Одиночество

Тяжба с соседями грозила растянуться, поэтому мы с мамой потихоньку стали расчищать совсем страшные места. Процесс долгий и нудный иногда приобретал вид археологических раскопок и экскурсов в историю: обои, клеившиеся всегда поверх старых, слой за слоем открывали узоры, украшавшие квартиру пять, десять, пятнадцать лет назад. Но за последним слоем, слоем газетных хроник, обнажилась серая неприглядная стена. Прикрыть которую было нечем.

И тут в интернете на глаза мне попалось объявление «Отдам плакаты». Удивительное дело, идея временно, до ремонта, заклеить бетон кадрами из кино, игр и анимэ почти не встретила сопротивления. Мама лишь скривилась, но вслух возражать не стала, и под соусом «Через полгода уберем, зато я в комнате обои этим не испорчу» мы завесили стену плакатами. Получилось аляповато, зато очень весело. Я смотрела на пёструю стену и вспоминала Макса с его просьбой почитать стихи.

Сделать что-то просто потому, что хочется… ещё месяц назад я бы о плакатах и не заикнулась. Интересно, что Живов скажет о моей идее?

Я достала телефон из кармана. Макс не оставил привычку звонить мне, когда чаще, когда реже. Позвонить самой? А вдруг я не вовремя?

Холодный пластик обжёг ухо, раздался гудок, второй… Ещё один и положу трубку. Наверно, занят…

— Да, дорогая?

Я поперхнулась стандартным «Привет» и закашлялась под задорный смех с той стороны. Все мысли и рассуждения мгновенно вылетели из головы и разбежались кто куда.

— Чёрт, жалко я не вижу твоего лица, — отсмеявшись, сказал Макс.

— Ты это, осторожнее с фразами, — я тоже наконец отдышалась.

— Оно того стоило. Так что ты хотела? Или просто поболтать?

— Да так, скорее просто поболтать, — продолжать разговор как ни в чём не бывало после такого приветствия? Ну что ж, попробуем. — Как дела?

Вполуха слушая малозначительный трёп, я облокотилась на подоконник и беззвучно выдохнула. «Мда, ну и фрукт», — мне хотелось неодобрительно скривиться, но губы против воли расплывались в улыбке.

— Эй, Морозова, ты меня, вообще, слушаешь?

— Слушаю.

— А чего тогда не отвечаешь? Как дела, говорю.

— У меня?.. — в окно своей комнаты я рассеянно следила за первоклашкой, уверенно куда-то спешащим под присмотром спортивного вида дедушки. — Нормально, отдыхаю. Плакаты на стену клею.

— Что за плакаты? — деловито уточнил Максим.

— Разные. Какие нашлись. Нас соседи залили, а ремонт откладывается. Вот мы и заклеили голую стену тем, что нашлось.

— Подговорить соседей, что ль, чтобы нас тоже затопили? — Похоже, Максим всерьёз озадачился вопросом. — А то лежит у меня плакат с автографом, а повесить некуда. Как думаешь?

Я усмехнулась. Живов в своём репертуаре. А значит, можно расслабиться и не думать ни о чём важном.

После было ещё множество других разговоров, столь же малозначительных, но регулярных. «Привет, дорогая» стало дежурным приветствием по телефону, и на все мои возмущения Живов только смеялся. А мне слишком нравилось его слушать, чтобы отказываться от этого из-за одного глупого приветствия.

Дела в школе если и не пошли на лад, то хотя бы устаканилось: меня не трогали, и я никого не трогала. Я всё больше под разными предлогами отказывалась дать списать домашку, и ко мне всё реже за ней подходили. Только Настя никак не желала отставать, умоляя если не списать, то объяснить. Я объясняла, Настя радостно убегала. Все были довольны.

Вот только сказать, что дни тянулись как обычно, я не могла.

Для меня утро перед звонком на первый урок особенное. Не утро, перемена от прихода в школу до звонка. Иногда бывало, что я приходила за четверть часа, а большинство — в последние пару минут. И тогда казалось, что это время — только для меня. Чаще всего я просто слушала школу. Как она наполняется голосами, шумом, жизнью. Одиночество в толпе, когда ты максимально отстранён, в нём есть своё удовольствие.

