. Нет, то глубинное, которое скрывается за маской приятельства в повседневном общении. То глубокое, что оказывается вровень с первичными понятиями. И внезапно мне стало ясно нечто важное. Третье глобальное понимание за сегодня — у меня есть друзья. Вот именно! Вот эти ребята, с которыми я общаюсь последние восемь лет. Эти ребята, с которыми связывает работа. Эти ребята, которых я всегда называла друзьями… Они — действительно друзья! Именно так. А значит это, кроме всего прочего, что и я — друг. Им. Вот такая странность… Сколько лет жила и никогда не представляла себе, что однажды пойму такую в сущности простую вещь — что мужчина и женщина могут быть друзьями. А то, что подчас они хотят друг друга… Это — приятное дополнение к дружбе. Бонус для щекотки нервов. Он не мешает. Он — просто есть. И дружба — просто есть. И они не связанны. Скрещивающиеся прямые в пространстве.

Я оторвала лицо от напряжённых коленей Рашпиля и поднялась. Глаза были немного мокроваты, впрочем, у Шамиза тоже. Мы улыбнулись друг другу — смущённо и немного виновато — и тут же занялись каждый своим делом. Я углубилась в разбор продуктов, а Рашпиль в чай.

Когда зашёл Глеб, на столе уже стояла большая чаша с макаронами. Рядом — открытая банка шпрот и зелёный горошек. В квартире Князя, словно на случай конца света, хранилось большое количество консервов и круп. А вот с продуктами повседневными у него было туго. Рашпиль, вооружившись вилкой, пытался переложить к себе в тарелку макароны. Поскольку делал он это одной — левой — рукой, то получалось это с трудом — макаронины расползались вокруг его тарелки, ни в какую не желая гнездоваться в положенном месте. Шамиз хмуро тыкал вилкой, но воли чувствам, его переполнявшим, не давал. Я же пока была занята разливанием чая. Глеб сел напротив Рашпиля и посмотрел за его персональной битвой. Сказал, ни к кому лично не обращаясь:

— У Игоря сломано три рёбра, что-то с рукой… Черепно-мозговая однозначно. А ещё я беспокоюсь за печень и почки… Нужно делать УЗИ.

— Сделаем, — отозвался Шамиз. — Дядя Саша приедет и сделает, что нужно.

— Кто это?

— Штатный Айболит с большой универсальной практикой, — поспешила я с ответом. Кто знает, что Рашпиль выскажет под настроение.

— Это хорошо, конечно, — кивнул Глеб. — Но можно просто вызвать бригаду. Нашу, проверенную… Или, в крайнем случае, сообщить по инстанциям ФСБ.

— Не можно, — отрезал Шамиз. И добавил: — Дядя Саша справится.

Глеб помолчал, пожал плечами — дело ваше. Взял тарелку и вилку и занялся сервировкой собственного блюда. У него это получалось значительно лучше, чем у Рашпиля и меня. Дагестанцу мешала рана плеча, а мне — спины. Всё ещё зудело под лопаткой, горело и намекало на серьёзную проблему. От того-то правая рука плохо и слушалась. Но, в конце концов, мы все справились с задачей и застучали вилками по тарелкам, с отвращением поев скромное кушанье. Есть никому не хотелось, но все прекрасно понимали, что необходимо. Поэтому механически сгребали в рот всё, что было в тарелке. Я и то только морщилась, когда распухшая щека давала о себе знать.

Когда в чашках заплескался традиционный чёрный катализатор беседы, и я потянулась к сахарнице, намериваясь насыпать себе белого порошка с горкой, Глеб задержал мою руку. Я обернулась. Тёплое пожатие было легковесным, но всё равно болезненным — пястья жестоко ломило после ночного сражения. Глеб остановившимися глазами вглядывался вперёд, смотря не на меня, а на сидящего напротив Рашпиля.

— У меня шоколадка в куртке… — Чуть улыбнулся Глеб. Улыбнулся, но настороженный взгляд продолжал следить за находящимся напротив.

Я скосила глаза. Рашпиль сидел так, что объяснений не требовалось — плечи сгорбленны, выдавая сжатие напружиненной поясницы, голова опустилась, пряча хмурый взгляд, широкая ладонь, складываясь в кулак, невзначай сгребла нож со столешницы.

— Угу, — тихо отозвалась я. Дёргаться самой, или провоцировать на резкие движения ребят не хотелось. Мужчины, как коты, — если решат подраться, то предлог найдут. Но! Главное, чтобы у них не возник потом повод упрекать во всём женщину, даже если она и была первопричиной. Хотя бы потому, что за этими упрёками следует обычно самообвинения.

Рашпиль не отозвался и никак не прореагировал. И, когда Глеб поднялся и неспешно вышел из-за стола, Шамиз не сделал попыток его задержать. В результате через минуту на столе у нас появился вполне сохранившаяся, не смотря на участие в боевых действиях, плитка горького шоколада.

