без названия

Белое солнце медленно выкатывалось из-за горизонта, луч за лучом прогоняя густой ночной мрак, зависший над барханами.

Рассветало, а значит, не стоило даже и думать о том, чтобы войти в город до наступления сумерек. Конечно, нынче он не вез ничего запрещенного, но, увы, местные стражники слишком хорошо помнили прежние времена.

Гельмут чиркнул спичкой и закурил, пуская в рассветное небо аккуратные колечки дыма. Он готовился к ожиданию. Пришли бы на час раньше, просочились бы старыми тропами, а теперь — сиди и жди.

Почувствовав плохое настроение хозяина, умный верблюд поднял голову и с тоской заглянул ему в глаза.

— Потерпи, Шепард. Еще немного и получишь порцию сушеных фиников, обещаю, — Гельмут ласково потрепал животное по холке, а тот в ответ лишь недовольно буркнул — в финики ему верилось слабо.

— Почему мы встали? — возмутился Никита, подъехав к наставнику. От нетерпения этот угловатый и несуразный юноша аж подпрыгивал на своем дромадере, который, в свою очередь, что-то флегматично жевал, не обращая внимания на эти странные прыжки.

Гельмут устало прикрыл глаза: мальчишку ему навязали в ученики почти насильно. Он был мил и не бездарен, но уж слишком горяч. Гельмут знал по себе, что это пройдет с возрастом, но неосмотрительные поступки Никиты слишком портили жизнь им обоим.

— Мы остановились, потому что рассвело.

— Но мы же не везем ничего особенного! — снова нетерпеливо подпрыгнул на горбе мальчишка, от чего его верблюд поперхнулся колючкой и недовольно закашлялся.

— Кстати, ты проверил наше «ничего особенного»? — зажав сигарету в зубах, Гельмут спешился.

Никиту вопрос обидел. Он, как любой мальчик его возраста, не любил заниматься рутинными делами. Ему хотелось приключений.

— Чего его смотреть-то? Сам же говорил: часто нельзя.

— Никита, нам лучше вообще не приезжать, чем привезти больной девочке пустой сундук, — назидательно покачал головой Гельмут. — К тому же я знаю, как уберечь остатки, если почти все пропадет.

— Мы смотрели вчера вечером, там был огромный кусок, — возмутился мальчишка.

— Сам будешь клиенту вручать, если что-то пойдет не так, понял меня? — огрызнулся Гельмут, выплюнув окурок в бархан. Песок тут же съел этот мусор, даже не чавкнув. Пустыня не оставляет следов.

***

В воздухе терпко пахло мятой и чабрецом. Тихо шелестели раскидистые смоквы. Мощными скрипучими баритонами голосили цикады, вошедшие в пору любви. Сумерки мягко, словно пустынные лисы, наступали на оазис, затерянный в песках.

Гельмут, не обращая внимания на красоту дивного вечера, полз по высокой кирпичной стене, отделявшей его от красавицы Ширин, чьи черные бархатные глаза давно пленили его. Он отчаянно цеплялся за каждый уступ, чувствуя себя обреченным самцом богомола. Наконец, ухватившись за край преграды, Гельмут ловко подтянулся и одним махом оседлал стену.

Он прислушался: похоже, собаки уже мирно спали в своих будках. Ширин говорила, что опаивает их мятным чаем, замешанным на кроличьей крови. Наверное, это было то самое древнее колдовство, которым должна владеть каждая женщина на земле.

Убедившись, что ему ничто не угрожает, Гельмут залихватски свистнул в два пальца. Свистнул так громко, что рисковал разбудить и слуг, и псов, и даже мужа Ширин, давно храпевшего на мужской половине собственного дома. Но на свист вышла только сама ясноокая любимая Гельмута. И хотя всю Ширин скрывал шелковый изумрудный покров, он понял, что она злится. Ее бархатные глаза метали искры, обвиняя удачливого любовника в излишней опрометчивости.

