12. Знаки беды. В путь

Данне приснился кошмар — впервые в жизни и может быть, поэтому она напугалась по-настоящему. В этом сне жуткое чудовище напало на Мильзу и выходило так, что это она, Рааданн, напустила на подругу клыкасто-когтистую жуть…

Рааданн проснулась в ужасе от видения бьющейся в черных когтях Мильзы, которая, чтобы освободиться, сбросила кожу, как змея, и оказалась дряхлой старухой. И конечно проснувшись, Данна почувствовала себя ужасно оттого, что совсем забыла о Мильзе. Болеет ли она еще, или, может, уже поправилась? В тот же день она отправилась навестить девочку — одна, потому что Ливв отказался пойти с ней, а Ольх был занят. Удивленная отказом своего Рыцаря, она думала об этом всю дорогу до самого дома Мильзы.

Мама девочки сказала, что дочь все еще больна и проводила ее в комнату дочери, где за это время поубавилось беспорядка.

Мильза сидела в кресле у окна; высокая спинка кресла полностью скрывала ее присутствие. Рааданн приблизилась, обойдя столик с розой и кресло, и застыла в немом удивлении и ужасе. То, что прежде казалось неясным намеком, сейчас проступало с неумолимой отчетливостью: глубокие морщины на лице пятнадцатилетней девочки, старчески пожелтевшие руки с выступающими сизыми венами… И седина в волосах.

— Не спрашивай меня, что со мной происходит, — сказала Мильза. — Я не знаю. Может быть, твой друг из Чудесной Страны знает.

Рааданн удивилась еще больше. О том, кто таков Ливв и откуда он пришел, она говорила лишь одному человеку — Ольху… Тут же ее внимание привлекла тетрадь на коленях Мильзы, коричневая тетрадь Ольха.

— Твой приятель заходил ко мне и принес почитать свои стихи, — заметив ее взгляд, сказала Мильза, — после того, как я читала ему свои.

— Ты пишешь стихи?

Девочка-старуха усмехнулась.

— Я готова заниматься чем угодно, только бы не думать, что завтра еще постарею. И что лекари с их микстурами не помогли, а волшебников в нашем городе нет, да и не верю я в волшебство. Разве что твой Рыцарь смог бы сделать хоть что-то…

Обида зашевелилась в сердце Рааданн. Это была ее тайна, и ее право — рассказывать о ней тому, кому пожелает. А Ольх… Как он мог, как посмел?.. Мильза говорила еще что-то, но Данна не слушала ее, думая о предательстве Ольха, пока хорошо знакомые слова не привлекли ее внимания:

—… только представить? Вот так просто взять и поверить, что я могу сбросить с себя незаслуженную старость?

— Да, — сказала Рааданн, ощущая и злость и жалость. — Ты можешь все, если поверишь.

— От веры нет никакого толку. — Откинув с лица серебристую прядь, Мильза взяла в руки тетрадь Ольха и открыла, — и от неверия — тоже.

Через мгновение ломкий усталый голос пятнадцатилетней старухи зазвучал стихами из коричневой тетради:

— Створы заперты у ворот,

Темнота легла на пути,

Мне придется идти вперед,

Или даже — просто идти.

Одиночество среди нас —

Побежденный не страх, но страж.

И кого-то ведет кураж,

А кого-то — чужой приказ.

Выбор твой тебе на беду.

Потеряв себя — не найти...

Я не верю, что я дойду,

Но без веры мне — не дойти.

Проклинать нельзя и молить,

А вернуться — кто тебя ждет?

Я ворота смог затворить

Но других не нашел ворот.

Даже если их вовсе нет

Всем скажу, что это не так.

Притворюсь, что увидел свет

И быть может, отступит мрак.

Слышишь — это тебя зовет

Ложь дороги, правда пути.

Кто-то должен идти вперед,

Кто-то может — просто идти...

Мильза смотрела в открытую тетрадь, и на лице ее отражалось удивление — словно бы она собиралась прочесть совсем другое стихотворение, но именно это заставило ее прочитать себя.

Обе заговорили одновременно.

— Так не бывает… — начала Мильза.

