Глава 10 (Андрей)

(и во время работы выясняется, что ночные посиделки —

дело опасное, но весьма благодарное)

Тихо в лесу.

Только не спит барсук.

Шубку свою он повесил на сук,

Вот и не спит барсук...

Куплет из бессмертной песни

Блокнот: 26 октября, вторник, вечер

«…потайных помещений учебного корпуса. Это мне доложил местный Шерлок Холмс Никита, скрупулёзно промеривший расстояния и вычертивший подробный план здания — и не лень же парню было! Впрочем, удивляться я давно утомился, как Привалов в «Понедельнике». Единственно, преподы наши ставят меня в тупик.

Их тут десятка два, причём в большинстве — мужики! Семейной пары — ни одной! И все в гимназии живут — не на восемнадцати, уж конечно, квадратных метрах, но могли бы и особняки себе позволить. Или там дворцы хрустальные. Причём в любом мире и за любые деньги — быть мне белкой! Хотя квартирки у них и тут недурственные! Убей, не пойму, отчего преподавательское жилище — громадный домина о трёх крылах и двух этажах — скромно называется коттеджем. Чтоб я так жил!..

Об учительской деятельности и говорить смешно. Заняться им больше нечем, что ли? И ведь у каждого на роже написано совершенное довольство собой и окружающим миром.

Ну, положим, любят они свою работу. Бывает. Или так ещё можно прикинуть: отбывают наказание. Ссылку, типа. По приговору Могучей Верховной Канцелярии, за какие-нибудь там грехи. Принудительные работы и условное заключение — о! И рады, что легко отделались. А недурная версия, между прочим!

Но это всё мыслишки блокнотные, заполночные. А вот когда вижу я великолепную Кору, вдалбливающую в гимназистские головы палатализации и склонения… Или взять того же Демурова: пять дней в неделю по четыре пары, да дополнительные занятия, да кураторство, да дежурства — вот оно ему надо?! Сдаётся мне, имеют наши преподы с гимназии нечто помимо любимой работы и высокой зарплаты! И нечто это должно быть весомо, ох как весомо!..

Скирдык, Андрей Евгеньевич! Экий вы, право, пессимист! Что вам, собственно, известно о магах — хрен чего да хрен от того хрена. А хрен добыт в несчётных «фэнтези» — достовернейшая, твою дивизию, информация!..

Кстати, если пользовать именно эту информацию, так много чего надумать можно. Особливо за полночь да в одного...

Ольга говорила мне, что иногда испытывает странное чувство — словно, как барышня выразилась, «смотрит не туда». Словно всё вокруг — не более чем искусный обман зрения. Качественно наведённые глюки. Мадам Окстри на самом деле — древняя старушонка с клюкою и вислым носом, а химик наш, красавец голливудский, — горбатый карлик с волосатыми ушами. Еда в столовке — лягушечья икра и крысы, тушеные в собственном соку, постельное бельё тончайшего хлопка — рваные, грязные тряпки, а невинные гимназисты откармливаются для последующего поедания.

Тоже мысль дельная — но вряд ли имеющая право на существование. Хотя бы из тех соображений, что откармливаемым овцам образование ни к чему не пригодится. Ежели в качестве специфической приправы!.. Но, честно говоря, и мне подобное мерещится — порою, редко, вдруг, боковым зрением… Некие, знаете ли, тени...

Тени горбатых карликов, и грязных лохмотьев, и тухлых крыс. От подозрительности это у нас с барышней, не иначе! Уж Никита мой давно бы заметил подобную фальшь. Наверное.

Мне стоит больших трудов взращивать на местной почве гнусные подозрения. Гниют на корню. Славный мирок — странный, но славный. Грешен я — хорошо мне здесь. И не только в силу нежданно вернувшегося отрочества. Виляю хвостиком перед миской с сахарными косточками.

А косточки-то подогнал мне Алексей Николаевич Гаранин. Выяснить бы ещё, каким образом? Где он рекомендацию-то для меня добыл? И неужто, имея подобные знакомства, не сумел отыскать себе защитников?..

Шайтан его знает! В любом случае, недавние происшествия вынуждают признать, что друг мой лепший доигрался. Влез, змеюк, по уши в какое-то дерьмо — или сам кому-то душевно нагадил. Не впервой ему это, но на сей раз, похоже, куча великовата и вонь нестерпима.

Беспомощность бесит, вот что! Маги там крутые или карлики горбатые — мне бы легче в чистом, мля, поле, да с мечом в руке. Как, мля, положено! Одиноким, мля, героем во тьме среди вампиров кровожадных!

И возлежит в могиле сей

спаситель нашего народа...

Только орёте вы, Андрей Евгеньевич, при виде крутых и кровожадных очень уж громко. Видать, от боевого азарта (ярости неодолимой и храбрости безрассудной). Да и меча под рукой не нашлось, эх, незадача!..

А должен ведь меч-то быть какой-никакой. По законам, понимаешь, жанра. Принцесса вот уже имеется...»

1

Фёдору Аркадьевичу Демурову в ночь со вторника на среду удалось, наконец, выспаться: и среди ночи, и под утро вверенные под его опеку гимназисты решали свои проблемы сами. Как, впрочем, и невверенные. Так что спал он прекрасно. А зря.

Происшествия последних дней пробудили в Андрее отнюдь не страх — жажду деятельности. Вы, мол, вот так, волки позорные? А мы вот так!

Знать бы ещё — как… Он по-прежнему надеялся накопать что-нибудь в городе — но на копания в городе имелось только и единственно воскресенье, а в воскресенье никуда было не деться от Ольги. Можно было бы податься в город после уроков — переодеться в сосенках да перелезть через ограду, вот тебе ещё часа три. Одна беда — эти три часа являлись единственным свободным временем в сутках. В понедельник, к примеру, Андрей провёл их в излюбленном своём рокарии с барышней, занимаясь вещами столь же приятными, сколь и мучительными, и в интернат пришёл в девять вечера, будучи абсолютно не в состоянии учиться. Что было из рук вон плохо — учебные долги ко вторнику выросли вдвое, обещая копиться далее в угрожающей прогрессии.

