9. Печаль. Неправильная сказка

Печаль — ее много было в последующие дни, хотя целитель помог матушке Тинни быстро снять температуру и опухоль, и дал ее супругу особый порошок, способный укрепить одряхлевшее сердце. Рыцарь оставался печальным и тихим, и Рааданн все больше казалось, что мечи, не оставившие следов на теле, ранили его душу. Однажды, когда Ольха не было рядом, девочка присела на скамейку возле о чем-то задумавшегося Ливва и тихо попросила его:

— Прости меня, пожалуйста.

— За что, госпожа? — удивился очнувшийся от раздумья Ливв.

— Ой, только не говори, что ничего не случилось, и я не виновата… случилось и виновата! Я же вижу, ты болеешь с тех пор, как эти двое ранили тебя.

— Я справлюсь, моя госпожа, — ответил Ливв, — я справлюсь. А иначе, какой же я Рыцарь? И я прощаю тебя. Но и ты прости меня.

— Тебя-то за что? — искренне удивилась Рааданн.

— За то, что через меня они ранили и тебя, и твоего друга. Хочешь, я расскажу сказку, которая исцелит твое сердце?

— А твое?

Спокойная, теплая улыбка преобразила лицо Ливва.

— Может быть, и мое тоже… Она называется «Мотылек и Туча». Мотылек-однодневка проснулся в чашечке цветка и посмотрел вокруг. О, как прекрасен был этот мир! Как он был хорош! Какими яркими были цветы, небо и земля! Мотылек встряхнулся, умылся росой и, расправив крылышки, собирался лететь… Тень наползла на солнце, его лучи погасли, и первые капли дождя упали на землю. Одна из них коснулась золотистого мотылькового крыла, превратив его в мокрую тряпочку… «Нет-нет, пожалуйста! — в отчаянии воскликнул Мотылек, поглядев на большую черную тучу, принесшую настоящий ливень, — разве же это справедливо? У меня есть только этот день, неужели весь его мне придется провести здесь, в этом цветке? Ну, пожалуйста, милая Туча, пролейся дождем где-нибудь в другом месте!»

Но Туча не слышала его. Ведь она была так высоко, а голос Мотылька был тих и слаб. Маленький Мотылек заплакал горькими слезами, и слезы его разбудили спящий цветок, в чашечке которого он прятался.

«Ах, — сказал Цветок, — почему ты плачешь так горько? Что с тобой случилось, малыш?»

«Самое большое горе на свете, — сказал Мотылек, — этот день — все, что у меня есть, но из-за дождя я так ничего и не узнаю о мире! Ах, как я несчастен! Что если весь этот день, всю мою жизнь, будет идти дождь?»

«Может быть, попросить Тучу унести дождь подальше?» — спросил Цветок.

«Я пытался говорить с Тучей, — всхлипнул Мотылек, — но она не слышит меня».

«И все-таки твоему горю можно помочь. Слушай, иногда ко мне прилетает птица. Если она появится и сегодня, я попрошу ее слетать к Туче и рассказать о тебе. Конечно, Туча согласится тебе помочь».

«А если птица не прилетит?» — спросил Мотылек, переставая плакать.

«Мы должны надеяться, ведь ничего другого нам не осталось», — ответил Цветок.

Мотылек согласился, и вдвоем с Цветком они стали ждать Птицу.

А дождь все лил, и Туча заслоняла солнце, затеняя, скрадывая яркие краски мира. Казалось, она стояла на месте, словно ей понравилось именно здесь… Птицы не было, и Мотылек уснул, убаюканный шорохом дождевых капель, а проснулся от низкого сильного гудения и еще от того, что Цветок задрожал и затрясся. Случилось это потому, что на него опустился тяжелый зеленый Жук. Увидав, что это не Птица, Мотылек снова заплакал.

«Эй, ну что ты? — прожужжал жук, топорща зеленые надкрылки. — Все не так плохо, как кажется. И нужно немного подождать, чтобы стало совсем хорошо!»

«Куда уж лучше! — еще громче заплакал Мотылек-однодневка. — Дождь все льет, Птица так и не прилетела и некому слетать к Туче и попросить ее унести подальше свой дождь. А ведь прошла уже половина дня — половина моей жизни!»

«Но тебе совсем не обязательно просить Тучу, — заметил Жук, — ты можешь поговорить с дождем, ведь дождь-то совсем рядом!»

Удивляясь, почему сам не подумал об этом, Мотылек обратился к Дождю:

«Дождик, милый Дождик, пожалуйста, помоги мне!»

«Конечно, малыш. Что я должен сделать для тебя?»