— Поделимся по-братски! — Провозгласил Глеб и, вскрыв обёртку, начал делёж, раскладывая в горки поломанный шоколад. — Братцам — по три штучки в ручки, а остальное — сестричке…

В результате мне досталось чуть ли не больше половины. Глеб с улыбкой придвинул поближе ко мне мою порцию, затем сдвинул на сторону Рашпиля его долю. Улыбка при этом осталась висеть, словно приклеенная — он явно делал усилие над собой. Шамиз молча кивнул и занялся чаем. Так. Вроде бы пронесло. Только вот надолго ли — не знаю.

Этот горький шоколад однозначно был жалким подобием того настоящего чёрного, который я пробовала ещё в Советском Союзе. Была такая страна. И было в неё всё настоящее — и шоколад, и горечь, и чернота, и по-братски… Ненастоящим там был только социализм, о строительстве которого страна кричала на весь мир. Да и то, «ненастоящим» — это по мнению лишь части населения. Но так нередко бывает, что разрекламированный ингредиент оказывается наиболее спорным. В конце концов — для того и реклама. Не смотря на то, что шоколад не радовал вкусом, как сладкий допинг после серьёзной выкладки он был вполне пригоден. Все трое обстоятельно пережёвывали и рассасывали чёрную какао-массу и ощущали, что мир становится светлее.

— Глеб, — естественно, Рашпиль не сдержался… Он вытер губы собирающим движением пальцев и хмуро уставился на неприятеля. — Ты как нас нашёл?

Мотоциклист, не поднимая взгляда, задумчиво покачал в руке чайную ложку и равнодушно спросил:

— А если это из области государственных тайн?

— Удостоверение, пожалуйста, — Шамиз требовательно протянул вперёд ладонь.

Глеб недобро сощурился и вытянул из кармана красную книжицу:

— Ну, держи, коли не шутишь…

Шамиз одной рукой ловко подхватил перекинутый по столешнице документ и взмахом, словно «выкидуху» открыл. Взглянул и помрачнел:

— Это что за хрен в пальто? — Пробурчал он.

— Ты про фото? — Сделал удивлённые глаза Глеб, улыбнулся: — Ты прав, я там не лучшим образом. Обычная похмельная рожа, отнюдь не для блянцевых журналов… Ой. — Последнее относилось ко мне. Глеб сделал вид, что только что заметил присутствующую даму и покаянно склонил голову, прося прощения за полумат. Я флегматично кивнула в ответ — простила.

— Нет, маму твою, я про прописку! — Шамиз бы рявкнул, если бы не побоялся разбудить Игоря, спящего в дальней комнате. Но громкость он прибавил. Страсти стали накаляться… Пора во спасение душ и тел вмешиваться или ещё окажешься дурой-бабой, ничего не смыслящей в мужских разговорах?

— Прописка как прописка, — не по-доброму щурясь, ухмыльнулся Глеб: — Особое назначение и в Африке особое назначение…

— Ху из ху? — Раздельно, выразительно и точно не по-английски спросил Шамиз, бросая удостоверение на стол и тыкая пальцем в зацепившую его строчку. Глеб пару секунд подумал, прежде чем решиться ответить:

— Ну, допустим, «Раверс». Говорит о чём-нибудь?

Лицо Рашпиля вытянулось. Всегда считала это литературным штампом, не имеющим ничего общего с реальностью. Оказалось, такое бывает. Лицо вытягивается, когда челюсть несколько приопадает вниз, словно давая возможность реализоваться одной из функций выживания — если не приоткрыть рот, можно ведь и задохнуться от «в зобу дыханье спёрло». Шамиз молчал почти минуту. За это время я успела заглянуть в удостоверение. Глеб был не прав, называя свою фотомордочку похмельной. Вполне даже ой-йой-йой! На фотке он был моложе лет на пять, не больше, и смотрелся отлично. В принципе, если бы не слишком строгая форма, то можно было и в упомянутые им глянцевые журналы на рекламу туалетной воды для настоящих мужчин. А, вот, что дёрнуло Рашпиля, я не поняла — удостоверение показалось мне обыкновенным. Но, приглядевшись внимательнее, углядела, что палец Шамиза утыкался не в строчки, а в печать. Да мало ли каких печатей наставят в демократическом государстве! У нас теперь, что не общественный туалет, так — касса, бланки и печати! И что такое «Раверс»?

— Что такое «раверс»? — Спросила я. Мужчины будто и не услышали. Глеб пристально смотрел на Шамиза, а тот всё также обалдело пялился в удостоверение. Я повторила вопрос, протягивая гласные — так обычно быстрее доходит. Дошло. Шамиз перевёл на меня взгляд и, облизав губу, глухо отозвался:

— Не «раверс» — «Р-Аверс». Режим отторжения… Отряд по борьбе с паранормальными проявлениями, опасными для жизни и благополучия населения. — Повернулся к новому знакомому и напряжённо признался: — Я думал, это ещё одна байка для «духов»…

— Не байка, — пожал плечами Глеб. — И хотел бы я пощупать за живое того, кто об этом трепится.

— Не получится, — мотнул башкой Шамиз. — У него уже нет ничего живого.

