Глава 7. Жёлтое кровавое небо.

Разбойничьи кони мягко ступали по лесной тропинке. Урс впервые чувствовал себя свободным человеком. Лихие люди громко запели песню Крона, брата его прапрапрадеда:

...

При всём при том, при всём при том

Хотя бедны мы с вами,

Богатство — штамп на золотом,

А золотой — мы сами.

...

(Роберт Бёрнс)

Эти стихи часто певали в деревне во время праздников, и Урс привык воспринимать их как застольную весёлую шутку. А тут они звучали как боевой гимн отряда.

— Это песня вашего отряда? — спросил Урс Серого Суслика, который ехал рядом.

— Это песня всех Жёлтых, — спокойно ответил разбойник.

— В деревне вообще своих великих людей не ценят, — сказал подъехавший Ворон. — Не зря пророк говорил: «Нет пророка без признания, разве только в отечестве своём, среди семьи своей».

Урс поразился. Ему нравились песни Крона, но он не думал, что предок настолько знаменит. Бунтарь вспомнил танку, слышанную лишь от прадеда. У Быка вырвалось:

Сердце сгорело,

Страсть победила обет.

Счастье в мученьях:

И неожиданно Жёлтый Ворон пригорюнился и закончил:

Женщину эту

Я беззаконно люблю.

После этого Ворон немедленно пришпорил коня и больше не подъезжал к Урсу, вернее, теперь к Ревнивому Быку.

Урс ожидал увидеть разбойничий лагерь в глубине лесов, как в легендах и в книжках, но отряд остановился в полуразрушенной избушке лесничего (там давным-давно никто не жил), а на следующий день двинулся дальше. Сила Ворона была в стремительных передвижениях. На самом деле излюбленное место отдыха у него было, но туда отряд пришёл не скоро.

Ворон часто отъезжал в сторону и рассылал с какими-то поручениями своих людей. Обычно они быстро возвращались, судя по всему, просто проверив дорогу. Но на третий день один из них задержался, а затем исчез сам главарь. Вернувшись, он велел устроиться на днёвку, дать отдохнуть коням и хорошенько поесть, прикончив все запасы еды, кроме нескольких сухарей на крайний случай. Ночью отряд помчался по лесным тропкам при свете луны, судя по настроению разбойников, на серьёзное дело.

***

В большой деревне Крутизинка стояло четыре дворянских поместья. Более чем половиной её владел рыцарь Крун Зинкатор. Лирс Укинтир был раза в два победнее, а остальные двое — нищими по дворянским меркам. На рассвете разбойники налетели на деревню и бросились штурмовать поместье Зинкатора. Рыцарь, его отец, младший брат и сыновья вместе с верными слугами отчаянно сопротивлялись. Ценой трёх убитых дворянское гнездо было захвачено.

Урс бросился в бой одним из первых. Ему дважды повезло: он сразу поскользнулся и упал, его накрыли своими телами трое убитых товарищей, ценой своей жизни прорвавшие оборону, а затем новоиспечённый удалец вскочил вовремя, чтобы успеть нанести смертельные раны брату рыцаря и одному слуге. Урс ощутил, что в бою у него обостряются все чувства и возникает возбуждение сильнее, чем от вина, острее, чем он испытывал с женщиной. Это понял и Ворон, сражавшийся неподалёку от Урса. Он похвалил нового разбойника.

Ворон не любил зря мучить людей. Раненого рыцаря быстренько повесили. Единственное, в чём выразилось отношение Ворона к знати: он проигнорировал его требования отрубить голову или просто зарубить мечом, как в бою. Брат и старший сын помещика пали в бою, второго повесили рядом с отцом, двух оставшихся, маленьких детей, зарубили. Так же поступили с отцом и матерью рыцаря, а слуг, которые дрались вместе с хозяином, просто перерезали.

— Всех аристократов нужно извести под корень! — приговаривал Ворон. — Не щадите их семя!