Следовало признать, что любовь, при всех неоспоримых достоинствах, случилась крайне не вовремя. Чертовски просто не вовремя, как сказала бы Ольга. На всё про всё оставалась только ночь — и Андрей был намерен её использовать по полной программе. До двенадцати — уроки, а после двенадцати можно и в город. Да и на территории гимназии осмотреться не мешает.

О вылазке в сад он давно уже подумывал. В конце концов, Бельский за прогулки в неурочное время платился только собственной задницей, стало быть, и Андрея в саду никто не покусает. О монстре он старался не вспоминать. Если что — заорать можно, авось случится рядом тот же Бельский, подмогу вызовет...

Утром вторника Андрей осмотрел виноградную лозу на стенах интерната. Лоза была крепка и толста, каменная кладка имела массу выступов и впадин — словно на заказ. Слезть — не проблема, да и назад влезть реально, куда ж деваться.

В предвкушении ночи он был весьма невнимателен в классах. Словесник ограничился по этому поводу мягким внушением: начитанный Андрей ходил у него в любимчиках. На биологии повезло, а вот на химии фарт кончился: Олег Витальевич, воздев брови и разведя руками, произвёл запись в кондуит. Демурову же вздумалось учинить контрольную по алгебре — и третье задание ввергло Андрея в пучину печали. «Семи смертям-то не бывать, — думал он, погружаясь в пучину, — вот вкупе с химией в субботу и получу...»

В печали он положил себе завершить вечернее свидание сколь можно быстрее — да ведь и барышне учиться надо! Не тут-то было — едва не час свидания занял пространный Ольгин рассказ о путешествии с тигром. Тот ещё рассказ! Услышав, с каким шиком барышня обломала предутренний сон мадам Окстри (и только ли сон? и сон ли?!), Андрей просто взвыл от восторга. Но вот в разумность тигра не поверил ни на грош, здраво рассудив (не вслух, понятно), что барышня принимает желаемое за возможное. Не видать бы иначе барышне игрушки, как ушей своих!

Разуверять Ольгу он и не подумал. Ежели звезда наша ночами будет занята полётами, днём — уроками, а вечером — любовью, на прочие проблемы у неё ни сил, ни времени не останется. Летай, золотце, раз починят регулятор — или что там надо чинить. А мужское дело — работать.

И около полуночи Андрей начал работать: выключил свет, разобрал постель и напихал под одеяло кучу шмоток, создавая иллюзию себя спящего. Оценив иллюзию, он сунул в правый носок позаимствованный в столовой ножик (глупость, конечно, но всё-таки!), а в левый — сигареты со спичками и полез в окно.

Лезть оказалось отнюдь не легко, но он справился, благодаря богов за своё юношеское тело и ежедневные занятия физкультурой. Мешали, правда, кеды. Спускаться следовало в носках, но когда он это сообразил, разуваться было, разумеется, поздно. Бешено колотилось сердце — вот поди узнай, может, преподы обход делают среди ночи! Слезть в руки тому же историку — кошмар!..

Наконец, Андрей спрыгнул — получилось громко, и он присел, оглядываясь. Ничего; только ветерок шуршал листьями да фонтан журчал. Окна в интернате горели — не все, конечно, но больше половины. Учатся люди, а мы вот на это времени не имеем, мы смело в бой идём… Пригибаясь, он перебежал к фонтану, огляделся снова и юркнул за живую изгородь. Изгородь была высокой, и он закурил, выпрямился и ещё раз обдумал план действий.

Плана, собственно, никакого не имелось. Ну, осмотреться. Дойти до коттеджа преподавателей. Да просто по саду пошнырять — глядишь, чего и накопается… Всё не сидеть, сложа руки!

Конечно, страшновато было, но он держался, шёл спокойно, всматривался внимательно: в саду оказалось не так уж темно — луна-то почти полная. Вот только зелёный её свет мешал расслабиться — отдавал чем-то этаким… кладбищенским… Андрей старательно ругал себя и уговаривал, но гимназийские байки о деревьях-оборотнях и прочих удовольствиях из головы не выходили. Фольклор, хвостов вам тачку!..

Присутствовал и страх иного рода — заблудиться. Не слишком ещё хорошо знавший сад, Андрей быстро запутался в аллейках и террасах, запутался почти безнадёжно и, поднявшись на очередные пять ступенек, остановился, пытаясь сориентироваться. Ага, если вон там у нас большой фонтан, что между учебным корпусом и девчоночьим интернатом...

Вдруг он услышал голоса — совсем почти рядом. Терраса сплошь поросла деревьями, лунный свет обходил террасу стороной, но из лесочка в глаза ударил луч фонарика. Андрей прижался спиной к дереву и замер.

— Хлоп-с, — сказал обладатель фонарика. — Гуляете, сударь?

— Гуляю, — сказал Андрей, сразу и с облегчением узнавший голос, и отлепился от ствола. — Выключи ты этот свет ментовский!

— Уж и ментовский, — сказал Бельский, опуская фонарик лампочкой в землю. — Хочешь водки?

— Хочу! — сказал Андрей, не раздумывая ни секунды. Это ж я месяц! месяц я водки не пил! Сейчас мы все стрессы разом снимем!.. — А кто там с тобой?

— Всё свои. Не очкуй, — сказал Бельский. От него сильно несло спиртным. — Вот не знаю, хвост твой тоже звать или воздержаться?

— Какой хвост? — удивился Андрей, а Витька фыркнул и шагнул Андрею за спину.

