4. Подарки Рыцаря, тайны друга

Так проходили дни, так проходили недели. Рыцарю Ливву оказалось не от кого защищать свою госпожу. Переодетый в нормальную одежду, он оставался Рыцарем, и как прежде, старался помогать матери Рааданн и самой Рааданн, к разочарованию девочки — безо всяких чудес. Рядом с Ливвом было тепло и уютно… Ощущение легкой, то щекочущей до смеха, то свербящей до слез пушистости не покидало Данну. И все, что делал Рыцарь по имени Ливв, получалось у него самым лучшим образом.

Йарти за что-то невзлюбил Ливва. Это очень удивляло его сестру. Ливв не старался завоевать дружбу Йарти, но и врагом его не был тоже.

В один из дней, увидав, как брат гоняет по столу домашнего паучка-старожила, незаменимого уничтожителя мух в доме, Рааданн с грустью вспомнила о своей потере — янтарном паучке.

— Перестань сейчас же! — прикрикнула она, прикрыв паучка ладонью, — тебя бы так!

— Бе-е-е, паучиная заступница! — младший скорчил рожицу, и, отступив шага на три — для безопасности, добавил, — иди, целуйся со своим дурацким Рыцарем!

Рааданн мгновенно вспыхнула и, выпустив щекотавшего ладонь паучка, бросилась вдогонку за припустившим через весь дом Йарти, в надежде догнать и как следует отлупить его. Когда, казалось, ее надеждам суждено было сбыться и надо было только протянуть руку и схватить за шиворот мелкого нахала, он отпрыгнул в сторону, к столу, и передвинул на самый край столешницы большую стеклянную вазу.

— Только тронь — и я раскокаю этот горшок!

«Горшок» был подарком дяди Рикку матери Рааданн и Йарти; подарки девочка уважала, и ваза была красивая, с цветами и узорами на стенках синего стекла.

— Только попробуй! — Она погрозила братцу кулаком, — голову оторву!

— Ранька-Данька! — не остался в долгу Йарти.

— Йар-самовар!

— Кошка облезлая!

— Червяк зеленый!

Словечки сыпались одно обиднее другого; когда Йарти выпалил нечто, явно услышанное от взрослых мальчишек, Рааданн рассвирепела совершенно. Повторить такое она не могла, и закатила-таки братцу хорошую затрещину, а он громко завопил и столкнул вазу со стола неловким движением локтя…

Наверное, никто в целом мире не умел бить посуду так, как Йарти. Бывало, тонкостенный стакан разлетался вдребезги от одного его прикосновения; как-то он разбил фарфоровую кружку, слегка стукнув ею о край фарфоровой же тарелки, которая тоже долго не прожила из-за появившейся на ней трещины. Так что и сейчас эффект получился потрясающий: ваза брызнула мелкими осколками во все стороны, а уж звону было… С кухни на шум прибежала мама; Йарти попытался свалить вину на Рааданн, и хотя это ему не удалось, казался ужасно довольным.

Когда вернулся Рыцарь, посланный в хлебную лавку, девочка высказала ему свои соображения о нелюбви Йарти.

— Этой беде так просто не поможешь, — ответил Ливв, становясь серьезным, — твой брат должен сам захотеть…

— И ты, поклявшись защищать меня, себя защитить не можешь? Вот погоди, он еще воды нальет тебе в башмаки или тухлым помидором бросит…

Рыцарь тряхнул темноволосой головой.

— Нет, я думаю, он не станет этого делать. Зачем, для чего? Если я его обидел...

— Никто его не обижал, — вздохнула Рааданн. — Просто он решил обидеться. У него такая игра… Иногда...

Ливв хитро улыбнулся:

— Я научу его другой игре, если только он захочет. — Рыцарь словно спохватился: — У меня что-то есть для тебя.

Он взял ее за руку, что-то вложил в ладонь Рааданн и долгую минуту не давал ей смотреть, словно дразня. Но Данне и не нужно было смотреть — она чувствовала, как покалывают ладонь проволочные лапки янтарного паучка.

— Я заметил, как что-то блестит в щели под домом, и нашел его, — объяснил Ливв, но Рааданн не были нужны никакие объяснения.

— Спасибо, — сказала она и счастливо улыбнулась, — ты настоящий Рыцарь.

