10. Снова волшебство. Бард

Болезнь Кайо прошла без следа, никак не отразившись на веселом нраве щенка и на капризном характере Йарти. Утром следующего дня Кайо уже мог немного махать хвостом и шевелить лапами. Через день — день полный тревоги и надежды, он совсем поправился и был так же весел и игрив, как прежде.

В это день Ольх, придя в гости, рассказал Рааданн о готовящемся карнавале, и Данна обрадовалась грядущему празднику. Со времени последнего карнавала прошло четыре года, но она до сих пор помнила его. Решив порадовать известием Ливва, Рааданн отправилась разыскивать его и нашла сидящим в глубоком кресле возле камина. Рыцарь смотрел в никуда пустым, прозрачным взглядом, а лицо его было темным, словно в самый яркий полдень на него легла густая тень.

Данна испуганно застыла рядом, не зная, видит ли он ее, но Ливв повернул к ней голову:

— Госпожа, что-то случилось?

— Мне кажется, случилось… Ты болен, Ливв?

— Нет… О, пожалуйста, не нужно звать лекаря, ведь я говорю правду! Лекарь не поможет.

— Но почему, Ливв? — Данна, в самом деле подумавшая о лекаре, испугалась еще больше, — кто же может помочь тебе?

— Ты, госпожа. Пожалуйста, побудь со мной немного…

Рааданн присела в соседнее кресло, потом, передумав, подвинула резную скамейку к креслу Ливва и опустилась на нее. В ее присутствии он словно бы ожил.

— Ливв… — начала Рааданн, но Рыцарь упредил ее вопрос.

— Я взял силу у Чудесной Страны, чтобы вылечить щенка, — сказал он, — но это запрещено делать, и твой мир сопротивляется чудесной силе и наказывает меня за нарушение его законов.

Тень, туманившая его лицо и взгляд, стала гуще; Рааданн вдруг очень захотелось взять Ливва за руку — она подвинулась еще ближе и сделала то, чего ей так хотелось… Это был просто порыв, но, последовав ему, она почувствовала, что все правильно. В посетившем ее чувстве смешивались облегчение и радость… радость потому что тень, скрывавшая лицо Рыцаря, вдруг ушла, рассеялась без следа. Рааданн с тревогой подождала ее возвращения и поняв, поверив, что тень, чем бы она не была, больше не вернется облегченно вздохнула.

— Теперь все хорошо, — словно услышав ее мысли, сказал Ливв. — Благодарю тебя, госпожа.

Данна кивнула. Слова Рыцаря успокоили ее, и она поверила словам, подтверждавшим то, что Рааданн видела своими собственными глазами. Но что-то говорило ей — это не может закончиться так просто.

Данна, занятая сначала выдумыванием, а потом и созданием карнавального костюма, и не заметила, как пролетела неделя до праздника. Время от времени она поглядывала на своего Рыцаря, страшась увидеть ту странную тень на его лице, но страхи ее ни разу не оправдались, и Рааданн совершенно успокоилась.

В волшебный день карнавала Рааданн не без труда надела поверх обшитого блестками платья жесткие крылья из разноцветных кусков материи, сшитых вместе и натянутых на проволочный каркас. Рукава и подол ее платья, украшали переливающиеся стеклянные шарики, которые Данна пришила своими собственными руками. Соорудив на голове совершенно невообразимую прическу, она воткнула в волосы с десяток шпилек с яркими камушками, и, посмотрев в зеркало, осталась довольна собой. Это был костюм Птицы-Бабочки, волшебного существа, оберегающего мечты и желания всех живущих, и дающего им душу. Для чего душа мечте? Для того, чтобы она могла исполниться.

