ПОСЛУШНАЯ ДОЧЬ

https://youtu.be/Yh2Kl6dwgCU?feature=shared

С самого раннего детства Олеся ощущала некую просто физическую потребность записывать свои мысли на бумаге. Совершенно непонятно было, почему она уродилась такой вот странной, — а самое главное, в кого?.. Других таких ненормальных в их семье больше не наблюдалось. Все остальные были вполне разумными людьми, которым подобная несусветная глупость была просто чужда. А вот в Олеське подобный дефект конструкции проявился уже чуть ли не с колыбели.

Она сама никогда даже про себя не решалась назвать это даром или талантом. Скорее уж, это было наказание Божье, ниспосланное ей свыше за какие-то грехи в прошлых жизнях. Потому что, надо признать, никакой радости или, тем более, счастья Олесе этот ее странный дар не приносил, — одни только вечные проблемы и беды…

В том числе, и с ее милыми добрыми родственниками. Которые совершенно не желали воспринимать ее такой, какой она была.

В принципе, к счастью для самой Олеськи, чаще всего ее мамочка относилась к этой ее особенности совершенно равнодушно. Ну, есть таковое и есть… Маму в принципе никогда не интересовало, что именно пишет ее дочь, и зачем она это делает, потому что нечто подобное вообще было за гранью ее понимания. Ее раздражало лишь то, что странная дочь тратит на подобную ерунду те крупицы драгоценного свободного времени, которое можно было провести с гораздо большей пользой. Например, вполне можно было успеть пол лишний раз помыть или хотя бы пыль протереть. Все больше пользы было бы для семьи… Но, в принципе, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не выходило из-под контроля… И, наверное, именно поэтому Олеське было позволено иногда заниматься тем, что она считала нужным.

Тем более, что чаще всего она писала по ночам, не мешая другим членам своей семьи спать.

Но случалось, что, время от времени, у Олеськиной мамы вдруг просыпался какой-то болезненный интерес к странной деятельности дочери. К счастью, обычно это происходило не чаще одного — двух раз в год, — а то и реже, — но Олеське и этого вполне хватало… И тогда, услышав в случайном разговоре, например, что дочери задали написать сочинение, мама вдруг безапелляционно заявляла, что должна немедленно его проверить. Вот так, — она годами никогда не проверяла у дочери домашнее задание; та училась полностью самостоятельно, и, надо заметить, весьма неплохо училась, — практически на одни пятерки. Но порой звезды на небе сходились как-то не так, — либо ретроградный Меркурий насылал затмение на разум, — но Олеськиной маме вдруг приходило в голову, что она совсем пустила на самотек учебу дочери, и она желала именно сегодня и именно сейчас срочно наверстать упущенное. И начать она всегда непременно желала именно с сочинения.

Забегая вперед, замечу, что им она неизменно и заканчивала.

Сказать, что Олеся сопротивлялась этому, как могла, — это не сказать вообще ничего. Но беда была как раз в том, что на самом деле она не могла ровным счетом ничего. В своей родной семье она никогда не имела никаких прав вообще, — она лишь обязана была тупо подчиняться любой маминой прихоти, даже самой нелепой и необъяснимой. Пыталась ли она как-то этому противостоять?.. Пыталась. Постоянно. О том, что существует такое понятие, как “личные границы”, Олеся узнала лишь спустя много лет. Но то, что она делала, тем не менее, было именно отстаиванием своих личных границ. Пусть это получалось у нее робко и неумело; пусть она не смела открыто пойти наперекор своей маме, но, тем не менее, она действительно пыталась, — все свое безрадостное детство, — объяснить, что у нее должно быть хоть какое-то свое личное пространство, в которое вход другим был бы запрещен.

Наивная… Ее мама была непробиваема, словно танк. И, когда она перла напролом, остановить ее было невозможно.

От любых попыток сопротивления становилось не просто хуже. Становилось страшно. И вся жизнь превращалась в один сплошной кошмар…

Олесина мама без труда умела делать так, что дочь просто начинала жалеть о том, что вообще появилась на этот белый свет. И поэтому Олеся очень рано усвоила, что проще было действительно подчиниться, перетерпеть, сжав зубы, какие-то временные неудобства, чтобы потом снова можно было продолжать спокойно жить своей жизнью. Все остальное было себе дороже. При малейшей ничтожной попытке сопротивления, — порой всего лишь мысленного, — Олесю подвергали полной анафеме и сжигали на костре. И это, поверьте, к сожалению, было не совсем образное выражение…

Показывать какие-либо свои записи маме Олеся боялась просто панически. Это было для нее самое страшное и всегда неизменно превращалось в самый настоящий кошмар, которого Олеся всеми силами стремилась избежать. Но при этом она прекрасно знала, что, уж если ее мама что-то вбила себе в голову, то она пройдет по выжженной земле, но непременно получит желаемое. Любыми путями. В том числе, и при помощи физического воздействия. Она будет орать, визжать, оскорблять и угрожать; она без проблем надает по физиономии и вырвет тетрадку силой, — и это было еще далеко не худшее, на что ее непутная дочь могла рассчитывать в случае своей нелепой попытки неподчинения.

