7. Непонятное и планы

Как-то так выходило, что Ливв нужен всем… Даже щенок Йарти, признал в нем второго хозяина и увивался вокруг Рыцаря, напрашиваясь, чтобы с ним поиграли. И неудивительно, что однажды Рааданн почувствовала себя одинокой. Большинство ее подруг и друзей разъехались на лето к ближним и дальним родственникам, Ольх был занят каким-то делом, а Ливв учил Йарти как правильно подавать команды щенку, изрядно подросшему и обещавшему стать крупным псом на радость обоим хозяевам. Ни у кого не было времени для Рааданн — даже у придуманного ею Рыцаря...

Увидав, что все заняты, и не решаясь к кому-нибудь из них присоединиться, Данна забралась в кресло с книжкой сказок, дочитать которую у нее никак не хватало времени. Дни были такими короткими, а засыпала она теперь мгновенно… Но Рааданн было немножко грустно и потому, должно быть, и сказка, которую она выбрала, была невеселой. Называлась она «Слезы камня».

«Говорят, что камни не плачут. У них нет сердца и нечему разбиваться… Но сердце из камня — это ведь хуже, чем когда сердца нет вовсе.

Далеко, за горами, у теплого моря, стоит город, красивый город с высокими шпилями, гордыми башнями и добрыми жителями. Посреди города на главной площади лежит камень, белый как снег, белый как облако, как печаль без причины. Иногда с небес спускается волшебная птица с крыльями алее заката. Она садится на белый камень и тогда все, кто рядом, загадывают желания. Люди желают мира и счастья, любви и радости, понимания и надежды — и желания их всегда исполняются, по воле волшебной Птицы или по их собственной — кто скажет?

Но случилось однажды, что человек пожелал себе мудрости и стал понимать языки зверей и птиц, вспоминал забытое, открывал тайное. Но радость — не радость, пока не поделишься ею с другим. Он рассказал обо всем своим друзьям. Друзья радовались вместе с ним, и думали — когда прилетит Птица, мы пожелаем чего-то столь же полезного. И вот когда Птица вернулась на камень, один из них захотел стать мастером сразу во всех ремеслах, другому понадобился красивый голос, и каждый из них получил что хотел. Первый мог быть садоводом и поваром, плотником и виноделом и все, за что бы он ни взялся, выходило у него превосходно. Второй теперь говорил — как пел, но если он пел — солнце замирало в небе, чтобы послушать его. Исполнение их желаний принесло обоим немалую славу. Но если сердца нет у камня — есть ли оно у славы? Так или иначе, другие люди после этого тоже начали думать о пользе. Желания их, простые желания, изменились навсегда. Кто-то хотел дом побольше, кто-то — богатства, а кому-то приглянулось место короля…

Но вот что случалось все чаще: получив загаданное, каждый понимал, что желал совсем иного и с нетерпением ждал Птицу, чтобы обменять одно на другое.

Однажды Птица не прилетала очень долго, а когда, наконец, опустилась на белый камень, накрыв его алыми крыльями, люди набросили на нее тяжелую сеть. Неизвестно, кто первым подумал о том, что можно желать постоянно, а не ждать как милости появления Птицы… Она билась под сетью и кричала громко и пронзительно, но еще громче были голоса людей, выкрикивавших свои желания.

Только напрасно они тратили слова. Старик, пожелавший молодости, не помолодел, человек, хотевший смерти соседу — чтобы жениться на его красавице жене — не получил ничего; женщина, пожелавшая, чтобы сын разлюбил приведенную в дом невестку и прогнал ее, осталась ни с чем.

Гнев и обида обуяли сердца людей, как пожар; у камня нет сердца, но тот, у кого сердце есть, может наполнить его чем пожелает — страхом, надеждой, гневом...

Но страх — это еще не все, и гнев — не все. Ты можешь посадить семя, но не заставишь его прорасти.