— Ясно, — отозвался Глеб. Подумал и добавил: — Тогда ничего странного. Там мы тоже работали…

— Где «там»? — Это опять влезла я. Информации становилось всё больше, а я понимала всё меньше. Сидела тут как провод заземления между плюсом и минусом и тихо материлась про себя.

— Дашенька… — Улыбнулся мне своей самой ласковой улыбкой Глеб. — Может, ты нам ещё чайку сделаешь?

Угу. Вот так вот подскочила и понеслась. А вы тут, два хрена, будете отношения выяснять. К тому же меня послав на… кухню. Можно, конечно, просто проигнорировать. Можно сделать вид, что обиделась и гордо загреметь чайником. Можно. Только не Акуе… Иногда меня напрягает моя роль. А иногда она пьянит.

— Ты кого нах послал? — Душевно улыбнулась я в ответ.

Глеб вздохнул и нахмурился:

— Даша, это сугубо мужской разговор…

Угу. Моя левая коленка свободно разогнулась под столом, выстрелив стопу в направлении человеческого тепла. Ножки у меня маленькие, можно даже сказать, миниатюрные, но тренированные, чёрт возьми! Места для разгона им вполне хватило. Глеб вздрогнул. И живо отодвинулся вместе со стулом. Я опять улыбнулась:

— Я тебе не домохозяйка, Глебушка. И могу быстро разговор перевести в разряд женских… Стоит только взять прицел повыше!

Ребро стопы, врезавшее со всей дури по голени «мотоциклиста» ещё гудело, словно колокольный «бом» над золотыми пагодами, но сердце моё уже радовалось и ликовало — на лице Глеба было написано размышление. Что, солнышко, с первой встречи ещё не понятно, что я за зверь? Вкуривай давай, вкуривай… По животу расползлось тёплое томление. Одного прикосновения в боевом режиме мне хватило, чтобы завестись. И не помешали ни ноющие травмы, ни нанесённые оскорбления, ни недоверие друга. Вот ведь какая карусель.

Глеб молча вернулся со стулом к столу. Хмуро взялся за чашку. Я только сейчас заметила, что чай так и не расплескался — новый знакомый ухитрился аккуратно поставить стакан на скатерть и отринуть от стола, пока я наносила удар. Чёрт! Это весьма печалит. Как минимум снижаем мой триумф…

— «Там» — это на войне, Даша, — Вращая перед собой нож, хмуро сказал Шамиз. Словно и не заметил нашей маленькой перепалки.

Он не стал конкретизировать, а я не спросила. Привыкла считать, что ребята были в Чечне. Наверное, потому, что официально у нас была только одна большая война последние десять лет. Однако, потому, как сейчас общаются Глеб и Рашпиль, закрадываются сомнения. И всё же, чего мне действительно не хочется знать — так это то, откуда Рашпиль привёз свои ранения.

— Ладно, Глеб Юрьевич, — Шамиз перекинул удостоверение владельцу. — Допустим. Только на вопрос тебе ответить придётся. Повторяю в последний раз. Если не услышу ответа — наши дорожки разойдутся. Итак. Как ты нас нашёл?

Глеб молча сложил книжицу в карман и поднялся. Не спеша вышел из кухни. Вот так-то… Я обернулась к Шамизу, спокойно смотрящему в след уходящему. Вот за это спокойствие, за эту отстранённость, за холодность мне захотелось прибить его на месте.

— Раш, маму твою! — Зашипела я.

Рашпиль повернулся ко мне и развёл руками. И кулаки мои разжались. В самом деле — не винить же его за то, что я подобна влюбчивой кошке, а кот-избранник — ходит сам по себе… Ага. Ходит. Как кот учёный. На цепи. Кругом. Кругом! Шагом марш! Это я к тому, что погремев в прихожей, Глеб, к моей великой радости, удачно замаскированной под интерес к чайной чашке, вернулся назад. В руке он тащил кроссовок. Мой. Шамиз даже привстал недоверчиво, наблюдая эту картину. Глеб подошёл к столу и без объяснений сунул в руки Рашпилю тапку подошвой вверх. Тот открыл, было, рот, чтобы высказаться, но тут же сел на место и начал обшаривать мою ботинку… И он, и я уже поняли, о чём может идти речь, но Рашпилю требовалось удостовериться. Глеб же сел на своё место и занялся чаем, пока товарищ щупал кожаные борта и резиновую подошву навороченных «Ла спортива».

— Твою маму! — Наконец выдохнул Рашпиль и зло отбросил кроссовок под батарею. Потом вздохнул вполне мирно: — Когда успел-то?

— Ну… — Протянул Глеб. — Мы с Дашей встречались в неформальной обстановке. — И внимательно посмотрел на меня, гад. «Да не рассказала я ему, не рассказала — оскалилась я, — не успела!» Глеб понял, удовлетворённо занялся чаем. — Ещё вопросы будут?

— Чего тебе от нас надо? — Прищурился Шамиз.

— Не поверишь, — хмыкнув, отозвался Глеб. — Ничего.

— Не поверю, — подтвердил Рашпиль и ненавязчиво сжал-разжал кулак. Ножик дзинькнул о блюдце, лишний раз напомнив о своём присутствии.

