Кто кричал?

В разгар перемены коридор был наполнен сверстниками, но я всё равно бежала. Где эти дуры? Хотелось заорать, крушить и ломать. Коридор, лестница, прыгаю через две ступеньки. А вот и класс физики. Ну сейчас я им!..

Где-то на периферии сознания мелькнула мысль о словах Максима. Что сейчас своим ором я настрою против себя даже тех, кого он считал нейтральными. Что после этого меня будут считать не только занудой, но ещё и неадекватной. Но мне было плевать. Переживу. Переведусь в другую школу.

Класс был почти полон, и Кира со свитой сидели на своих местах. Не было учителя. Хоть что-то хорошее.

Подойдя ближе, я положила на парту Орловой поддельную записку. Хотела просто положить, но не рассчитала силу и громко хлопнула ладонью по столу. В классе установилась тишина.

— Ты можешь ненавидеть меня сколько угодно, — мой голос дрожал, и в этот раз я не пыталась его унять. Я выдавливала из себя слова, копившиеся несколько лет. — Ты можешь считать меня кем угодно и говорить обо мне какие угодно гадости. Мне плевать, понятно? Но какого чёрта вы впутываете в это родителей?! Вы вообще соображаете, что делаете?!

— Но-но-но, Морозова, ты чего разоралась?

Кира и окрестные девчонки мгновенно вскинулись, ощерились, пусть только взглядами. Со всех сторон послышалось:

— О чём это она?

Страх вновь сжал сердце, но отступать было поздно, и я продолжила, сменив крик на шипение.

— Я не знаю, кто это написал, но уверена, что кто-то из вас. Чего вы ожидали? Что я почувствую себя несчастной и правда попробую броситься с крыши?

Стас выхватил записку из рук потянувшейся за ней Шапиной и принялся читать, не обращая внимания на её попытки отнять. Пускай.

— А вы хоть на секунду подумали об остальных? Вы о матери моей подумали?! Что классная наверняка ей позвонит, сообщит. А вы в курсе, что у неё со здоровьем? Может, у неё больное сердце, а?! Хотите убийцами стать, не меня, так мою мать убить?

Всё размылось перед взглядом, ещё чуть-чуть — и слёзы потекут по щекам, но на это я тоже не обращала внимания. Рядом раздались приглушённые вскрики: Стас передал записку дальше, и одноклассники рвали её из рук друг друга.

— Что ты бузишь-то? — спокойный, как слон, Стас возвышался над остальными на полголовы минимум. — Ну подкинули записку, мама-то тут твоя при чём?

— Так они её не мне, они её классной подкинули!

Бугай расплылся в ухмылке.

— Весело, да? Вы думаете, это так весело? — Я быстро смахнула мешавшиеся слёзы. Пока я набирала воздуха для новой тирады, подала голос Таня.

— Слушайте, ну надо и правда меру знать. — Она подошла ближе. — Это же вы написали?

Орлова, Шапина и Бандюкова всем своим видом демонстрировали оскорблённое достоинство. Кира пожала плечами и ответила:

— Делать нам больше нечего. Дайте хоть почитать, что там такое.

— Да что вы её слушаете? — пренебрежительно добавила Лена Шапина. — Какая-то записка, а она из неё конец света устраивает!

Да, конечно, пустяк. Сейчас эта толпа посмеётся над удачной шуткой, а я вновь окажусь глупой зубрилой без чувства юмора. Я с тоской огляделась: почти весь класс подтянулся к уроку и столпился вокруг меня и Киры с подругами. Я не могла понять их лиц, но они точно не смеялись. Внезапно рядом со мной оказались Катя и Максим. Их губы были поджаты, а взгляд серьёзен, порой с прищуром.

— А вы ей бойкот разве не из-за ерунды устроили? — Катя выступила вперёд, явно настроенная на драку, и Бандюкова ответила на её вызов.

— Пусть поумерит свою спесь! Вы посмотрите, она же и сейчас нос задрала, как самая важная.

Я всего лишь пыталась не дать пролиться слезам. Маша жгла меня ненавидящим взглядом, но в этот раз я не собиралась прятаться.

— Повторю ещё раз, — они кричали, а я шипела. — Если вам так охота меня доставать — вперёд. Охота играть со смертью — дерзайте. Только вы не вершители судеб, вы кошки драные.

И не дожидаясь реакции, я развернулась и вышла вон.

Остатки слёз так и норовили пролиться, склеивали ресницы, и я быстро мазнула по ним пальцами, пытаясь стереть.

— Что случилось?

По коридору навстречу мне шла историчка — плотная женщина среднего роста с пучком светлых волос на голове. Несмотря на пожилой возраст, спину она держала идеально прямо, одевалась строго классически, и самые буйные ученики при её приближении порывались ходить по стеночке. Завидев Ольгу Александровну, я едва сдержала желание вернуться на место в класс.

— Кто кричал?

Я с самым независимым видом пожала плечами и поспешила прочь. От неловкого движения рюкзак съехал на предплечье, острый край учебника тут же больно ткнулся в бок.

— Ну ты-то за что? — всхлипнув, я заново закинула рюкзак на спину. Физическая боль подхлестнула слёзы, хотя и глупо обижаться на дерущиеся книжки, но на здравый смысл сил не оставалось.