Ольха воспитывала мачеха, но она вовсе не была такой, как злые сказочные мачехи. Недаром мальчик охотно называл ее мамой — она заботилась о нем, пусть даже просто потому, что своих детей у нее не было, и делала это с любовью. Ольх любил книги — она покупала их ему, а иногда обменивала уже прочитанные на новые, так что маленькая библиотека его почти не пополнялась, ведь книги стоили недешево, но зато часто обновлялась. Отец Ольха служил вестником-глашатаем; он очень любил сына и жену, а они любили его. Служба — одни сплошные поездки и путешествия — оставляла ему мало времени для семьи, и каждое его возвращение было настоящим праздником.

Иногда с мамой Ольха случалось странное: словно заколдованная принцесса, она начинала требовать, просить, или искать какую-то вещь или человека и не успокаивалась, пока не получала это. Если же нет — то она превращалась в чудовище, и в гневе набрасывалась на тех, кто оказывался рядом. Длилось это недолго; когда приступ проходил, мама Ольха, в обычное время женщина добрая и покладистая, плакала от стыда и бессилия.

— Она говорит, что это проклятие ее рода, — однажды под страшным секретом рассказал Данне Ольх, — ее прапрапрабабушка полюбила красавца-принца, а он на нее и смотреть не хотел… Тогда она отправилась к колдуну и попросила дать ей такую красоту, которую нельзя не заметить. А он сказал, может это сделать, но большая красота — сокровище с изъяном, в ней всегда живет чудовище. Иногда оно будет вырываться на свободу и это передастся детям, хотя красота может и не достаться им. Но она все же согласилась на это…

— Значит, она очень любила своего принца, — заметила Рааданн, — а твоя мама очень красивая!

— Да, очень. Но папа всегда так горюет из-за этих приступов — порой она просит невозможного и не получает этого. И каждый раз это заканчивается все хуже...

Болезнь то была или проклятье, но ни лекарь, ни чародей ничем не смогли помочь тетушке Эмми. И потому, когда однажды вечером непохожий на себя, взъерошенный и несчастный Ольх пришел к Рааданн и попросил ее пойти с ним, мама отпустила ее без разговоров. Госпоже Эмми опять было плохо, и она хотела видеть Данну. Дяди Рикку дома не было — он задержался в своей гостинице, и мама собиралась пойти вместе с дочерью, но Ливв тихо тронул ее за руку и сказал:

— Госпожа, я могу проводить Рааданн.

— Ах, мальчик, сколько раз я просила не называть меня госпожой! Я начинаю чувствовать себя королевой и забываю о том, что меня ждет стирка и починка носков… Конечно, ты можешь пойти с Данной, но уже очень поздно, я буду волноваться, если не провожу вас.

— Ничего плохого не случится, обещаю вам!

— Ну, если обещаешь, — мама улыбнулась, легко соглашаясь с этим, — тогда идите, но будьте осторожны и выбирайте улицы посветлее.

И они пошли, стараясь обходить стороной темные закоулки. Рааданн не сразу заметила, что Ольх ведет ее не в сторону своего дома.

— Куда мы? — тревожно спросила она, почти остановившись под очередным фонарем.

Ольх низко опустил голову и тихо ответил:

— Прости, что сразу не сказал… Я просто боялся, что тогда тебя не отпустят, ведь это очень далеко… мы были в гостях у маминой подруги, когда это началось: мама Эмми села в кресло, сплела руки на груди и сказала: «Хочу видеть Рааданн!» Я помчался к тебе бегом. Прости, пожалуйста…

— Все правильно, Ольх, — поспешила успокоить его Данна, — ты все сделал правильно. Только давай поторопимся немного.

Ольх согласился, тем более что освещенная улица, по которой они шли, как раз закончилась и до следующей такой же нужно было пройти двадцать или тридцать шагов в почти полной темноте. Словно почувствовав ее страх, Рыцарь улыбнулся девочке:

— Не бойся, все будет хорошо.

Эти слова точно сдвинули что-то в зыбком сумраке гаснущего дня; две и еще две тени отделились от мрачной стены заброшенного дома и встали перед троими детьми, заставив их остановиться.

— Э-э, какие славные храбрые мышата! — безо всякой угрозы сказал высокий рыжеволосый парень с нечесаными кудрями, неряшливо свисающими на глаза. — И что же вы принесли четырем несчастным голодным сироткам?

— Не нужно делать этого, — сказал Рыцарь Ливв, — вы же люди.

