Междуглавие (Лёшка)

Декабрь сопровождаем хмурой свитой

ненужных дней и снегом бессюжетным,

тоской моих ночей неотогретых.

Мои капризы кутаются в свитер.

И лёд кругом.

И я отныне — призрак.

И дышат льдом

Теперь мои капризы.

Алексей Гаранин

Санками служила позаимствованная из дома круглая крышка от стиральной машинки. Крышка была новая, блестящая и скользкая до невозможности: закон трения игнорировала полностью.

Катались дотемна. И после катались тоже — когда уже и взрослые с горки ушли. Горка стала миром, и мир был бел и чёрен, возвышен и прекрасен: Норвегия, а может, и ледяные пустыни далёкой звезды. Ориентацию в пространстве отложили на потом, но крышку переименовали сразу, крышка получила в мире статус щита. Щит был найден в расщелине горы, истинное предназначение его скрывалось под снегом и мраком (Лёшка решил, что пока они сущность щита не разгадали).

Катались по очереди, оставшийся прыгал и кричал или бежал вниз, а чаще — ехал на заду. Тогда щит тащили наверх вдвоём.

Было ужасно жарко, поэтому они разделись до рубашек. Рубашки у обоих были яркие — синяя у Лёшки, красная у Андрея. Как флажки. Флажки метались по горке, скакали, орали — и нажили таки себе нехорошее. А не катайся на боевых щитах!..

— Ой, — сказал вдруг Лёшка, хватаясь за шею, — ой, я косточку потерял, ой, Дрейчик!..

— Какую косточку, — сказал Андрей, прыгая, — катись давай!

— Косточку, — закричал Лёшка, — талисман!

Андрей сразу же вспомнил свой хрустальный шарик (закопанный и многократно оплаканный) и прыгать перестал.

— Абрикосовая косточка, — сказал Лёшка, — в неё проволочка продета, и был шнурок, она была на шнурке, а шнурок, наверное, порвался…

Забыв одеться, они излазили на четвереньках всю горку. Лёшка простужено шмыгал носом и что-то шептал, а потеряв надежду, уселся у подножия мира и заревел. Андрей утешал, потом начал мёрзнуть и сбегал за куртками. Одевшись, Лёшка реветь перестал и замолчал — мёртво. Андрей излазил горку ещё раз и ещё раз, а выбравшись наверх, уткнулся в ботинки Лёшкиного отца.

Уволакивая наследников из ледяных пустынь, разъярённые родители вытрясли из Андрея вполне уместную ложь о потере ключей от квартиры. Из Лёшки не вытрясли ничего: Лёшка продолжал молчать, пребывая душою в снегах и мраках.

Дома Андрей был засунут в горячую ванну и налит до ушей чаем с малиной; Андрею удалось избежать простуды. Лёшка, тоже пропаренный и пролеченный впрок, заболел надолго. Болезнь назвали гриппом, но Андрей был уверен, что никакого гриппа у Лёшки нет.

Несколько раз он ходил искать косточку — после школы, пока было светло. Он нашёл на укатанном снегу невероятное количество разного бестолкового мусора: пуговицы, ключи, бумажки, кусочек браслета от часов и даже женскую серёжку — не золотую, сказала мама.

Начались каникулы, скучные и сумрачные. На школьном утреннике Андрею дали роль волка, и роль ему нравилась. Он научился рычать — учительница истории, режиссировавшая постановку, ругалась, потому что рычал он и вне оговоренных сценарием моментов. И костюм оказался замечательный — если сильно тряхнуть головой, зубы щёлкали по самому настоящему.

Но теперь — вот уже третью неделю — он рычал некачественно, а от репетиций отлынивал. Не в радость больше было ему обращаться волком. Ничего без Лёшки не было в радость, а к Лёшке его не пускали.

Лёшкина мама позвала его сама — на следующий день после скучной школьной ёлки. «Не спит, не ест, — перечисляла она Андрею и его родителям, — температура не спадает, да и отчего ей спадать, если таблетки не пьёт ни в какую! Ты ему скажи, Андрейка, может, тебя послушает!..»

«Таблетки! — угрюмо думал Андрей, спускаясь на второй этаж. — Нужны ему ваши таблетки, как привидению сандалики...»

Лёшка лежал под тремя одеялами, бледный и равнодушный. Будто потерял в снегу не абрикосовую косточку, а меч короля Артура. Или Кольцо Всевластья, как сравнил Андрей значительно позже: в одиннадцать лет он ещё не читал про хоббитов.

— Я, наверное, умру, — сказал Лёшка.

— Вот ещё! — возразил Андрей и уселся на пол перед диваном. Коленки просто затряслись — никогда Лёшка слов на ветер не бросал.

— Ты не пугайся, — сказал Лёшка, глядя в потолок. — Я так умру… внутри только. Буду просто всегда лежать, и всё.

— Я искал, — сказал Андрей. — Я всё там излазил.

— Ты неправильно искал, — сказал Лёшка. — Ты ведь днём ходил? А надо в то же время. Надо покататься так же, долго, вечером. Чёрный Шевалье тебя тогда вспомнит.

— Ладно, — сказал Андрей. — Я попробую вечером. Там же фонарей мало, плохо видно.

— Не надо ничего видеть, — сказал Лёшка. — Она сама найдётся, вот посмотришь. Только ты сегодня, ладно? Сделаешь?

— Сделаю, — сказал Андрей. — А этот чёрный, он кто?