Жену и дочерей, как и остальных женщин поместья, отдали на насилие. Остальных женщин после этого отпустили, а членов семьи задушили. После разграбления поместье подожгли.

Урсу казалось, что они вершат справедливую месть, уничтожая богатеев и кровопийц, пользующихся плодами крестьянского труда. Он согласился, что нужно уничтожить всех знатных, и не удивился, когда часть разбойников сразу же после конца боя отправилась грабить и жечь два других дворянских дома. Поместье Укинтира, видимо, оставалось напоследок. Хотя выглядело оно намного беднее рыцарского, укреплено оказалось не в пример лучше.

К вечеру, раздав большую часть награбленного крестьянам, что-то не выражавшим большого ликования, Ворон двинулся к Укинтиру. Вот тут деревенские обрадовались. Один старец даже сказал:

— Жаль Зинкатора, он был справедливым и добрым хозяином. А этот последний крючкотвор и жадина, за малейшее нарушение три шкуры готов с крестьян спустить.

Атаман ничего не ответил, и отряд, выстроившись в боевой порядок, приблизился к воротам поместья. Оно было подготовлено к приходу разбойников. Перед воротами стояли столы со снедью и выпивкой. Около них было положено оружие, сразу видно: как выкуп. Ворон, который с утра не ел и не пил, видимо, постясь ради удачи в битве, подхватил кувшин с холодным шербетом и несколькими глотками осушил его наполовину. После чего посмотрел вокруг удивлённым взглядом и закричал:

— Я ел их угощение! Теперь поместье трогать нельзя. Садитесь и пируйте. И подарки они подготовили как раз достойные нас: хорошее оружие. Об одном я жалею: не удалось захватить чиновника. Этот паук исчез вчера вечером, нюх на опасность у них такой же сильный, как на деньги.

Разочарованные крестьяне отошли в сторону. У Урса в первый раз появилось сомнение: всё ли так ладно в этом восстании? Но они быстро исчезли в радости победы и «справедливой» мести.

Несколько деревенских захотели присоединиться к разбойникам. Граждан проверяли менее сильно, чем Урса, а смердов сразу взяли, отказав лишь одному, явно хилому и больному. Бык уже понял, в чем дело: его семейство считалось чуть ли не самым богатым среди крестьян графства, и чем выше положение желающего, тем жёстче его проверяют. Это Ликарину понравилось и сгладило впечатление от ненаказанного кровососа. Он подумал: «Действительно был бы беспредел: поесть хлеба-соли, а потом ограбить и убить, хоть бы человек этого и заслуживал».

Через день все сомнения забылись: новая схватка с карательным отрядом, триумфальный вход в деревню, сквозь которую уже промчались бегущие каратели, угощение, объятия желающих его женщин. В схватке Урс вновь отличился, за что его Ворон поругал:

— Ты теперь не лезь в самые первые ряды. Приходят новички, им тоже надо доказать свою храбрость. А ты неплохой воин и нам нужен живым.

В деревне остались переночевать. Атаман занял малюсенькую клетушку, предоставив лучшие дома и женщин своим людям. Урс всё больше восхищался своим главарём.

***

Пройдя железной метлой по трём графствам, отряд, разросшийся до ста двадцати восставших, вернулся в горы Ломо.

Ещё когда Жёлтые пришли на отдых в первый раз и у Быка появилось время задуматься, возникли некоторые сомнения. Он вспомнил поместье мелкого дворянина, которое разграбили и сожгли, перебив всех свободных, кроме одного слуги, сразу же перешедшего на их сторону. Впрочем, слуг было всего двое, да ещё раб и рабыня, которую сначала поимели, потом отпустили на свободу и наградили добром из награбленного, а потом всё-таки убили, так как она стала причитать над трупом хозяина и не замолчала по приказу. Уже эпизод с рабыней повис камнем на душе разбойника, а затем он вдруг понял, что до изъятия долгов их крестьянский двор был куда богаче этого поместья. Разум крестьянина работал медленно, но основательно, и он начал обдумывать всё случившееся.

