Улыбка

Добиться от скорой реакции оказалось не так-то просто. Мне и в голову не пришло, что меня могут не воспринять всерьёз, и я запоздало пожалела, что не сделала голос строже, взрослее. Поздно — на том конце провода уже решили, что дочь паникует на пустом месте. Но я не сдавалась и убедила-таки принять вызов. Даже кросс не выматывал так, как вымотал этот разговор!

Положив трубку, я вернулась к кровати матери да так и провела час до приезда врачей.

Фельдшер, деловитая, но в целом ничем не примечательная ровесница мамы, действовала быстро и привычно. Было ясно, что подобных пациентов она видит по дюжине за смену, и я даже не пыталась лезть с расспросами. Впрочем, она сама перед уходом оставила мне ворох рекомендаций, как быть дальше, чем лечить, а чем облегчить. Это меня несколько успокоило, ведь теперь я знала, что делать, но всё равно ночь прошла тревожно. Укол подействовал, жар спал, и ночью, сквозь сон, я слышала, как мама вставала.

Разбудил меня звонок в дверь. Часы показывали восемь часов утра. Интересно, это я, не просыпаясь, выключила будильник или просто его не услышала?

Наскоро одевшись, я поплелась к двери. На пороге стоял Максим. Он критически оглядел мой заспанный вид и спросил:

— Морозова, ты что, в школу сегодня не собираешься?

— Тише ты! — шикнула я и скрылась за дверью, чтобы надеть тапки и пригладить волосы. После чего вышла на площадку и прикрыла за собой дверь.

— Ты проспала, что ли?

— И это тоже, — я зябко обхватила себя руками. Всё же в домашней одежде на лестнице было холодно. — У меня мама заболела, я дома останусь на всякий случай.

Лицо у парня вытянулось.

— Что, так серьёзно?

— Скорую вызывали вчера. Температура под сорок.

Макс кивнул.

— Хорошо. Я скажу учителям. А сама ты как?

— Нормально, — я пожала плечами и, не сдержавшись, зевнула. — Не выспалась вот только.

Макс махнул рукой.

— Ладно, тогда я пойду. Передавай привет маме.

Я только хмыкнула в ответ, провожая его взглядом. И поспешила спрятаться в тёплой квартире.

Мама проснулась только к одиннадцати часам. К тому времени я успела приготовить и завтрак, и обед, переделать уроки на понедельник и половину вторника. Садиться за комп я не решилась, боясь расстроить больную маму, да и по опыту знала, что оторваться в случае необходимости будет очень сложно.

Дверь в свою комнату я оставила открытой, поэтому заранее услышала, что мама проснулась. Завидев её, я сказала:

— Доброе утро. Как себя чувствуешь?

Она остановилась на пороге и опёрлась плечом о дверной косяк.

— А ты чего дома делаешь?

Я поняла, что не смогу ответить так легкомысленно, как хотелось, и пожала плечами, выигрывая время. Наконец слова нашлись.

— На всякий случай.

— Какой ещё всякий случай? — нахмурилась она. — Из-за меня, что ли? Тоже выдумала.

Я поджала губы, сдерживая обиду.

— Это ты себя вчера не видела.

— И ты поэтому вызвала скорую?

— Да! У тебя была температура сорок градусов, и ты бредила. Поэтому я вызвала скорую!

Кажется, мама смутилась. Она ничего не ответила на мою реплику и некоторое время молча стояла на пороге. А потом спросила совсем о другом:

— А утром кто приходил?

Я замерла, не зная, что ответить. Не умею я врать, не умею, но так хотелось! Пауза становилась совсем неприличной, и я, за отсутствием других дельных мыслей, собралась с духом и ответила правду:

— Одноклассник. Я попросила его передать, что не приду сегодня.

Когда я подняла взгляд, мамы на пороге уже не было. Я прислушалась и пошла вслед за ней на кухню.

— Врач сказала, что тебе полезен куриный бульон. И надо много пить.

Мама опустила крышку кастрюли на место и повернулась ко мне. Она улыбалась.

— Какая ты, оказывается, заботливая. А я и не знала. Спасибо.