Отправив Ширин воздушный поцелуй, Гельмут спрыгнул со стены и, проскользнув между смоквами, оказался под ее балконом. Ширин величаво опиралась на изящную оградку, напоминавшую прутья клетки для редкой птицы. Она стояла и смотрела на Гельмута, как могут только смотреть восточные женщины, привыкшие повелевать мужчинами одним изломом брови.

— Рапунцель-Рапунцель! Спусти свои косыньки! — улыбнулся Гельмут, обратившись к своей коварной повелительнице.

— Сам поднимешься, — притворно огрызнулась Ширин, подобрав полы покрова, чтобы гордо удалиться обратно в покои.

Гельмут слишком хорошо знал, какое наслаждение таят в себе изгибы тела, спрятанные под изумрудным шелком, а потому покорно полез по водосточной трубе, что давно стала для него лестницей в рай.

***

Кабинет Крейцера напоминал не то музей редкостей, не то комнату сумасшедшего. С бесконечных дубовых полок гирляндами свисали чучела толстых анаконд и изящных гюрз, над которыми в разных позах склонялись птицы и звери, чьих названий не было ни в одной книжке. По стенам, обитыми шкурами буйволов, кожей крокодилов и даже крайней плотью кашалота, были развешаны раскидистые рога всех, кто мог их носить. Гельмут любил говаривать, что в этой коллекции благодаря ему есть даже пара человеческих рожек.

Крейцер разбирался в ядах и снадобьях, а потому стеллажи, упиравшиеся в потолок, он постоянно заполнял баночками, флаконами, шкатулочками, фиалами и бутылочками. В них ждали своего часа маринованные корни мандрагоры, измельченные рога единорогов, выжимки из ядовитых жаб, приворотные зелья, отворотные настои, средства от блох и клещей и даже душистое мыло, найденное в саркофаге древнего жреца. Последнее, кстати, должно было избавлять от морщин, но пока никто не рискнул испробовать его свойства.

А еще в кабинете господаря контрабандистов хранились несметные сокровища. Диадемы обезглавленных королев, ожерелья задушенных принцесс, алмазы, дарующие жизнь, рубины, несущие смерть, жемчуга, обрекающие на печаль, проклятое золото, счастливые монетки с двумя орлами — все, что можно было бы преподнести неверной возлюбленной или верной, чтобы она не переступала черты.

Каждый клиент мог обнаружить в кабинете Крейцера то, в чем нуждался. А если желанной вещи там не находилось, то господарь всегда мог заказать ее талантливому ремесленнику или хитрому колдуну и доставить в любую часть света.

Судя по всему, на этот раз клиент серьезно озадачил Крейцера. Он неловко ерзал в своем глубоком, отделанном мехом кресле. В нем тщедушный Крейцер казался Гельмуту нибелунгом, чахнущим над златом, и он едва сдерживал смех, ожидая приказаний.

— Вчера мне пришло письмо от одной очень богатой и влиятельной вдовы из Эрджебиля, — наконец-то начал говорить Крейцер, поддев ногтем пергамент, лежавший на его столе.

Гельмут вздрогнул, но не от звуков голоса господаря, а от произнесенного вслух названия оазиса, которое он бы хотел никогда больше не слышать. К счастью, Крейцер не заметил его замешательства.

— У этой вдовы заболела дочь. Девочка при смерти. У нее сильный жар. Женщина заказала для дочки лед…

— Лед, в Эрджебиль?! — перебил начальника Гельмут, всплеснув руками. — Эта женщина сумасшедшая? Неделю по пустыне! Лед!

— У тебя есть волшебный ящик для таких вещей, я знаю, — лукаво сощурился господарь, давая знать, что от него ничего нельзя скрыть.

— Я ни разу не пробовал его в деле. Мы можем ей отказать?