Большинство разбойников занялись укреплением и расширением основного лагеря. Часть Ворон разослал в дозоры и на разведку. Сам тоже отправился в дозор вместе с Урсом. И там, в небольшой пещерке на выступе скалы, не забывая время от времени прислушиваться и присматриваться ко всему, атаман вёл с разбойником неожиданную беседу, при этом заплетая свои волосы в косу.

— Бык, ты скажи, кто самые главные из людей?

— Конечно, крестьяне!

— Ясно, что не Император! — оба рассмеялись.

Главарь закрепил косу медной пряжкой. Урс заметил, что она похожа на пряжку его прадеда, но та была латунная.

— А без кого нельзя обойтись?

— Без ремесленников, конечно, нельзя. Без монахов и священников тоже: надо же молиться, людей лечить и детей учить. Без воинов съедят нас. — Бык подумал и прибавил: — И рабы нужны: надо же кому-то делать позорные работы и нужно наказывать тех, кто не может жить, как люди.

— А ещё кто? — требовательно спросил атаман.

Ликарин задумался. В голове с трудом вращались шестерёнки. Если бы было спрошено, кто иногда полезен? Но ведь сказано по-другому: «нельзя обойтись». Даже без торговцев можно было бы…

— Нет! — отрезал он. — Больше никого не назову.

И вдруг Ворон расхохотался. Несколько минут он держался за живот, не забывая осматривать окрестности и сдерживая голос. А затем похлопал Урса по плечу:

— Правильно тебя твой прадед воспитал! Все пять профессий назвал точно.

Крестьянин удивился: почему не отец, а прадед? Но он не успел об этом задуматься. Ворон опять задал трудный вопрос.

— А какие люди вредны?

— Чиновники! — первым делом выдохнул Бык. — Знать. Судьи. Ростовщики. Стражники. Шлюхи.

Он хотел продолжать, но Ворон его остановил.

— Дальше можно много кого назвать. Ты правильно назвал первых двух. А теперь подумай. Без деревень нельзя обойтись. А ещё без чего из человеческих учреждений нельзя обойтись?

Урс вновь задумался. И, собравшись с духом, ответил:

— Без церквей и часовен. Без Великих монастырей: надо же знания где-то хранить. Без семьи. Без общины. Без армии. А дальше что-то голова не работает.

— Интересно она у тебя не работает! Без стражников, что ли, можно обойтись? И без суда?

— В деревне мы тех, кто провинился и дрался, без стражников скручивали. И решали споры без суда: собирались граждане, звали монаха, чтобы подсказал, как в таких случаях раньше делали, и в случае чего страсти утихомирил, и решали, кто виновен и как по справедливости поступить. Если серьёзнее дело было, звали священника, а решали всё равно сами.

Урс, высказав всё это, осёкся. Ведь Ворон раньше был смердом. А он сказал «граждане». Но Ворон почему-то не обиделся ни капли.

— А вот среди тех пяти профессий, что нужны для общества, кто должны быть гражданами?

— Все, кроме рабов! — решительно ответил Урс. — Ещё воины могут быть чужаками.

— Кланяюсь душе твоего прадеда! — сказал Ворон. — Я ещё не видел такого правильно мыслящего крестьянина.

И атаман начал длинный рассказ.

Все знали о большом мятеже крестьян во время распада Империи на королевства. Оказалось, что восстание возглавляла тайная секта Жёлтого Неба. И его предок, как почему-то все время называл брата Крона главарь, был прямым учеником её пророка, чьё имя не называлось. В секте Крона называют Певцом Пророка. А прадед Урса тоже тайно был жёлтым.

