11. Пустошь. Внезапная мудрость

…Играли в прятки на Дедовой поляне. Младший брат Данны, выгуливавший Кайо, водил, а Ливв, Рааданн и Ольх, прятались. Иногда щенок помогал водившему находить спрятавшихся, а иногда просто носился по поляне или лежал, грызя сухую ветку. На «помощь» Кайо никто не обижался, хотя это и было не совсем честно.

Поляна оказалась слишком маленькой для таких игр. Через час Рааданн поняла, что спрятаться ей больше некуда. Йарти громко произносил считалку, а она пыталась отыскать хоть одно укромное местечко, куда еще не заглядывала. Тщетно! Ливв, помогавший Ольху забраться на дерево, заметив ее растерянность, подмигнул, и Данна вспомнила: только представь себе — и случится любое чудо. Ничего иного ей не оставалось, ведь она промешкала притаиться в одном из тех мест, которые уже использовала, и Йарти как раз выкрикивал завершавшее считалку «кто не спрятался — я не виноват!». Отчаянно зажмурившись, она так и застыла посреди поляны, на самом видном месте. «Меня здесь нет! — убеждала она себя и своего младшего брата, который сейчас наверняка таращится на нее во все глаза, — ты не видишь меня, потому что меня здесь нет!» И шепча это, она представила — и в самом деле нет. Поляна пуста. И Йарти со щенком бродят по ней, не видя и не чуя ее, Данну.

Минуту-другую подождав, и не услышав крика «нашел!», она открыла глаза. Брат обыскивал все известные ему укромные уголки, старательно обходя место, на котором стояла Рааданн. Раз или два его взгляд проходил сквозь нее, точно она была пустым местом. Ликуя про себя, Данна наблюдала, как Йарти безо всякого труда отыскал оседлавшего дерево Ольха, притаившегося за другим деревом Ливва, но сама оставалась невидимой. Мальчишка, побродив по поляне, но так и не найдя сестру, наконец-то сдался.

— Ты здорово спряталась, Даннька, — признал он, — я проиграл. Ну-ка выходи!

Данна не знала, как ей появится, она просто шагнула вперед, и Йарти немедленно увидел ее.

— Ой, ты где была? — спросил он подозрительно.

— Здесь! — довольно засмеялась она, — ты пять раз мимо проходил!

Мальчишка надулся.

— Это нечестно! Я всегда говорил тебе, где прятался, если ты меня не находила!

Он обиженно отвернулся и, воспользовавшись этим, Рааданн опять «исчезла». Обернувшийся через мгновение Йарти хлопал глазами и вертел головой во все стороны, не видя ее. Убедившись, что все получилось, как она хотела, Данна снова появилась из ничего, и мальчик испуганно потер глаза. На лице его застыло вовсе не восхищение, как того ожидала Рааданн, а удивление и обида.

— Если это волшебство, то я так не играю! — он поймал за ошейник набегавшегося за день Кайо. — Я иду домой!

…Рааданн хотела остановить его, объяснить…

— Ты не права, моя госпожа, — сказал Ливв.

— Подумаешь… Это всего лишь игра!

— Не имеет значения. Честность так же важна, как доброта и милосердие.

— Но я не хотела обманывать его, я же только пошутила… Но ты-то видел меня?

— Конечно, — ответил Ливв без улыбки.

— А я нет, — признался Ольх. — Как ты это сделала?

— Разве ты не помнишь — только представь себе.

— Как — здесь, сейчас? — удивился мальчик. — Я думал, это действует только в Чудесной Стране. Ведь это настоящее волшебство!

— Ты когда-нибудь видел волшебство ненастоящее? А, ну конечно, всякие там фокусы…

— Фокусы заставляют людей улыбаться, — заметил Ливв, — а волшебство иногда вызывает слезы, моя госпожа…

Он вдруг замолчал, глядя в никуда — почти как тогда, в кресле, после того, как взял силу у Чудесной страны, чтобы вылечить щенка, и Данна ощутила тревогу за своего Рыцаря. Но тревожиться нужно было не о Ливве.

— Твой брат попал в беду, — сказал Рыцарь, — я послал с ним свою тень, но этого оказалось недостаточно.

Рааданн, запоздало вспомнившая о том, что собиралась догнать Йарти, но так и не сделала этого, мысленно отвесила себе хорошую оплеуху.