Йарти хотел быть на карнавале чудовищем. Но когда Ольх принес ему свои старые жестяные доспехи Рыцаря, красивый плащ и деревянный меч, мальчик передумал. Доспехи оказались чуть великоваты, но дело было поправимо. Ливва нарядили Веселым Королем, стариком в сдвинутой набекрень короне с длинной седой бородой, красным носом и веселым нравом. Он должен был вести с собой облаченного в смешную разноцветную попонку щенка Кайо с ожерельем из бубенчиков на шее. Дядя Рикку нарядился Детским Деревом; для этого ему пришлось пришить к пестро-зеленому костюму кусочки коры, веточки и цветные ленты. К веточкам и лентам он привязал на тонких ниточках конфеты, яркие бумажные шарики и ягодные бусы, которые он должен был дарить встреченным детям. Ольх оделся Пиратом-Поэтом — полосатая матросская рубашка, короткая безрукавка, алые штаны, пояс-платок и повязка на глазу, которая то и дело сползала. Вся его одежда — даже повязка, были исписаны строчками из разных стихотворений про пиратов и море. За пояс вместо сабли он заткнул свиток бумаги, за ухо сунул очиненное перо.

Мама Рааданн стала Госпожой Осень. Половину волос она посыпала серебряной пыльцой, вторую половину — золотой. Солнечно-оранжевое платье с поясом под самой грудью и подолом, вырезанном в форме зубчатых листочков, с короткими, до локтя рукавами, удивительно шло ей. Колье из стеклянных цветов и такая же диадема хорошо дополняли костюм.

— Ой, мама, — не сдержалась Рааданн, — ты самая красивая мама на свете!

Мама засмеялась, и осторожно, чтобы не помять проволочных крыльев, обняла свою дочь.

— Я надеюсь, что хоть раз в жизни каждое дитя говорит это своей матери… Ну что, все готовы? Тогда идем.

И они отправились на праздник, который уже обозначил себя громкой музыкой и гомоном радостных голосов.

Солнце щедро дарило ласковое тепло и свет. Ярмарки, игры и танцы, шуточные и серьезные представления, в которых принимали участие все желающие, превратили город в Чудесную Страну, где нет места печали и скуке.

Где-то между двумя танцами, когда взрослые оказались в другой части площади, Йарти пристал к Рыцарю с просьбой одолжить ему кинжал, тот самый, к которому младшему брату Данны до сих пор не удалось прикоснуться и кончиком пальца.

— Ливв, а Ливв, ну зачем он тебе сейчас, а? Веселому Королю кинжал не нужен, а я с ним был бы как настоящий рыцарь…

— Твой деревянный меч ничуть не хуже, — заметил Ливв. — Прости, но это нельзя.

Все уговоры Йарти потерпели крах, он даже чуть-чуть всплакнул, но Ливва разжалобить не смог. И тогда мальчик обиделся. Надувшись, он надменно отвернулся, и отправился на другой конец площади — к маме и дяде Рикку.

Рааданн попыталась последовать за ним, но ей приходилось беречь свои проволочно-тряпичные крылья, и потому никак было не поспеть за юрким мальчишкой. Заметив беспокойство госпожи, Ливв скользнул в толпу за Йарти, и Данна облегченно вздохнула — теперь она была спокойна за младшего брата.

— О, вот там, кажется, играют сценку, — заметил Ольх. — Пойдем, посмотрим?

Данна согласилась, уверенная, что ее Рыцарь скоро вернется, сопроводив Йарти ко взрослым.

Сценку на предназначенной для этого площадке играли знакомые Рааданн люди — госпожа Лиа, живущая в доме через дорогу, ее брат со своей женой и двумя детьми. То была короткая и немного грустная история о Пьянице и его детях.

…Пьяница вышел из трактира, очень недовольный собой и миром. Он потратил последнюю медную монетку, и теперь надо было идти домой, выпрашивать деньги у жены.

— Ах, горемыка я, горемыка! — стенал он, бредя по дороге. — Вот если бы у меня были деньги, хотя бы одна монетка, а лучше столько, сколько их у моего соседа, который живет в достатке...

На этих словах он споткнулся, упал в грязь и запричитал еще громче:

— Горе мне, горе! Даже земля не хочет держать меня… а вот мой сосед, я уверен, вообще никогда не падает. Ведь он человек с деньгами — зачем такому падать?

Пьяница поднялся и попытался отряхнуть грязь с одежды, но ничего не вышло.