Глеб задумчиво посмотрел на вооружённую руку Рашпиля и пожал плечами:

— Знание — товар дорогой, Шамиз. За него и головой платить подчас приходиться.

— Это угроза? — На Рашпиля лучше было не смотреть. Горячая южная кровь весь вечер доказывала, что температура окружающей среды на неё не действует. Эдакое исключение из закона передачи энергии…

— Нет, присказка, — съязвил Глеб. — А сказка впереди…

Видимо, его тоже стало доставать обращение Раша. Пора вмешиваться.

— Брейк! Гамэ! — Я сделала разводящее движение руками до того, как Шамиз успел ляпнуть что-нибудь ещё нелицеприятное, а Глеб ответить ему в том же духе. — Хорош, ребята! А то обоих попрошу покинуть территорию лазарета и обосноваться на свежем воздухе.

Ребята посмотрели на меня, друг на друга, и согласованно нырнули в свои уже почти опустевшие за разговором чашки. Я поднялась и взяла в руки чайник. Вот теперь я точно страшный рефери, писающий кипяточком. Добавила чая по чашкам — беседа продолжилась…

— А сказочка вырисовывается такая… — Глеб затянулся «Мальборо» и поблагодарил кивком Шамиза, придвинувшего к нему пепельницу. — Слушай, о, звезда моих очей! В уездном городе N, жил да был некий гражданин, официально безработный и бездомный. Бомж, одним словом. И скрывался этот бомж от налогов в казну государственную, поскольку заработок имел пресолидный — не серебром, скажем прямо, а золотом. А всё за то, что умел видеть волшебные тропинки в тридевятые царства — «зоны». Вот и шастал он по этим самым тридевятым-тридесятым и тырил оттуда, что плохо лежит… А потом возвращался в своё родное королевство, в уездный город N, а также по всяким другим городам, особливо — M и П, и сбывал там стибренное из волшебной страны. В частности, лет эдак пять тому назад приволок он и продал некий ящик, который, по его заверениям, мог предсказывать будущее человека и человечества во сне, если возле него покемарить в полглаза. И всё бы ничего, да вот беда: кому бы он ни продавал этот ящик, те после ночки возле него вдруг становились одержимы идеей вернуть ящик обратно, на то место, где сие чудо стояло. И для того они вылавливали нашего сказочного героя и платили ему за возврат артефакта в «зону». Понятное дело — кто-то платил пряниками, а кто-то и плетью. Ну наш герой был тот ещё Иванушка премудрый — он ящик забирал, в зону вносил, но до места не дотаскивал. А потом выволакивал его обратно в наш подлунный мир и снова продавал, уже в другом городе. Понятно, что за большие деньги. Так эта одиссея бы и длилась, но на грех он ухитрился продать ящик дважды одной и той же бригаде братков. Те за плетьми не постояли… В результате наш герой бежал с ящиком через зоны и долго болтался там. Однако, очень-очень долго. Дольше, чем по медицинским показателям до сегодняшнего дня считалось возможным. Из пласта антиреальности он вышел совсем не в том месте, где вошёл. Но — опять с ящиком. Присел сиротинушка на распутье да буйну голову ниже плеч повесил. На ту пору лиса близёхонько бежала. То есть не лиса, конечно, а оперативники «Р-Аверс». И не по какой иной нужде, как по его паскудную душеньку. И очень быстро развели его на ящик. Просто пообещав, что в противном случае помогут в него сыграть… Не долго думал Иванушка-дурачёк. Сел он на коня и поехал подобру-поздорову, оставив в наследство настырным ребятам своё сокровище.

Глеб потушил окурок о пепельницу и глотнул чая. Шамиз и я переглянулись. Оба мы хорошо помнили, что телефонные звонки с угрозами шли нам с номера Клеща. Значит, меж нами есть связь. Знать бы только какая.

— «Клещ», — констатировал Рашпиль. — И ящик Пандоры.

— Угу, — согласно кивнул «РАверсник». — Едем дальше. Ящик — ящиком, нас он сейчас не интересует. А интересуют нас только похождения нашего сказочного героя. Долго ли коротко ли этот паскудник болтался в свободном плавании, но доболтался — язык что маятник, особенно под градусами. Уже обиженные им купцы прознали о том, что он взялся за старое, и попытались сжить его со свету. Герой наш позвонил по оставленному ему когда-то телефону и вызвал к себе Серого Волка. Волк и встал перед ним, как лист перед травой. И забрал его в своё волчье логово — в нашу лабораторию, где герой ещё с годик успешно работал на благо родного отечества, отрабатывая старые грехи и новые червонцы. Тут и сказочки конец, а кто слушал…

— Тем — писец, — оскалился Шамиз. — По старой доброй традиции — свидетелей не оставлять.

Я хохотнула. Уж больно складно у них получилось. Рашпиль подстроился настолько, что стало похоже, словно всё сказал один человек.

— И как это к нам относиться? — Спросил Шамиз, переглянувшись со мной. Действительно, пока ещё Глеб не рассказал ничего стоящего, могущего пролить свет на происходящее с нами в последнее время.