— Но ведь Жёлтые хотели всё забрать в общую собственность, всех согнать в общие дома, чтобы у людей ничего не было: ни имущества, ни земли, ни жён, и заставить совместно обрабатывать поля, насиловать землю и убивать её!

— Нас оболгали горожане! У них мы действительно отбирали всё, но ремесленникам, которые затем обосновались в деревнях, выдавали инструменты и надел. А бесполезные людишки если достойны жить, то лишь как рабы. Вот их-то сгоняли в общие дома. Но к обработке земли не допускали, только к расчистке новых наделов.

Ворон продолжал рассказывать. Не будет городов и монастырей, кроме Великих. Не будет денег. Все будут иметь свой неотъемлемый надел, и наделом ремесленника будет его мастерская, в которой тоже будет разрешено работать лишь членам его семьи. А чтобы никто не отрывался от земли, и у ремесленников, и у монахов, живущих вне Великих Монастырей, будут небольшие наделы. Все должны будут друг другу помогать, так что ремесленники будут отдавать плоды своего труда крестьянам, а за это крестьяне снабдят их недостающими продуктами и поставят материалы. Лишнее иметь никому не запрещается, если он по первой просьбе готов поделиться с теми, у кого возникла нужда. Так что не будет ни нищих, ни богачей.

Не станет даже государства. Первое время сохранится армия. Когда Жёлтое Небо накроет всё королевство, а то и Империю, достаточно будет собраться свободным гражданам, чтобы нанести поражение любому врагу, и армия станет не нужна. Всё будет союзом свободных самоуправляющихся деревенских общин, в которые добровольно объединяются жители одной деревни.

Тут Урс заметил маленькую нестыковочку, но не осмелился спросить. Как так, община добровольное объединение, если земля привязана к людям, а люди к земле? Ведь тут выбора у людей нет. Но потом он решил, что ведь долг выше всего. Если у отца детей несколько, тот, кто не хочет быть в этой общине, всегда может попросить понизить его до третьего сына и уйти искать счастье. А иначе надо выполнять свои обязанности.

Ворон продолжал. Не будет начальников. Для выполнения чего-то, что требует воли и решений, люди будут назначать уполномоченного, который тем самым временно отказывается от свободы и весь отдаётся своей задаче. Немедленно после того, как завершится задача, он вновь станет свободным гражданином. Не будет судов. Свободные граждане будут всё решать так, как они решают в свободных деревнях и как описал Урс. Всех рабов, кроме опозоренных, освободят. А рабами станут оставленные в живых аристократы и купцы, гетеры и художники, захваченные варвары и те, кто по слабости души не сможет быть свободным человеком и будет отдан в позорное рабство за свои проступки решением суда своей общины.

Урсу это нравилось всё больше и больше, он представил цветущую землю, на которой не станет уродливых и развращённых городов, монахи будут только деловитые и благочестивые деревенские учителя, а не наглые бродячие попрошайки или жирные монастырские свиньи. Ради этого стоило повоевать и даже убивать некоторое количество невинных. Ведь пока что аристократов ещё невозможно отдать в рабство, вот когда под знаменем Жёлтого Неба восстанут все крестьяне, можно будет оставлять их в живых. Но его всё больше мучил ещё один вопрос, и он задал его Ворону:

— А почему ты всё время называешь брата Крона Старшего моим предком?

И Ворон начал рассказ.

**

«Урс, Кросс, считающийся дедом твоего прадеда, стал наследником потому, что Певцу Пророка в детстве Судьба ниспослала горб, дабы направить его на верную линию судьбы и уберечь от лишних искушений. Он сумел использовать всё, что ему было дано предопределением, и пробился в Великий Монастырь. Во время учёбы в нём Крон повстречал Пророка, который по милости Всевышнего и Победителей смог быть в этом монастыре неузнанным и там готовил тех, кто рассеял потом семя его благодатного учения по всей нашей земле. Крон сразу, так же как и ты, понял, что Пророк действительно прикоснулся к Истине и теперь возвещает благую весть всем достойным. И он попал в число этих достойных».