— Бедный я, бедный! Вот если бы у меня была такая жена, как у моего соседа, разве она стала бы ругать за то, что я пришел домой без денег и одежда моя в грязи? Да никогда! Я-то знаю, соседская жена добрая да ласковая, она не кричит на мужа «где ты шлялся, кровопийца?» и не забирает у него последнюю монетку, пока он спит!

Он снова споткнулся и оказался в грязи.

— Ах, я, несчастный! — закричал Пьяница, чувствуя уже не печаль, а злость. — Вот если бы у меня был такой дом, как у моего соседа — разве нужно было бы мне что-нибудь еще? Такой дом, а в нем добрая жена и немного денег в копилке, чтобы я всегда мог пропустить стаканчик-другой винца…

Он так и сидел в грязи и почти заснул, когда к нему не подошли двое детей, которые взяли его под руки, заставляя подняться.

Пьяница посмотрел на них с удивлением.

— Эй, вы кто такие?

— Мы твои дети, — сказал мальчик, — разве ты не узнал нас?

— Но у меня нет детей, и никогда не было!

— А вот и нет, — засмеялась девочка, — я — твоя жажда, та, что заставляет идти в трактир и напиваться.

— А я — похмелье, что снова отправляет в питейную уже после того, как ты получил нагоняй от жены, и поклялся ей, что ноги твоей больше не будет в трактире. Вставай, нам надо идти!

— Куда? — еще больше удивился Пьяница.

— Домой. Там ждет жена, и она приготовила большую скалку, чтобы отдубасить тебя как следует.

Пьяница помотал головой.

— Ну уж нет, теперь я точно не пойду домой, — сказал он. — Раз у меня нет такого дома, как у соседа и такой жены, как у него, я пойду к соседу. Там меня не станут бить скалкой, и может быть, поднесут вина.

Похмелье и Жажда рассмеялись и смеялись они до тех пор, пока Пьяница не рассердился.

— Что такое? Разве я сказал что-то смешное?

— Конечно, разве ты сам не понял? Желаешь, чтобы у тебя был дом как у соседа, и жена как у него — но разве когда-то у тебя не было всего этого? И дом твой был полон, и твоя жена никогда не кричала на тебя, но тебе захотелось чего-то еще и ты пошел в трактир… Там ты нашел себе друзей, и вместе с ними, не ценящими того, что имеют, обменял благополучие, мир и любовь на стаканчик с горьким вином, шатающуюся землю и больную голову. А потом появились мы — Жажда и Похмелье, и теперь будем с тобой до самой смерти.

— Так вот значит, как было дело, — проворчал Пьяница. — Почему же до сего дня я никогда не видел вас?

— Потому что раньше ты еще хотел остановиться и мог сделать это, и мы не могли являться перед тобой. Но теперь-то тебе все равно. Поэтому все будет идти так, как шло, и ты должен отправиться домой, чтобы потом вновь пойти в трактир, и вновь домой, и снова в трактир, и так до конца твоих дней...

— Нет! — воскликнул Пьяница выскальзывая из цепких прохладных рук, тянущих идти, — не будет по-вашему!

Но девочка-Жажда и мальчик-Похмелье только громко смеялись над ним, и Пьяница слышал в их смехе приговор себе…

— Наконец-то я нашла тебя! — услышал он знакомый голос жены и встрепенулся. — Так и знала, что ты торчишь у дверей кабака!

Она подошла к мужу, грозно хмурясь и потрясая скалкой. Пьяница увидел, как исказились лица Жажды и Похмелья, и почувствовал надежду.

— Ну что, так и будешь тут стоять, пока корни не вырастут?.. А это еще что такое? — казалось, женщина только сейчас заметила двоих рядом со своим мужем.

— Мы его дети — Похмелье и Жажда, — гордо заявил мальчик, — а других у него никогда не будет.

Женщина на миг опустила скалку, но тотчас глаза ее сверкнули:

— Ах, вот как? Значит, его дети? Давненько я мечтала посмотреть вам в глаза да отвесить по паре оплеух — ну, теперь держитесь!