«Попроси Тучу улететь в другое место! Ведь в дождь я не могу летать, а у меня есть только этот день и нужно сделать так много…»

«Прости, малыш, — огорченно прошелестел Дождь, — я не могу сделать этого. Понимаешь, мои капли падают только вниз, а обратно к Туче подняться не могут. Ни одной из них мне не дотянуться до неба».

«Ах, — заплакал Мотылек, — у меня осталось так мало времени, и никто в целом мире не поможет мне…»

Дождь, огорчившись, заплакал еще горше, чем сам Мотылек…

Ветер, веселый Ветер Пространства, пролетал мимо и услышал громкий плач. Удивившись, что кто-то может плакать в такой хороший день, ведь для ветра все дни — хорошие, он заглянул в чашечку Цветка и увидел плачущего Мотылька.

«Ах, вот ты где! — весело воскликнул он. — Я повсюду ищу тебя!»

«Именно меня? — Мотылек так удивился, что перестал плакать. — Отчего же?»

«Оттого, что каждый день я обещаю себе сделать хотя бы одно доброе дело, а сегодня еще не сделал ни одного. Говори же скорее, чем тебе помочь!»

«Пожалуйста, поскорее лети к этой Туче и попроси ее унести дождь подальше! Пусть я уже не успею всего, но смогу погреться под солнцем и полетать немного, пока не закончится мой день».

«Хм, Туча ленива и неповоротлива и может отказаться тронуться с места, которое ей понравилось, — сказал веселый Ветер. — Сделаем так — сейчас я поднимусь в небо, а ты поднимешься вместе со мной, уцепившись за мой хвост — и ни одна капля дождя не достанет тебя там. Вместо того, чтобы уговаривать Тучу, мы вместе подуем на нее, и ей не останется ничего другого, кроме как улететь. Ну, ты согласен?»

Конечно же, Мотылек согласился, они поднялись, и, настигнув Тучу, вместе подули на нее. И Туча тронулась с места, унося с собой дождь — туда, где его, может быть, ждали больше всего на свете.

Солнце засияло ярче прежнего и, хотя это был уже конец дня, отсюда, сверху, Мотылек увидел весь мир и он, огромный, был прекрасен.

«Какое счастье, — сказал он, — что мир такой большой и что я узнал это так вовремя! Я хотел облететь его весь за один день, не зная, что мне не хватило бы и тысячи. Но теперь стану любоваться той его частью, которую вижу, ведь любая его часть так же прекрасна, как целый мир!»

«Ты понял так много за один день, малыш?» — удивился веселый Ветер.

«Конечно. А еще я понял, что никогда не нужно отчаиваться, ведь если с тобой случилось беда, если весь день — всю твою жизнь — идет дождь, обязательно найдется тот, кто научит тебя, как прогнать тучу. Все в этом мире — друзья, и никогда не нужно забывать об этом!»

И веселый Ветер Пространства согласился с ним, потому что любил этот мир так же, как полюбило его маленькое сердце крошечного Мотылька. Какая разница — маленькое у тебя сердце или большое, если ты любишь жизнь и никогда не отчаиваешься, даже если жизнь твоя длится всего лишь день, да и тот, словно назло тебе, идет бесконечный дождь?..

— Как красиво! — сказал Ольх, пришедший к середине сказки. — А у меня есть стихи про мотылька. Только они грустные… кажется...

— Давай-давай, рассказывай, — подбодрила его Рааданн.

Ольх помолчал еще немного и, наконец, прочел:

— Ты мотылек ты знаешь путь,

Один из всех путей.

Спеши, спеши, себя забудь,

Мир добрых ждет вестей,

О том, что есть огонь в окне,

И есть, кому лететь

На свет, что и тебе и мне

То жизнь несет, то смерть.

Но я не верю, ты же — верь:

Бессмертен только тот,

Кто свой огонь во тьме потерь

Когда-нибудь найдет.

Огонь не страшен; тьма — страшней,

И ты летишь, шепча:

«Я верю...» — и в руке моей

Горит твоя свеча.

— Замечательно, — без тени притворства сказала Рааданн. — Знаешь, что бы ни говорил, но ты настоящий поэт!

Ольх покраснел от удовольствия.

Хотя матушка Тинни все еще не могла работать рукой, она то и дело пыталась заняться то приготовлением завтрака, то починкой старой одежды.

— Родная, отдохни хоть немного, ведь всю жизнь ты только и делаешь, что работаешь! — ласково уговаривал супругу дядюшка Дару.

Она ворчала, но ничего поделать не могла. А Рааданн, помогая хозяйке дома, неожиданно для себя полюбила готовить. Конечно, все это было чуточку не всерьез — Рааданн чаще всего просто что-то взбивала, солила или помешивала под руководством тетушки. Но иногда хозяйка все-таки отдыхала — тут же, на кухне, и тогда под ее руководством девочка готовила какое-нибудь блюдо самостоятельно.