— Ну, хоть кто-то же должен знать, как тебе помочь… — сказала Рааданн.

— Найти причину, — прозвучал третий голос, — это же Белая Старость.

Обе обернулись и увидели стоявшего в дверях Йарти.

— Откуда ты знаешь? — спросила Мильза, и одновременно с ней то же самое спросила Рааданн.

— Я увидел тебя и понял, как это называется.

— Как это, понял? — с недоверием и подозрением спросила Данна.

Мальчишка немедля обиделся.

— Догадался, угадал, сообразил — так тебе больше нравится? Думаешь, если маленький, значит глупый? Сама такая…

— И где же мне искать причину? — Мильза подалась вперед, ожидая ответа. — И что, если ее нет?

— Если ты и правда думаешь так, тогда ты еще больше ребенок, чем я… Рааданн, я видел, как твой Рыцарь куда-то уходит, и лицо у него было такое, словно он уже не вернется.

Рааданн онемела. С того дня, как побывал на пустоши Колеса, Йарти словно бы повзрослел, и вот теперь еще это его «увидел и понял»… И Рыцарь, ее Рыцарь, куда он мог уйти, никому ничего не сказав, не предупредив свою госпожу?

Нет, Ливв просто не мог бросить ее! Он был нужен ей, она так к нему привыкла! Теперь ей уже казалось, что Рыцарь был рядом всегда… А что, если он вернулся в Чудесную Страну?

Что-то было не так, что-то билось и кричало, делая ей все больнее, слово Рааданн вдруг осталась совсем одна на белом свете… Слезы сами хлынули из глаз, и Данна не могла бы остановить их, даже если бы захотела.

— Ну, ты чего? — сконфуженно пробормотал Йарти. — Ну перестань!

— Не могу, — всхлипнула Данна.

— Человек может так мало, — сказала Мильза, не глядя на брата и сестру, — это первое, что я поняла очень быстро. Все мы герои в своем придуманном мире, где нас никто не видит, где некому оценить наши поступки, говоря, что это вот хорошо, а это — плохо…

— Бездну тебе в сердце, — по взрослому выругалась Рааданн которой как-то сразу, должно быть, от злости, расхотелось плакать, — пойдем со мной и я покажу тебе ее, эту несуществующую страну! Или ты слишком взрослая, чтобы признать, что тоже веришь в чудо?

Не отвечая, Мильза захлопнула коричневую тетрадь и протянула ее Рааданн.

— Возьми, отдай своему другу, и скажи, что все это красиво, но бесполезно. Стихи приходят и уходят, а печаль остается, ты просыпаешься такой же, как засыпала, и перед лицом твоим снова встают те же беды.

— Стихи — это мостик между сердцами людей, — серьезно сказал Йарти, глядя ей в глаза так, словно она не понимала простых вещей, и взял сестру за руку. — Пойдем, мне кажется, мы должны сейчас быть дома.

Рааданн подчинилась.

Стоять на пороге ожидания — странное, ни с чем не сравнимое чувство. Все в твоих руках, но ты не можешь сделать ничего. Только сама жизнь, да еще то, чего ждешь, имеет значение на этом пороге. Нет легких путей, и ожидание — нелегкий путь, даже если ты думаешь так.

В ожидании Ливва, Рааданн сидела у окна. Теплый летний ветер носил по улице прошлогодние пожухлые листья, и, немного пофантазировав, можно было представить, что шуршанием листья прежнего лета и листва нынешнего тихо переговариваются друг с другом.

Хлопнула входная дверь и, подумав, что вернулся ее Рыцарь, Данна вскочила с места и помчалась по лестнице вниз. В самом деле, это был Ливв, но не один. Когда Рааданн спустилась, она увидела рыжего хулигана, который поддерживал за плечи Рыцаря.

Мама приняла его из рук на руки, и пригласила Рыжего зайти и хотя бы выпить чаю.

— Нет уж, спасибо, — поморщился Рыжий, услышав о чае. — Я и так немного… переборщил с добротой.

И невесело усмехнулся — улыбка мелькнула на его губах и тут же пропала, точно унесенный ветром осенний листок.