И она набросилась со скалкой на Похмелье и Жажду и принялась колотить их. Пьянице казалось, что каждый удар достается ему, но он подбадривал жену, восклицая:

— Так их! Не жалей, не щади, ведь и они меня не щадили! — и его детям доставалось снова и снова. В конце концов, изрядно побитые, они исчезли, а жена взяла мужа за загривок и поволокла домой, громко ругаясь и грозя поколотить его не меньше, если он снова вспомнит дорогу к трактиру. «Зачем мне дом соседа и его жена? — думал он по дороге. — Разве мои чем-то плохи? Разве сумела бы соседская жена так отдубасить Похмелье с Жаждой? Нет, с этого дня ноги моей не будет в трактире, а если эти двое снова появятся, я попрошу жену взять скалку и тогда посмотрим, кто кого!»

…Выполнил ли Пьяница свое обещание? Может быть, ведь с тех пор, как Жажда и Похмелье покинули его, он почувствовал стыд и сожаление, а еще — желание все исправить. Да и в трактир его больше не тянуло… И стоило ему увидеть скалку в руках жены, как он вспоминал, сколь ловко она отдубасила его детей, и начинал смеяться и хвалить жену, оставшуюся верной ему даже тогда, когда он предпочитал благополучию и любви горькое вино…

— Замечательная история, — заметила Рааданн. — И веселая, и грустная, и поучительная. Ой, что это?

Яркое белое пламя вспыхнуло над сердцевиной площади, там, где помещалась большая сцена, помост для серьезных представлений, и чудесный аромат заполнил воздух. Запах, похожий на любимые мамины духи, которые очень нравились Рааданн, или на аромат волшебного цветка — такой, каким она представляла его себе.

— Ой, мама… — только и смогла прошептать Рааданн, голова ее кружилась от чудесного запаха.

Свет над помостом погас, и на возвышении остался стоять невысокий человек в длинном, темно-синем с серебром одеянии. Казалось, звезды на его хламиде — настоящие, они мерцали, испуская заметные даже в ярком солнечном свете лучи. Человек на сцене начал что-то говорить, и слова его не сразу пробились к разуму Рааданн сквозь волны чудесного аромата:

— …ведь это не просто костюмы, верно? Поэтому, пусть будет так. Пусть на час каждый станет настоящим Королем, Рыцарем, или Драконом, Менестрелем или Разбойником, Единорогом или Ткачом Судьбы… В этом не будет зла, как нет его в вас, носящих маски и карнавальные одежды, под которыми бьются живые горячие сердца. Пусть это будет мой подарок вам… я — Великий Волшебник Эрту.

В один миг восторг заполнил душу Рааданн — всепобеждающий, сносящий на своем пути все преграды, как сносит плотину бурная вода.

— Я Птица-Бабочка! — воскликнула она, взмахнув крыльями, готовая вот-вот взлететь над толпой. — Я охраняю мечты и желания, их души и души тех, кто желает…

Лоскутные крылья затрепетали, легко поднимая ее в воздух, даря наслаждение полетом, не столь стремительным, сколь красивым… Руки Данны утончились и покрылись золотистой пыльцой, крылья засияли радугой и уж конечно не бисер и ни стеклянные камешки были тому причиной, а волшебство.

Беспечно порхая, она вдруг почувствовала тревогу и оглянулась: что случилось? Разве она поднялась слишком высоко или оставила мир, которому принадлежала и который принадлежал ей? Но нет, все было в порядке, только почему-то ее внимание привлек маленький старичок с длинной бородой и красными щеками, который поднимался на деревянный помост. Старичок смешно танцевал и хлопал в ладоши, за ним бежала собачка в цветной попонке.

Поднявшись на сцену, он перестал плясать, сбросил лоскутный плащ и бумажную корону и оказался мальчиком.

— Пожалуйста, останови свое волшебство, — попросил он у Великого Волшебника, — ведь это неправильно!

— Дарить людям радость — неправильно? — изумился Волшебник. — Я не понимаю тебя.

— Волшебство вовсе не делает людей счастливыми, как ты думаешь, а только создает хаос. Посмотри, — мальчик указал вниз, в толпу, — что ты видишь?