У дверей раздевалки меня догнал окрик Кати, но не остановил. Кое-как переобувшись, я схватила куртку и, одеваясь на бегу, выскочила во двор

На улице сразу стало легче. Я торопилась убраться подальше от места скандала, а ветер приятно холодил лицо. Один порыв забрался под полу распахнутой куртки и прошёлся по распаренной спине. Захлебнувшись в первое мгновение, я взяла себя в руки и задышала ровно, без судорожных всхлипов. Спешить тоже не стоило. Первые декабрьские метели сменились оттепелью, и ботинки ощутимо скользили по свежему, утоптанному до плотности льда снегу.

Что я наделала?!

Кира не простит мне то, что я на неё кричала, да ещё и при всём классе. Если раньше я была уверена, что смогу ответить равнодушием, хотя бы внешним, на любые их подколки, то теперь отчётливо понимала — терпение кончилось. Я буду огрызаться и кусаться, и одному богу известно, до чего дойдёт наше противостояние.

Тропинка довела до ворот и уткнулась в асфальт. Не выходя за пределы школьной территории, я двинулась вдоль забора в сторону кленовой рощицы, кусок которой располагался по эту сторону.

Нет, я не жалела о сказанном. Только когда в голову приходили совсем уж страшные картины последствий. Но зная свою фантазию, я усилием воли прогоняла их, как несостоятельные и неправдоподобные. Мне было страшно, и в то же время приходило некоторое облегчение и гордость. Наконец-то я не промолчала, а высказала все, что о них думаю!

Деревья давно облетели и стояли прозрачными рядками. На чёрных ветвях местами ещё остались снежные кляксы, отсыревшие и потяжелевшие, они то и дело шлёпались на землю. Одёрнув край куртки, чтобы не сидеть на холодном, я устроилась на бетонной плите — основании для заборного столба. Пни и бревна я даже не искала — парк был слишком молод и ухожен для них.

Мне быстро стало холодно, но я не спешила в помещение. Урок давно начался, можно подняться на второй этаж и занять пустующий диван. Но урок кончится, и что тогда? Я вдруг отчётливо поняла, что в школу сегодня не пойду. Не смогу. Совсем. Буря сменилась затишьем, переполнявшие чувства — пустотой. Взгляд бездумно скользил по снегу, по бурым листьям в разрывах белого покрывала, по чёрным стволам. Наверно, надо взять себя в руки. И, как обычно, через «не хочу» всё сделать. Наверно, оно не так страшно, как кажется. Наверно…

Кто-то шёл в мою сторону, чавкая снегом и мокрыми листьями, не успевшими склеиться в единый спрессованный пласт. Я повернула голову на звук и узнала куртку, похожую на косуху. Обойдя единственный на всю посадку, но раскидистый куст, который отгораживал меня от школы, Живов встал передо мной, хмурый и насупившийся.

— Ты чего пришёл? — я постаралась переплюнуть его в неприветливости.

— А ты чего тут сидишь, мёрзнешь?

— Хочется и мёрзну.

— Захотелось — и пришёл.

Мы помолчали. Но Макс продержался недолго.

— Ты когда ушла, Катька тоже сказала своё веское фи и хлопнула дверью. Правда, на урок вернулась, наверно, просто хотела тебя догнать, но не смогла.

Я не ответила.

— А Танька с Кирой чуть до нового бойкота не договорились. Слово за слово, того и гляди друг в друга вцепятся, Стас их ещё раззадоривает, а они как на него рявкнут, чтоб под руку не лез, — Живов хохотнул. — В общем, весело было, хоть до драки дело и не дошло.

Он опять замолчал, и я спрятала взгляд.

— А то, что я… ну… — я мучительно подбирала слова. — Про то, что я устроила, что-нибудь говорили?

— Ты всех перепугала, — с уважением в голосе ответил Макс. — У твоей матери правда больное сердце?

Я почувствовала, что краснею.

— Да это я так… Всё с ней в порядке. Просто сказала для наглядности

— Ну ты… — он задохнулся то ли от возмущения, то ли от восхищения. — У меня цензурных слов не хватает! А ведь тебе поверили и решили, что ты в своём праве. Так что твой концерт удался. Ты главное больше никому не говори про наглядность.

Я кивнула. Уже и сама догадалась.

— Пойдём в школу? — с надеждой сказал он. Но я мотнула головой да так резко, что коса переметнулась через плечо.

— Не пойду. Передай, что заболела.

— Кончай дурить, Морозова! — Макс расстроено взмахнул руками. — Ну ты чего? Струсила, что ли? Всего полчаса назад какая храбрая была!

— Не напоминай, — я почувствовала, что краснею.

— Почему? Это было здорово! Я прям завидую твоей решительности. А теперь поднимайся с холодного бетона и пошли. Ты что, хочешь заболеть? Или чтобы все подумали, что ты правда струсила?

Я тяжело вздохнула. Отмахнуться от слов Максима было невозможно. К тому же он был так спокоен (гнев на меня не считается)… Я встала и закинула рюкзак на спину.

— Пойдём.

Только попав в тепло, я поняла, как же замёрзла. Остаток урока мы просидели на тех самых диванчиках, до которых я не уговорила себя добраться. Прозвенел звонок, но дверь класса математики оставалась закрытой. Зато одна за другой распахнулись соседние, в том числе нашего класса, класса литературы. Школьники высыпались в коридор, кто с гиканьем и свистом, а кто целеустремлённо семенил к следующему классу. К кабинету математики стали подтягиваться одноклассники, а дверь всё не открывалась.

— Даша, хорошо, что я тебя нашла!

Я вздрогнула и обернулась. Ко мне спешила классная.

— Пойдём, тебя хотел видеть директор.

Под пристальными взглядами одноклассников я почувствовала себя осуждённым, которого ведут на эшафот. И как тот осуждённый зашагала по коридору с гордо поднятой головой.