В одно такое утро Живов пришёл вторым.

— Привет, милая, — задорно, с намёком сказал он, и улыбка замёрзла у меня на губах.

— Сударь, да вы никак влюбились, — прищурившись, проронила я.

— Да ты что? — бросив рюкзак на парту, он резко развернулся ко мне. И весь его вид выражал такое искреннее удивление, потрясение даже, что я ни на секунду не поверила. — И кто же эта несчастная?

Я с трудом удержалась от мученической гримасы. А какую ещё реакцию ты хотела? Но слово не воробей, и я пожала плечами:

— Откуда мне знать? Я же не в курсе всех твоих девушек.

И отвернулась.

Может, он хотел наше с ним общение перевести в тот же формат, что и с другими девчонками: флирт, шутки, дежурные объятия. Может быть, только я была против. О чём и высказалась в очередной телефонный разговор.

— Живов, прекращай. Серьёзно тебя прошу. Охота тебе за всеми девчонками таскаться — дерзай! Меня же не впутывай! Не надо мне твоих ни обнимашек, ни целовашек, ни «милая», ни «дорогая».

— М-м-м, богиня, — мечтательно вздохнул в ответ Макс.

— Какая, к чёрту, богиня?!

Живов было рассмеялся, но быстро оборвал смех и сказал примирительным тоном:

— Ну ладно, ладно, — только чувствовалось в голосе сомнение. И обречённо вздохнув, он добавил: — Нет, извини, не смогу. — А в голосе вселенская скорбь всего еврейского народа. — Ты так мило злишься, что я не могу удержаться. Ты прекрасна в гневе!

Психанув, я вырубила телефон. Не хочу этого слышать! И не буду!

Но я не могла на него долго сердиться. Меня, обычно такую сдержанную, он единственный умудрялся мгновенно вывести из себя, но так же быстро я остывала. А остыв, прятала улыбку. Единственное, от чего я бегала, как от огня — прикосновения. На все его попытки как-то сократить дистанцию я щерилась и огрызалась. Даже на рукопожатие.

На другое утро, не знаю уж почему, но полдюжины ребят столпились у дверей и что-то горячо обсуждали. Зашедший Максим с каждым поздоровался, пожав руку. Я скептически наблюдала этот ритуал, скопированный у взрослых, как вдруг Макс протянул ладонь и мне. Я посмотрела на неё, как на змею, сомневаясь в её безобидности.

— Ну давай руку, — поторопил он.

— Зачем? — я не собиралась шевелиться.

— Здороваться.

— Здравствуй, — вежливо сказала я. — А рука зачем?

Потеряв терпение, Макс взял край моего пиджака и слегка потряс его, будто это — моя рука. И с гротескно-серьёзным видом, словно я маленький несмышлёный ребёнок, сказал:

— Здравствуй, Даша.

— Шут гороховый, — прошипела я вслед.

Катя, моя соседка по парте, смотрела на нас с улыбкой опытной свахи и посмеивалась, но больше не заикалась о том, что я нравлюсь Максу. А я не рассказывала ей про наши телефонные разговоры, хотя поделиться порой хотелось нестерпимо. Впрочем, в тот злополучный день её не было в школе — она неделю как сидела дома с гриппом.

У меня же с утра разболелась голова. Но мама признавала только одну причину пропуска школы — температуру. А её как раз не было. Посему выпив таблетку обезболивающего, я уныло поплелась в альма-матер.

После второго урока Живов рухнул на Катькино место:

— Чёрт, я влип.

Стул под ним противно скрипнул по полу, и я схватилась за висок. Таблетка толком не помогла, и я продолжала мучиться мигренью.

— Я совсем забыл про физику, — в отчаянии вскричал Максим, не обращая внимания на мои гримасы. — А если я получу очередную двойку, отец лишит меня карманных денег! Выручай.

Я посмотрела на перепуганные глаза в пол-лица и скривилась как от горького лимона.

— Ты долго держался.