Тяжелая сеть все сильнее прижимала Птицу к камню — а может, то были желания людей, продолжавших требовать каждый своего. А потом сердце ее не выдержало и остановилось. Перья, алее заката, стали черными как ночь. Люди заметили это и подняли сеть — не из милосердия, а чтобы узнать, что случилось с Птицей. Увидав, что она умерла, люди принялись браниться, жалея обо всех тех желаниях, что никогда уже не сбудутся — о власти и славе, почете и богатстве. Они так увлеклись этим, что не замечали вокруг ничего. А камень, белый как облако, белый как снег, как печаль без причины, оплакивал смерть птицы. Горячие слезы, проступая на нем, омывали черные перья, делая их белыми — белее, чем снег и облако и даже белее печали, у которой нет причины. Слишком горячи они были — для жизни и даже для самой смерти. И смерть отступила перед слезами камня, и Птица ожила.

Белые крылья распахнулись и подняли Птицу в небо. Волшебной она была, и осталась волшебной; вот только желаний больше не исполняла. Голос Птицы открывал людям правду о самих себе, и добрые понимали, что они не добры, честные — что лживы, а милосердные обнаруживали, что сострадание их было притворным. И тогда в сердцах их поселялась печаль. Печаль! Порой она делает нас сильнее — тогда нет препятствий, которые человек не мог бы преодолеть, с ее помощью, или против ее воли — таков дар, который делает нам печаль, а на мелочи она не разменивается. Но дар ее всегда тяжел...

… Где-то есть город, красивый город с высокими шпилями и гордыми башнями. Волшебная птица больше уже не прилетает туда. Она никому не нужна в городе людей, которые не знают, что сердце есть и у камня, что сердце это может разбиться. Белый камень, что прежде лежал на площади рассыпался серой пылью, а пыль унес ветер. И только белая печаль никуда не ушла, да белые облака изредка еще проплывают над высокими шпилями города».

Рааданн поплакала немного — над сказкой, и просто потому что ей было грустно, и решив — все, хватит — пожелала заняться каким-нибудь делом, а когда дела не нашлось, отправилась в гости.

Дом Мильзы был не самым близким к дому Рааданн. Но, точно зная, что остальных ее знакомых нет дома, и просто интересуясь, почему уже с неделю ничего не слышно о «первой красавице» города, девочка свернула на Яхонтовую улицу с ее богатыми большими домами.

Как ни странно, пришлось долго стучать, прежде чем дверь открыла мама Мильзы — маленькая женщина лет сорока, не признающая подступления старости.

— Здравствуйте, госпожа Тесса. А Мильза дома?

— Дома, — тусклым, бесконечно усталым голосом человека, потерявшего последнюю надежду, ответила госпожа Тесса, — но никуда не выходит.

— Она заболела?

Рааданн показалось, что в глазах госпожи Тессы блеснули слезы.

— Да, заболела, — женщина отступила от дверей вглубь дома, — тебе очень нужно видеть ее? Тогда заходи.

Рааданн вошла.

— Мильза в своей комнате, наверху, — сказала госпожа Тесса.

Девочка поднялась по лестнице, остановилась у приоткрытой двери комнаты Мильзы и, немного помедлив, вошла. Вошла и тут же стала у порога, не веря своим глазам. В комнате царил хаос. Первой бросалась в глаза незаправленная постель, на которой были разбросаны шкатулки, недорогие детские украшения, стеклянные фигурки людей и зверей. Платяной шкаф, распахнутый настежь, зиял пустотой — платья загромождали оба кресла и валялись грудой на полу между ними. Зеркало, великолепное, выше человеческого роста зеркало было закрыто мятой занавеской, небрежно наброшенной на него. Единственным, чего не затронул всеобщий хаос, был столик из темного стекла, на котором стояла в простой вазе хрустальная роза, неповторимое творение неведомого мастера, заставившего хрусталь казаться живым цветком. Нежные лепестки розы отсвечивали алым и казались бархатистыми на ощупь, стебель щетинился шипами, три и еще три мелкозубчатых листа располагались один выше другого на тонких ножках. Невозможно было не засмотреться на розу, словно сияющую собственным внутренним светом, и не поразиться тому, сколь совершенны могут быть творения человека, когда он берет за основу творение природы.