Наверное, сразу же возникает вопрос, а что вообще может быть такого страшного в том, чтобы девочке-отличнице позволить любимой мамочке почитать хорошо написанное сочинение, за которое она обязательно получит пятерку, — потому что писала она гораздо лучше всех в своем классе?.. Да просто все дело было в том, что обожаемая Олесина мамочка от природы обладала просто уникальной, можно даже прямо сказать, маниакальной способностью отыскать в самом крохотном, простеньком и незамысловатом сочинении тысячу просчетов и недостатков. И после прочтения она, разумеется, просто считала своим святым долгом указать дочери на них, а потом долго и нудно отчитывать ее за абсолютную неграмотность и полное неумение внятно выражать свои мысли. При этом мама, как заведенная, — как заезженная пластинка, — неоднократно повторяла и просто давила на то, как она жутко и ужасно разочарована полным отсутствием у своей непутной и неразумной дочери хоть каких-то очевидных способностей к написанию, поскольку, зная ее привычку постоянно марать бумагу, мама, разумеется, ожидала от нее гораздо большего…

И беда была даже не только в том, что правдолюбке-маме даже и в голову не приходило хоть немного пощадить и без того довольно потрепанную психику своей несчастной дочери. Весь ужас ситуации заключался в том, что мама, напротив, казалось, ловила немыслимый кайф от того, что унижала ее и лишала последней опоры в жизни. Ведь именно в сочинительстве и писательстве Олеся видела свое будущее; именно с этим она неизменно связывала все свои надежды и стремления. А ее любимая мамочка, мнению которой она доверяла на все сто процентов, — женщина, посмотрим правде в глаза, в свое время сумевшая осилить лишь профессионально-техническое училище, причем, по чисто технической рабочей специальности, и не имевшая к творчеству ну вообще никакого отношения и даже ни малейшей склонности, — просто стирала ее в порошок своей постоянной неизменной критикой.

И все это, разумеется, подавалось под красивым, но очень жестоким девизом: “Кто же еще скажет тебе правду, если не мамочка?..”

А Олесе не хотелось такой правды. Ей тогда хотелось просто умереть…

А потом как-то незаметно подрос ее дорогой младший братец. И у него вдруг появились проблемы с русским языком. Нет, такое выражение было неправильным, потому что то, что происходило, даже нельзя было назвать проблемами. Учился Олесин братик, в принципе, очень даже хорошо, — правда, из-под палки, но какое это имеет значение, если важен только конечный результат?.. Но вот сочинения давались ему тяжело. Нет, это опять не совсем правильное выражение, совершенно не отражающее сути происходящего. Олесин братец вполне был способен написать нормальное сочинение на уровне школьной программы. Может быть, и не на пятерку, — но мог. Но просто ему все это очень сильно не нравилось и лень было тратить на это свое время. Он никогда не любил читать и уж, тем более, терпеть не мог писать.

Саша с раннего детства был очень избалованным мальчиком, привыкшим получать все, что он пожелает. И, если ему хоть что-то не нравилось в окружающем его мире, он имел обыкновение попросту закатывать дикие истерики с нечленораздельными воплями и топаньем ногами. А писать сочинения ему очень не нравилось. И, прекрасно зная об этом, их обожаемая мамочка, не желавшая лишний раз расстраивать своего звездного наследника и провоцировать его дурное настроение, нашла прекрасный, на ее взгляд, выход из данной ситуации.

Она решила, что сочинения за Сашу будет писать Олеся. А что такого?.. Она же все равно целыми днями пишет, — вот пусть и старается, приносит пользу обществу, так сказать, — раз ей все это так нравится. А Сашеньку не надо нервировать. Зачем заставлять его делать то, что ему неприятно?..

И теперь Олеся постоянно слышала от мамы ее коронную фразу: “Помоги Саше написать сочинение, иначе я не буду с тобой разговаривать!”