Настала моя очередь смущаться. Хотелось съязвить в ответ, но я сдержалась и просто ушла. Подумаешь, бульон сварила. Да там варить нечего! А что, мне надо было игнорировать то, что ей плохо? Продолжая едва слышно бурчать, я включила компьютер и шлёпнулась в кресло. В животе обиженно квакнуло. Запах куриного бульона, видимо, показался организму достаточно аппетитным, чтобы потребовать еду до обеда. Теперь он не уймётся и не даст ни на чём сосредоточиться, пока не утолю голод.

Мама уже сидела за столом и не спеша черпала бульон ложкой. Чувствуя себя ёжиком, ощетинившимся сотнями иголок, и готовая так же воинственно фыркать от любого прикосновения, я налила себе тарелку супа и села за стол. Суп на втором бульоне был не такой пахучий, но сейчас над столом смешивались сразу два запаха, и желудок заурчал, предвкушая еду.

Я ела и чувствовала, как тепло и приятная тяжесть вытесняют раздражение. Трудно злиться на сытый желудок! Да и не нужно. Поэтому, когда в памяти всплыл вчерашний внутренний диалог, я произнесла:

— А ты на сколько с работы отпросилась?

— На день. Я же не знала, что совсем слягу, думала, отлежусь денёчек и всё. А теперь, если к понедельнику не поправлюсь, придётся звонить и брать больничный.

Я фыркнула, чуть не расплескав остатки супа.

— Если б я так затемпературила, ты бы меня дома на неделю минимум оставила. А то и больше.

— Конечно, — не чуя подвоха, произнесла она. — Тебя же, если не долечишь, так и будешь весь сезон сопливиться. А там и до бронхита недалеко.

— А теперь, — как можно ехиднее сказала я, — скажи это самой себе. Что ты так рвёшься на эту работу? Посидела бы недельку дома, и без тебя справятся.

Господи, почему ей нужно было серьёзно заболеть, чтобы она стала так улыбаться?

— И ты готова ради этого всю неделю прилежно делать уроки?

Но я не приняла шутливого тона.

— Почему ты мне не веришь? Неужели ты думаешь, что если перестанешь напоминать мне про уроки, я брошу их делать? Да и то, как я их делаю… Ты же всё равно давно не понимаешь то, что мы проходим.

— Да даже если бы понимала, думаешь, у меня после работы остаются силы на что-то большее, чем просто спросить, сделала ли ты уроки? — она собрала в ложку последние капли бульона, выпила и отставила тарелку в сторону. — Мне же тоже непросто. У нас ведь нет папы, который всё купит и на еду заработает, приходится маме вертеться. А ты, взрослая девочка, могла бы уже понять, что я просто о тебе беспокоюсь, о твоём будущем.

— Ну раз я взрослая девочка, может, сама буду следить за своими уроками?

На этой фразе её хорошее настроение кончилось. Или терпение. Мама поджала губы и сухо произнесла:

— Делай что хочешь.

Она собрала тарелки, встала и отправилась мыть посуду. Разговор был окончен.

Температура спала, но начался кашель, который даже слушать было больно. Мы не разговаривали, ибо любой разговор заканчивался слезами: у мамы глаза слезились перманентно, а я никогда не могла слушать сиплые надсадные голоса — тут же начинала чувствовать себя простуженной со всеми атрибутами в виде свербения в носу и рези в глазах. Так что мирную тишину выходных нарушал лишь мамин кашель.

В понедельник утром она почувствовала себя легче настолько, что засомневалась в необходимости больничного. Небольшая проповедь в моём исполнении звучала, пожалуй, слишком пылко, но возымела действие: мне пообещали, что по возвращении домой я не застану квартиру пустой и ещё об этом пожалею. Пришлось поверить и бежать в школу, ибо со всеми пререканиями я здорово задержалась.

Я так боялась опоздать, что лишь в школе, на лестнице, меня догнал другой страх — страх перед классом. Привычный страх насмешек, ведь я практически прогуляла один день. Он нахлынул… и тут же отступил перед моей твёрдой уверенностью, что это ерунда. Ничего они мне не сделают. Да и есть ли им до меня дело?

В класс я зашла, опередив учителя всего на пару шагов. И дальше день пошёл по накатанной колее: нам рассказывали новые темы, спрашивали уже пройденное, призывали к порядку особо шумных учеников, класс зевал, шумел, слушал. И никто меня не трогал. Кроме одного-единственного раза. Настя, милая и непосредственная Настя, та самая, которой я до последнего давала списывать, ибо знала — она не говорит за спиной гадости. Она ни о ком их не говорила. И так радовалась каждому оклику на просьбы о помощи, что отказывать ей было труднее, чем кому бы то ни было. Она подошла поинтересоваться о здоровье моей матери.