— Таким, как я, нельзя быть слишком хорошими… Доброта — как старое вино, она опьяняет и трудно отказаться, и не сделать добра снова и снова.

— Постой! — он уже шагнул за порог, когда Рааданн остановила его, — где ты нашел Ливва, и что случилось с ним?

— Он сидел на земле и трясся, словно в лихорадке, — ответил Рыжий. — Я не знаю, что это за болезнь, но над его головой не светило солнце, хотя повсюду было море света.

— Солнце? — не поняла Данна.

— Да… Он был весь в тени, но рядом не было ни одного дерева и ни одной тучи в небе. Потом встал и пошел, а через десять шагов упал на колени и пополз… Я не добрый человек и кое-кто меня вообще человеком не считает, но я не мог просто смотреть на него и ничего не делать. Я поднял его и повел, вернее, это он вел меня и привел сюда. Об остальном спроси его.

Рыжий шагнул за порог, не сказав больше ни слова.

Рааданн бросилась к Ливву и остановилась, напуганная пустым взглядом, глаза его на сером от пыли и словно бы выцветшем лице не выражали ничего.

— Ой, нет… — в отчаянии прошептала она. — Ну что опять с тобой случилось?

Мама принесла мокрое полотенце и принялась стирать пыль и грязь с лица мальчика, От прикосновения мокрой ткани он очнулся, но не обрадовался этому:

— Я не должен был приходить сюда!

— Какая чушь! — возмутилась Данна, не помня себя от тревоги. — Куда еще ты мог прийти? И знаешь, было бы здорово, если бы ты больше не уходил, не предупредив меня!

Рыцарь склонил голову.

— Прости меня, моя госпожа…

— Пойду-ка приготовлю для тебя ванну, — сказала мама, опуская руки, — так просто это не оттереть. И тебе нужно поесть.

Проводив благодарным взглядом удалившуюся на кухню женщину, Ливв снова поник головой.

— Я должен уходить, госпожа.

— Куда? — похолодев, спросила Данна. — и зачем?

— Туда, откуда пришел. Я нарушил закон. Я боюсь, что если останусь, вместе со мной за это накажут всех, кто будет рядом. Пожалуйста, отпусти меня!

— Нет! — с каким-то отчаянным упрямством, с надрывом во внезапно предавшем ее голосе вскрикнула Данна. — Я не могу отпустить тебя! Это… это неправильно, так не должно быть! Несправедливо наказывать человека за доброе дело!

Взгляд Рыцаря заставил ее замолчать. Взгляд был такой, что она вдруг поняла — может быть ей и в самом деле придется его отпустить. Она не может помочь ему, не может исцелить, как он исцелил щенка Йарти… Как хорошо, как интересно играть, воображая себя могучей волшебницей, знающей секретное волшебное слово… Легко и красиво представлять все, что только ни пожелалось — но здесь и сейчас у нее не было никакой силы.

Рааданн встрепенулась. Она думала о силе — но ведь за ее плечами была вся мощь фантазии… Сила не воображаемая, но реальная — реальная сила воображения.

Она взяла Рыцаря за руку, поразившись тому, как горячи его пальцы, и мысленно подбодрила себя: «Ты только представь… Представь, что Рыцарь здоров и все хорошо. Сумела же вообразить себе настоящую монетку и даже больше того — настоящего Рыцаря!»

И Рааданн представила. Так легко, так спокойно, словно все в ней ждало именно этого. Даже не понадобилось закрывать глаза — а потому она сумела увидеть перемену, вызванную ее собственной фантазией. На один короткий миг лицо Рыцаря словно бы осветилось внезапно вспыхнувшим солнцем, и вдруг все в нем наполнилась красками жизни.

— Благодарю, моя госпожа, — сказал Рыцарь. — Ты спасла меня.

Данна пошатнулась, потом неловко, едва не промахнувшись, села в кресло и, закрыв лицо руками, заплакала. И спроси ее сейчас, почему она плачет, могучая волшебница, сотворившая чудо, — Рааданн ни за что не сумела бы ответить.