«Пророк стремился, чтобы его ученики развивали свои сильнейшие качества, дабы сеять доброе семя. Увидев, как владеет словом и музыкой Крон, Пророк благословил его на воспевание крестьянского труда, природы и любви, и предсказал ему великую любовь. И Певец показал всем, что не обязательно быть Высокородным Художником, чтобы твои творения остались в веках, что простой деревенский монах может слагать такое, что и не снилось ожиревшим и извращённым душонкам этих Художников».

«Бабка твоего прадеда Каорисса родила первенца от своего мужа Кросса, младшего брата Крона, но сын умер. А муж увлёкся вдовой из дворяночек. Она оказалась ведьмой и приколдовала его к себе таким сильным приворотом, что он не мог быть ни с какой другой женщиной. В отчаянии он уже хотел попросить жену зачать ребёнка от честного соседа, но тут вмешались Судьба и Элир Любвеобильная».

«Слушая песни твоего предка Крона, Каорисса влюбилась в него, несмотря на горб, и в один из весенних вечеров, когда деверь пел ей под цветущими вишнями, они обнаружили друг друга в объятьях. Монах хотел наложить на себя тяжкую епитимью за нарушение обета, но ему явились во сне Пророк и сама Элир и объяснили, что он выполняет предначертания Судьбы. Вот тогда-то он и сложил эту танку и прекрасную песнь, которую, сколько я знаю, в вашей семье не поют» — и Ворон запел чистую и нежную любовную песнь.

Песня Крона

В садике уютном вишня расцвела,

Под её цветами песня нас свела,

Долго вместе пели, разговор вели,

И в весны истоме вдруг с ума сошли.

Веют нам прохладой белые цветы,

На моих коленях спишь с улыбкой ты,

Сладкая отрава, грешная любовь

Нам с тобою будет сниться вновь и вновь.

Зелень на лужайке тоже вся в цветах,

Разлетелись ныне все обеты в прах,

Что нельзя, что можно, всё равно для нас,

Только мы с тобою в мире всём сейчас.

Веют нам прохладой белые цветы,

На моих коленях спишь с улыбкой ты,

Сладкая отрава, грешная любовь

Нам с тобою будет сниться вновь и вновь.

Вновь ласкают пчёлки нежно лепестки,

В душах наших радость, нет былой тоски:

Нам предназначалось вместе быть всегда,

И не разорвут нас люди никогда.

Веют нам прохладой белые цветы,

На моих коленях спишь с улыбкой ты,

Сладкая отрава, грешная любовь

Нам с тобою будет сниться вновь и вновь.

Говорят соседи, что мы впали в грех,

Стали мы с тобою вызовом для всех,

И своей дорогой мы теперь пойдём,

Всё, что получили, в вечность понесём.

Зимним дуновеньем сдуло все цветы,

И от стужи прячась, вновь прильнула ты,

Сладкая отрава, грешная любовь

С нами будет повторяться вновь и вновь.

«Когда узнал о случившемся брат, он сначала хотел убить нарушителя обета и осквернителя супружеского ложа, но затем понял, что осквернил его первым, и простил любовников. Крон и Каорисса были счастливы друг с другом до конца жизни. И Крон проводил обряд представления земле твоего прапрадеда, потому что формальный отец так и не стал способен исполнять право мужа. Тогда он сложил эту знаменитую молитву, которую знают не только у вас».

«Прочитав заупокойную молитву над любимой, Певец Пророка на следующий же день отправился в лучшие миры. И нам остаётся лишь молиться, чтобы Судьба даровала такое счастье».

«Сын Певца оказался хорошим крестьянином, но духовно приземлённым человеком, думавшим в основном о хозяйстве и о земном богатстве. А вот внуку Крон передал нашу веру, наши заветы и свои песни. Так что ты прямой потомок Певца, ученик его ученика. Мне нужно кланяться тебе, а не тебе мне. Но сейчас я назначен выполнять задачу вести восставших, и должен исполнить свой долг как можно лучше. А тебя при первой возможности представлю нашим Тайным Учителям, чтобы посвятить в сан. Не бойся, в мирской».