Волшебник глянул, прищурившись, точно зрение подводило его, и ответил:

— Я вижу королей и королев, чудовищ и героев — или людей, которые хотели стать ими и стали… но что они делают?

Удивление, непонимание и растерянность прозвучали в его голосе. Люди на площади, вместо того чтобы радоваться осуществившимся мечтам, кидались из стороны в сторону, натыкаясь друг на друга, точно слепые. И никто из них не казался счастливым.

— Ты дал каждому по собственному миру, — сказал мальчик, — многие и не мечтали о таком… Но взамен отнял у них тот мир, который они знали, простой и надежный. Короли и герои, чудовища и волшебные существа — они сейчас не больше, чем дети, заблудившиеся в темноте.

Волшебник задумался, нахмурившись, но через миг лицо его просветлело.

— И верно, я дал им новый мир, новое существование, но не позаботился о том, чтобы дать цель. Это легко исправить…

— Нет! — воскликнул мальчик, — я знаю, что ты хочешь сделать, но это еще более неправильно, чем все твое волшебство!

— Ступай, — властно махнув рукой, приказал Волшебник, и лоскутный плащ с бумажной короной снова оказались на мальчике, а взгляд его погас, — иди к остальным и веселись.

Медленно переставляя ноги, словно сопротивляясь, мальчик спустился по лестнице в беспорядочную толпу, ведя за собой щенка…

Птица-Бабочка потеряла его из виду и тотчас перестала думать о нем. Взгляд Волшебника коснулся ее и позвал. И когда она подлетела и опустилась у его ног, спросил ее:

— Ты поможешь мне?

— Охотно, — ответила Птица-Бабочка. — Что нужно сделать?

— О, всего лишь исполнить несколько желаний… — Волшебник снова улыбнулся, — я знаю, ты не привыкла делать это, но ведь ты знаешь, как это делается?

Она задумчиво свела и развела яркие крылышки.

— Мне кажется, знаю… Только представь себе…

— Правильно. Ну что же, лети!

И она полетела. Полетела к людям, королям и королевам, героям и нищим, чудовищам и волшебным существам, которые тянули к ней руки и взгляды и произносили свои желания, странные и противоречивые, но всегда — искренние… И желания эти были желаниями простых людей, а не героев и чудовищ, королей и королев.

…Не все исполнялись, конечно. Для некоторых еще не пришло время, другие были несерьезными или слишком странными, исполнение третьих принесло бы гибель миру… Стройная женщина в платье Луны пожелала, чтобы тот, кого она любит, больше не покидал ее, и хотя Птица-Бабочка знала, что женщина сама может исполнить это, она взмахнула крыльями, осуществляя ее мечту. Старик захотел вернуть молодость — на день и еще на час, и это было исполнено тоже. Маленькая девочка пожелала, чтобы старший брат перестал обижать ее, а брат девочки — чтобы она перестала изводить их маму бесконечными капризами и придирками… Могла ли она отказать им обоим?

Не раз и не два заводилась речь о богатстве, вечной жизни, о силе и славе… Руки и взгляды все тянулись и тянулись к ней, и каждому она должна была ответить. Маленький мальчик в серебристых доспехах Рыцаря попросил:

— Я хочу кинжал Ливва!

Птица-Бабочка взмахнула крыльями, разрешая исполниться этому простому желанию; в руках серебристого Рыцаря появились ножны с богато украшенным камнями кинжалом. Рыцарь-мальчик восхищенно воздохнул и взялся за рукоять...

Беззвучный гром потряс воздух и души людей и вещей. Гневная алая вспышка ударила по глазам Рааданн; беспомощно хлопая крыльями, (какими крыльями?!) она рухнула вниз, и больно ударившись локтями и коленями, приземлилась на четвереньки.

— О, ужас, — простонала Данна, потирая ушибленные места. — Опять какое-то волшебство…

Люди вокруг беспомощно оглядывались и выглядели растерянными и обманутыми, а Великий Волшебник исчез. Данна поднялась на ноги, взглядом отыскала в толпе Рыцаря Ливва, Йарти и Ольха, стоявших рядом, и подошла к ним.