— Шпионим, сударь? — спросил он, поднимая фонарик.

Кустики внизу террасы затрещали, и из них вылез, закрываясь от света рукой, Никита Делик.

— Привет, — очень смущённо сказал Никита. — Я не шпионю. Я наоборот...

— Ну, господа, это ваши разборки, — сказал Витька и растворился в лесочке, а Андрей обрёл, наконец, дар речи и спросил:

— Ты чего тут?.. Ты за мной, что ли, шёл?

— Да я, видишь… — замялся Никита. — Я увидел случайно, как ты вылезаешь. Дай, думаю, тоже прогуляюсь. А одному чего-то страшно...

Вдруг Андрей догадался и спросил, удерживая улыбку:

— Охранял меня, что ли?

— Андрей! Я же знаю, что ты… вот ты же в воскресенье… Я и подумал, мало ли что...

— Откуда же ты узнал, что я в сад собираюсь?

— Да ты утром виноград осматривал… А сейчас я на окошке сидел, смотрю, ты вылезаешь...

— Я тебя и не слышал совсем!

— Да, — сказал Никита. — Я умею тихо. А вот ты как слон шёл.

— Ладно, — сказал Андрей, сильно «слоном» задетый. — Потом поговорим. Пошли, раз приглашают. Тоже мне — телохранитель...

— Ты не обижайся, — сказал Никита, — я просто мешать не хотел! Подумал, если что, хоть позову кого-нибудь.

— Тут, смотрю, есть кого позвать, — сказал Андрей. — Много там народу, интересно? Вот дела...

Народу оказалось всего ничего: Витька, третьекурсник Колька Кларренберг по прозвищу Клаус и первачок из параллельной группы Санька Горленко. С Витькой всё было ясно. Клауса Андрей знал только что в лицо, но одно мог сказать точно: парень всегда кушал стоя. Цвет общества, короче. Элита подполья. Вот Санька, правда, никоим образом в сию элиту не вписывался: некурящий мальчик и тихий, и годов от силы тринадцати, так что встретить его ночью, в компании Бельского, Андрею было удивительно.

Сидели на крошечной полянке; посреди полянки выкопана была неглубокая ямка, а в ямке горел костерок. Водку пили из кофейных чашечек, явно уворованных в гимназийской столовой, и водки было море — бутылок восемь родной и незабвенной «Пшеничной». К водке прилагалось пиво — пол-ящика, не меньше. Вот с закуской дело обстояло гораздо хуже — на расстеленной по травке футболке кучей лежали сосиски, килограмма этак три, но кроме сосисок — ничего, даже ни кусочка хлеба. Присмотревшись, Андрей заметил рядом с сосисками пульт и потянулся было, но Клаус, заметив его движение, махнул рукой:

— Ай, дохлый номер, сударь. Стоит из столовки вынести — одну колбасу, зараза, штампует! А в том году морепродукты выдавал, прикинь! Видеть теперь креветок не могу!

— Да и белка с ним, — искренне сказал Андрей. С первой же дозы он ощутил себя совершенно счастливым — чего там закуска!.. Алкоголик я, подумал он, жмурясь на чашечку, как это славно, однако!..

Алкогольничали, в основном, втроём — Андрей, Витька и Клаус. Никита отхлёбывал по чуть-чуть, дабы компанию составить, Санька же держал чашечку в ладошках и не пил вовсе. И молчал — отсутствовал напрочь.

Витьку с Клаусом, прилично уже пьяных, Андрей догнал быстро-быстро. И разговор поддерживал с удовольствием, разговор шёл правильный и привычный. Обсуждались былые пьянки: кто, когда и как. С пьянок же плавно съехали на баб и постановили, что бабы в гимназии чересчур много из себя строят, хотя крошки те ещё. Поспорили также, кто из крошек всех милее, всех румяней и белее. Первый приз, единодушно цокая языками, вручили непревзойдённой лингвистке, но и блондиночку Вику стороною не обошли, и четверокурсницу Алёну, и многих, многих других. Было на кого в гимназии глаз положить.

Со стороны их пьяный базар выглядел беседою шизофреников. Даже лишённые контроля и лихо матерящиеся, гимназисты отрешиться от воспитания не могли, обращались друг к другу то на «вы», то на «ты», а опьянев окончательно, не иначе как «сударь» — по стойкой и неодолимой привычке.

Но и будучи на фургоне Андрей замечал многое. Видел он, как Никита, пользуясь тем, что внимания на него почти не обращают и наливают не глядя, потихоньку удобрял ценным продуктом травку. Видел, что Клаус посматривает на Саньку, а Бельский — на луну, безмятежно висящую над полянкой. С луной ничего любопытного не происходило, а вот Санька, выронив чашку, свёл один к одному пальцы и начал бормотать что-то невразумительное.

— Минуту молчания, господа! — сказал Клаус, кивая на Саньку. — У парня заработало!

Андрей резонно возмутился, но Витька выставил перед носом палец и замотал головой:

— Ша! Вот птички прилетят, и продолжим.

— Какие, в… птички? — удивился Андрей, но тут около ямки с костерком шумно приземлилась крошечная, с кулак, сова, за ней ещё и ещё одна. Андрей дёрнулся, но Витька ткнул его локтем в бок:

— Тш-ш...

Совы прибывали: добрый десяток пушистых комочков расселся вокруг ямки, кося на гимназистов жёлтым глазом, а Санька развёл пальцы, выставил ладошки перед собой и нараспев спросил:

— Совушки-совы, крылышками помашете?

Совы закурлыкали в ответ неслаженным хором.

— Ветерку прибавите? Я вам крошек накрошу, мышек наловлю, горячего налью.

