«Цветные сны», Росомахина Татьяна

Я стою на берегу зловещего моря. В скалистый берег бьют свинцовые волны, небо набрякло тучами. От них к морю тянутся дымные смерчи, готовые обрушиться на берег, а следом и на весь мир.

Я чувствую Валькин страх, но мне не страшно — явь этого сна поправить легко. Надо только взлететь и тряхнуть крылышками, чтобы с них слетела радужная пыльца… Теперь скалы золотистые, море бирюзовое, смерчи тоже взялись радугой и разлетаются цветными фонтанами!

Валька больше не боится! Она с хохотом мчится вдоль берега, прыгает с камня на камень, бежит по воде, взлетает на волне и со мною наперегонки несется сквозь теплые сиреневые облака.

Вдруг в явь сна вонзается противный писк, от которого земля и небо тускнеют и тают.

Будильник! Жалость какая! Валька сейчас проснется. Метнусь-ка я к Натке, сестренке ее. Хорошо, она дольше по утрам спит!

***

Пик-пик. Штрих-код к сканнеру, на экране кассы выскакивает товар, цена… Умножить на четыре. Взвесить лук. Так, итого… «С вас шестьсот семьдесят шесть рублей тридцать копеек.» Дед, я откуда знаю, почему так дорого? Инфляция! Держи сдачу, и пятьдесят копеек, и двадцать. Только бабкам да дедкам нужны эти десятюнчики. Удавиться за них готовы.

Следующий. Батон нарезной, пакет кефира, два яблока. Ну точно! Петька-студент, одноклассник мой бывший. Денег кот наплакал, а таскается к нам каждый день. И всегда на мою кассу идет со своей дешевкой. Вот и сейчас пялится на меня сквозь очочки, глазками лупает и розочку общипанную протягивает.

Не возьму. Больно мне Петька нужен, голь перекатная.

Шевелиться живей? Отвянь, корова! Не видишь, сдачу считаю? Ошибусь — с меня вычтут, не с тебя. Сама набрала полную корзину, полчаса пробивать, а туда же — шевелись…

Скукотища. Целый день — штрих код под сканнер, ваша покупка на сумму, введите пин-код, получите сдачу. Смена двенадцать часов, два через два. Супермаркет наш эконом-класса, вот хозяин и экономит: народу много, кассиров мало. Только и отдыху, что пописать сбегать да бутер с колбасой зажевать. Даже поболтать с девчонками некогда. Да и скучно с ними. Весь треп про сериалы и про любовь, будто она бывает. Курицы!

Дома не лучше. Мать в детском саду в две смены пашет, чтобы концы с концами свести. Папашка свалил сразу, как я родилась, Натку мать прижила невесть с кем, а теперь некогда ей, все с чужими сопляками возится. А сеструха за мной хвостом таскается. С пацанами и то не погуляешь.

Одна радость — поспать. Мне часто сны снятся цветные, веселые. Прям мультяшные! Там и феечка есть. Не то муха-светлячок, не то девчонка мелкая. Смазливая, как я, только улыбается все время, дурашка.

В моем возрасте вообще-то стыдно мультики с феечками смотреть. Но так здорово летать с нею наперегонки!

***

Не люблю кошмары. Выскочила бы, да Вальку жаль.

Темный, туманный склон. Валька бежит по нему вниз, вниз, продирается сквозь когтистые ели, путается ногами в цепкой траве. Сзади надвигается ледяная черная жуть. Сейчас настигнет, проглотит, выпьет дыхание!

Ноги у Вальки слабеют, лес проваливается в пустоту. Тьма встает у нее за спиной…

Ну нет! Не дам ей Вальку пугать!

Бросаюсь наперерез тени, машу крылышками быстро-быстро. Пыльца разлетается мерцающим облаком, крылышки тяжелеют… Зато тень шарахается назад, распадается на клочья тумана, тает без следа.

Небо разгорается ясной голубизной. Под ногами у Вальки прорастает изумрудная трава, перед нею, глубоко внизу, проявляется пестрая от цветов долина с синим озером.

Легко толкнувшись от земли, Валька взлетает! Ее радость подхватывает и меня. Вместе мы парим над долиной, танцуем и кувыркаемся в потоках блистающего света… пока писк будильника не швыряет меня прочь — в теплый, сладкий, мутно-цветной сон соседского младенца.

***

Клево! Димон меня в ночной клуб пригласил!

Я сижу себе за кассой, всякую фигню пробиваю. Вдруг транспортер коньяк армянский подсовывает, самый дорогой! Потом конфеты французские за тыщу триста. И парфюмом запахло. Смотрю, а это Димон из соседнего двора! Сто лет его не видела. Важный такой, джинса с рубашечкой на нем от Гуччи, на шее цепь золотая! И улыбается, словно кот.

Конечно, я согласилась. Я ж не дура. Димон хорошую деньгу зашибает. Машина у него не абы какая — «бэха», предки хату ему купили, двушку. Как с ним, я больше ни с кем не оторвусь!

***

Валька, дурочка, напилась! А я в ее мороке увязла, выбраться не могу! Явь сна вся пузырями идет — надуваются, лопаются, швыряют меня туда-сюда, словно пылинку! Выбираюсь из пузыря — и вязну, будто в каше. Не могу даже крылышками махнуть! И до Вальки не дозовешься, она ведь и не спит по-настоящему…

А внешняя явь какая тут страшная! Так и лезет в сон — грохочет, стучит, дергается, вспышками сверкает. Да вдобавок кто-то наружный Вальку тискает, за все места хватает, а его-то прогнать у меня не получится!