Рыцарь показался Рааданн очень-очень печальным, он крепко стискивал в руках свой кинжал в ножнах и не пытался утешить тихо, жалко всхлипывавшего Йарти.

— Что случилось, Ливв? — тревожно спросила Рааданн. — Почему ты такой грустный… И почему Йарти плачет?

— Все хорошо, госпожа, — негромко ответил Рыцарь, — ничего не случилось, просто… могло случиться…

— Но ведь я же не знал! — воскликнул Йарти и заплакал еще сильнее, — я не хотел, я…

— Я много раз говорил тебе, что никто не должен прикасаться к этому кинжалу, — строго заметил Ливв, не обращая внимания на его слезы. — Теперь ты знаешь, что это серьезно. Пообещай мне, что больше не станешь пытаться.

— Обещаю! — воскликнул несчастный Йарти. — И ты прости меня, пожалуйста!

— Я прощаю, — Ливв, прицепив, наконец, ножны на пояс, тронул мальчика за плечо. — Все хорошо. Пожалуйста, не плачь.

Он обернулся к Рааданн.

— Тебе понравилось быть Птицей-Бабочкой, моя госпожа?

Рааданн почему-то смутилась:

— Очень, — призналась она себе и Рыцарю. — Только… что теперь станет со всеми этими желаниями?

— Некоторые останутся в силе, а время других еще не пришло. Волшебник ушел, и мне так и не удалось убедить его… Он хотел сделать счастливыми всех и сразу — но разве это под силу хоть кому-нибудь?..

— А, вот вы где — пробившись, наконец, сквозь толпу, к ним вышла мама, она, если и была растерянной, то уже справилась с этим. — А я-то решила, что вы устали и ушли домой. Здесь неподалеку стоит мороженщик, так что если кто-то хочет сладкого, придется немного пройтись!

Ни от «пройтись», ни от мороженого никто не отказался. Один вид голубой тачки мороженщика, разрисованной сверкающими сосульками и снежинками, вызывал неутолимую жажду. Правда, желающих отведать мороженого, шоколадного и ванильного, с орехом и изюмом, яблочного, апельсинового, ягодного всех цветов радуги и на любой вкус, оказалось немало и Рааданн пришлось стать в конец длинной, как занудный рассказ, очереди. Мама с дядюшкой и Йарти отправились к другому мороженщику, надеясь, что там очередь поменьше.

Солнце, словно за что-то рассердившись на людей, зашло за тучи, но толпа любителей мороженого ничуть не уменьшилась. Особенно удручало Рааданн столпотворение у самой тачки мороженщика — нельзя было понять, кто действительно стоял в очереди, а кто пролез нахрапом…

Откуда-то слышалась приятная негромкая музыка, и Данна огляделась, ища ее источник. Сидящий прямо на траве газона юноша задумчиво трогал струны старенькой арфы. Костюм его был изрядно запыленным, башмаки — истоптанными, а сума на плече подтверждала, что он пришел издалека. На голове юнца красовалась чудна́я шапочка с яркой перламутровой пряжкой.

— Ух, ты! — Ольх тоже увидел бродягу. — Настоящий бард!

— Откуда ты знаешь? — спросила Данна, никогда раньше не видевшая ни одного барда.

— А разве не видно? Инструмент у него в руках — дорожная арфа, он весь в пыли, а посмотри на его обувь!..

— По-моему он слишком юн для барда! — перебила Рааданн

— Ничего подобного, — вступился за незнакомого песнотворца Ливв, — тогда бы он ходил в учениках со старшим. Но такие вот чудные шапочки носят только барды.

Рааданн с новым интересом пригляделась к странному колпаку на макушке юноши.

— Ну ладно… Вот бы послушать, как он поет!

Между тем юный бард, кажется, и собирался петь. Губы юноши шевелились, но троим, торчавшим в бесконечной очереди, не было слышно ни слова.

Рааданн огорчилась.

— Может, подойдем поближе? — спросила она Ольха.

— Это будет невежливо… Что, если он сочиняет песню, а мы помешаем ему?

