Весеннее танго

С приходом Кати стало легче. Легче задвинуть переживания на задворки сознания, отстраниться, отвлечься. И день прошёл совсем не так страшно, как я себе представляла. Обычно прошёл. День как день, ничего особенного.

За ним следующий. Я не понимала, что творится с Максом — он не стал относиться ко мне плохо: так же дружелюбен, но сильно отстранился. Словно не было телефонных разговоров и прогулок под снегопадом, чтения стихов и шуток. Словно на улице осень, а не конец зимы.

А в четверг, через два дня после разговора в раздевалке, он позвонил. На часах — половина одиннадцатого. И звенит знакомая мелодия, которая стоит только на его звонке. Я вся трепещу внутри, но поднимаю трубку с почти сердитым видом.

— Да?

— Привет, как дела? — его голос звучит, с одной стороны, привычно, а с другой — осторожно.

— Нормально, — с прохладой отвечаю я.

— Чем занимаешься?

Ритуальные танцы вокруг костра. Психологи говорят, они нужны, а меня всегда раздражали. Поэтому я резко спросила:

— Ты что-то хотел?

— Да. Поболтать.

— Слушаю тебя.

— Я не вовремя, да? Разбудил?

Вдох-выдох. За что ты на него сердишься? За что наказываешь? За свой страх?

— Нет. Извини, всё нормально. Это я… от неожиданности.

— А чего неожиданного? Я ж тебе не первый раз звоню. Вот шёл домой, скучно, решил поболтать с кем-нибудь. На улице снег идёт — красота! Пошли гулять?

— Ты с ума сошёл, — улыбнулась я.

— А что? Время детское, это взрослым спать пора, а нам — самое то!

Я рассмеялась, не зная, шутит он или серьёзно. Да он и сам, наверное, не знал. Откажусь — обернёт всё шуткой, соглашусь — сделает вид, что другого ответа и не ожидал. И так хочется поддержать задорным «А пошли!», и это так внезапно для меня самой. С трудом, но я ответила:

— Ну уж нет. Как-нибудь в другой раз.

— Нет, так нет.

В этом весь он. В этой лёгкости и легкомысленности, на которую невозможно сердиться. Я слушала его непринуждённый трёп и улыбалась, забыв про страхи и радуясь, что между нами всё по-прежнему, когда он вдруг заговорил серьёзно.

— Ты знаешь, я больше не буду просить у тебя списать. Никогда.

— В смысле?

— В прямом. Я не хочу, чтобы ты меня презирала.

— Пре…зирала?

— Я много думал эти три дня над тем, что ты сказала. Я, конечно, люблю говорить, что я раздолбай, но это не причина для гордости, и я это прекрасно понимаю. А ты так ответственно подходишь к учёбе. Ты молодец, честно, я тобой восхищаюсь, можно сказать. И, — он прервался, подбирая слова, и резко закончил: — В общем, я не буду больше у тебя списывать.

— А брать задание на завтра?

— Буду.

— И помощь в выполнении д/з тебе тоже не нужна?

— А ты предлагаешь?

— Посмотрим. Значит, — я попыталась совладать с дрожащими губами, — поэтому ты игнорил меня эти три дня?

— Как это игнорил? Я с тобой общался!

— Ну по сравнению с обычным твоим «общением» это был почти игнор.

— Почти, но не игнор же!

Я проиграла схватку с самой собой, и губы растянулись в улыбке. Не было смысла её прятать — счастливую, радостную. Значит, никто его против меня не настраивал, а во всём виновата моя же собственная фраза. Какое счастье!

— Помогу, помогу, куда я денусь. Тебе с чем помощь-то нужна? Или со всем подряд?

— Смилуйся, государыня-рыбка, у меня же голова лопнет! Так, я дошёл до подъезда. Ты точно гулять не пойдёшь?

Я вздохнула.

— Точно.

— О’кей, — протянул он. Послышался скрип тяжёлой двери подъезда, эхо шагов. Дождавшись, пока он поздоровается с родителями и стихнет шум на заднем фоне, я спросила:

— Математика-русский?

— Что?

— Помощь, говорю, нужна с математикой и русским?

— Чую, зря я этот разговор затеял. Слушай, забудь, что я сказал. Я уже передумал. Не нужна мне никакая помощь. Дураком родился, дураком помру.

— Я в тебе разочарована.

— Морозова, это запрещённый приём!

Но возмущению в голосе не верилось ни капельки. Уж в вопросах учёбы сбить меня с толку было непросто. Я уселась на кровать, подложив подушку под спину, и продолжила расспрос:

— А куда после школы пойдёшь, ты уже определился?

— Я не знаю, что через два дня делать буду, а ты меня про несколько лет спрашиваешь.

— Ну вдруг, — хотя Максим меня не видел, я пожала плечами. — Некоторые ещё в пятом классе определяются.

— В пятом классе я думал стать поваром.

— Почему? — прыснула я.

— У них много вкусной еды.

Аргумент вызвал лишь улыбку. Некоторое время мы помолчали.

— А в медицинский какие предметы нужны? — наконец спросил он. Почти проворчал.

— Химия и биология, кажется.

— Вот ещё их можно.

— Хорошо.

Разговор продолжался, теперь уже о всякой ерунде. Только через полчаса мы таки распрощались и отправились спать. Не знаю как он, а я заснула быстро.

Потому что всё было хорошо.