— Где он?

— В странном месте… Там стоит изваяние в виде колеса и человека, положившего руку на его обод… Я уже иду туда, госпожа.

Никто не успел и вздохнуть, как Рыцарь исчез — наверное, для того, чтобы сразу оказаться там, где больше всего нужен.

…Есть места, словно созданные для того, чтобы внушать людям сомнение и страх. Как расположенный чуть ли не в центре города пустырь, который все звали Пустошью и много раз пытались застроить или использовать. Только на Пустоши невозможно было сколько-нибудь долго заниматься каким-то одним делом; люди становились рассеянными, рабочие то и дело роняли инструменты и застывали в неподвижности, а градоправитель, затеявший стройку в последний раз, вдруг передал должность своему помощнику и уехал из города. Все, что удалось поставить на Пустоши — это скульптуру человека с колесом, олицетворяющую вечное, безнадежное скольжение по накатанной колее, да несколько скамеек.

Люди обходили Пустошь стороной, зато она стала любимым местом городского дурачка Филле; он жил в одном из недостроенных домов, а летом ночевал прямо на траве под открытым небом. Никто иной, как Филле, прочел надпись, выбитую на каменной плите, вмурованной в мостовую в центре Главной городской площади. Таинственная плита по легенде была найдена глубоко в земле при постройке города, а надпись на никому не известном языке считали чуть ли не заклинанием. И вот во время прошлой ярмарки Филле подошел к камню, постоял возле него и вдруг засмеялся. Когда его спросили, почему он смеется, он сказал «Здесь написано: занимайся только своим делом. Разве это не смешно?» Как-то так вышло, что все ему сразу поверили, хотя счастливым это никого не делало. В городе была своя собственная тайна, и вот ее не стало… Город без тайны — всего лишь город, каких много на земле. Когда к Филле пристали с требованием рассказать, где он научился никому не известному языку, он сказал «там» и отвел вопрошавших к Пустоши… Несмотря на это явное чудо, Пустошь не стала более популярной.

…Цель была известна и Рааданн летела, не чуя под собой ног, а Ольх бежал вместе с ней. Остановились они, только достигнув цели.

Пустошь ничем не отличалась от тех мест, в которых начали что-то делать, но почему-то вдруг передумали. Ее окружали недостроенные дома, пересекали недовыложеные квадратными каменными плитками тропинки, и только скамейки с резными деревянными спинками да статуя человека с колесом стояли на своих местах.

Йарти сидел на одной такой скамейке, безжизненно свесив руки, щенок прижимался к его ногам, тихонько поскуливая. Ливв стоял рядом, но не делал ничего.

— Что с ним? — тихо спросила Данна.

Йарти поднял голову и как-то странно, словно издалека посмотрел на сестру.

— Какой же я был глупый, — сказал он, — какие мы все глупые.

— Ты о чем? — удивилась Данна.

— Мы тратим все свое время на ерунду, не думая о том, что когда-нибудь оно закончится. И ты, и я, и все остальные, мы только и делаем, что убиваем время.

— Не только, — сказал Ливв, — мы живем. Мы все разные и очень разные вещи считаем важными. На них и тратим свое время...

— А что по-настоящему важно? — перебил Йарти. — То, во что мы играем? То, что мы говорим или делаем, или то, чего не делаем и не говорим? От нас ничего не останется, потому что все мы — пустые изнутри.

Ливв нахмурился.

— Скажи мне, ты понял только это?

— А что еще я должен был понять?

— Что одного понимания — мало, — ответил Ливв. — Оно не подскажет, что тебе делать с собственной жизнью. Даже здесь… Особенно здесь, где понимание железной ладонью ложится человеку на плечи и прижимает его к земле… Но ведь на самом деле оно должно поднимать человека над землей, давать ему крылья...

— Крылья? — с недоверием и с усталостью повторил Йарти. — Я не умею летать. И ты тоже.

— Но мы можем научиться. Ты хочешь? — глаза Рыцаря вдруг улыбнулись, — я — хочу.