Совы выстроились друг за другом — клювик в хвостик — и вразвалочку побрели вокруг костра, помахивая, действительно, крыльями. И Андрей ощутил струйку тёплого воздуха с явственным деревенским запахом: коровы, молоко, сено… Струйка норовила попасть в рот, и во рту от неё оставался привкус зубной пасты.

— Совушки, пушистые пёрышки, круглые головушки… — приговаривал Санька, наклонившись вперёд и сосредоточенно глядя на идущих гуськом сов. Очень знакомо это было Андрею — и поза его, и взгляд… только лицо другое, но… но, может быть...

— Лёха? — тихо окликнул он. Никакой реакции; но в висках застучало, и он не сводил с Саньки глаз: нет, нет, конечно, но может быть, но вдруг...

Санька тем временем поманил сов к себе, и совы окружили его, задрали головы, словно ожидая чего-то. Санька не стал ожидания обманывать, вытащил откуда-то из-под ног трёхлитровую банку, вылил в неё полбутылки водки и потряс банку. Совы смотрели. Санька достал из банки мышку — кажется, дохлую — и, держа её двумя пальцами за верёвочку хвоста, протянул ближайшей сове. Сова аккуратно взяла угощение и взмыла вверх, а Санька продолжил раздачу. Приправленных водкой мышек хватило на всех (где добыл только!); совы разлетелись в разные стороны, и Санька, поставив банку, улыбнулся примолкшим зрителям:

— Всё. Я пойду.

— Спасибо, Сань, — сказал Бельский. — Проводить?

— Не, — сказал Санька и встал.

Клаус собрал чашки и принялся наливать, но водка больше Андрея не занимала.

— Подожди! — попросил он, вскакивая тоже, и Витька потянул его за штанину вниз:

— Оставьте, сударь. Беспонт...

Андрей сел, а Санька повернулся и ушёл с полянки.

— Прозит, господа! — объявил Клаус и дыхнул себе в ладонь. — Ай, класс!

— Чего — класс? — спросил Андрей.

— Не воняет больше, — пояснил Клаус. — И не будет. А ты думал, мы чего его сюда тащили?

— Вот не выходит у меня так! — с завистью сказал Бельский. — Белка моя, три года ещё маяться!.. Ведь должна заклинашка быть простенькая! А Горленко — смотри как! Реальный самопал!.. Поди ты, попробуй, как он...

— Крутая фишка, — подтвердил Клаус.

— Тут у многих свои фишки, — сказал Никита ошеломлённому Андрею. — Я вот ходить могу незаметно, даже днём меня не увидишь.

— Да ладно! — хмыкнул Витька. — Я тебя сразу почуял.

— Ты!.. — сказал Никита. — Подучусь, и ты не почуешь!

— Да, парни! — сказал Андрей с чувством. Надежда его угасла — действительно, тут же все со способностями!.. — Я тут в натуре орешки грызу!

— Хочешь, пузыри научу пускать? — предложил Клаус. — Гляди!

Он дунул, вытянув губы трубочкой, и полянка заполнилась мыльными пузырями, большими и радужными.

— Да …! Достали вы, сударь, своими пузырями! — раздражённо сказал Витька, отмахиваясь. — Убери!

— Больше ничего не умею, — торжественно сказал Клаус. — Но знаете, господа, экий кайф! на уроке вот так! Переполох жуткий! Но тут, конечно, не прошло. Сразу вычислили, белкины дети. Маги!..

— Прозит, — сказал Витька, и все выпили. — Козлы, а не маги. Могли б и тут учить!

— Вот спасибо! — сказал Клаус. — И так зубрёжки по горло! Нет уж, я потерплю. Серьёзного один хрен не потянем. А с пузырями я и сам тренируюсь…

Луна мигнула, когда Андрей дожёвывал сосиску, и он чуть не подавился. Луна мигнула опять, а по ногам пробежал ветерок — отнюдь не тёплый и не деревенский.

— Вау, — сказал Бельский. — Пора мне, однако.

— …! не успел! — сказал Клаус, глядя в небо. Небо светлело на глазах. — Блукать теперь!..

— Рассвет уже разве? — удивился Андрей

— Рассвет вам… — сказал Витька. — Какой тебе рассвет ночью! О! гоблины вышли! — сказал он, показывая пальцем в деревья. — Чего, Клаус, уступим? Я вроде сыт...

— Может, сами съедим? — спросил Клаус. — Мы по-хорошему, а гоблины раздерут да напугают.

— А чего нас бояться, — сказал Витька и вскочил, и Клаус вскочил тоже, и они ломанулись с полянки в разные стороны — так быстро, что Андрей слова вымолвить не успел. Пламя в костре заметалось, а в не рассеявшейся ещё среди деревьев тьме родился вой — жуткий вой голодного оборотня. «Монстр, — сообразил Андрей, — никакой это был не Бельский, это монстры по мою душу! ах, мать твою!..»

— А-ха, — сладко сказали монстры, и Андрей, рывком поднявшись, загородил собой Никиту. — Ха-а!.. — взвыли в деревьях, и выполз из деревьев огромный мутно-красный шар, а Никита за спиной вдруг засмеялся и закашлялся. Нервы сдали, тоскливо подумал Андрей, шайтан его за мной вынес!..

— Беги отсюда! быстро!!! — цыкнул он, не оглядываясь.

— Андрей!

— Беги, я сказал!

— Андрей, да это ребята прикалываются! Ты что, не видишь? Это же Клаусов пузырь!

Шар тут же лопнул, а в деревьях заржали. Андрей без сил опустился на травку и схватился за бутылку. «Щас в рожу дам, — подумал он, глотая прямо из горлышка и глядя на хихикающего Никиту. — Знал бы ты, дурень! Ах, поганцы!..»

— Не прикольно! — сказал он Никите, отрываясь от бутылки. — Достали...

В этот момент стало совсем светло, и Андрей позавидовал поганцам: умеют же!