— Конечно, мы люди, — согласился рыжий, — мы хотим сытно питаться и красиво одеваться… и даже если у вас нет с собой ни медяка, извлечем свою пользу, немного поиграв с тремя храбрыми серыми мышками. Однако, что это? — алчный взгляд хулигана мгновенно нацелился на блестящую камешками рукоять Ливвова клинка. — Ты часом не наследный принц, дружок?

— Уж скорее наследная принцесса, — хихикнул мускулистый бугай лет девятнадцати, стоявший рядом с Рыжим.

— Не груби, Бронш, — одернул его подельник. — Так что же, милый мальчик, ты отдашь мне свою игрушку добровольно, или придется Броншу помочь тебе?

Рыцарь внимательно посмотрел на Рыжего и покачал головой:

— Мой кинжал тебе не нужен.

— О нет, ошибаешься, дружок. Ты и представить себе не можешь, как я ценю такие вот чудесные вещички. Впрочем, я могу предложить тебе обмен.

Рыжий запустил руку за спину и достал откуда-то короткий широкий нож в кожаных ножнах. Чуть-чуть выдвинув клинок из ножен, он полюбовался отблесками далекого света на полированной стали, и совершенно серьезно протянул нож Ливву:

— Меняю этот на твой.

Ольх сжимал и разжимал кулаки. Застывшая от страха Рааданн понимала, что никакого обмена не будет, а будет обычный грабеж… Но вот Ливв, кажется, не понимал этого. Или, может быть, он поступил так, как поступил, просто потому что не умел иначе.

Отцепив от пояса ножны с кинжалом, он протянул свой клинок рыжему хулигану.

— Если он на самом деле нужен тебе — возьми так, без обмена.

По лицу хулигана прошла волна чувства… Рааданн не успела понять какое это чувство, но протянутая за кинжалом рука опустилась… Нет, упала, словно исчезла воля, велевшая ей тянуться, исчезла резко и неожиданно.

— Да нет, — совсем другим голосом и безо всякой издевки сказал Рыжий, — он мне не нужен. Да и этот тоже… Можно, я подарю его твоему другу? — и худиган протянул зачехленный нож Ольху: — Он принесет тебе удачу, как приносил мне.

Ольх смотрел на нож, не смея взять его. Происходившее не могло происходить на самом деле. Подельники Рыжего застыли в каком-то оцепенении, только бугай Бронш подергивал плечами, точно ежась от порывов ледяного ветра.

— Возьми, — сказал Ливв, — это хороший подарок.

И Ольх взял протянутый ему клинок и сжал в руке, не зная, что с ним делать.

— Уже поздновато для таких, как вы, — словно только сейчас заметив это, сказал Рыжий. — Может, проводить вас?

— Нет, спасибо, мы уже почти пришли, — улыбнулся Ливв.

— Ну, как хотите, — хулиган сделал знак своим товарищам и все четверо ушли в тень.

Трое детей отправились своей дорогой, и Ольх все ускорял и ускорял шаг, пока не остановился, задыхаясь, у порога нужного дома.

— Что это было? — спросил он, едва отдышавшись. — Почему он отпустил нас?

— Потому что его желания изменились, — просто сказал Ливв.

В доме послышался шум и грохот, и Ольх, явно собиравшийся спросить еще о чем-то, поспешил войти вместе с остальными.

Вовремя. Приступ про́клятой болезни начался с того, что тетушка Эмми вскочила с кресла и отшвырнула его от себя. Ее подруга, хозяйка дома, металась, пытаясь то успокоить маму Ольха, то сберечь от разрушения попадавшееся ей на глаза вещи.

— Мама! — с порога крикнул мальчик. — Вот Рааданн!..

Полубезумный взгляд неистовствующей женщины коснулся Данны, и через мгновение госпожа Эмми задрожала, как осенний лист под порывом ветра, и, закрыв лицо ладонями, тихо заплакала.

— Ах, когда же, наконец, это кончится?..

— Мама, — мальчик ласково погладил ее по плечу, потом потянулся и обнял, — может быть когда-нибудь это само пройдет или найдется волшебник, который расколдует тебя, если это колдовство.

Рыцарь Ливв легко и осторожно поднял перевернутое кресло и поставил его на место, что было замечено, кажется, одной Рааданн.

— Это не колдовство, госпожа, — сказал он, — и есть одно средство, которое может помочь.

— Что же это за средство? — спросила мама Ольха без особой надежды.

— Когда вы почувствуете что перестаете быть собой, займите руки работой — и чем кропотливее, тем лучше. Все самое простое, все, на что прежде не хватало времени или терпения. Это отвлечет вас, и приступ быстро минует.