Ей нравилось по взрослому, всерьез, играть в хозяйку, покрикивая на помогавших ей мальчишек, шлепать ложкой по пальцам дядюшку, пытавшегося угоститься сладким тестом для печенья и придумывать названия для салатиков, сделанных из всего, что попалось под руку. Такая жизнь оказалась сродни настоящему приключению…

О Битве, которой они были свидетелями, никто из детей больше не заговаривал, а Ливв и в самом деле справился, исцелился от нанесенных ему Светом и Тьмой ран.

Рааданн прочла, наконец, сказку об Упрямом Поэте, и она ей не понравилась.

«Жил-был Поэт, он был не очень талантлив, но зато страшно упрям… да-да, именно так и никак иначе! Стать поэтом он решил потому, что услышал красивое стихотворение и подумал — неужели я не смогу написать еще красивее? Конечно, одного желания переплюнуть неизвестного автора было мало, и потому он поступил в Школу Поэтов, которую и закончил — не блестяще, но очень даже неплохо.

Но что такое «неплохой поэт»? Где лежат в этом мире пути, по которым он должен идти, чтобы не быть одним из многих, а только единственным и никак иначе? Он перепробовал все, о которых знал: писал стихи, посвящая их тому, кого уважали и почитали, выдумал свою собственную манеру стихоплетства, сочетал стихосложение с рисованием и танцем, превращая свои поэмы в феерии красок и телодвижений… Он был упрям, этот Поэт, и именно упрямство было в нем сильнее всего. Оно-то и заставило его обратиться за помощью к чародею.

— Что-что? — засмеялся Чародей, услышав его просьбу. — Научить тебя магии, чтобы ты смог вплетать ее в свои стихи, создавая то, что другим не под силу? Послушай, стоит ли подмешивать магию туда, где нет таланта? Ведь магия не сможет заметить его.

Поэт обиделся. И хотя в словах Чародея была правда, он решил попробовать еще раз и отправился на поиски Дракона — именно Дракона, и никого иного. Конечно, он нашел его, упрямый Поэт, думавший дни и ночи лишь об одном.

— Возьми меня к звездам! — попросил он Дракона. — Я хочу почувствовать ветер пространства на своем лице и услышать песню светил там, где сияет лунная радуга. Это вдохновит меня и я смогу, наконец, создать что-то уникальное…

— Извини, я бы и рад помочь тебе, но это невозможно, — ответил Дракон. — Во-первых, потому, что все, о чем ты говорил, не существует. Драконы не летают к звездам, а там где мы летаем, не звучат песни звезд и нет лунной радуги. А во-вторых — ты же не хочешь пожертвовать жизнью за одно единственное стихотворение? Моя шкура ядовита и сколько бы мехов и кож ты не стелил мне на спину, сев на нее, ты будешь отравлен и умрешь.

Поэт огорчился, но не растерялся — он был очень упрямый и знал, что у него есть еще один путь. Он ушел подальше от людей и мира, забравшись в самую глухую глухомань, и остался там совершенствовать свое искусство стихосложения, хотя и считал, что и так уже достиг многого.

Десять лет прошло — именно так, не больше и не меньше — когда в одну ночь к нему пришла мысль написать поэму, которая будет бесконечной. Как такое возможно? А вот как: он хотел сомкнуть начало поэмы с ее концом, так, чтобы читающий поэму, незаметно переходил от конца к началу. Кроме того он решил, что поэма должна быть красива, ведь иначе никто не захочет читать ее снова и снова.

Сотни, тысячи сюжетов он изобретал и отбрасывал, подолгу не останавливаясь ни на одном. Забывал о еде и сне, и годах, летящих над его головой, и даже о том, что на свете есть другие люди, кроме него. «Чем больше усилий я приложу, тем лучше будут мои стихи», — твердил он, и раз за разом соскребал с пергамента написанные слова…

Однажды осенью он бросил у реки косточку вишни, а весной увидел росток — то проросла брошенная им косточка. Через год деревце было ему по пояс, через три — зацвело… «Вот она, моя Поэма, — сказал он. — Косточка превращается в сливу, слива снова обращается косточкой!» И Поэт бросился писать, торопясь, как всякий, кто набрел случайно на великую ценность и спешит завладеть ею.

О, упрямый Поэт! Седина посеребрила его виски, а он и думать забыл о том, что природа пишет свою поэму сотни и тысячи лет — и стоит ли тягаться с нею?