— Всё уже в порядке, — я была готова сгореть со стыда, вспомнив, как кричала про её больное сердце.

— Ой, ну слава богу, — Настя смешно всплеснула руками. — А то Макс ничего толком не сказал, только туману напустил.

— Мы подумали, раз уж ты осталась дома, что-то действительно серьёзное, — сказала Катя.

— Всё не так страшно, правда, — я совсем смутилась и заёрзала на стуле.

— Ну и чудненько!

И упорхнула.

Здоровьем матери также поинтересовалась классная руководительница, но это было куда более дежурно. И так же дежурно меня хвалили за то, какая я любящая дочь, забочусь о матери.

И всё бы ничего, и случившееся можно было бы оставить в прошлом, но у маминой болезни оказалось ещё одно последствие. Макс. Он не беспокоился о мамином здоровье, ибо ещё с выходных был в курсе улучшения. Его интересовало другое.

— Вы как с мамой? Помирились? — спросил он, когда мы возвращались из школы.

— Вроде бы.

— Отлично. Так я зайду за тобой завтра?

Я скривилась:

— Не стоит. Да и на кой оно тебе?

— Скучно одному в школу ходить. О, я ещё лучше придумал! Давай я к тебе в гости приду?

Наверно, глаза у меня стали как те самые легендарные рубль-двадцать.

— Зачем?!

— Проведать, познакомиться, успокоить, — он явно наслаждался моим изумлением, но отвечал серьёзно. — Она ж меня не знает, вот и беспокоится.

Я возвела очи горе.

— А как узнает, так вовсе в другую школу меня переведёт.

— Не, — самодовольно произнёс Максим. — Взрослые меня любят. Так что не трусь.

— Но ведь она болеет. Хочешь заразиться?

— Ой, да я сам ещё та зараза, никакая чужая ко мне не пристаёт, — отмахнулся Макс со свойственным ему легкомыслием.

— Живов, — взвыла я. — Ты смерти моей желаешь? Ты хоть представляешь, что она навоображает о нас, если я тебя домой приведу?

— Наоборот! Она решит, что у неё всё под контролем и перестанет париться. Но как знаешь. Напрашиваться не буду.

И он пожал плечами с самым независимым видом. А я никак не могла согнать с лица умоляющее выражение. Я боялась последствий и в то же время — о безумная! — хотела, чтобы он уговорил. Это было странно, даже пугающе, ведь я всегда знала, чего хочу. Обычно — чтоб от меня все отстали, естественно.

Живов, и правда, перестал настаивать, и больше эту тему мы не поднимали, заняв дорогу обсуждением школьных будней: учителей, домашних работ и предстоящих контрольных.

И к дому я подошла одна.

Хитрый Живов избрал верную тактику. Начни он настаивать, я бы и его, и, самое главное, себя убедила, что идея глупая и так делать не стоит. Но он оставил меня дискутировать с самой собой, и к вечеру я не выдержала. Мама лежала на диване и лениво щёлкала каналами, когда я решила, что момент для безумных идей самый подходящий.

Конечно, она удивилась и засыпала меня вопросами. А мне откуда знать, чего он напрашивается и какая вожжа ему на этот раз под хвост попала? Да, тот самый парень. Нет, мы не встречаемся. Нет, просто если хочешь с ним познакомиться, я могу его пригласить. Удобно-удобно, неудобно спать на потолке, а пригласить друга в гости — удобно. А когда? Хорошо, скажу, что в четверг.

До разговора пришибленная ходила я, после — мама. Слава богу, у неё пока было мало сил для кипучей деятельности, но о четверге я думала с некоторым ужасом. И в то же время мне было хорошо, как после сдачи тяжёлой, но важной работы.

— Я пойду с вами! — безапелляционно заявила Катя, едва прознала о нашей идее. — Я давно не видела Ирину Александровну. Да и как можно пропустить такое событие?

— Заболеешь, — пригрозила я. — Макса не жалко, а без тебя я как?

— Я приму меры предосторожности, — пообещала она, и всё же поход в гости перенесли на выходные.

