Мама

6Вечер прошёл уныло. Пусть внешне он не особо отличался от остальных вечеров, в квартире царила тягостная атмосфера. Мы сидели каждая в своей комнате и молча дулись. Когда же по требованию организма приходилось прерывать затворничество, мы продолжали вести себя так, будто квартира пуста. Столкнувшись в коридоре, шли мимо, и наш вид был ещё более равнодушным, чем обычно.

После ужина мама выполнила свою угрозу и лишила меня компьютера. Вернувшись в комнату, я просто не смогла включить его — отсутствовал шнур питания. Бессвязно выругавшись, я схватила подушку и швырнула в стену. Подушке ничего не будет, а мне вдруг да полегчает? Не полегчало. Меня переполняла не злость, но раздражение такой силы, что я едва держала себя в руках. Что же это, домашний арест? И чего она хочет этим добиться? Послушания? Да во мне бушевало больше бунтарского, чем за всю предыдущую жизнь! И хотя я прекрасно понимала глупость принципа «Назло маме отморожу уши», безумно хотелось вовсе не садиться за уроки. Сделать их ночью тайком или на перемене, но не по указке. Не дать ей того контроля над собой, который она хотела навязать.

А пока я устроилась на кровати с одной из приключенческих книг, которые пылились на полке.

Но стоило погрузиться в такой знакомый и всё равно увлекательный мир, как зазвонил телефон, возвращая к реальности и сопутствующим ей проблемам. Мелодия становилась всё настойчивее, оборвалась громоподобным аккордом и началась сначала. Со вздохом отложив книгу, я подняла трубку.

— Слушаю тебя.

— Ну и где ты? — похоже, он ждал меня в скайпе, но так и не дождался.

— Живов, если мне придётся оправдываться ещё перед одним человеком, я точно его зашибу. Хочешь попасть под раздачу?

К чести Живова, он тут же отказался от ёрнических интонаций.

— Что случилось?

Я коротко обрисовала ситуацию.

— Засада, — я так и представила, как он взлохмачивает свою и без того непослушную шевелюру. — И надолго у неё это?

— Без понятия. Мы с ней никогда ещё так сильно не ругались. Но честное слово, меня так достали её претензии!

— Ну… это же мама, — неловко сказал Максим. — Они вечно за нас тревожатся. Просто у твоей это вот так выражается. Знаешь, как мои предки поначалу ругались, когда я дома не ночевал? А сейчас ничего, привыкли.

— О боги, Макс! — я закатила глаза. — У твоих хотя бы была веская причина.

— Может, у твоей тоже есть? Мы же не знаем, что ей наговорила классная. Остынете, поговорите по душам, ты объяснишь ей, что всё хорошо.

Ха! Поговорим по душам, как же. Не в этой жизни! Но спорить надоело, и я оставила свои мысли при себе. И даже когда Максим сменил тему, я отвечала односложно и без энтузиазма. Отчаявшись до меня достучаться, он быстренько свернул разговор и попрощался. А мне даже книга была теперь не в радость. Через два часа я с досадой отложила её и принялась за уроки. Не слезая с кровати. Увидела бы мать — подняла бы вой, и эта злорадная мысль слегка успокаивала. Хотя увидеть это она никак не могла — я заперла дверь.

А потом была бессонная ночь и хмурое утро, такое же молчаливое, как вечер накануне. Единственное, на что меня хватило, это одно предложение, сказанное уже много-много раз, про авторство записки и глупую шутку. Это была единственная фраза, произнесённая в то утро в квартире.

Весь муторный день в школе я сражалась с зевотой. Но школа — это не беда. В конце концов, уроки кончатся, и надо будет идти домой! Мало мне было бойкота в школе, теперь ещё и дома то же самое. Противостояние, игнор, напряжение… Как же это достало! Мне совершенно не хотелось воевать с матерью, и я сломала всю голову, пытаясь придумать, как и рыбку съесть и ног не замочить. Но… не выходило.

После шестого урока я ускользнула от всех и поспешила домой. Как минимум я могла отдраить квартиру — уж это точно пошло бы мне в зачёт. По дороге я прокручивала десятки монологов: настойчивых, жалобных, компромиссных, — где я объясняла маме, что Максим учиться не мешает, ведь именно благодаря нему я стала больше общаться с одноклассниками. Меня саму они убеждали, но убедят ли маму? Впрочем, проверить это так и не удалось. Всё моё миротворческое настроение улетучилось, стоило перешагнуть порог — мама уже была дома. Опять. Я почувствовала, как злость захлёстывает меня, и не стала ей противиться. Мама что, теперь всегда рано приходить будет? Или взяла отпуск, специально чтобы меня контролировать?