— Ух ты, — сказал Никита. — А сад-то где?..

— В …, — срифмовал Андрей и откусил от сосиски. — Достали!

— Это уже не они, — сказал Никита. — Смотри! А я, дурак, не верил!

2

Ночь напялила личину дня, и день из неё вышел хмурый. Понизу частокола стоял редкий туман, хватаясь белыми пальцами за доски; на частоколе сидели вороны, взъерошенные и недовольные отвратной погодой. Андрей поднял камешек и бросил в ворон. Попасть не старался, но всё же попал — ворона снялась с места, и вслед за ней медленно разлетелись остальные. Андрей вздохнул и принялся носить к костру полусгнившие брёвна с обваленного колодезного сруба. Брёвна были огромные, скользкие и склизкие; футболка, и без того сырая, быстро превратилась в грязную тряпку.

Брёвна шипели и не пытались даже гореть, белый дым сливался с туманом. Андрей сел было навстречу дыму, чтобы согреться, но дым оказался едок, с резким запахом гнили, глаза от него щипало. Андрей облокотился на частокол, пыхая мокрой сигаретой и сумрачно разглядывая странное место, которым обернулась территория гимназии.

Роскошный сад канул; террасы и клумбы сменила каменистая земля. В землю вкопаны были частоколы: настоящий лабиринт непонятного назначения, древний и разломанный, стоял в пределах гимназийской ограды. Сама ограда была деревянной, а подпирали ограду редкие, чахлые сосны. Кирпичная коробка с квадратными проёмами окон была, вне сомнений, учебным корпусом, и точно так же выглядели интернаты. На крышах торчали по углам статуи каких-то фантастических зверей — не то грифонов, не то драконов. Статуи соединялись высокими парапетами, в парапетах зияли бойницы. Здание о трёх крыльях, в котором находились квартиры преподов, отсутствовало напрочь, но место для себя придерживало — место было обозначено по периметру фонарными столбами.

За учебным корпусом висело тусклое солнце — неприятно большое, полупрозрачное, с зеленоватым ободком. А под странным светилом разрывала белёсое небо чёрная полоса. Полоса дрожала и шевелилась, словно оттуда неуклюже выбиралась тьма, тяжело ступая, таща за собой канистры, полные вязкой болотной жижи, а набраны канистры были в ямах междумирья, на дне которых...

Андрей сплюнул и отвернулся. Морок ведь, не иначе!

— Жарится? — спросил он, усаживаясь на корточки около Никиты и наливая себе водки. Никита грел в дыму сосиску, насадив её на ветку.

— Воняет, — сказал Никита, понюхав сосиску, и бросил ветку в костёр. — Хватит тебе уже пить. Утро скоро.

— Думаешь? — спросил Андрей и проглотил водку. Водка встала у горла, он залил её пивом. Смертельно хотелось упиться до полной потери ориентации — чтобы стало всё славно и весело. И с песней, перелезая через заборчики, вернуться в интернат, а в интернате сдаться на милость дежурного препода и отрубиться на диванчике в холле. Ежели, то есть, всё это в натуре имеется — преподы, диванчики… Умом-то он понимал, что данная обстановка — просто глюк для непослушных гимназистов, и самые отвязные из таковых по глюку бродят с душой и удовольствием. «Не быть мне отвязным, — с тоской подумал он и налил полную чашечку. — А если не глюк? А если навсегда теперь — вот тут? И ведь предупреждали дурака!..»

— Да не грузись ты, — сказал Никита. — Вот светать начнёт, ну, на самом деле, и всё это наверняка исчезнет. Витька тут каждую ночь гуляет, и ничего.

— То Витька, — со значением сказал Андрей. — А то я. И ты вот из-за меня попадёшь! Но, может, я с ними договорюсь, и не тронут тебя… причём тут ты… Это я им тут мешаю! А вот хвостов вам тачку, суки! — сказал он, адресуясь к небу.

— Кому ты мешаешь?

— Потому что суки в гимназии, — невразумительно ответил Андрей и, обрушившись на задницу, привалился спиной к частоколу. — А вот пусть придут и с нами выпьют! Ты не против?

— Я не против, — сказал Никита, внимательно Андрея оглядывая. Прикидывал, видно, сумеет ли дотащить тело до общаги. Не дрожи, родной, ещё никому господина Карцева волочь не приходилось, он всегда ножками, в любом виде...

Вид, правда, был ещё тот. «Не сказался бы «ёршик», — подумал Андрей, придвигая к себе бутылку и чашечку. — Да и шайтан с ним. Водка без пива — деньги на ветер...»

— Дай пиво, — сказал он Никите. Тут его осенила мысль, и он её озвучил: — Слушай! А ты от меня бы отошёл! Вон, за заборчик! Чего ты будешь пропадать!

— Андрей! — сказал Никита со вздохом. — Да никого тут нету! Не пропадём мы.

— А ты, Никитос, знаешь, что бывает со свидетелями? — спросил Андрей, прищурившись. — Тут барышню бы отмазать!.. Барышня теперь от меня никуда, ты в курсе?

— Я в курсе, — сказал Никита.

— Ни хрена ты, сударь мой, не в курсе, — сказал Андрей. — Я ведь алкоголик! — вспомнил он вдруг и в несколько глотков прикончил бутылку с пивом. — А бабы алкашей не любят! Но мы же ей не скажем?

— Не скажем, — согласился Никита.

Никита был классный парень, настоящий, мля, мужик, а что молод, так тут какая беда — никакой беды! Никита вполне оценил заморочки Андрея со взаимной, но несвоевременной любовью, и что-то ещё он оценил тоже, не то леденящие подробности Великой Битвы В Башне, не то ужасные подозрения по поводу гнусных гимназийских колдунов… Всех, мля, до единого, колдуны, забывшие прикидываться учителями, крались к костру на цыпочках, вооружённые до зубов. Во главе колдунов крался директор, сверкая жёлтым клыком и красным глазом.