— Ты же знаешь, что нет. Это наша политика: мы не отказываем, — Крейцер развел руками. — Я уже отправил ей письмо. Объяснил, что не гарантирую доставку заказа в целости и сохранности. А ты получишь все, что полагается, даже если привезешь клиенту только воду. Так что иди, собирайся. Лед привезут к нам уже завтра утром, и нужно будет немедленно отправиться в путь.

***

Гельмут откинулся на подушку и потянулся за папиросами, лежавшими на резном столике у кровати. Он хотел затянуться, но ему не позволили.

— Нет, лучше поговори со мной! — из-под складок одеяла показалась хорошенькая рыженькая девушка, недовольно скривившая свой маленький ротик.

— Хорошо. И о чем хочет поговорить моя Маришка? — ласково потрепал ее по щеке Гельмут. Он часто останавливался у Маришки, вернее, всегда, когда бывал в Сомме. Рыженькая не задавала вопросов, ничего не просила и ничего не обещала. А еще у нее была фарфоровая кожа и почти полупрозрачные зеленые глаза, будто подернутые дымкой.

— Мне иногда кажется, что ты не со мной. Вот, как теперь, — в голосе девушки прозвучали нотки грусти, и она отбарабанила своими тонкими пальчиками странную мелодию на груди Гельмута. «Милая, что ты делаешь? Ты же не задаешь вопросов! Не надо все портить, прошу!» — мысленно взмолился он, закатив глаза. По кессонному потолку деловито ползла мохнатая гусеница…

— Однажды во сне ты крепко прижал меня к себе и назвал Ширин… Кто она? — продолжила Маришка. Ее невозможно длинные волосы зашевелились, ласково щекоча пятку Гельмута.

— Зачем тебе это, милая? — он поцеловал Маришку в лоб, едва сдерживая смех, вызванный щекоткой. От девушки почему-то запахло мятой и чабрецом, как будто только так и может пахнуть влюбленная женщина.

Пряный запах напомнил Гельмуту о той, что он оставил в Эрджебиле. И от этих воспоминаний ему стало не по себе. Он закрыл глаза и попытался сосредоточиться на таком милом настоящем. Но прошлое слишком настойчиво стучалось в дверь. Неужели после стольких лет он до сих пор называет других женщин ее именем?

— Гельмут? — Маришка волновалась, но ему не хотелось ее успокаивать. — Гельмут? Что с тобой?

— Она называла меня Хельми, с ударением на последний слог, произнося нараспев каждую гласную. Это было похоже на заклинание, — Гельмут совсем не хотел говорить этого, как-то вырвалось. Он вдруг отстранился от Маришки и подошел к окну. Ему не хватало воздуха, а воспоминания о Ширин пугали его.

Гельмут распахнул настежь ставни, и комната тут же наполнилась влажным свежевымытым воздухом. Оказывается, по ту сторону шел дождь.

— Хочешь, я буду называть тебя так же? — горячий шепот обжег Гельмуту ухо, а холодные руки Маришки лианами обвили его тело.

— Не нужно, — он вдруг почувствовал себя в закованным в цепь, а шуршание медных волос, что не поспевали за своей госпожой, напомнило ему шипение ядовитых змей.

— Почему ты тогда не остался с ней? — Маришка поняла, что не сможет заменить свою неведомую соперницу, и это разозлило ее. Как разозлило бы любую женщину. А Гельмут-то наивно думал, что Бог сделал Рыженькую из другой глины.

— Честно? Я не знаю, — Гельмут повернулся к Маришке, чтобы снова поцеловать ее в лоб, но она ловко увернулась и, недобро сощурив глаза, прорычала:

— Пошел вон!

Вечер перестал быть томным. Пришло время искать гостиницу в Сомме.

***

— Ну что, получил задание? — высунулся из стога сена помятый Киншаса. Гельмут вздрогнул от неожиданности, но, увидев опухшее лицо наставника, громко расхохотался. Киншаса был похож на недовольного домового — весь в опилках и соломе.

— П-получил, — с трудом подавил смех Гельмут. — Едем в Эрджебиль. Нужно передать партию винтовок Дону Симеоне. Вручим — и домой. Все просто.