Мильза сидела на стуле у окна, сцепив пальцы рук так, что они побелели, и на лице ее, отрешенном и каком-то неправильном, не отражалось ничего. Рааданн позвала ее по имени, и девочка посмотрела на нее.

— Зачем пришла? — неприветливо спросила Мильза.

— Да так просто… Что с тобой случилось?

— Разве не видишь? — хозяйка комнаты расцепила пальцы и потрясла руками в воздухе, сгоняя с пальцев белизну, — я схожу с ума.

— Не может быть… с ума сходят не так.

— Ты-то откуда знаешь? — мгновенно вышла из себя Мильза. — Или тебе этот твой друг рассказал, который так любит сказки?

— Ливв? — Рааданн поняла, что она говорил о ее Рыцаре. — Нет, при чем тут Ливв? Разве ты похожа на городского дурачка Филле? Он вечно всякую чепуху болтает.

— Да уж…— Мильза еще больше съежилась, опустила плечи и постаралась спрятать руки, тонкие худые кисти с проступающими сквозь кожу голубыми жилками… Такие руки, с желтоватой, собранной морщинками кожей, могли быть у старухи, но не у юной девушки четырнадцати лет… Лицо Мильзы было похожим на помятый листок бумаги — кто-то когда-то нарисовал на нем красоту, а потом смял и бросил, но вскоре решил, что рисунок не так уж плох, поднял и расправил его. Красота никуда не исчезла, но складки, оставшиеся от сгибов, пересекали рисунок вдоль и поперек и словно состарили нарисованное лицо. Даже голос Мильзы звучал так, словно за спиной говорившей была сотня лет жизни, не оставившей в память о себе ничего, кроме усталости.

Рааданн почувствовала себя лишней здесь, и ненужным показался внезапный порыв, заставивший ее беспокоиться о судьбе Мильзы, которая никогда не была ей подругой.

— Я, наверное, пойду…

— Испугалась? — зло бросила Мильза, и тотчас прежнее безразличие сделало ее лицо непроницаемым. — Ну, иди… только знаешь… не рассказывай обо мне… о том, какой я стала…

Рааданн поспешно кивнула; даже если бы она и захотела рассказать, то не знала бы, о чем и как...

Возвращаясь домой, девочка с трудом преодолела желание бежать сломя голову — она чувствовала горькую неловкость, словно и ее вина была в странной болезни Мильзы. На пороге дома сидел, улыбаясь солнцу, Ливв, и такая разница была между его счастливым видом и тем, что чувствовала Данна, что девочка возмутилась.

— Что-то случилось? — мгновенно заметив недовольство своей госпожи и став серьезным, спросил Ливв.

— Не со мной. Но что, если бы случилось со мной? Кто-то там говорил, что он — мой Рыцарь и будет беречь и защищать меня…

— О, госпожа, тебе не о чем беспокоиться. Когда меня нет рядом, я посылаю с тобой свою тень.

Рааданн решила, что он шутит.

— Всего лишь тень? — еще больше раздражаясь, спросила она, и туча тучей надвинулась на Ливва, уставив руки в бока. — Чем она поможет, если я встречу хулиганов или ногу подверну?

Но Рыцарь не испугался ее гнева.

— Ой, перестань, пожалуйста, — с улыбкой попросил он, — я говорил вовсе не об той тени, что родится от солнца. Вот, смотри!

Он взял девочку за руку, и раздвоился прямо у нее на глазах. Два Ливва, совершенно одинаковых, улыбались ей, но стоило одному из них отпустить ее руку, как второй исчез.

— Это и есть моя тень, — предвосхищая вопрос, пояснил Рыцарь. — Но пока я не прикасаюсь к тебе, ты не можешь ее видеть… Или пока не попала в беду, из которой тебя нужно выручать. Так же ее не видят и другие, только это ненадолго и посылать свою тень далеко я не могу.