Сгубило Андрея не иначе как пиво. Здоровый юношеский организм опьянению не помешал — возможно, за отсутствием у него, юношеского, опыта чрезмерных возлияний. Долго и мучительно вспоминал Андрей впоследствии, что же именно говорил он другу Никите в ту ночь. Легко могло статься, что рассказал всю правду, столь же вероятным было предположение, что врал напропалую. Никто не знает! Расспрашивать же Никиту Андрей не решился — стыдно было. Взрослому-то мужику так перед пацаном опозориться!..

Разговоры выпали из памяти напрочь, но безобразное своё поведение он помнил превосходно. Поведение ни в коей степени взрослому мужику не соответствовало — а вот упившемуся тинэйджеру в самый раз. Провозгласив в какой-то момент беседы сакраментальное «а не прогуляться ли нам!», Андрей немедленно воплотил предложение в действительность. На ногах он держался отлично. Через частоколы скакал лучше кенгуру, трезвый Никита едва за ним успевал. При этом Андрей был довольно разумен — от некоторых вещей Никите удалось его отговорить. Как-то: визита в коттедж преподавателей, спуска в многочисленные старые колодцы и выхода с территории гимназии путём выламывания досок в заборе.

Правда, следовало признать, что ночная вылазка, хоть и выглядела иначе, чем предполагалось, даром не прошла. Боги, спокон веков благоволившие детям и пьяницам, сподобились вылазку оправдать.

Наткнувшись на полуразваленный сарайчик за интернатом девчонок, Андрей счёл необходимым сарайчик посетить. Никита заглянул в приоткрытую дверку первым и, дурного не усмотрев, махнул рукой.

На первый взгляд ничего любопытного внутри действительно не обнаружилось: сваленные кучей в углу мешки да верстак с инструментами, давно не пользованными и местами проржавевшими. В мешках оказалось подгнившее зерно, из зерна с писком выпрыгнули две-три мышки. Сельский, словом, сарайчик с соответствующим содержимым. Но боги указали Андрею на стоявший под верстаком сундучок непрезентабельного вида, и Андрей, сундучком озаботившись, сбил с него висячий замок. Лучше не трогай, сразу сказал маячивший рядом Никита, но не трогать было просто невозможно. В силу законов жанра.

В сундучке лежал здоровенный нож — обоюдоострый, настоящий кинжал, без ножен, не ржавый ни в коем случае, с коротким, хорошо заточенным лезвием и рукояткой из разноцветных стёклышек. Отнюдь не выглядящий сказочным оружием — скорей уж, самоделкой, любовно изготовленной на «зоне». Андрей оторвал от мешка полоску и, замотав лезвие, сунул нож за пояс, никаких возражений не слушая. Выправив из штанов футболку, чтобы находку не было видно, он испытал внезапно чувство исполненного долга и, наотрез отказавшись вернуть обретённое оружие на родину, отправиться домой согласился сразу же и по дороге на колодцы уже не реагировал.

Привычные пейзажи вернулись, когда они были метрах в двухстах от интерната, — вернулись, как и пропали, мгновенно и в полном объёме. Только луна поблёкла и уменьшилась: в мире гимназии начинался рассвет.

«Пора спать!» — объявил Андрей, и Никита с восторгом одобрил его решение. Но тут же выяснилось, что спать Андрей будет вот здесь, под кустиком, и только под кустиком, причём немедленно. Обнаружив, что решение непоколебимо, Никита принялся ругаться матом — впервые за всё время их знакомства, но и это не помогло. Тогда Никита предложил принести подушку и одеяло. Против этого Андрей возражать не стал, уселся на землю и согласился подождать — не более пяти минут, конечно.

Вместо подушки Никита, замученный и злобный, принёс ему кейс, туфли и костюм, преаккуратнейшим образом упакованный в узел из простыни. Совместными усилиями тело удалось переодеть. Завязав Андрею галстук, Никита снова усадил его под кустик и попросил по возможности не ложиться, дабы окончательно не помять одежду: «Тебе же на уроки идти, ты понимаешь или нет?!» Андрей понимал, но уроки никакого значения не имели — о чём тут волноваться? Они теперь с оружием и первому же козлу, который будет недоволен, этим оружием в морду, в морду...

Изложив своё отношение к урокам, Андрей лёг и уснул, а когда проснулся, опять увидел Никиту. Никита стоял перед ним уже в форме, но всё такой же злобный. Было совсем светло. «Ты как?» — спросил Никита, и Андрей уверил его, что замечательно. Чистая правда: спал он минут сорок и протрезветь не успел ни на капельку. Он пописал в кустик, после чего Никита попытался привести его костюм в пристойный вид и претерпел жестокую неудачу.

— Пошли в столовку, — сказал он с отчаянием в голосе. — Хоть кофе выпьешь. Главное, перегара никакого, спасибо Горленко!..

— Это же хорошо, — сказал Андрей и пошёл в столовку.

Было около семи утра, но оставшийся до занятий час пролетел быстро — в хлопотах и заботах. Есть Андрей не смог, а после кофе взбунтовался желудок. В туалете учебного корпуса Андрей стошнился, умылся и попытался уснуть, прислонившись к стеночке. Никита спать ему не дал, заставил сунуть голову под кран, но и облитие холодной водой не помогло. За две минуты до звонка они отправились на геометрию. Никита нёс оба кейса и пребывал в ужасе, Андрей же, мокрый, но тщательно причёсанный, был бодр и весел. Про кинжал он не забыл, кинжал был заткнут за ремень брюк, под рубашкой, и Андрей всё время трогал его, преисполненный надежд на некую битву: монстры, суки позорные, могли явиться в любую минуту.