На следующий день будто и не было двух дней страха. Только острее ощущалась радость, смешней казались шутки. И совсем не замечались Кира и её подпевалы. Казалось, что Макс улыбается только мне, смотрит только на меня. И это пьянило. Совсем слегка. Самую чуточку, но даже этой капли хватало, чтобы взбудоражить мою душу, которая привыкла ко всем относиться сдержанно, отстранённо.

После уроков я осталась в школе, дежурить. Пустой класс с исчерченной доской, фантиками под партами, грязными разводами от тех, кто не носит сменку. Обычно все дежурят парами, но мне пары не нашлось. Катя дежурила с Ритой ещё с тех пор, когда мы не сидели рядом.

Один за другим я подняла стулья на парты, потом стала стирать с доски. В этот момент дверь отворилась, и в класс заглянул Живов.

— Дежуришь? Составить тебе компанию? — не дожидаясь ответа, он кинул рюкзак на одну из первых парт и сел рядом.

Я обернулась и скептически его оглядела.

— Может, тогда поможешь?

— Помогу. Только ты потом выполнишь одну мою ма-а-ахонькую просьбу?

— Какую? — тут же насторожилась я.

— Совсем пустяковую, ерундовую и несложную, — Макс заговорщицки подмигнул.

Я думала. Неприлично долго думала, чтобы, в конечном счёте, отделаться расплывчатым:

— Посмотрим на твоё поведение.

Будто и не рассчитывая на большее, Макс спрыгнул с парты с самым решительным видом.

— Говори, что делать! — правда, тут же уточнил: — Только учти — полы я мою отвратительно. И цветы обязательно залью.

— Ха! — Я вернулась к доске и продолжила стирать словарные слова. — И без того дел хватит. Подними стулья, потом подмети пол и вынеси мусор.

Вдвоём дело пошло быстрее. Меньше чем через полчаса я оглядывала класс в поисках того, что мы забыли сделать, и ничего не находила.

— Ну что, всё? — Макс опять развалился на парте, опасно сдвинув стул так, что он того и гляди с грохотом свалится на пол.

— Вроде бы.

— А теперь ты мне что-нибудь споёшь?

Просьба застала меня врасплох. Я помнила о ней, но максимум, чего ожидала — стихов.

— Спеть?

— Ну да. — И он устроился поудобнее слушать, а я по-прежнему стояла растерянная, перебирая в голове песни. «Кабаре»? О нет, она слишком распутная. «Музыка вновь слышна. Встал пианист и танец назвал» — слишком о любви. Мне стало жарко от волнения. Нужно что-то более непринуждённое…

— Они слишком… — я замолчала, не в силах подобрать слова.

— Что слишком? Неважно, сойдёт.

И я посмотрела на его улыбку и начала внезапно, по ассоциации:

— Вот идёт по свету человек-чудак, сам себе печально улыбаясь. В голове его какой-нибудь пустяк; с сердцем, видно, что-нибудь не так…

И улыбка Макса стала шире. Он качал головой в такт музыке, но подпевать не пытался, и я вспомнила, как он безбожно фальшивит.

— Приходит время, птицы с юга прилетают, снеговые шапки тают и не до сна.

Сидя на парте, я сама начала качать головой, порой поднимая руки, чтобы указать, куда улетели птицы, или развести ими в деланном недоумении. А Макс… А Максим сидел рядом, но на втором припеве он соскачил и взял меня за руки.

— Почему ты замолчала? Продолжай.

Легко сказать. Я едва удержалась от шумного вдоха, я задыхалась. А он с безмятежной улыбкой продолжал припев, фальшивя даже больше, чем я представляла, и раскачивал наши руки в такт. В отличие от слуха, чувство ритма у него было. И пришлось, проглотив огненный комок, продолжать:

— Поезжай в Австралию без лишних слов: там сейчас как раз в разгаре осень. На полгода ты без всяких докторов снова будешь весел и здоров.

Я плохо помню, как всё было дальше. Я закончила петь, когда он отпустил руки? Мы шли домой, и о чём мы говорили? Очнулась я только у себя в комнате, за алгеброй — сухие цифры отрезвляли не хуже ледяного душа. Очнулась, сделала уроки, похлопотала по дому, а в голове звучали слова песни, и руки жгло воспоминаниями. Морозова, неужто ты влюбилась?

Я не хотела знать ответ. Это было слишком опасное знание. Накладывающее какую-то ответственность, ожидания, надежды.

Не хочу знать.

Лучше просто жить как раньше. Ходить в школу, слушать его шутки, принимать звонки. Да, это лучше, вот только...

На следующий день я увидела другую грань «как раньше». Зашла в класс и, замерев возле парты, смотрела, как Максим корчит рожи, улыбается и заигрывает с Окшиной. И как, польщенная его вниманием, она жеманно хихикает и улыбается в ответ. Я отвернулась. В душе тут же поднялась злость на ветреного, непостоянного, вечно флиртующего Живова. Как так можно, в конце-то концов?! Как он мог вчера держать меня за руку, а сегодня чуть ли не обниматься с Окшиной!

Хотя нет, всё правильно. Я зло стиснула рюкзак. Нет, это я зря удивляюсь. Его поведению удивляться не надо, всё было понятно с первого дня. Вот своей слепоте, своей забывчивости удивляться надо. Ясно же, как божий день, что для Макса все эти игрища ничего не значат.

И всё-таки, ну как так можно?!