— Почему?

— Потому что она забирает у меня часть сил, и чем дольше тень с тобой вместо меня, тем больше я слабею. Но никакая слабость не помешает мне тебя защитить.

— Только меня? А как же ты сам? — неожиданно для самой себя спросила Рааданн — злость сменилась внезапным и очень сильным беспокойством за Ливва.

— Я — Рыцарь, — ответил он, и этот простой ответ не успокоил ее, а прибавил беспокойства — так сурово он прозвучал. — Я не должен думать о себе.

У Рааданн задрожали губы. Да что же это такое! Ливв говорит так, словно готов вот прямо сейчас умереть за нее!

Немного помолчав и решив, что лучше ничего не спрашивать больше, она села на порожек рядом с Рыцарем.

— Мильза заболела, — Данна коротко рассказала Ливву о том, что видела и чувствовала, — ты не знаешь, что это за болезнь и как ее лечить?

— Может быть, и знаю, — сомнение прозвучало в голосе Рыцаря, — но я слышал, что с этим нужно родиться и никак иначе не заболеешь… Но ты не волнуйся ни о чем, моя госпожа. Тебе ничего не грозит.

Честно говоря, Рааданн о себе и не подумала, хотя не очень-то она верила в то, что тень Рыцаря может помочь ей, если возникнет такая нужда. Девочка немножко ревновала Ливва к своему братцу Йарти, с которым он все чаще проводил время. Хотелось убедиться в том, что она по-прежнему госпожа Ливва, его повелительница…

Тут ей под руку подвернулся Ольх. Мальчишка приволок откуда-то карту с зашифрованными надписями и стал убеждать Рааданн, что на ней указано местонахождение сокровищ. Рааданн, слушая его, повествующего о своем открытии с горящими глазами, только фыркала, но мальчик все больше увлекался и вот уже оказалось, что таинственные подписи на карте им расшифрованы, что он знает это место и оно не так уж далеко отсюда… В заключение своей пламенной речи, он предложил ей отправиться за сокровищами.

— Кто тебя отпустит? — засмеялась Рааданн, но очень осторожно, так, чтобы он не обиделся, — и меня вместе с тобой… Скорее запрут под замок и сторожа приставят.

— Да ничего сложного, — с не меньшим, а, пожалуй, и с большим вдохновением ответил мальчик. — Когда я взял карту наших земель и сравнил с этой картой, как думаешь, что у меня получилось? Вот эти треугольники — горы, а это — река, и не какая-нибудь, а Шерла, которая течет за городом. Рядом с Шерлой живет дальняя родственница моей мамы, недавно она прислала письмо, приглашая приезжать к ней в гости. Но мама не хочет оставлять дом. Если бы твой дядя, которого она знает, согласился отвезти нас в Шерласс, городок на реке, мы с тобой могли бы хорошо провести время…

— В поисках сокровищ? И на каком повороте ты собираешься сбежать от моего дяди, и отправится за ними?

— Ни на каком. Туда мы потом прогуляемся.

Рааданн притворно тяжело вздохнула. Она хорошо знала, что человека, чем-то увлеченного, очень трудно переубедить. Карта, правда, выглядела очень странно, и это настораживало — горы, река и все остальное было обозначено подозрительно нечетко. Какие-то штрихи, неровные линии, обрывающиеся на самом неожиданном месте и продолжавшиеся в другом. Подписи имелись только на полях и язык их был непонятен.

— Как ты смог прочесть это? — удивилась Рааданн.

— Случайно. Если смотреть долго и пристально, а лучше — при свете свечи, когда тени дышат, все становится понятно — я не знаю, как. Я просто так увлекся однажды, что у меня все получилось. Да ты попробуй сама! Поднеси карту поближе к глазам и посмотри на любую надпись.

— Что-то не хочется, — призналась Рааданн, — эти кривульки мне не нравятся. Ох, ну ладно. А кто из нас скажет обо всем моей маме?