— А если поможем? — возразила Данна.

Мальчик задумался. В самом деле, кто их знает, этих бардов?..

Попросив Ливва постоять в очереди за них, они стали осторожно, почти крадучись, приближаться к юноше на траве. Ольх очень волновался и все время тянул Рааданн куда-то в сторону, так что в итоге оба оказались не перед лицом барда, а за его спиной. Рассердившись, Данна присела на обвитую плющом каменную тумбу, всем своим видом показывая, что предоставляет Ольху самому выкручиваться из неудобного положения. Мальчик вздохнул и крохотными шажками подошел к барду.

Бард и в самом деле был занят; он не замечал Ольха, который, потоптавшись рядом, сел на траву, обняв колени руками. Юноша в смешной шапочке тихонько напевал что-то веселое, но почему-то то и дело хмурился. Прислушавшись, Рааданн поняла, что он без конца повторяет один и тот же куплет какой-то песенки:

— В таверне маленькой одной,

Где желтый огонек,

Сошлись охотники к столу

В прохладный вечерок.

За кружкой доброго вина

Решали, кто из них

В охоте и в иных делах

Смекалистей других.

Бард нахмурился еще больше, и спросил сам себя:

— Хм, а дальше-то что?

Видно, что-то не получалось… Тонкими пальцами песнотворец отстучал неровный ритм по корпусу арфы и вздохнул:

— Придется повозиться… — Тут он, наконец, заметил сидящего в трех шагах от него мальчика. — Хочешь помочь?

Ольх, совсем было решивший, что сейчас его прогонят, очень удивился и не сразу нашелся с ответом.

— Попробовать можно. Сидят, значит, охотники в таверне, и похваляются друг перед другом?

— Точно. Обычные их небылицы об огромных и хитрых зверях и необычайной смекалке ловцов.

— Но у песенки очень веселая мелодия… Хочешь, чтобы было смешно? Тогда пусть будут совсем уж небылицы. М-м… Один сказал… Я нору лис нашел, чтоб их поймать… ловушку изобрел. Им проперченный мяса кус...

— Постой, постой! — воскликнул бард, блестя глазами — лучше так:

Один сказал: «В глуши лесной

Я нору лис нашел,

И чтоб поймать всех до одной,

Ловушку изобрел:

Им сунул, крепок поперчив,

Баранины кусок.

Поев ее, никто из лис

Сбежать уже не смог».

— Ага, — очень довольный кивнул Ольх. — Еще про волка или медведя… Другой похвастал: «Как-то раз медведя я поймал, Когда… охотясь битый час...

— Все стрелы расстрелял, — подхватил бард, —

Искал он воду в жаркий зной.

Я так его словил:

Налив вина в родник лесной… — песнотворец смолк и глянул на Ольха.

— Допьяна напоил, — продолжил мальчик, приняв игру. — Но ты знаешь, что было дальше?

— Примерно знаю. Тут приходит охотник по прозвищу Старый Мик и пеняет им на пустую похвальбу… И предлагает… Что?

— Известно что — словить небывалого, волшебного оленя!

Его хитрее зверя нет

И за Седым холмом.

Оленья шкура — лунный свет

С волшебным серебром.

И тот, кто шкурой завладев,

Кафтан с нее сошьет,

Разбогатеет в тот же миг

И долго проживет!

— Ух, ты! — не без зависти выдохнул бард. — Но я тебе не уступлю так и знай! Значит, так…

Услышав вызова слова,

Тотчас сорвались с мест

Охотники, решив сперва

Пойти в ближайший лес.

Ну а Старый Мик… им вслед с усмешкою глядел. За ними не пошел он, нет, остался не у дел. Подхватишь?

— Охотно, — согласился разошедшийся Ольх, он явно тоже не собирался уступать.

— Пришлось до утренней зари

Охотникам искать.

Оленя дивного нашли,

Но не смогли поймать.

Он обходил ловушки их

Игриво и шутя,

И в чаще недотеп двоих

Запутал в свете дня.

— О, да… И потом они вернулись в таверну, и Старый Мик сказал, что он легко поймает оленя. И...