Ночью испортилась погода. Поднявшийся ветер приносил непривычные городу запахи далекого леса и еще более далекого моря.

Рааданн проснулась с чувством, что вчера забыла сделать что-то важное и тотчас наткнулась взглядом на тетрадь Ольха. «Надо отнести ему, — подумала она, — и поговорить с ним». Данна больше уже не злилась на то, что он раскрыл Мильзе ее секрет, по-настоящему не бывший секретом, но все же…

Убедившись, что Ливв вполне бодр, она отправилась в гости к Ольху, вернее хотела отправиться именно к нему, но ноги упорно сворачивали совсем в другую сторону, точно что-то более важное звало и влекло ее. Измучившись от того, что никак не может попасть по назначению, не понимая, что происходит, она позволила себе идти туда, куда вело ее тревожное, непостижимо мучительное чувство неполноты, незавершенности, неправильности происходящего.

…Можно было догадаться! Ноги привели ее к дому Мильзы, и Рааданн не смогла пройти мимо него.

Мильза выглядела еще более старой и усталой, чем вчера и Данна вначале не поверила своим глазам: нельзя же так постареть за ночь! Но оказалось — можно.

— Я знаю, — сказала Мильза, — знаю, что происходит со мной. Чудесная Страна мстит за то, что я не верю в нее.

— Что?.. — опешила Рааданн, — почему ты так решила?

— Мне подсказала сказка о Розе, — девочка-старуха на миг замолчала, и вдруг начала декламировать со странным чувством в голосе, глубоким и сильным — словно говорящая ненавидела то, о чем говорила, до глубины своей души: — «Был человек, который делал все неправильно, невольно или вольно, нечасто думая о том, что есть различье между верным и неверным. Он вздумал семя посадить, чтоб вскоре явилась миру роза; зная все — что осень золотит листву деревьев, земля остыла, и прохладой дышит осенний день, он сделал, как желал. И им посаженное в землю семя взошло ростком, поправшее законы, одной лишь вере, вере человека обязанное жизнью. Он же знал — прекрасной будет роза, как рассвет, и с нетерпеньем ждал, пока однажды ненастной ночью стужа поздних дней предел не положила той надежде. Так верил он, что позабыл о главном — о том, что время для всего свое. Кто верит страстно — верой ослеплен, и ничего другого он не видит… Поник цветок и не осталось в нем ни капли жизни. В сердце человека ударила невиданная боль: «Но как же так? Я верил и любил. Но роза все ж мертва, хоть я и верил. Так не должно быть… Что это за мир, в котором вера так слаба, что Розу, простую Розу защитить не может? Не в вере сила — в чем она тогда?» Он посмотрел вокруг и увидал — не верой мир силен — силен неверьем. Оно ведет, оно не знает меры, спасает иногда, но часто — поздно, оно одно прочнее скал и истин, и ничего нельзя поделать с ним…» Вот так. Что ты можешь сделать с этим?

Мильза обращалась к Рааданн так, словно та должна была что-то сделать — прямо сейчас и не позже, чем через мгновение.

— Я — ничего, — обретя вдруг странную зыбкую, но все-таки достаточно надежную опору — не в вере, а в уверенности — так правильно! — сказала Рааданн, — но ты — можешь.

Данна собралась с духом, словно собиралась прыгнуть с высокой ветки и предложила:

— Пойдем со мной, пойдем в Чудесную Страну, где нет ничего невозможного. Вера или неверие сделали тебя такой, но там ты сможешь исцелиться.

И седая пятнадцатилетняя девочка не посмела спорить… На миг, только на один миг в ее глазах отразилось сомнение — а нужно ли, стоит ли? Но, кажется, в глубине своего сердца она уже знала — нужно и стоит.

— Хорошо, я пойду с тобой, — Мильза сдернула со спинки кресла полупрозрачный кисейный шарф, и закутала голову так, чтобы скрыть лицо, — но вряд ли твоя Страна впустит меня. Что ты станешь делать тогда?

Рааданн не ответила. Она верила.