И, поверьте, это был не просто глупый бессмысленный шантаж, который можно было бы благополучно проигнорировать. Со стороны мамы это было откровенное и весьма изощренное издевательство. Угроза “Я не буду с тобой разговаривать!” в понятии мамы заключалась в том, что на ближайшие, — нет, даже не дни, а недели, а то и месяцы, — Олеся попросту превращалась в изгоя в собственной семье, в парию, в неприкасаемую, с которой не просто никто не разговаривал, а которую вообще никто из родственников в упор не видел и даже брезговал дышать с ней одним воздухом. Любые Олесины тщетные попытки обратиться к кому-нибудь из них, — даже по чисто бытовым вопросам, решить которые в одиночку она иногда была просто не в силах, — натыкались на дикие вопли, нецензурные оскорбления, трехэтажный мат и прочие проявления большой любви… И к тому моменту, когда все это, наконец, закончится, Олеся успевала пройти все круги ада, проклясть все на свете и неизменно пожалеть о том, что она вообще родилась на белый свет… То, что вымаливать прощение нужно было, в буквальном смысле слова, на коленях, — да порой еще и не с первого раза это получалось, — я уже вообще молчу…

Мама всегда была для Олеси самым близким, — и единственным близким, честно говоря, — человеком. Она прекрасно осознавала, что, кроме нее, у ее дочери попросту никого больше нет в целом мире… Зря, что ли, она годами отваживала от Олеськи любых даже потенциальных подруг, весьма настойчиво внушая, что все окружающие люди желают ей только зла, и лишь она, мама, ее любит… Хоть дочь и не заслуживает ее любви… Но, несмотря на всю эту безмерную собственническую любовь, мама никогда не задумывалась о чувствах дочери и с легкостью, походя, причиняла ей боль.

И с каждым годом ситуация становилась все хуже и хуже…

В старших классах домашние задания у братца становились все труднее, — что было вполне естественно и прогнозируемо. А поскольку он и раньше-то никогда не выполнял их сам, то было совершенно даже не удивительно, что теперь он уже не просто не хотел, — а порой действительно не в состоянии был их сделать, потому что совершенно не читал никакой литературы. И это превратилось в серьезную проблему, потому что для написания сочинения по книге необходимо хотя бы немного представлять, о чем вообще эта книга… Но как раз на тот момент Олесин братец не интересовался вообще ничем, кроме просмотра дурацких юмористических передач по телевизору. Когда начинались “Маски-шоу”, он просто словно сходил с ума и уже заранее, — очевидно, в предвкушении, — начинал ржать на всю квартиру.

Но мама нисколько не переживала по поводу не слишком высокого интеллектуального уровня любимого сына. Ведь у нее же еще была старшая дочь, — и вот та имела несчастье быть и серьезной, и умной, и начитанной. И мама совершенно искренне полагала, что написать какое-то паршивое сочинение для нее — пара пустяков, и она лишь из подлости и идиотизма отказывается помогать младшему братику.

Олесю никогда не просили. Ее просто безапелляционно ставили перед фактом и требовали, чтобы она шла и писала. Но к тому времени Олеся тоже стала чуть старше. И, несмотря на свою годами выработанную привычку безропотно подчиняться каждому маминому слову, она все чаще смела сопротивляться и наотрез отказывалась от этой выпавшей на ее долю чести.

Кстати, нежелание “помогать младшему братику” было единственной сферой, в которой Олеся решалась противиться и не подчиняться своей маме. И даже не потому, что она была такая смелая, — или ленивая, как полагала ее милая мамочка. Просто Олесин младший братец, с полного попустительства и одобрения их слепой в своей безумной любви к нему мамочки, вырос настоящим выродком. Олеся вовсе не была смелой; она до смерти боялась свою милую мамочку; но в данном случае ей действительно легче было умереть, чем помочь хоть чем-то малолетнему доморощенному садисту, измывавшемуся над ней всю свою осознанную жизнь.

Любящая и заботливая мама устраивала жуткие истерики, от которых стены дрожали, а соседи, наверное, прятались под кроватями. Она вопила, как сумасшедшая, называя дочь, в переводе на более или менее литературный русский язык, бессовестной и неблагодарной тварью. Олеся долгие годы жила в постоянном страхе перед этими регулярными ужасными скандалами, избежать которые было невозможно. Но все равно ни в какую не соглашалась покорно каждый раз делать за брата домашнее задание. Она просто не в силах была подчиниться, — даже ценой тишины и спокойствия.