— Спасибо, ты меня очень выручаешь, — с чувством поблагодарил он, забирая протянутую тетрадь. — А ты о чём?

— О списывании. Я надеялась, что ты так и не попросишь.

Радость от решённой проблемы тут же улетучилась с его лица. Видно, мой холодный тон сильно его задел. Но вот он глянул на часы, а времени оставалось совсем немного, и вновь широко улыбнулся:

— Ты всегда знала, что я раздолбай.

Я тяжело вздохнула и уронила голову на руки. Но спокойно умереть мне не дали. Кто-то осторожно окликнул меня по имени. Я нехотя подняла голову и увидела Любу, невысокую, но пышную одноклассницу, с длинной косой песочного цвета, перекинутой на грудь.

— А?

— Ты физику сделала?

— Что вы ко мне пристали с этой физикой?! — не выдержала я. — Нету у меня её, не-е-ету! Выкручивайтесь, как хотите!

Я вскочила, зашипела, неловко зацепив угол парты, и вышла из класса. Раздражение переходило в кипящее бешенство, и мне срочно надо было остыть. Умывшись холодной водой, я почувствовала себя легче и всю перемену просидела в туалете, прислонившись к прохладному окну.

Потом я сходила к медсестре, и та дала мне ещё одну таблетку, которая наконец сняла давящую боль. Жить сразу стало легче. Но ненадолго.

Последним уроком шла физкультура. Зайдя в раздевалку, я почувствовала, что что-то не так. Но слишком смутным было беспокойство, я не находила для него чётких оснований. А причина была в том, что в женской раздевалке меня ждали. Четыре девчонки во главе с Кирой не спеша переодевались, болтая на отвлечённые темы, но как-то неловко, натянуто. Это я потом поняла, когда много раз проматывала в голове случившееся. А тогда отмела едва уловимое беспокойство и принялась доставать из пакета спортивную форму.

— Эй, Морозова, — окликнула меня Кира. — Ты зачем людей обижаешь?

— Что?

— Взяла, ни за что ни про что обидела Любу, — поддакнула Машка по прозвищу Бандитка. Её так звали из-за фамилии Бандюкова.

Сама Люба сидела с безучастным видом, хотя трудно представить, что ей было всё равно. Скорее ей не очень нравились эти разборки, но и уйти, бросив Орлову, она не могла. Тем более что подруга как раз за её честь и вступалась.

— Когда?

— Ещё скажи, что не помнишь, — недовольство в голосе у Киры увеличилось. — Ты какая-то в последнее время совсем борзая стала. Огрызаешься, грубишь, скажешь не так?

— Это она из-за Максима, — ухмыльнулась Шапина. — Решила, наверно, что раз на неё парень внимание обращать стал, значит, остальные больше не нужны.

Я молчала. В моей голове проносились ответы, но на каждый сразу представлялась реакция одноклассниц… и я предпочитала молчать. И тут подала голос Люба.

— Я, конечно, понимаю, что когда у тебя все просят списать, это может задолбать, но я же тебя редко тревожу. Ну сказала бы, что не можешь сейчас помочь, что некогда. Зачем грубить-то?

И вот тут до меня дошло, что всё это не просто так. Без голоса Любы это сошло бы за ещё одну перепалку-недоссору, ибо Кира вечно была мной недовольна, Машка пела за ней всё что угодно, а Ленке только дай поучаствовать в каком-нибудь скандале. Люба не была серым кардиналом, но и пустозвоном тоже. По крайней мере, в этой компании она оставалась самым рассудительным человеком.

— Извини, — тут же покаялась я. Вряд ли меня это теперь спасёт, но перед Любой действительно было стыдно.

— В общем, Морозова, следи лучше за своими словами. Чтоб больше такого не повторялось. И держись подальше от Живова. Тебе с ним ничего не светит, ты же совсем не понимаешь шуток, — презрительно-высокомерно заявила Кира.

— Он на тебя дурно влияет, — опять ухмыльнулась Шапина.

— Ты все поняла? — угрожающе-требовательно спросила Кира.