…Дым они заметили лишь за десять шагов от дома. Что-то горело, сильно чадя и не веря своим глазам, Рааданн бросилась бежать. Этого просто не могло быть, а если могло — почему она не почувствовала беду заранее, отчего сердце не предупредило ее? К сожалению, Данна не ошиблась — горел тот самый задний двор, где она поместила Врата в Чудесную Страну. По настоящему там и нечему было гореть. Но Рааданн, увидав копоть на стене дома и обуглившиеся доски забора, поняла, что здесь никогда больше не будет никаких Врат. Мама и дядя Рикку, успели затушить короткий, как злое слово, пожар, но не знали, отчего он начался.

Это уже была не игра. Рааданн ощущала себя ограбленной. Казалось бы — что может быть проще? Помести Врата в Чудесную страну в другом месте и играй дальше. Но вдруг оказалось, что выдумка ее и это, теперь черное от копоти место, связаны слишком тесно. Потеряв одно, Рааданн навсегда потеряла и другое. Врата сгорели, и входа в Чудесную Страну больше не существовало.

Она не могла помочь Мильзе, не могла отправить Ливва назад, если вдруг все станет так плохо, что другого выхода не останется, и все ее чудесные приключения закончились раз и навсегда.

Но может, Ливв знает другой путь? Ведь он собирался как-то уйти… Данна оглянулась, ища Ливва, и с удивлением поняла, что ее Рыцарь не сражался с огнем вместе со всеми.

— А где Ливв? — спросила она у мамы.

— Он болен дочка. Час назад я нашла его лежащим на полу… словно он упал и не смог подняться. Но он попросил меня не звать целителя.

Рааданн бросилась к дому, забыв обо всем — о недоступной теперь Чудесной Стране, о Мильзе и ее беде. У нее была своя, в сто раз более горькая.

Ливв был уложен в постель и не удивительно — выглядел он по настоящему больным. Серая бесцветность вернулась, но вернулась и тень что окутывала его точно душным плащом.

— Ой, нет… — прижимая ладони к щекам, прошептала Данна, — нет, нет, нет…

Рыцарь открыл глаза — непроницаемо-темные, обжегшие Данну холодным презрением. Приподнявшись на локте, он смотрел на нее, словно видел впервые, но уже ненавидел всем своим сердцем.

— Ну что застыла? Вайка за пятку укусил?

Ожидавшая чего угодно — новой просьбы отпустить его, порыва просить прощения неведомо за что — Данна похолодела. Вайка был придуманным ею мелким злым зверьком, от укуса которого человек превращался в камень.

— Ливв… Ливв, ты что? — с трудом нашлась она. — Это же я, твоя госпожа…

— О, я помню, — тонко усмехнулся Рыцарь, — только мне нет от этого ни пользы, ни удовольствия. Думаешь, больше заняться нечем, кроме как шлейф за тобой носить? Сколько еще я должен дожидаться пока ты, наконец, попадешь в настоящую беду, чтобы я смог спасти тебя, исполнить свой долг и освободиться?

У Рааданн подкосились ноги. Неловко сев в подвернувшееся кресло, она и не почувствовала, как беспомощные слезы потекли по щекам.

— Да ты… да как ты… — только и сумела произнести она, прежде чем разрыдалась в голос.

В комнату вбежала мама.

— Данна, дочка, что случилось?

Оказавшись в ее объятиях, она разрыдалась еще сильнее, чувствуя, что не сможет произнести ни слова, а если начнет рассказывать — слез хватит до самой ночи.

— Как я мог забыть, что этим всегда все и кончается, прозвучал голос Ливва, полный презрения, — слезы и сопли.

Руки мамы, такие нежные и ласковые, вдруг словно окаменели.

— Повтори, пожалуйста, — тихо сказала она, выпуская из рук дочь, — и если я не ослышалась, извинись перед Данной.

Рыцарь немедленно подчинился — покинул постель и с самым гордым и презрительным видом опустился на колени. И голос его, которым он просил прощения, был холоден и равнодушен.

— Прости меня, моя госпожа.

Мама долго глядела на него, потом вздохнула и вышла из комнаты.