Я фыркнула и бросила рюкзак на пол. Что за бред? Ну зачем идти на такие крайности? А вроде взрослый человек, рассудительней должна быть!

Демонстративный шум и грохот, с которыми я раздевалась, остались без ответа. Нахмурившись, я прислушалась. В квартире было подозрительно тихо: ни бормотания телевизора, ни звона посуды, никаких домашних шорохов. Но вот же мамины сапоги, пальто, а вот висят её ключи от квартиры!

— Ма-а-ам?

Никакой реакции. Хмыкнув, я надела тапки и, оставив рюкзак в прихожей, пошла на разведку. Каждую секунду я ждала, что вот-вот мама покажется из-за очередной двери, озабочено посмотрит, что-то скажет, но тщетно.

Мама обнаружилась в своей комнате. Она… спала. Под двумя одеялами. Её рабочая одежда была кое-как сложена на стуле, а на комоде валялась упаковка аспирина.

Не в силах сдержать беспокойство, я позвала:

— Мам? Мама!

Она что-то невнятно промычала и заворочалась. Разбудило её моё прикосновение: она приоткрыла глаза и тут же поднесла к ним ладонь.

— А, Даша, — сонный голос был слаб и безволен. — Не готовь на меня, ладно? Я, кажется, заболела.

— Кажется? — вместо иронии вышел сип, и я откашлялась. — Температуру мерила?

— Да, я аспирин выпила, к вечеру полегчает.

Она снова отвернулась к стене, оставив на виду только копну светло-русых волос. Кинув на неё ещё один растерянный взгляд, я тихой мышкой вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Никогда на моей памяти мама не болела так серьёзно, чтобы отпрашиваться с работы. Ну, грипповала немного, простужалась. Вид матери, бессильно лежащей в постели, действовал ошеломляюще и отрезвляюще одновременно. Некоторое время я потеряно бродила по квартире. От злости не осталось и следа, наоборот, стало страшно, что это я навела болезнь своими мыслями. Но что теперь делать? Столкнувшись с новой опасностью, я, как обычно, растерялась.

В конце концов, я взялась за домашние дела, которые и так планировала сегодня переделать. К тому моменту, как мама проснулась, я сидела на кухне с кружкой горячего чая и курабье и дочитывала географию.

Мама собрала волосы в хвост, но передние короткие пряди выбились и лохматились во все стороны. Вместо привычной домашней одежды — старых джинс да какой-нибудь кофты — на ней красовался костюм а-ля спортивный из толстой, почти махровой ткани. Мама редко его одевала — слишком жаркий, — но сейчас, похоже, это было как нельзя кстати.

— Как ты тут? — меланхолично спросила она, подходя к раковине. Наполнив один из стаканов водой, запила какие-то таблетки.

— Нормально, — пожала плечами я. — Если захочешь есть, ужин ещё горячий.

— Нет, — она поморщилась. — Не хочу. Ничего не хочу, — и без сил опустилась на стул. Моё сердце разрывалось от беспомощности.

— Может, тебе чаю сделать?

— Будь добра.

Я кинулась к плите и в несколько движений заварила чай, краем сознания удивившись, как ловко у меня это вышло. Всё было не так, неправильно! Я ведь никогда ни о ком не заботилась. Если уж болеть, то мне — мама всегда знала, что делать в таких случаях. Пусть она не хлопотала вокруг меня и не окружала заботой, но нужные лекарства были по расписанию, как и необходимые процедуры. А сейчас я вдруг осознала: полагаясь на мать, я совершенно не запоминала, что нужно делать. Да, я много раз болела, но процесс лечения помнился смутно — зачем загружать голову неприятными воспоминаниями, когда мама всё знает?

В молчании мы пили чай. Я делала вид, что читаю, но то и дело поднимала взгляд. Маме тоже было явно не до прошлых обид. Она сидела, полностью погруженная в себя, и все движения её были механические, правда, как у плохо смазанного автомата, который едва справляется со своей работой.

От моих дальнейших попыток предложить помощь мама отмахнулась и ушла в комнату, откуда вернулась уже со списком в руках.