— Что-то мы зачастили в Эрджебиль… Тебе не кажется?

Гельмут пожал плечами и направился к своему верблюду, мирно спавшему в стойле и совсем не ожидавшему столь раннего подъема.

— Мы едем прямо сейчас? — удивился Киншаса.

— А что-то не так? Раньше уедем, раньше приедем. Это же наша работа, — Гельмут старательно делал вид, что очень увлечен сбруей, но вопросы наставника заставили его насторожиться. Киншаса явно что-то заподозрил, но в этих подозрениях еще предстояло разобраться.

— Третий раз подряд туда едем, — пробурчал наставник будто бы себе под нос, но так, чтобы его услышали.

— Мы были еще в Сомме и Хаме, и в Маякальярве… — сам не понимая зачем, стал оправдываться Гельмут.

— Мы были в Сомме два месяца назад, — этот ответ Киншасы всерьез напугал его ученика. Гельмут понял, что настало время для серьезного разговора, хотя по-прежнему не осознавал, о чем же будет беседа.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Послушай, — Киншаса положил свою тяжелую лапищу на плечо Гельмута. — Я узнал у Крейцера, что ты сам выбираешь задания. И раньше ты выбирал самые сложные, а теперь выбираешь те, что в Эрджебиль. У тебя там зазноба, это всем известно…

«Ах, вот в чем дело! — промелькнуло в голове у Гельмута. — Но с каких пор их волнует моя личная жизнь?»

— Тебе никто не мешает заводить девушку хоть в каждом городе, — продолжил наставник, — но, Гельмут, ты лучший из нас! У тебя талант! И ни одна обладательница длинных кос и оленьих глаз не должна мешать тебе становиться тем, кто ты есть. Та, что в Эрджебиле, я не знаю, как ее зовут, — мешает. Гельмут, у тебя есть выбор — стать легендой или превратиться в обрюзгшего отца семейства. А ты в него обязательно превратишься, если позволишь женщинам взять власть над собой.

Гельмут почувствовал, как холодный пот тонкой струйкой стекает ему за шиворот. Киншаса был прав, он-то совершенно не заметил, как его опутала сетями эта треклятая Ширин. Не зря в Эрджебиле говорят, что она колдунья. Опоила его, как опаивала псов и, верно, своего мужа.

Гельмут повесил сбрую на дверь стойла и, не говоря ни слова, направился к выходу из конюшни.

— Ты куда? — удивился наставник, вынимая соломинку, застрявшую в его пушистом усе.

— К Крейцеру, — глухо отрезал Гельмут.

***

Конечно, это была она. В Эрджебиле жило несколько сотен женщин и, наверное, пара десятков вдов, но самой влиятельной и богатой оказалась именно Ширин. Это ее дочь умирала на расшитых золотом перинах и страшно нуждалась в том снеге, что он привез. Какая забавная игра судьбы.

— Здравствуй, Гельмут, — Ширин улыбнулась, и ее большие бирюзовые серьги качнулись в такт приветствию. Кажется, давнишняя любовница Гельмута не собиралась выяснять, куда и почему он пропал пять лет назад.

Ширин постарела. Нет, она не превратилась в сморщенную, словно сморчок, старуху, но она стала другой, совсем чужой. Гельмут долго всматривался в эту незнакомую женщину, пытаясь найти в ней хоть что-то, что напомнило бы ему прежнюю Ширин, но ничего не нашел.

— Здравствуй, твоя дочь больна, мне очень жаль. Но я привез снег, ей должно стать легче, — дежурно промямлил Гельмут, ковырнув мозаику на полу.

— Снег нашей дочери не поможет, — Ширин выдержала чрезвычайно театральную паузу, чтобы произвести на своего гостя должный эффект.

Гельмут почувствовал, как почва уходит из-под ног. Он даже не знал, чему удивляться больше: тому, что он зря вез снег по пустыне, или тому, что у него вдруг появилась дочь. В конце концов Гельмут решил, что намек на отцовство ему почудился.