— А вот тут, господа и дамы… — Вздохнул Глеб. — Сказочки кончаются. А начинается классический голливудский триллер с элементами боевика и ужастика. Значит так… Где-то с месяц назад Клещ, который, кстати, всего лишь Парамон Михайлович Визгля в миру…

— Ну, ни чего себе фамилица! — Покачала я головой. Чего только не встретишь на свете.

— Был по служебной надобности в «зоне» на Кольском, — продолжил Глеб. — Зона там, как вам известно, сильно расстраивающая сознание. Что стабилизаторы, что дисстабы там долго не протягивают — нужна специальная подготовочка. У Клеща она была. Но, видимо, недостаточная. Вернулся он оттуда тихий-тихий. И весьма задумчивый. О чём думал — никто не вызнал. Однако в ночь после возвращения он спёр из лаборатории ящик и сгинул из лагеря. Следы шли до входа в «зону». Больше его не видели… — Глеб опять налёг на чай.

— И? — Поторопил Рашпиль.

— Моя задача была отыскать и вернуть на базу ящик Пандоры. В его исследованиях группа достигла серьёзных результатов, и Клещ стырил его перед возможным установлением контакта…

— Так оно живое? — Меня просто раздирало от любопытства.

Глеб сощурился, невесело хмыкнул и кивнул, но вслух озвучивать не стал.

— Прежде всего, я сдуру ломанулся по горячим следам. Куда забрёл — лучше не рассказывать. Такого ужаса ни в каком кино не покажут. По счастью удалось выбраться. Тогда, немного отлежавшись, занялся разбором бумаг беглеца. И вот тут-то и наткнулся на множество интересностей. В частности, на ваши имена…

— Так, — хмуро протянул Рашпиль. Это было что-то новое. Чтобы мы оказались в бумагах неизвестного нам гонщика, с которым жизнь не сталкивала ни прямо, ни косвенно? Новость…

— В результате недолгого поиска я здесь, — заключил Глеб. — Сначала отыскал, потом наблюдал за вами. Как понимаете — в надежде, что выведете меня на ящик.

— Так, — повторил Шамиз.

Я передёрнула плечами. С головой накрыло самоистезающей жалостью, захотелось плакать и говорить гадости всем окружающим… А я-то, дура побитая, лелеяла мечту о принце на белом коне… Тьфу, чёрт! А Глеб, оказывается, навязывался в близкое общение только для того, чтобы пошарить у меня в декольте на предмет завалявшихся там ящиков с оракулами, тихо шепчущих по ночам. Вот и верь после этого в любовь…

Глеб словно прочитал эти мысли. Он стал ловить мой взгляд, пытаясь заглядывать то так, то эдак. Я демонстративно отворачивалась. Протянул ладонь, чтобы прикоснуться ко мне. Я одёрнула руку. Вот так-то! Я, конечно, в развернувшейся ситуации глупа, как пробка, но тебе, солнышко моё, теперь спуску не будет. Это я только при Шамизе разыгрываю мексиканские страсти. Если останемся наедине — кастрирую на фиг. Вот ей-ей!

— Даша, — вздохнул Глеб. — Ты неправильно всё понимаешь…

— Э? — Я не посмотрела. Просто подняла брови, продолжая упорно всматриваться в фаянсовый бок сахарницы на другом углу стола. — А это можно понять неправильно?

— Я не использовал тебя… — Глеб попытался снова атаковать мою руку нежностью нервно пляшущей ладони.

Эк как тебя пробрало, молодец! Я ловко переместила руки на столе, будто потянувшись к Рашу за чашкой. Шамиз молчаливо наблюдал за нами, понимая, что пока всё под контролем. Да и счёт в мою пользу.

— Даша. Ты меня слышишь? — Глеб попытался вновь, но теперь моя рука метнулась в другую сторону. Его пальцы с силой хватанули по столешнице. Судя по всему, если бы схватил, то синяки бы оставил. Глеб заскрипел зубами.

— Угу. — Слышу-слышу, серый волк.

— Даша! — Глеб сделал неуловимый периферией взгляда бросок всем телом и схватил меня за плечи. — Послушай…

Я бы, наверное, послушала… Не каждый день мужчина вот так однозначно и весомо доказывает своё право сильнейшего. Не каждый день хватают за плечи, чтобы встряхнуть как нашкодившую котёночную кошку. У меня даже сердце ухнуло от страха и желания, замешанных в одну гремучую смесь. Захотелось одновременно и двинуть по роже и замереть, чтобы в томлении тела вслушиваться в голос — сильный, гневный мужской голос… Не дали. А я бы, пожалуй, сделала бы и то и другое — сначала выслушала бы, потом врезала коленом в нужное место… Рашпиль недруга спас.