— Хочешь помочь — сходи в аптеку, — она протянула белый квадратный листок из тех, на которых пишут заметки. — Деньги я сейчас дам.

Время, за которое я оделась и выскочила из дома, можно было записывать в личные рекорды. До ближайшей аптеки было метров двести, на протяжении которых я то и дело срывалась на бег. Мне хотелось бежать без остановки, прыгать, ловко огибая прохожих и лужи, но организм был против такого энтузиазма и не преминул напомнить обо всех пропущенных уроках физкультуры. Поэтому вторую стометровку я шла быстрым шагом, не более того.

В аптеке было пусто, лишь одна старушка, божий одуванчик, — у неё даже седые волосы вились во все стороны для пущего сходства — обновляла свою аптечку, вдумчиво обсуждая с фармацевтом каждую позицию. Когда очередь дошла до меня, я уже приплясывала от нетерпения. Одышка прошла, и я вновь рвалась в бой. Лекарства оказались в наличии, поэтому, заплатив и получив заветный пакетик, я потрусила домой.

Обычно я любила тишину. Громкая музыка, фоновое бормотание телевизора — это не для меня. Но сегодня она пугала. И чтобы разрушить наваждение, я с порога сказала:

— Я всё купила!

Ответом мне была та же тишина. Стянув сапоги, я побросала их на пол, и как была — в куртке, босиком — прошла в мамину комнату. Она опять спала. Несколько успокоенная увиденным, я отступила в коридор и там закончила раздеваться. Теперь я не бросала вещи, а как можно тише снимала и вешала или клала на отведённое им место. Пусть спит. Положу лекарства ей на комод, а сама закроюсь в комнате, чтобы не мешать. Она же просила не будить.

Когда я во второй раз вошла в комнату, мама что-то произнесла. Не расслышав, я переспросила. Она не ответила. Не решившись повышать голос, я уже повернулась к двери, как звук повторился. И опять это было невнятное бормотание. Мама заворочалась и перевернулась на спину, глаза её были закрыты. Я подошла ближе.

— Мам?

— М-м?

— Я принесла лекарства.

Ответ я не разобрала. Решившись, я потрогала её лоб. Холодные с улицы ладони ожгло, словно я не человека трогала, а горячий чайник. Какая же у неё температура? Для сравнения я прижалась более тёплой тыльной стороной ладони сначала к своему лбу, потом опять к маминому. Не верилось, что разница в градус-полтора будет такой чувствительной. Унявшееся беспокойство поднялось новой волной, и я принялась потрошить покупки на предмет инструкций. Обнаружив жаропонижающее, я принесла стакан воды, градусник и потрясла маму за плечо.

— Мам! Мама! Когда ты пила аспирин?

— Ммм? Отстань, дай поспать...

— Померяй температуру, а? Ты вся горишь!

Вялая реакция только распаляла мою панику, и я ещё более настойчиво принялась тормошить маму, пока не добилась ответа. Выходило, что выпить ещё одну таблетку уже можно, что и было проделано. А потом потянулись пять минут ожидания, пока прогреется градусник.

— Мам, не спи. Мам, ты бредишь во сне, а мне страшно.

— Не выдумывай, — проворчала она и сделала попытку отвернуться к стене.

— Градусник!

— Да ничего с твоим градусником не случится.

Она, и правда, плотно прижала руку к телу, так что он не выпал и не сломался. Некоторое время мы провели в тишине. Я слушала её дыхание и гадала — заснула ли она или мне только кажется? Может, всё не так плохо, и я себя лишь накручиваю? И спросить не у кого. Не к Максу же с этим бежать? Разве что к его матери.

Наверно, я вынула градусник слишком рано, а может как раз вовремя. В любом случае я не могла больше ждать.

Сорок.

Кажется, теперь у меня были законные основания для паники…

«Это неправильно, неправильно, неправильно!» — твердила я раз за разом, отправляясь на поиски домашнего телефона. А холодный внутренний голос отвечал, что все болеют. И мамы тоже.

«Просто тебе везло не видеть этого до сих пор».

«И дальше бы не видела, — отвечала я ему, поставив трубку перед собой и принимаясь листать справочник местных телефонов. — Лучше бы я сейчас лежала и глюки ловила. Заодно от школы бы отдохнула».

«У тебя скоро будут каникулы. А когда каникулы были у неё?»

Я задумалась. По всему выходило, что очень давно. Ладно, это всё потом! Я тряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли, и набрала номер скорой.