При виде Демурова в голове несколько прояснилось. Вспомнилась вчерашняя контрольная, и вспомнилось, что геометрию он вроде бы не учил — да, точно не учил, оставил на утро! Андрей полез в учебник, уронил ручку, полез за ручкой, а достав, вдруг увидел, что на столе у него — учебник по биологии, и принялся разыскивать в кейсе нужную книжку. Исправив положение, он успокоился и тут только заметил, что Демуров стоит рядом и недоумённо на него взирает.

— Поздно легли, сударь?

— Да, господин учитель, — согласился Андрей.

Демуров присмотрелся к нему внимательнее.

— А извольте-ка встать, Андрей Евгеньевич.

Андрей встал, шатнулся и ухватился за стол. Стол поехал вбок, и ручка, сволочь такая, скатилась на пол. Андрей скосился вниз: ручек показалось ему уже две, и поднимать их явно не стоило. «Упаду», — подумал он, разглядывая ручки.

— Однако, — сказал Демуров. — Вы что, сударь, в одежде спали?

В голосе его Андрею послышалась тревога за здоровье драгоценного ученика. Андрей немедленно растрогался и решил куратора утешить.

— Да вы не волнуйтесь, Фёдор Аркадьевич, — снисходительно сказал он. — Со мной всё в порядке. Я просто выпил немного.

Кто-то в классе, не сдержавшись, тихонько свистнул. Андрей повернулся посмотреть, кто, но зацепился за стул и, потеряв равновесие, свалился на Демурова, и Демуров от неожиданности не устоял тоже.

И то сказать — не коврами выстлана преподавательская стезя. Терниста она, в натуре, и камениста, да и вообще не сахар, чего там.

3

Он умирал — и вокруг, провожая, скорбя, отдавая последнюю дань (или долги, может быть?), танцевало оружие. Оружие, с которым он никогда не имел дела. Которое ни разу в жизни не довелось держать в руках: мечи, кинжалы и копья. Он хотел сказать танцующим клинкам, чтобы они не утруждали себя, что они его с кем-то спутали, ему, умирающему в их круге, клинки не должны ничего. Выходило нечестно, и эта нечестность казалась ему хуже смерти, и он рванулся из последних сил. И проснулся.

Перед закрытыми веками мелькали цветные пятна. Андрей приоткрыл глаза, шевельнулся и схватился за горло. Стошнит. Сейчас. Он перевернулся на живот, сполз с кровати и некоторое время стоял на коленках, уткнувшись щекой в плед. Плед был мягкий, пушистый. «Не мой, — подумал он, — так я ещё и не дома!..» Он с усилием поднял голову и попытался встать.

Похмелье присутствовало в полном объёме — с дрожанием членов, молотками в висках, хладным потом и прочими симптомами медленной, но неотвратимой смерти. Отсюда и сон, но странный, однако, сон… Ничего, сейчас в туалет, потом таблеточку — а лучше бы, если осталось что-нибудь выпить, но это уж вряд ли. Раз такое состояние, значит, ничего не осталось. Как это там говорил внутренний голос ковбою Джону? Нет, не вспомнить. Но ковбой Джон больше ни капли спиртного, никогда, только чай существует теперь для ковбоя Джона...

Некоторое время Андрей разглядывал обстановку, а когда разглядел, в голове осталась одна, единственная и жуткая в обречении своём мысль: нету! Ни водки, ни таблеток! ни чая даже!..

Гимназия.

Ковбой Джон застонал и поплёлся к озеру — в совмещённый, хвала богам, санузел.

Очищение внутренностей помогло мало. Он залез под холодный душ и просидел под ним, сколько смог, занимаясь воспоминаниями. Воспоминания выходили печальные: ночь, правда, урывками, а вот шоу на геометрии представало Андрею чётко и в подробностях. Он выбрался из ванны, не вытираясь, побрёл в комнату и натянул на себя трусы и футболку. Сколько же времени, интересно? Не утро ли опять? Не следует ли бежать на уроки? Что ж он не дома!.. Явился бы в редакцию к обеду, пивком бы по дороге отпился… ковбой, т-твою дивизию...

Да, шоу было достойное. И следует ожидать выдачи призов: в классе Демуров разборок устраивать не стал, отправил пьянь подзаборную в интернат, снабдив проводником в лице горемычного Никиты. В интернате пьянь повалилась на тахту, не раздеваясь, и продрыхла… Сколько он продрых-то?

Будильник обнаружился почему-то под тахтой. Пять вечера. Ну, это ещё по-божески. Через полтора часа свидание, есть время оклематься. В столовку надо идти. Горячий чай, пять кружек. Если полезет, конечно.

Тут он вспомнил, что Никита, уходя с полянки, прикрывал тряпкой остатки пиршества. Это ж там водка должна быть!!.. Вот куда надо идти — и быстро, пока дорогой куратор не припёрся выяснять отношения. Сначала ковбоям похмелиться потребно…

Явив миру чудеса мужества, силы воли и пространственной ориентации, Андрей нашёл нужную террасу в десять минут и пал на колени перед полупустой бутылкой. И больше ни капли, ковбой, двести грамм для здоровья и никогда больше ни при каких обстоятельствах...

На свидание он, разумеется, опоздал. Барышня уже была в рокарии, сидела, пригорюнившись, на камушке и, едва ответив на извинения и поцелуй, протянула Андрею тетрадку:

— Реши мне задачку по геометрии! Вообще не соображаю!

— По геометрии? — вздохнул Андрей, принимая тетрадку. — Сегодняшнюю? Тема там жуткая! Я тоже не особо… Давай, я дома сделаю, а ты утром перепишешь.