Самое печальное, что, помимо плохих отношений с братом, существовала еще одна — и даже гораздо более серьезная — причина, по которой Олеся порой чисто физически не способна была сделать то, что от нее требовали. И дело тут было даже не в ее собственной патологической лени или эгоизме, как считала их мамочка. Ведь она, наблюдая, как дочь систематически, день за днем, марает бумагу, похоже, искренне полагала, что для нее это элементарно. И ей даже в голову не приходило задуматься о том, что пишущему человеку, для того, чтобы что-то создать, надо действительно захотеть этого, надо обрести соответствующий настрой в нужный момент, надо пропустить все это через себя, прочувствовать, пережить, переварить, в конце концов… Она даже и не подозревала о том, как на самом деле это тяжело и порой даже болезненно… Откуда ей было знать об этом?.. Ведь она никогда не интересовалась чувствами своей дочери…

А для самой Олеси вся эта ситуация обострялась еще и тем, что она заранее представляла, как тщательно, буквально под лупой, ее мама будет потом изучать все ее мысли, сколько найдет в них страшных недостатков и огрех, как долго и нудно, срываясь на высокую патетику, будет потом объяснять дочери, что она написала совсем не то, что от нее ожидали, и, разумеется, совершенно не так, как мама это себе представляла. А потом мамочка со слезой в голосе добавит, как она разочарована Олесиным поведением и этой ее нелепой выходкой, потому что прекрасно понимает, что ее недостойная дочь нарочно сделала это, — плохо написала, — чтобы напакостить своему брату из каких-то там призрачных негативных чувств по отношению к нему, испортить ему оценку да и вообще всю дальнейшую жизнь…

И как вообще ее, такую дрянь неблагодарную, после подобных отвратительных и гнусных поступков земля носит!..

Словно ее расчудесному сынишке удалось бы написать лучше!.. Так и в чем же проблема?.. В том, что в его пустой подленькой головенке мысли вообще отродясь не появлялись?..

Так что, вместо какой бы то ни было благодарности, Олесю опять же, в большинстве случаев, ожидали все те же скандалы, оскорбления и многодневный игнор… Вот тебе и все варианты, — выбирай любой…

Олесина неспособность “родить очередной шедевр” заключалась, в первую очередь, в том, что у нее изначально были очень плохие отношения с младшим братом. Нет, она не стремилась осознанно напакостить ему, — она лишь бессознательно впадала в полный ступор при одной только мысли о необходимости ему помочь. Сказать, что они с братом не любили друг друга, — это не сказать вообще ничего. Александр, — так звали ее брата, — к сожалению, рос не самым порядочным человеком. И он постоянно откровенно издевался над старшей сестрой, укрывшись за надежной маминой спиной и прекрасно зная, что ему ничего за это не будет. Напротив, ненавистную сестрицу снова накажут, поскольку она не удержится и пожалуется на него… А мама всегда будет на его стороне, что бы он ни натворил, и обвинит во всем всегда именно Олеську… Так стоит ли удивляться тому, что, после стольких лет страданий, у Олеси давно уже просто душа в его сторону не поворачивалась?..

Несмотря на то, что Олеся была старше Саши на шесть лет, он всегда вел себя с ней так, словно она была полнейшим ничтожеством, созданным исключительно для того, чтобы удовлетворять его прихоти. Он не просто по-хамски разговаривал с ней, — он постоянно орал на нее и оскорблял, — причем, с полного попустительства и — больше того — даже одобрения их дорогой мамочки. Она не видела ровным счетом ничего предосудительного в поведении своего любимого сынули и на все Олесины жалобы лишь заявляла ей, что она старше, а следовательно, должна быть умнее. Сашуленька просто еще маленький; он еще не понимает, что творит; а вот ей, здоровой глупой кобыле, давно уже пора бы приобрести хоть немного ума…

Никто и никогда за всю Олесину жизнь не смел обращаться с ней так, как это делал ее чудесный и ненаглядный младший братик. Она всегда думала, что просто убила бы, наверное, любого другого человека, посмевшего вести себя с ней подобным образом… Но в случае с младшим братишкой она была совершенно бессильна. Саша всегда творил все, что хотел, и ему все сходило с рук. При этом их мама поддерживала его безоговорочно, потому что упорно продолжала считать его маленьким и глупеньким…

Скажу по секрету, — его реальный возраст не имел при этом ни малейшего значения. Даже через десять-двадцать лет он все еще останется для мамы ее маленьким и глупеньким мальчиком, который когда-нибудь вырастет и поумнеет… Может быть, это даже когда-нибудь и произойдет, — тут уже Олеся была не в курсе, потому что к тому времени прекратила всякое общение с ними обоими.