И я кивнула, хотя ничего ещё не понимала. Торопливо переодевшись, я выскочила из раздевалки и села в зале на скамью ждать начала урока. Хотя правильнее будет — забилась в угол.

На уроке всё валилось из рук, и, сославшись на плохое самочувствие, я весь его просидела на скамье.

Такого ещё не было. Такой откровенной агрессии и неприкрытых нападок. Да, мы не любили друг друга, но обычно дело ограничивалось холодным презрением. А тут… Снизошли до меня. Насколько они серьёзны? Нет, я не собиралась их слушаться. Даже мыслей таких не возникало. Точнее, возникали. Целый видеоролик, нарезка моментов, что будет, если я пойду у них на поводу. Да, мне было страшно, но услышать их презрительные комментарии, что я поступаю так, как они велят, или что я поджала хвост от одних угроз — во сто крат страшнее. Я представляла это и леденела от страха.

Лишь к вечеру удалось заглушить беспокойство, но спать я пошла после полуночи, наигравшись в комп до слипающихся глаз. Но это были только цветочки. Ягодки пошли на следующий день.

Катя по-прежнему болела. Так что я опять сидела одна и в ожидании звонка чертила незамысловатые узоры в тетради, когда в классе появился Максим.

— Привет, — поздоровался он и пошёл на своё место.

Что, и всё? Я резко развернулась и посмотрела ему вслед. «Привет» — и только? Без подколок и зубоскальства? Неужели… Неужели девчонки успели сказать ему что-то такое, из-за чего он теперь не будет со мной общаться? Что?! Что они могли сказать? Лицо горело огнём. Ответы, один за другим, мелькали в голове, но каждый я отметала. Что я обзывала его пустозвоном и треплом? Но он об этом и так знает. Что я зануда, вредина и далее по списку? Тоже знает, несколько месяцев общаемся. Что год назад села на жвачку и пришлось три урока проходить с белым пятном на джинсах? Неужели ему это важно? Нет, он бы тогда обязательно над этим посмеялся, а он просто прошёл мимо.

Весь день прошёл как в аду. Живов казался задумчивее обычного и не перекинулся со мной даже парой фраз. Вот он смеётся над шутками Киры, а вот кривится её словам. Мне было горько и обидно, но я продолжала наблюдать. Как так? Почему? Он ведь поддерживал, выслушивал, понимал. Как же получилось, что он так легко повёлся на уловки Киры? Постоянно щипало глаза, а страх всё глубже забирался в сердце. Страх, который, мне казалось, я давно изжила. Страх одиночества…

Я ловила его взгляд, а он то хмурился, то подмигивал, то слегка улыбался. И стоило мне в отчаянной надежде подумать, что, может, мне только кажется, может, у него просто дома проблемы, как замечала, с каким злорадством смотрит на меня компания Киры. И ещё больше утверждалась в мысли: «Сказали. Точно что-то сказали!»

На следующий день страх ушёл вглубь. Осталась боль и злая обида. Вы хотите меня задеть? Что ж, у вас получилось, но вы об этом не узнаете. Ох, как я в этот момент ненавидела одноклассников! Я шла в школу, полная решимости не замечать ни их самих, ни их взглядов.

Первой, кого я встретила, оказалась Катя. Она помахала мне рукой из-за парты.

— Привет! Меня наконец-то выписали! Ты не представляешь, как я засиделась дома, — счастливая улыбка была лучшим доказательством этих слов.

Я выдавила из себя скупую улыбку и села рядом.

— Привет. Долго тебя не было.

— Да врач никак не хотел выписывать, а я всю зиму кашлять могу, что теперь совсем дома запереться? Как у вас тут дела? Что новенького?

Сердце сжалось в колючий шар. Иголками внутрь. Но Катя — единственная подруга в классе, ей надо было рассказать раньше, чем это сделают другие.

— Да так. Позавчера Кира мне почти бойкот объявила.

— Да ты что?! Рассказывай!

И я рассказала, сдержанно, боясь выдать, как сильно меня задело произошедшее. И только услышав полные негодования комментарии Кати, увидев, как она недобрым прищуром провожает Шапину, я почувствовала облегчение. Она со мной. Она меня не бросит.