Наконец была поставлена точка, и Поэт-отшельник покинул свою глухомань, чтобы прочесть написанное людям и заслужить уважение и почет. Но первый же слушатель — мальчик лет двенадцати не выслушав и десяти строк, убежал играть с друзьями в салки. Женщина, мать мальчика, и вовсе не стала слушать — у нее хватало других дел.

Словно рок преследовал Поэта — все, кому он начинал читать свою Поэму, быстро прощались с ним. Совсем отчаявшись, он пришел в старую Школу Поэтов и, разыскав своего учителя, превратившегося за это время в дряхлого старца, прочел Поэму ему. Учитель выслушал ее и улыбнулся в ответ на сомнения своего ученика.

— Ты хочешь знать, почему никто не желает слушать тебя? Да ведь ты говоришь всем, что твоя Поэма не имеет конца, а слова ее рассказывают о том, что каждый миг жизни бесценен. Кто же захочет тратить бесценные мгновения жизни на бесконечную Поэму? Не огорчайся, Поэма прекрасна именно тем, что поворачивает человека лицом к жизни и зажигает в его сердце нетерпеливую любовь к ней. Большего не смог бы сделать никто.

Поэт не знал, печалиться или радоваться. Ему удалось, наконец, создать нечто особенное, но что, если и правда никто не захочет читать его Поэму?

Оставив свиток у старого учителя, он вышел из школы и увидел, что в мире снова царит весна. «Всегда случается так, — думал он, — дети рождаются, взрослеют, превращаются в стариков и умирают, но родились уже другие дети, чтобы так же повзрослеть, состариться и умереть… В этом нет ничего удивительного, почему же так хочется удивляться и восхищаться жизнью, продолжающей мою Поэму так, как не смог бы я сам?»

Дети играли, взрослые трудились, старики вели свои неторопливые разговоры. Никто не обращал внимания на упрямого Поэта, да, наверное, он больше и не хотел этого. Ведь одно дело желать стать великим Поэтом и совсем другое — видеть, как велика и прекрасна жизнь. Именно так и никак иначе. И стоит ли пытаться увидеть что-то большее, даже если ты очень-очень упрям?»

Это была какая-то неправильная сказка...

Когда девочка и ее Рыцарь вернулись из Шерлассса, в доме царили уныние и печаль. Щенок, любимец Йарти, заболел странной болезнью — лапы отказались служить ему, он мог только лежать на боку и тихо поскуливать. Местный «собачий доктор» ничем не смог ему помочь.

— Щенок родился с этой болезнью, только она проявила себя не сразу, — сказал он. — Лучшее, что можно сделать — дать ему вечный покой, чтобы малыш не мучился.

Но Йарти поднял такой крик, что никто не осмелился приблизиться к щенку, чтобы напоить его сонным зельем. Так, с упрямством ребенка, не желающего признавать, что иногда ничего нельзя сделать, мальчик продолжал отстаивать право щенка жить до тех пор, пока не вернулись Ливв и Рааданн. Едва увидав Рыцаря, Йарти бросился к нему с питомцем на руках и попросил с тихой надеждой и отчаянием:

— Пожалуйста, вылечи его! Я знаю, ты можешь…

— Нет, Йарти, не могу, — ответил Ливв, в глазах его была печаль.

— Но ты помог тете Эмми!

— Она сама помогла себе… Представь себе треснувшую чашку, куда нельзя налить воды, потому что она утечет через трещину — такой чашкой была душа госпожи Эмми, а я лишь научил ее, как залатать трещину.

— Но я думал… я думал, ты…

На большее Йарти не хватило. Он всхлипнул, прижав к себе щенка, и тут же разрыдался в голос, да так, что успокоить его не смогли всей семьей.

— Неужели совсем ничего нельзя сделать? — тихо спросила Рааданн.

— Не знаю, госпожа… — Ливв на мгновение закрыл глаза, словно свет дня мешал ему думать, а потом кивнул, — я попробую.

Осторожно взяв из рук Йарти щенка, Рыцарь положил его на кушетку и начал гладить. Не так как гладят, желая приласкать, не так как играют, щекоча и теребя, и не так, как ощупывают больного, не зная, где у него болит. Все это было в поглаживаниях Ливва — мягкость, игривость, осторожность и ласка, любовь и настойчивость и что-то еще. Что-то волшебное и обыкновенное, прекрасное и простое.

Рааданн присела рядом с ним на корточки и тоже стала гладить Кайо — по голове, по спине и бессильным лапам. Она не могла так, как Ливв, и понимала это, но ей очень-очень хотелось помочь ему. Йарти присоединился ним. Щенок был маленьким, но руки троих, отдававших ему любовь и ласку не мешали друг другу.

В какой-то миг все трое остановились — разом, как по команде.

— Это должно помочь, — сказал Ливв, и Рааданн поняла — обязательно поможет.