— Дрейчик, мне очень надо сегодня, — сказал Лёшка. — А то будет поздно.

— Я сделаю, — сказал Андрей.

Кататься оказалось скучно, но он катался — как заведённый, ни с кем не разговаривая. Народ разошёлся быстро — жутко холодно было в тот день, но Андрей, поднявшийся на горку уже раз двадцать, весь взмок и снял куртку. Он не орал и не прыгал — просто съезжал вниз и, подхватив крышку, бежал обратно. «Никуда не пойду отсюда, — обречённо думал он, — буду всегда кататься, всю жизнь буду тут...»

Совсем скоро он понял, что так оно и есть. Никто не придёт искать его, но и он ничего не найдёт, и поэтому время остановилось, здесь, на горке, в ледяной пустыне. Снег не растает, зима не кончится. Утро не наступит, и не погаснут фонари, а Шевалье его не вспомнил, и придётся всегда скатываться на щите, и бежать вверх со щитом, который стал ужасно тяжёлым… И вот так будет теперь всегда, и ничего другого никогда не будет, а в двух кварталах от горки лежит под одеялами Лёшка. Всегда, всю жизнь бледный и грустный Лёшка будет лежать на своём диване, заколдованный Лёшка, заколдованный навсегда...

Андрей заплакал и пнул крышку ногой. Она понеслась вниз, бесшумно и быстро, серебряный щит по белым снегам заколдованного мира, и Андрей побежал за ней, а на половине спуска упал и покатился кубарем — в снежную, серебряную, заколдованную вечность.

Он попал носом в острый бортик крышки, подтянул ноги и встал на четвереньки, воткнувшись локтем в тот же бортик. Щит отъехал в сторону, и Андрей увидел талисман.

Талисман был покрыт вязью извилин и оплетён тонкой золотою цепью. И чёрное сухожилие дракона крепилось к цепи, порванное, съёженное. Андрей завороженно смотрел на талисман, нисколько не сомневаясь, что это волшебная вещь. Руна бога Одина — не меньше… Но когда он осмелился, наконец, прикоснуться, руна превратилась в абрикосовую косточку, прицепленную проволочкой к шнурку. Да — в косточку; но он-то знал.

Присев за углом своего дома, он проводил взглядом вышедших на поиски родителей и успокоился окончательно: время пошло!

Открыл ему Лёшкин отец; в темноте коридора он здорово смахивал на чёрта из какого-то телевизионного спектакля — бородкой, что ли. Андрей с тоской смотрел на бородку и молчал, и дядя Коля молчал тоже, а потом осторожно спросил:

— Ты чего?

— Мне надо к Лёшке, — с тоской сказал Андрей. Было понятно, что его не пустят — мокрого, с разбитым носом, в десять вечера… — Мне, дядя Коля, очень надо...

Лёшкин папа посторонился и сунул Андрею платок:

— Нос хоть вытри. Подрался, что ли?

— Ага, — согласился Андрей.

— Его разыскивать пошли, а он вот он, смотрите! — сказала Лёшкина мама. — Андрей, ты что же?..

— Мама!!! — заорал из комнаты Лёшка.

— Ну, пусти его, — сказал дядя Коля. — Пусть зайдёт. А я Женьку догоню, скажу...

Андрей молча стащил ботинки и в мокрых напрочь носках пошлёпал в Лёшкину комнату.

Лёшка, точно, лежал всё так же, но глаза у него блестели.

— Давай, — сказал он. Андрей разжал кулак над высвобожденной из одеял ладонью, и Лёшка схватил косточку, а другой рукой вцепился в Андрея.

— Я ещё дня два полежу, — сказал Лёшка. — Таблетки буду пить, чтобы не догадались. Дрейчик? Ты не обиделся?

— Дурак, что ли? — искренне сказал Андрей, и Лёшка улыбнулся во весь рот, но на всякий случай Андрей уточнил: — Ты теперь не умрёшь?

— Нипочём!

— Тогда я пошёл домой, — сказал Андрей. — А то меня убьют.

— Зато ты меня спас, — сказал Лёшка. — Я уже совсем почти заколдовался.

Андрей кивнул. Он знал.

— Завтра придёшь? — спросил Лёшка.

— А пустят?

— Я тебе завтра расскажу, — сказал Лёшка. — Там с этой косточкой такое было!..

Андрей не запомнил сказки про косточку (руну, руну, талисман, и жилу дракона, отданную добровольно, и цепь, выкованную горными гномами), но в Чёрного Шевалье они играли до самой весны. У Шевалье был железный замок, а в подручных у него ходили крысы. Хозяин серебряного щита, владыка ледяных пустынь, он оказался не таким уж хорошим. Злой колдун, на самом-то деле. Обычная история.

Снег сошёл в середине марта, оставив игру незаконченной, но Андрей почти не жалел об этом. Железный замок лежал в руинах, и они спасли одну глупую фею от страшной участи стать обычной девчонкой — всё прочее было уже не столь важно. Вот о каторжниках, которых ссылали на пограничные базы Галактики, стоило сокрушаться. Про каторжников Лёшка писал повесть — и бросил на пятой главе, а здорово было! Как они там сражались с захватчиками, а захватчики летали на топливе, которое производилось из жителей Галактики, такие были там дела… Не ценил Лёха своих талантов, а ведь Андрей специально для продолжения про каторжников ручку ему отдал, германскую, гелиевую, шикарную донельзя.

Ужасно было обидно.