— Ты предлагаешь мне заменить одну игрушку на другую, — сказал Йарти. Рааданн тихо и немо стоявшая рядом подумала вдруг, что его голосом сейчас говорит кто-то другой. И в то же время она не могла не признать — именно сейчас в нем было много от прежнего капризного ребенка. — Предлагаешь потратить часть себя на то, чтобы поверить. Но вера — это всего лишь вера.

— Как понимание — только понимание, пока ты не знаешь, что с ним делать.

— С ним ничего нельзя поделать. Но оно многое может сделать с тобой...

— Нет, — Ливв взял Йарти за руку, — понимание — золотая монетка, которую ты можешь хранить в своем кошеле и тогда от нее тебе не будет никакой пользы. Можешь потратить ее или разменять на медь и серебро.

Рыцарь развел в стороны руки, словно собираясь обнять весь мир и опустил их. Рааданн не знала, что он хочет сделать, но почему-то вдруг почувствовала — ему трудно, очень трудно. Может быть, потому что он собирался снова совершить чудо в месте, которое сопротивлялось всему новому, даже обычному.

Ливв обернулся к Ольху.

— Помоги мне, — попросил он.

— Чем я могу помочь? — спросил Ольх без удивления.

— Дай мне несколько строк… строк о том, что ты считаешь важным. Пусть в них будет надежда или мечта.

Мальчик задумался, а потом кивнул.

— Я знаю такие слова. Только… я так и не закончил то стихотворение, которое могло бы подойти.

— Все равно. Прочти!

Вот именно тут Ольх почему-то словно потерял веру в себя. Он огляделся вокруг, точно почувствовал сопротивление со стороны, беспомощно взглянул на Рааданн, точно прося у нее помощи — и знай она, как, то непременно помогла бы ему! — и только потом начал читать:

— Я видел его во сне — цветок золотой, как правда,

Он мне не давался в руки, но сердце тревожно жег.

Я шел за ним через ночь и знал — что вот так и надо,

Что даром не достается волшебный этот цветок.

Был долгим странный тот путь… Но вот я уже и рядом —

Вдохнуть аромат чудесный, росу отряхнуть с листа...

Но я спросил у него, коснуться смея лишь взглядом:

«Как тебя называют?» И он мне сказал: «Мечта».

Йарти поднял голову.

— Ты в самом деле видел этот цветок? — спросил он.

Ольх кивнул и улыбнулся. Казалось, он сейчас вспомнил, как это было и воспоминание словно осветило его лицо. Младший брат Данны словно прислушался к чему-то, что мог слышать только он. А потом заговорил, продолжая не законченное Ольхом стихотворение:

— Я видел его в бреду — в отчаянье и бессилье

Синий цветок, как небо, и рядом с ним иногда

Алый — как пламя жизни или заката крылья,

Что так легко обнимают и души, и города.

Алый зову любовью, синий — он верой звался —

Так я давал им имя, в цвет небес и огня.

Идя по пути простому, нередко я возвращался,

Но все-таки я был счастлив, ведь кто-то любил меня.

Может быть, голосом мальчика и вправду говорил сейчас кто-то другой… Может быть, это был сам Йарти — тот, каким он станет, когда вырастет. Но по-настоящему это было не важно, ведь слова которые он произносил, были для всех и всего, кто их слышит.

— Я знал, что он где-то есть, белый цветок, бесценней

Чем целый корабль сокровищ, истина или свет.

К нему пробирался я сквозь злую чащу сомнений,

Что тернием прорастают сквозь все наши «да» и «нет».

И если я не дойду, и если в пути отстану,

Душу убьет усталость, глаза ослепнут от слез,

Надежда моя прорастет сквозь пальцы, сжавшие рану,

И белым цветком склонится над всем, что я ей принес.

— Я понял, — сказал Йарти, — Нет ничего напрасного. А время, которое мы тратим… оно никогда не принадлежит только нам. Мы делим его со всем, что нас окружает. Мы не отдельные части, каждая из которых сама по себе, но целое из частей...

Точно проснувшийся вот только сейчас, мальчик огляделся без тени печали и тревоги, и взял сестру за руку.

— Я устал, Даннька, — сказал он, словно сбросив себя внезапную мудрость взрослого. — Пойдем домой.

— Да, пойдем, — согласилась Рааданн, удивленная, растроганная и немножко встревоженная. Но тревога быстро улеглась, стоило им покинуть пределы Пустоши, которая легко отпустила их.