Он вылетел из-за стола так же, как порою летал через капот своего джипа — одним махом. Благо, ноги у него тренированны, как у кузнечика. И сверху вниз ухнул на Глеба. Тот едва успел отбросить меня назад и в сторону и приподняться навстречу. Я сквозь ватность томления, с трудом владея собой, ступила со стула и выпрямилась, ухватившись за стол. Уж он-то точно останется на месте — эдакая махина. Закружилась голова, поплыло перед глазами пространство, заволокло туманом, сквозь тонкий звон осталось слышно только хриплое дыхание…

Мужики, неласково глядя, вцепились друг в друга. Шамиз держал Глеба за ворот, удушающее сжав горло предплечьем здоровой руки, «раверсник» же, едва успев приподняться со стула, спиной упёршись в стену и расставив ноги, сопротивлялся, подцепив противника за локоть… Блин. Какая классическая позиция! И — всё тихо, всё без излишнего крика или ударов. Только чашка Глеба опрокинулась, и остатки едва тёплого чая расползлись по столешнице влажными щупальцами. Ребята честно постарались не разбудить Игоря.

— Мужики… — Я взялась за разламывающиеся виски. По тонким пальцам запульсировали вены. — Хорош. Заколебали, честное слово… Раш!

Шамиз мгновение продолжал напор, а потом резко оттолкнулся от Глеба и вышел из кухни. Судя по тому, куда удалились его тяжёлый стремительный топот — двинулся он к Князю. Проведать. И остыть. Я села на стул и потянулась к пачке сигарет. По такому случаю определённо нужно было выкурить одну-две… Нда. Взяв в руки «Яву», вспомнила, что больше не курю. Вот жалость! Пришлось сунуть сигарету обратно и со вздохом погрузиться в чай. Чёрное несладкое пойло — слабое утешение, но из внутреннего противоречия, из мазохического удовольствия я не стала докладывать сахар. Глеб опустился на стул рядом. Тоже покрутил в пальцах, поразминал «Мальборо», но закуривать не стал.

— Даша…

— Помолчи, я? — Душевно протянула я. — Добром прошу…

Глеб вздохнул и смял в огромном кулаке сигарету. Хмуро уставился на чаинки, дрейфующие по тёмным рекам на полировке столешницы. Чаинки медленно расползались в разные стороны от опрокинутого стакана, как звёзды Большого Взрыва по рукавам Вселенского Вихря… В общем, картина маслом — философский взгляд истовой печали сквозь призму самокопания на житейские пустяки в сравнении с мировой революцией. Сивая чёлка закрывала нахмуренный взгляд, плечи покато скрывали силу чувств, ладони, устало собранные в кулаки, были подобны знаку «Проезд закрыт!». Эх. Обидно. Но обида, она на то и обида, чтобы понять, кто тебе в этом мире дорог. На не-дорогих не обижаются. Их уничтожают. Физически или морально.

Осознав такую простую вещь, я смогла сделать и следующий шаг. Заговорить.

— Я из-за тебя сейчас друга обидела…

— Даш…

— Помолчи, сделай милость… Шамиз честно попытался отстоять мою неприкосновенность. Он ранен, он устал, как собака. У него своих проблем хватает, а он пытается тебе, дураку, объяснить, как нужно с женщинами разговаривать. А я ещё и вынуждена его ограничивать. После всего, что ты мне сделал… Понимаешь ты это, безбашенный ты человек?

Я говорила монотонно, медленно, но жёстко. Потому что именно такое состояние было на душе после происшедшего. Хотелось даже поплакать. Вот только никакого педагогического эффекта это бы не дало. А я, будучи женщиной, а не тряпкой, должна в первую очередь воспитывать своих любимых мужчин. Потому что лучше уж я, чем наша жизнь.

— И какого чёрта ты вообще ещё здесь?! Выведал, что надо — и катись колобком по закоулочкам! Не буди лихо, покуда…

— Акуя! — Голос Глеба отдавал металлом. — Ты дашь мне договорить?

— Ну? — Я поморщилась с явным видом, что, мол, ничего нового от тебя не услышу. Только вид. Услышу, конечно. Потому что хочу услышать — почему тебе, кабелю передержанному, так понадобилось при встрече со мной не о ящике говорить… Совсем не о ящике…

— Во-первых. — Захватил побольше воздуха Глеб. — Я перед тобой не виноват.

Угу.

— У тебя в голове мексиканские страсти, это понятно. Первая же мысль, что я использовал тебя. Но это не так! — Повторил он. — Потому что, когда встретился с тобой, я уже знал, где находиться Клещ и ящик Пандоры. Всё, что я хотел — это помочь тебе. Но ты отказалась от моей помощи. Напрочь! Мне оставалось только стать ангелом-хранителем. К ящику это уже не имело никакого касательства.

Да? А к кому имело? Догадываясь, я начала остывать. В смысле — сердцем оттаивать. Физически же, напротив, подскочила температура, и меня залихорадило. Показалось, что заметно похолодало.

— А вот то, что произошло дальше — моя оплошность, — покаянно опустил голову Глеб. — Нужно было предположить, что вас в покое не оставят. Нужно было предупредить. Я не успел, — пока возился с ящиком, на вас напали. Пришлось лететь помогать… В этом, и только в этом, есть моя вина!

— Гм…

— Да, ты права, — он вымученно улыбнулся. — А ещё в моём некорректном поведении вчера. Но за него я, кажется, уже просил прощения? Может быть, ещё раз? Мне не сложно…

— И сегодня! — Отрезала я. — Сегодня ты вывел из себя Шамиза!