Суббота началась с новости, что дома закончилось сливочное масло. И почти нет фруктов. Посему, не успев толком проснуться, я оказалась на улице с сумкой, деньгами и наказом без продуктов не возвращаться. Дальше — веселее. Гостей мы не принимали годами, а потому неотлаженный механизм скрипел всеми шестерёнками, поминутно разваливался, скреплялся подручными средствами, но кое-как двигался. Отдохнувшая мама, похоже, решила высвободить за один день всю накопленную энергию. Жаль, у меня не было такого же запаса в закромах. Я с тоской думала, что изначально планировала всего лишь привести Макса после школы на чай минут на пятнадцать. С каких пор это преобразовалось в банкет на четыре человека?

— Ой, я так давно у вас не была, — первым делом сказала Катя, оказавшись в прихожей. — Здравствуйте, Ирина Александровна, как здоровье?

Мама стояла чуть в стороне, ближе к кухне, чтобы не мешать гостям раздеваться. Она улыбнулась Кате.

— Спасибо, хорошо.

Пока они обменивались любезностями, я пропустила внутрь Макса и закрыла дверь.

— Здрасте, — Живов склонил голову в поклоне и только после этого занялся курткой.

Едва одноклассники разделись и разулись, им выдали тапки и пригласили в зал, он же — мамина комната, которую по этому поводу хорошенько обеззаразили, а после проветрили.

На все взгляды я вымученно улыбалась и разводила руками, дескать, вы сами напросились.

Впрочем, ребята не сильно растерялись перед маминым напором. Катя рассказала про здоровье своих родителей, Макс — про своих, слово за слово завязалась беседа, в которой я единственная не принимала участия. Сидела себе тихонечко и отходила от суматошного утра. А потом, как по сценарию, беседа плавно перешла на меня. Причём не просто на мои дела, а на то, какая я хорошая и пригожая: и учусь хорошо, и учителя меня любят. И теперь уже мне отвечали лукавым взглядом: «Сама напросилась». Хотя, видит Бог, ни о чём подобном я не просила!

К счастью, продлилось это недолго: мама пожаловалась, что я совсем ей ничего не рассказываю про школу, и мы принялись активно обсуждать школьные дела. Настолько активно, что мама была вынуждена просто слушать и прервала нас лишь зовом на обед. Но ведь сама напросилась.

А за обедом я смотрела на них и улыбалась. И было хорошо. Могла ли я год, полгода назад, хотя бы мечтать о таком? О том, чтобы сидеть на кухне и болтать с мамой о всякой ерунде. О том, чтобы не бояться заходить в класс. О том, чтобы познакомить маму со своим другом. Да о самом друге! Что безалаберный новенький своей улыбкой и шутками сможет разрушить годами копившееся недопонимание. И отчаянный крик, прятавшийся за чужими словами и стихами, прорвётся наружу.

Я по-прежнему боялась говорить важные слова. Спрессованные долгим молчанием, они превратились в тяжёлые угловатые снаряды, которые нещадно ранили. Но с каждым выпущенным камнем на душе становилось легче. И с каждой попыткой крик становился всё тише и спокойнее. Мы ещё будем ссориться и с мамой, и с классом, но теперь это не пугало меня так, как раньше. Я больше не чувствовала себя изгоем. А если не чувствовала, то и не была им.

Ребята ушли только вечером, поздно вечером. Мама, после обеда спрятавшаяся от нас в своей комнате, вышла в коридор попрощаться, и они долго раскланивались на пороге, смешные в навязчивой вежливости. «Было очень приятно, надеюсь, вам не было скучно» — твердила мама, на что получала в ответ: «Что вы, что вы, это нам было очень приятно, и мы должны извиняться за беспокойство». Я стояла в стороне и не вмешивалась в ритуальные танцы, которые явно доставляли удовольствие обеим сторонам.

Наконец мы с мамой остались одни. Закрылась дверь, и я с опаской посмотрела на неё, не удержавшись от вопросительного:

— И-и?

Её вздох можно было толковать как недовольный, если бы не улыбка, которая до конца не сошла с лица.

— Всё-таки трое детей — это перебор. Какая ты тихая по сравнению с ними.

Вместо ответа я рассмеялась. А мама добавила, уже серьёзно:

— Я рада, что у тебя такие друзья. Спасибо, что познакомила с ними.

Я почувствовала, как в глазах защипало, но всё равно улыбалась.

— Не за что, мам. Не за что.