— И зачем я его тащил в такую даль? Чтобы на тебя посмотреть?

— Наша дочь при смерти, — Ширин особо выделила голосом слово «наша», сообразив, что нужно заострить внимание на нем. — Пустыня съедает ее. И ты должен увезти свою дочку подальше отсюда, — она налила в изящную фарфоровую чашечку черный пахучий чай и продолжила. — Гельмут, на этот раз ты сам стал контрабандой. Мне пришлось выдумать самое сложное задание, чтобы Крейцер прислал именно тебя, — сладко промурлыкала Ширин и протянула Гельмуту свой колдовской напиток, но тот, памятуя о псах, аккуратно отодвинул от себя чашечку.

— Ширин! Ты в своем уме?! Я контрабандист, у меня даже дома нет! Куда я ее увезу? Я не могу быть отцом, Ширин! — он постарался быть убедительным. Еще неизвестно чью дочь на самом деле пыталась ему навязать изумрудная колдунья.

— Тогда твоя дочь умрет, — Ширин произнесла это удивительно спокойно, как будто речь шла только о дочери Гельмута, а не о ее собственной.

Гельмуту стало не по себе. Его замутило, и он пошатнулся, чуть не упав на мозаику, изображавшую охоту на верблюда. Он вдруг осознал, что никогда не знал женщину, стоявшую перед ним. От нее больше не пахло мятой и чабрецом.

— Как зовут девочку?

— Далил, хочешь на нее посмотреть? — Ширин вернула чашечку на столик и протянула руку Гельмуту, приглашая пройти с ней. Он кивнул, но предложенной руки не взял, опасаясь странного гипнотического влияния этой женщины.

Три перехода, расписанные фресками с диковинными птицами, огромный зал с прудом для карпов, музыкальная комната, заставленная почему-то одними барабанами, и вот они уже у дверей спальни их общей дочери.

Нет, Гельмут подозревал, что у него есть дети, но никогда не думал, что когда-нибудь встретится с одним из них. Теперь его от дочери отделяла только латунная ручка в виде птицы-сирин, но он все никак не решался нажать на нее.

Ширин, заметив его замешательство, тяжело вздохнула и широким жестом распахнула дверь.

В прохладной комнате без окон и дверей, словно маленький ангелочек на облачке, спала на белоснежных перинах Далил — хорошенькая девочка с золотыми вьющимися локонами.

Гельмут уже готовился воскликнуть: «Это не моя дочь!», но не вышло. Болезненно-бледная Далил была слишком на него похожа, чтобы отвернуться и уйти. Теперь он был обязан спасти девочку. И от прежде незнакомого чувства ответственности неприятно заныло под ложечкой.

Гельмут осторожно, на цыпочках подкрался к Далил и поцеловал ее в лоб, покрытый испариной. Девочка перевернулась на бок, но не проснулась. Ее лицо вдруг озарила блаженная улыбка, как будто Далил увидела во сне чудесного единорога с радужной гривой.

***

Верблюд недовольно фыркал, ступая по непривычно мокрой траве. В Соммской долине начиналась осень, и дожди лили целыми днями.

Гельмут похлопал своего друга по мохнатой шее, чтобы его приободрить, и крепче прижал к себе дочь. Далил мирно сопела в седле, укутанная в теплую шерстяную шаль пронзительного изумрудного цвета. Любимого цвета ее матери.

Никита тем временем уже наверняка вернулся к Крейцеру и рассказал господарю контрабандистов грустную историю о том, как Гельмут подхватил в пустыне какую-то редкую лихорадку и скоропостижно сгинул в барханах.

Конечно, о нем сложат легенды, и он сам наверняка услышит одну из них в старой таверне «У Карлоса». Услышит, скажет, что это чушь, и вернется домой к Маришке и девочке с золотыми волосами, а может, даже не к одной…