— Не слишком ли ты молод, чтобы давать советы взрослым? — строго спросила хозяйка дома, и тут же извинилась: — Прости, я не хотела тебя обидеть. Просто ведь Эмми никто не смог помочь, а ты говоришь, что все так просто.

— А почему это обязательно должно быть сложным и трудным? — удивился Ливв.

Госпожа Эмми вздохнула.

— Милый мальчик, — ласково и очень грустно произнесла она, — я почти не надеюсь, что твой совет поможет мне, но попробую сделать, как ты сказал. В конце концов, в доме всегда есть кропотливая работа, так что от этого будет польза.

Простой совет Рыцаря помог маме Ольха. Несколько дней спустя мальчик рассказал Рааданн о том, как во время нового приступа, настигшего его маму, она ухватилась за комок овечьей шерсти и принялась выбирать оттуда колючки и сучки. До этой работы у нее никак не доходили руки, теперь же она втянулась, отвлекаясь от своего гнева, да так, что совсем забыла о нем… А на рассвете обнаружила, что приступ миновал, не начавшись, не было ни буйства, ни тумана в голове.

В полдень того же дня сама госпожа Эмми пришла поблагодарить Ливва и принесла свое знаменитое на весь город яблочное печенье. Печенье просто таяло во рту, и было его много; Рааданн глотала одно за другим, пока не заметила, что Ливв все еще ест первое взятое им печенье, откусывая от него крошечные кусочки.

— Ты не любишь сладкое? — удивленно спросила она.

— Люблю. Но ведь ты любишь его больше, — ответил Рыцарь.

Данна засмеялась.

Как-то очень незаметно Ольх, Ливв и Рааданн стали неразлучными друзьями, и они удивительно подходили друг к другу. Один за другим проходили золотые дни середины лета — времени хватало на все многочисленные и разнообразные игры, разговоры и приключения. В один из дней Ольх поведал друзьям свою тайну. Приведя их к себе домой, он достал из тайника толстую тетрадь в коричневой обложке. Открыв ее, Рааданн удивилась:

— Ты пишешь стихи?

— Да. Нет… — Ольх беспомощно сник и тотчас словно взорвался словами, пытаясь объяснить необъяснимое: — Я ничего не делаю нарочно, но как-то получается… Я не знаю, как и зачем. Может это вообще не стихи...

Рааданн полистала тетрадь, удивляясь все сильнее с каждой страницей. Стихи были странные, серьезные, далекие от тех розовых птичек и голубых бабочек, о которых пыталась писать она сама. Например, вот это:

Тень от холма на траве пропыленной,

Ближние эха, новые лица…

Меркнет сияние той, отдаленной

Цели, что может лишь только присниться.

Меж ней и тобою — бессчетные дали,

Глубокие корни, упругие ветки.

Но дикого, белого зверя печали

Не выпускай из огненной клетки.

Ночь не отступит, солнце не встанет

Раньше, чем тьме на земле не наскучит.

Пусть тебя самое темное манит,

Чем ничего — это все-таки лучше.

Ничем пустоту ты заполнишь едва ли,

Даром достанется страшное знанье:

У дикого белого зверя печали

Остры клыки, ядовито дыханье.

Боль забывается, радость проходит,

Долгое счастье — мечта золотая.

Знать бы, когда это время приходит,

Время потерь… Правда легче — не зная...

Но что бы еще у тебя не отняли,

Что бы ни дали — ты волен проснуться

И дикому, белому зверю печали

Словно себе самому улыбнуться.

Ольх заметно волновался. Рааданн поняла, что нужно как-то подбодрить его, но Ливв успел раньше.

— Это хорошие стихи, — сказал Рыцарь.

Мальчик потупился, потом одним решительным жестом отнял у Рааданн коричневую тетрадку.

— Не надо хвалить меня. Я не заслужил.

— Это еще почему? — удивилась Рааданн, наконец-то вернувшая себе дар речи.

— Ну-у… вот если бы я как настоящий поэт корпел над каждой строчкой, над каждым словом…

— Вот насмешил! По-твоему каждый поэт обязательно должен страдать и мучиться над своими стихами?

— По-моему — да, — совершенно серьезно ответил Ольх, — вот прочитаешь сказку об Упрямом поэте и все поймешь.

— И все равно ты ошибаешься, — сказала Рааданн и улыбнулась все еще смущенномуОльху. — По-моему, это здорово — быть поэтом!