Ему не веря, заключить

Решили спор-пари,

Что он не сможет изловить

Оленя до зари.

Лишь час прошел, как лег закат,

Чертой отметив день,

Вернулся Старый Мик назад

А рядом шел олень.

— «Чем ты его околдовал?» — спросили старика, — пропел Ольх, подхватив мелодию в свой черед,

— «Ничем, по имени позвал

И угостил слегка.

Гуляет вольно по лесам

Серебряный олень

С добром придешь — к тебе он сам

Придет сквозь ночь и день.

— Ага а теперь конец...

С тех пор гуляют по лесам

Тенями прошлых лет

Охотники тот тут тот там

Ища оленя след,

Отдав все прошлое векам,

О многом позабыв…

Урок хороший хвастунам

И тем, кто слушал их!

Бард опустил инструмент и весело поклонился.

— Благодарю тебя.

— Да не за что. — Ольх покраснел от удовольствия.

Рааданн увидела, что Ливв пододвинулся к самому лотку мороженщика, и отправилась к нему, оставив Ольха разговаривать с бардом. Через пять минут она вернулась, неся три порции ванильного мороженого, одну из которых вручила Ольху, а другую молодому барду.

— Угощайся, пожалуйста, — сказала она. — Правда, не знаю, какое ты любишь, но это очень вкусное.

— Ум-м-м, прелесть… спасибо тебе! В жизни не ел мороженого вкуснее!

— Теперь ты должен спеть для меня хорошую песню, — засмеялась Данна.

— А какие песни госпожа считает хорошими?

Данна беспечно пожала плечами:

— Ты должен знать об этом больше, ведь это ты бард, а не я.

Странствующий певец очень быстро расправился с мороженым, сполоснул руки водой из фляги и, тщательно вытерев их, взялся за арфу.

— Тогда послушай эту! — сказал он и запел:

— Солнце яркое над холмами,

Как душа чисты небеса.

Человек зажигает пламя,

Точно слепы его глаза.

Что же, солнца тебе уж мало?

Это пламя — зачем, к чему?

Всем, кто спрашивал, отвечал он,

Что огонь разгоняет тьму.

«Тьму? — спросили, — но солнце светит,

Разве мало его огня?»

«Если кто-то один на свете, —

Он сказал, — пусть найдет меня.

Это пламя — не ради славы,

Это свет его маяка.

Через горы все, сквозь дубравы,

Знаю, он придет, а пока

Подожду, не печаля сердце,

Заварю чаек травяной…»

Так легко иногда согреться,

Стужу зим заменить весной.

И улыбку поднять, как знамя,

Как надежный и добрый знак.

Человек зажигает пламя —

Может это и твой маяк?..

— Красиво, — похвалила Рааданн, — за такое мало одного мороженого.

— О нет, — не согласился бард, зачехляя арфу. — Она легко далась мне, эта песня, просто пришла и осталась… так, но где же это?

Он запустил руку в карман и, порывшись, извлек на свет тонкую цепочку с овальным медальоном из стекла, а может из горного хрусталя.

— Это тебе, мой друг, — бард протянул медальон Ольху, — пожалуйста, не отказывайся, я должен как-то отблагодарить тебя, а кроме этого да моих песен у меня ничего и нет. Можешь подарить своей подруге.

— Ой, нет, — поспешила отказаться Данна, боясь, что тогда Ольх и в самом деле останется без подарка, — у меня уже есть!

Она извлекла из-под одежды шнурок со «счастливым камнем» и показала барду. Тот кивнул с улыбкой и, вложив стеклянный медальон в ладони Ольха, вскинул на плечо суму и зашагал прочь.

— Вот непоседа! — заметила Рааданн, — наверное, и дня не провел на одном месте!

— Дорога — холодная вода в летний зной, — сказал подошедший с новыми порциями мороженого Ливв, — утолив свою жажду один раз, ты знаешь, что новая придет скоро и будет такой же жгучей…

Праздник продолжался и никто, казалось, больше не вспоминал о Великом Волшебнике и его дарах.