— Ёклмн. — Вздохнул Глеб. — Ну, горячий он финский парень, я-то тут при чём? У тебя, да, у тебя я прошу прощения за то, что дал волю рукам. А Шамиз…

— А Шамиз влез в это дерьмо вместо твоей задремавшей совести!

— Ладно. — Глеб поднял обе руки. — Пусть моя совесть выплатит ему компенсацию «Хванчкарой» — вычту из её зарплаты. Устроит?

— Эх, Глеб… Ничего ты не понимаешь, — с тоской произнесла я.

— Даша. Я понимаю…

— Да черта лысого ты понимаешь! — Сердиться сил уже не было…

— Понимаю. Понимаю, Даш. И прошу прощения… Хочешь, перед Рашпилем извинюсь? — Он протянулся и тронул мои побитые ладони. Его кожа была прохладной. Странно, должно же быть наоборот — руки женщины холодны, а мужчины — теплы.

— Извинись… — Я не стала отнимать ладоней. Его пальцы прохладой и нежностью окутали мои руки. Пальцы сильные, способные гнуть гвозди и рвать плоть, но пробивалась тихая беззащитность в том, как боязливо и осторожно они трогали мою кожу, уже расцвеченную алым и багровым. Они ласково бежали вдоль порушенных вен, и становилось тепло от осязания тока. В это мгновение в Глебе я почувствовала не всесильного и наглого агрессора, желающего и презирающего преграды, а мужчину, который был полон сочувствия и нежности. Глеб наклонился к моим рукам и тронул их губами. И я… То ли не захотела, то ли не осмелилась их отнять. И губы заскользили по коже. Побитой, треснутой, сухой. Коже, которая сейчас мне самой казалось по-старушечьи старой. Лягушачья кожа… Только не сожги. Только не сожги…

Я смотрела, как покорно всплёскивается сивая чёлка по моим предплечьям и с тоской понимала, что происходящее — неправильно. Именно так — неправильно. Поскольку вот сейчас нужно склониться к нему и в ответ поцеловать в ключицу, а потом пробежать руками по волосам, впиться пальцами в плечи и заставив подняться, сжать торс. А потом… потом легко и беззастенчиво ворваться в близость, внедрившись ладонями под ткань, сорвать рубашку и опуститься ниже, захватив пульс промежности в ладонь. И стать этим пульсом! И дать мужчине раздеть себя, не отнимая откровенных рук. А потом… потом опрокинуться на спину и, опустившись на стол, обхватить бёдрами упругую мужскую талию и скрестить на пояснице стопы. И — тянуть, тянуть к себе, вынуждая увеличивать скорость и мощь натиска. И, всего лишь отпустив на волю руки и губы, принудить к страсти, которую, быть может, он не ведал в себе сам. Вот так. Так это должно было бы быть. Так было бы правильно. Если бы было…

Глеб поднял на меня взгляд. Моя холодность и каменность заставили его насторожиться. Бедняга. Как объяснить ему, что мною уже владеет желание, разворачивающееся в торнадо из быстрой спирали силы внизу живота, но… Но нет той мощи, на которой любовь могла бы быть даром и силой, благодеяньем и благословеньем? Слаба я… Как кошка старая, слаба…

Слабость. Боль. Печаль. Лихорадка…

— Нет?.. — Карие глаза уже с поволокой томления заполнились пониманием.

— Нет, Глеб, — тихо отозвалась я, отворачиваясь. — Мне сейчас не тик-так…

Лишь бы понял… Лишь бы понял… Лишь бы понял…

— Ничего, Даша, — он улыбнулся. — Я подожду.

Понял! Спасибо, Пресветлое Небо, — понял! Захотелось обнять, захотелось от всей души сказать о том, как здорово, что…

И тут в дверь постучали.

Полный сбор 20.09.20… 04.23

Открывать пошёл Глеб — Шамиз оставался в дальней комнате у Игоря, а я чувствовала себя недостаточно хорошо. Откровенно говоря, было весьма дурно — мутило, кружилась голова и потряхивало конечности. Судя по всему, ночные похождения давали о себе знать. И «парацетамол» не помог…

— И ты здесь, — послышался усталый голос Пака.

— И я здесь, — вежливо отозвался Глеб.

Обмен любезностями закончен. Пак узнал «мотоциклиста», а тот, в свою очередь, сообразил, что на пороге не посторонний и его в квартиру впустить можно. К тому времени как Пак и Дядя Саша стали раздеваться, в прихожей появился Рашпиль. Мужики обменялись рукопожатиями. Пришедшие, кивнув мне через коридор, целенаправленно прошли за Шамизом в комнату Игоря.