— Поднимись, пожалуйста, — сказала Рааданн, стараясь, чтобы голос ее звучал так же спокойно, как голос мамы, — и никогда больше так не делай. Если чувствуешь себя связанным, я отпущу тебя, освобожу от твоего долга. Иди, возвращайся в Чудесную Страну.

— Боюсь, ты не можешь сделать этого, моя госпожа. Долг есть долг, это — условие, записанное на пергаменте моей души. Переступить через него значит переступить через себя, а это хуже, чем смерть. Впрочем, — он снова усмехнулся, — можешь попробовать.

— С этим нельзя играть, — в дверях появилась Мильза, о которой все позабыли, — разве ты не знаешь?

— Играть? — Рыцарь рассмеялся, запрокинув голову. — И верно, это единственное, что вечно приходит вам в голову. Игра… вы так привязаны к ней, что предпочитаете ее всему… Игра делает вас счастливыми чаще, чем жизнь. Но это ложное, пустое счастье, оно не может дать ничего, а жизнь скоро ставит на место зарвавшегося мечтателя. Она ревнива, как и Судьба…

Звук пощечины оборвал его слова. Мильза, вдруг оказавшаяся рядом с Рыцарем, медленно опустила руку, а Ливв поднял свою, чтобы потрогать щеку наливавшуюся алым.

— За что? — безо всякого чувства спросил он. — Разве это не правда?

— Правда. Но именно за это, — ответила Мильза, — а еще за то, что не всем и не всегда можно говорить правду.

— Это мелочи. Если кто-то не желает признавать правду — что мне до этого?

— Ничего, если ты не боишься превратиться в чудовище…

— Ну, хватит, — вмешалась Рааданн, чувствуя, что еще минута — и она не выдержит. Каждое слово Ливва камнем ложилось на ее сердце, и еще было что-то в его голосе, от чего темнело в глазах, Но и Мильза произносила что-то странное и страшное. Пусть даже она сейчас не выглядела как девочка пятнадцати лет, но все равно — она не взрослая и не должна говорить как взрослая! — Все было так просто и так… красиво. Посмотри на себя, Ливв, ты был Рыцарем. Кем ты стал теперь?

Ливв с притворным сожалением склонил голову.

— Госпожа всегда права… Но вот еще что я скажу, и только это: даже сейчас ты играешь. Для тебя все происходящее — забава, ведь только представь себе, и все будет по твоему желанию. А для меня это — жизнь, другой нет, и не будет, — он взглянул на Данну без злобы и без осуждения, но так, что сердце в груди Рааданн обратилось в камень, — всегда помни о том, что ты играешь мной.

Он церемонно — о нет, скорее — бесцеремонно — поклонился и вышел.

Внезапная усталость снова толкнула Рааданн в кресло. Блуждающий ее взгляд споткнулся о взгляд Мильзы. Девушка-старуха едва заметно кивнула, делясь с Рааданн безмолвным пониманием чего-то такого, чего не поняла еще сама Рааданн. И Данне показалось, что она сама вдруг стала старше.

…Мама, расстроенная и усталая, успела поставить чай для гостьи, но Мильза собиралась уходить.

— Постой, куда ты? — спросила Рааданн.

— Не знаю, но если где-то есть спасение для меня, я не найду его сидя на одном месте.

— Нет, подожди… — Данна вскочила на ноги, отчаянно надеясь, что у нее еще есть время, попытаться исправить неисправимое, — разве ты не пойдешь со мной?

— Но как же…

— Да, то место где были Врата, сгорело, и другого пути в Чудесную Страну я не знаю, но сейчас мне кажется — он все же есть где-то, там…

— И где это — там?

Рааданн крепко зажмурилась. Там — это было все, что она могла сказать, просто направление, по которому нужно пройти, как она прошла однажды по дороге к Черному Копью вместе с Ольхом.

— Там, впереди. Нужно идти и тогда будет ясно…

Что ясно, она и сама не знала. Но словно беспокойная стрелка компаса, что-то дрожало в ней, безошибочно указывая верный путь.

— Хорошо, идем, — легко согласилась Мильза, и решительно взяв ее за руку, повлекла к выходу.