— Прадед говорил, и отец подтверждал, что где-то в наших домах была тетрадь с песнями и записями Крона, — вдруг сказал Урс.

— Что же ты молчал в деревне? Это же бесценное сокровище! Я бы весь ваш дом по брёвнышку раскатал, но нашёл эту тетрадку!

Глядя на решительное лицо Жёлтого Ворона, удалец понял, что тот так и поступил бы, и в душе порадовался, что ничего не сказал, а вслух, чтобы обезопасить родимый дом и своих родных, заметил:

— У нас же имущество забрали в счет недоимок, кинули нам по паре одёжек да позволили взять необходимый для работы инвентарь, а всё из домов начисто вымели. Так что теперь эта тетрадка у кого-то из господ или стражников.

После такой откровенной беседы Урс решился задать пару серьёзных вопросов.

— Ворон, у тебя такая же коса, как у моего прадеда, но пряжка на ней почему-то медная, а не латунная?

— Всё правильно. Твой прадед, светлая ему память и вечное благословение Пророка, был посвящённым второй степени, а я лишь первой. И тебе, Бык, придётся отращивать волосы. Когда у нас появится посланник Скрытого Имама, он тебя немедленно посвятит. Да и мне наверняка степень поднимет. Но у нас не принято показывать знаки Посвящённых кому попало. Я заплетаю косу лишь наедине с верными людьми.

— А мой прадед всегда её носил.

— У вас в деревне просто некому было прочитать эти знаки.

— И ещё, Ворон. Я посмотрел, бедные дворяне часто живут хуже зажиточных крестьян. Может быть, и они к нам присоединятся? Воины они неплохие, и если согласятся стать крестьянами, зачем же их и их семьи с аристократами ровнять?

— Я должен получить благословение от Высших посвящённых на такие дела. Но ты меня сегодня всё больше и больше радуешь, Урс! — Ворон неожиданно употребил подлинное имя крестьянина. — Из тебя вырастет хороший главарь удальцов. Ты умеешь не только драться, но и думать. Мне такое даже в голову не приходило, а сейчас я вижу, что разумное в этом есть. Если бедный дворянин согласен стать крестьянином, он нам очень пригодится. Ведь даже сейчас некоторые из дворян тайно наши. Например, тот самый Укинтир, у которого я «нечаянно» шербета хлебнул.

Урс поразился. Оказывается, всё это был даже не тактический манёвр атамана, который не захотел вести своих уставших удальцов на подготовившееся к обороне имение (о том, что глоток шербета был не случайным, бунтарь и сам стал догадываться). Значит, сеть заброшена намного гуще и глубже, чем крестьянин мог подумать. Но тут его пронзила ещё одна мысль.

— Ворон, но почему же этот Укинтир вёл себя так, что крестьяне его возненавидели?

— И это правильно. Пока искр недостаточно, чтобы возгорелось большое пламя, наш дворянин обязан показывать крестьянам, как несправедлив имперский порядок и законы нашего королевства. А вот если огонь должен скоро разгореться, он, наоборот, должен вести себя так, чтобы крестьяне его полюбили и пошли за ним в огонь и в воду. А после нашей победы он отдаст своё имение и получит достойный его надел. Да, Урс, заодно. Как будущий Посвящённый, ты можешь наедине называть меня по имени.

У Ликарина голова шла кругом. Вроде бы Ворон его во всём убедил и даже практически согласился с его предложением. Но в душе всё-таки было чувство, что здесь что-то неладно.

Словом,

Жёлтое пламя,

Весь мирный край опаля,

К небу взметнулось.

Доныне тлеют

Угли той страшной вражды.