Глеб вернулся на кухню. Молча поставил чайник и загремел посудой, вытаскивая на стол ещё чашки, ложки, блюдца. Безрезультатно погремел дверцами шкафчиков, не обнаружив искомого, подумал немного, залез в тумбу под раковину и выудил оттуда бутылку водки. Нда… А я-то по глупости искала спиртосодержащее во всех естественных местах обитания — шкафах, полках и холодильнике. Надо было поискать под диваном и в хлебнице… Глеб несуетливо, но споро разлил вскипевшую воду по чашкам, добавил сахар, кофе и плеснул водочки. Поставил на поднос чашки с импровизированным грогом и двинулся из кухни. Вот так просто и буднично Глеб взял на себя мои обязанности в этом обществе. Мне оставалось только забраться на стул с ногами, закрутиться в спальник и сунуть стопы в прорези батареи — авось согреюсь… Тепло появилось в ногах и стало медленно, но верно распространяться по телу вверх. В какой-то момент его стало достаточно, чтобы расслабиться…

— Дашенька?

— Не буди, Раш, не надо, — остановил Пак. Тихо звякнули чашки. Полилась вода. Заскребли ложки по бортам, рождая торнадо в чашках.

— Сморило, — это уже Глеб. Где-то совсем рядом, но словно сквозь туман. — Надо бы разбудить, а то тело болеть будет от неудобной позы…

— Это, конечно, верно, — вздохнул Шамиз. — Но лучше пока не трогать — пусть хоть немного поспит, а то потом, когда синяки будут ныть, заснуть будет тяжело.

— Тоже правильно, — согласился Глеб. — Может, перенести в комнату?

— Проснётся, — отмёл Пак. — Давай чуть позже.

— Лады.

Снова зашуршало. Запахи сигарет, спирта и кофе защекотали ноздри. Тонкое позвякивания ложек и шуршание одежд говорило о том, что ребята неторопливо нагружаются грогом… Сквозь сон лениво было даже слушать, не то, чтобы проснуться… Я снова погрузилась в сон. До прихода «фельдшора».

— Ну, как он, Дядя Саша?

— Ну, что сказать… Жить будет, конечно. Я другану позвонил на диспетчерскую — бригада сейчас подъедет, введёт необходимое. А я, что мог — сделал.

— Что с ним?

— Переломы… нутро отбито… В общем, долго лежать будет.

— Нда… Невесело.

Опять разлили, выпили.

— Глеб. Может, всё-таки расскажешь подробнее, во что мы вляпались?

Щёлкнула зажигалка, потянулся дымок.

— Только о том, что знаю, — отозвался Глеб на вопрос Пака. — Да и то не всё.

— Знамо дело, — хмыкнул Рашпиль. — Секретность, етит её…

— Етит-етит, — подтвердил Глеб. — В «зоне» Клещ вышел на организацию людей, которые существуют в условиях антиреальности и намеренно связывают тропами различные её участки для создания единого пространства. Они полагают, что единая антиреальность подавит наш слой и приведёт к появлению здесь Эдема. Они разработали теорию о потерянном раю как о расколовшейся реальности. Клещ весьма подробно законспектировал теоретические доказательства, которые миротворцы ему впарили. Вообще же основная их идея в том, что здесь — плохо, а там — хорошо. Ребята, как вы сами уже догадались, безбашенные — перед человеческими жертвами не останавливаются. На том и строят «тропы». Вот к ним Клещ, сбежав, и присоединился. Ящик вот только для чего им понадобился — ума не приложу. Ну, ладно… — Глеб вздохнул. — Теперь о том, что вас интересует. В своих дневниках Клещ подробно описывает свои входы в антиреальность. Там есть и про то, как он пересёкся впервые с группой Миротворцев, и про то, как чувствовал волю «зоны» и пришёл к выводам о её разумности, и про то, как проявляли себя незримые вмешательства жрецов и ещё одного странного явления — неких хранителей прообразов. В общем, много разного. Кроме всего прочего — ваши имена. Вы обозначены как одни из наиважнейших мишеней Миротворцев. Точнее, даже, не вы, а…

И почему я всё ещё сплю? Давно пора попытаться открыть глаза и сказать всем что-нибудь приятное. Только веки тяжелы, и мышцы, затёкшие в неудобном положении, ни в какую не хотят двигаться. А, может быть, просто я разучилась ими командовать?

— Так, — коротко отозвался Пак. — Почему — не подскажешь?

— Толком — нет, — вздохнул Глеб. — Сам пытался выведать в приватном разговоре, думал — имеет представление… К вам же суть претензий Миротворцев такова, что «гонщики» вообще, — а вы, как наилучшие, в частности, — мешают соединению «зон» в единый мир, что происходит, как вы понимаете, целенаправленной подпиткой антиреальности жизнями. Вы где-то когда-то переступили им дорогу, вот на вас свет и сошёлся клином. Но вот она… она не мишень. Она для чего-то им нужна…

— Конкретнее?

— Эх, Рашпиль, если бы я знал! Всё, что известно — строчка из дневника! «Она не только мясо, она не только кровь, она — кость». Мясом миротворцы называют жертв, силами которых выложены тропы. Кровь — высокочастотная энергетика для подпитки «зоны». Что такое «кость», я не знаю. Одно явно: меньшим, чем её жизнь, они не удовлетворяться…

— Угу. Оттяну концы и в зады вставлю, — мрачно пообещал Рашпиль. — Будет замкнутый цикл самоудовлетворения…

— Подытожим. — Вздохнул Пак. — У нас определился один враг…