— Хитрый какой! Ты мне объясни. Демуров спросил, кто не врубился, а я подумала, что сама разберусь, только ни фига я не разберусь. А он злой сегодня как крокодил. Да ещё после вчерашнего! Вообще подходить к нему боюсь… А почему от тебя водкой несёт, сударь?

— Да вот… — неопределённо сказал Андрей и полез обниматься. — Давай хоть пять минут без уроков посидим! Я соскучился… Как там твой тигр?

— Тигр? — задумчиво переспросила Ольга. — Тигр хорошо...

— Что снилось?

— Да ничего. Я легла в четыре. День пропустишь — и хвостов уже куча! Но теперь зато всё! — похвасталась Ольга.

— Везёт тебе, — сказал Андрей, расстёгивая пуговку на её платье. Жёсткий кружевной воротничок мешал ужасно. — У меня ещё и конь не валялся.

— А ты пей побольше, — посоветовала Ольга. — Вместо ужина принимали, что ли? Суицидники.

«Да, дорогая, это точно — вместо ужина… А уж если совсем честно, так мне бы бегом домой, в коечку, амант из меня нынче никудышный… А может, и кудышный, — подумал он, добравшись, наконец, до её шейки и ощущая в брюках нарастающее неудобство. — Может, и ничего...»

— Андрюшка, — сказала Ольга прямо ему в ухо. Он муркнул и притянул барышню ещё ближе. — Андрюшка!

— А?

— А если про нас узнают, что будет?

— Чего узнают?

— Что мы встречаемся. Директор мне сказал, что это помешает учиться.

— Вот когда помешает… Ты же говоришь, что долги выучила… Или проблемы есть какие-то? м-м?.. Подожди. Директор-то откуда?..

— Да нет, он просто предположил. Ему же сказали про воскресенье, что мы вдвоём были. А я ещё в степи ему говорила, что найду принца.

— Куплю себе белого коня, — сказал Андрей. — И шпагу.

— Купи корабль, — сказала Ольга. — Ты же не принц. Ты пират.

— Почему — пират?

— Похож потому что. Надо ещё бандану, такую, красную...

— Куплю бандану, — согласился Андрей. — Совершу вот киднэппинг… Запру тебя в каюте… Представляешь, ночь, звёзды над палубой...

— Пьяные матросы кругом...

— Нет уж. Рома ни капли, здоровый образ жизни, свежий морской воздух… изучение навигации и всё такое. На борту должна быть дисциплина.

— Как в гимназии, — договорила за него Ольга. — По субботам визит Демурова — для экзекуции провинившихся членов экипажа.

— Да шайтан его нюхал! Там ещё не хватает! Сам справлюсь… Пару раз по доске прогоню — закаются мои матросики баловать.

— Злой, — сказала Ольга.

— Отвратительный, — согласился Андрей. — И с женщинами требователен и темпераментен. Тысяча поцелуев в день — не меньше.

Ольга чмокнула его в нос:

— Вот тебе сегодняшняя тысяча, капитан. Пошли по домам.

— Чего это?! — запротестовал Андрей, но она уже встала, подобрала тетрадку и потрясла ей:

— Учиться надо! спать хочу лечь пораньше. А ты иди хвосты свои подбирай!

— Так это ты злая, — сказал Андрей. — Ладно. Я в воскресенье тебя украду. Перекину через плечо — и адью, красавица!

Он проводил барышню до фонтана, стараясь держаться прямо и идти ровно. «Спасибо, хоть выспаться удалось, — думал он по дороге. — Теперь можно и до утра над уроками сидеть, и я это сегодня сделаю, сдохну, но сделаю. Поем вот только… Чем руки распускать, заперли бы в комнате до воскресенья! Зубрил бы как зайка!» Но домашние аресты в гимназии не практиковались. А жаль. Андрей в который раз позавидовал Бельскому, который учился без проблем, невзирая на загулы и запои.

Вернувшись в интернат, он тщательно почистил зубы и устроился на тахте с учебником геометрии, а почитав минут пять, уложил на раскрытую книжку голову.

Клинки скрестились, сталь лязгнула, и один из танцующих кинжалов взвился вверх, обходя по спирали огромный двуручник...

Андрей вскинулся и помотал головой. Чертовщина какая-то!

— Вы меня точно с кем-то путаете, господа, — сказал он вполголоса. — Я вам что, Чэн-В-Перчатке? Из меня даже Сэмэн-Засунь-Ей-Под-Ребро вряд ли выйдет, мы больше на кулачках горазды. А вы мне — мечи, кинжалы...

Кинжалы!.. Он бросился к столу и добыл из-под тетрадей в ящике возможную причину странных видений.

Ночная находка никоим образом не походила на Единорога из романа Олди. И детской игрушкой не была тоже: заточена лихо. К рукоятке приделан петлёй шнурок. Финкач, самоделка, но кто ж его, уродца, в сундучок-то запрятал?..

Андрей примерил нож к руке и с тихим «ха!» сделал выпад в сторону воображаемого Демурова. «Я буду иметь честь драться с вами!» — холодно сказал он. Из рукоятки вырвалась струя пламени, и неудавшийся дуэлянт, выронив оружие, в ужасе отпрыгнул назад. Но, упав на ковёр, нож снова стал ножом — не более. Померещилось, что ли?.. Андрей подобрал нож, осторожно взмахнул и на этот раз удержал, стиснув зубы и пальцы.

Щелчок; в секунду выросла, закрывая ладонь, круглая гарда, вспыхнул, вытянувшись метра на полтора, клинок… Не клинок! Луч! Луч мерцающего зелёного света.

Лазерный меч.

«Вызовите мне неотложку, господа, если не затруднит. Как вы сказали? Мой папа — инженер Гарин? Что вы, что вы! Не хотел бы показаться нескромным, но фамилия родителя нашего — Кеноби. Оби Ван Кеноби, да-с…»