Правда, Валька его прогонять не хочет. Вроде ей и весело по-дурному, и страшно, и больше всего любопытно. Меня ее любопытство пополам со страхом даже сквозь кашу иголками колет!

Вдруг в ней будто вскипает что-то, вспыхивает, смерчем несется! Колко-липкая каша разлетается, сонная явь лопается, выталкивает меня прочь. Наконец-то! Теперь хоть до Натки доберусь!

Той снится море. Насмотрелась, наверное, «Телепутешествий». Я добавляю в море синевы, спускаю на воду ярко-зеленый остров, на желтом песке выращиваю пальмы с оранжевыми апельсинами и большими, круглыми шоколадными кокосами. Закончив, растягиваюсь на теплом песочке с ванильным запахом.

Не свяжусь больше с Валькой, ну ее. Лучше уж с Наткой или с младенчиком соседским…

***

Так клево все было. И полетело к чертям собачьим.

С Димоном мы тогда здорово оттянулись. Он и коньячка мне не пожалел, и таблетку подкинул для веселья. И музон отвязный был, до костей пробирал. Ух я зажигала! Чуть ноги-руки не оторвались!

Потом все туманом заволокло, и размякла я, как макаронина в кастрюле. Но помню, что Димон меня облапал, в «бэху» свою затащил и отымел по-всякому. Я-то ни разу не против была. Мне ж двадцатник скоро, а я до этого и не спала ни с кем. Стыдобища!

Мне даже понравилось чуток. Но все-таки врут про любовь, что это прям радость неземная.

Димон меня еще раз несколько в клуб водил. Мы выпивали, танцевали, в машине трахались. Однажды он меня на хату свою привез. Там мы с ним, как в кино, на шелковых простынях кувыркались. Не понравилось — холодно и скользко. Зато он мне денег дал, прибарахлиться.

Мать, когда узнала, орала как потерпевшая. Блядью обзывала. Сама не лучше! Натку бы постыдилась, дура!

Потом Димон с Иркой закрутил. Конечно! У той сиськи пятого размера, губы силиконовые, педикюр, загар из солярия. Куда мне до нее!

Вот он и не зовет меня больше ни в клуб, ни на хату. В магазин не заходит, на улице в упор не видит. Вчера у дома его полдня ждала. Дождалась: вышел с Иркой под ручку, меня плечом двинул, чуть в грязь не уронил. А ее в «бэху» усадил, дверцу придержал. Интересно, она шпильки свои снимает, когда он ее трахает?

Хреново мне. В кассе недостача, с начальницей посралась. Петьку послала — видеть не могу его очочки сочувственные. Он развернулся и ушел, куда послала, цветочек свой бросил. А мне хоть удавись.

Раньше я хоть во сне порадовалось бы. Но теперь мне только муть серая снится. Вот я и не сплю — лежу, глазами в потолок лупаю. Тоска.

Взять, что ли, у матери таблетки от бессонницы? Говорят, если их побольше выжрать, так уснешь, что не проснешься. А мне того и надо. Достало все. Ну ее к черту, житуху эту.

***

Зря я решила Вальку проведать. На миг заглянула — и попала в самую жуть!

Явь сна вязкая, непроницаемая, крутится бесконечной воронкой. На дне ее клубится черная пустота. Я смутно вижу Вальку — она вжалась в склон, но тот муторно колышется, и Валька медленно скользит вниз. Она замечает меня — в ужасе таращит глаза, разевает рот в крике, рвется вверх… и лишь сползает глубже.

Не сунусь туда. А то вместе с ней пропаду. Валька сама виновата, что отравы напилась!

Валька будто слышит меня — лицо ее застывает, она отворачивается, закрывает глаза… Клубящаяся пустота лижет ей босые пятки.

Нет!

Падаю вниз, хватаю Вальку за волосы, тяну… Бесполезно! Она не шевелится, мы сползаем вниз все быстрее. Щупальца пустоты тянутся к Валькиному горлу.

Вдвоем не выбраться.

Тогда я встряхиваю крылышками изо всех сил, еще и еще. Пыльца летит густым облаком, окружает Вальку, оседает у нее на коже и волосах. Пустота отшатывается на миг, отступает, втягивается в дно воронки… А Валька пушинкой взмывает вверх.

Я тоже машу крылышками, но без пыльцы они не держат. Очнувшись, пустота липнет ко мне, лишает движения, стискивает грудь. Мало-помалу я растворяюсь в ней. Валькин светлый силуэт удаляется и тускнеет…

Темнота.

***

Ничего у меня не вышло. Откачали.

Натка-то со мною в комнате спит. Как я захрипела, она проснулась и мать позвала. Ну там «скорая», реанимация… Я этого ничего не помню, мне Петька рассказывал.

Очнулась в реанимации — лежу в чем мать родила, в горле трубка, кругом провода да капельницы. И медсестра костерит почем зря: мол, взяли дуры моду травиться, возись потом с ними. Я не обиделась даже, так обрадовалась, что здесь. Очень уж страшно было там… в пустой воронке, когда душу из меня будто пылесосом тянуло. Где других снов уже не было бы никогда.

Потом, как в отделение перевели, психушник приходил, мозг чпокал. Я ему сказала, чтоб не трудился. Мне хватило, больше такой фигней страдать не буду. Он отстал, хоть и не сразу. И Петьке разрешил меня навещать.

Петька-то прикольный оказался! Я прям удивилась. Не, я знала, что он тощий, лохматый и очочками блестит… Но не знала, что он до ушей улыбаться умеет! И что глаза за очками голубые, а ресницы рыжие, пушистые, как у девчонки. И что анекдоты он рассказывает — животики надорвешь!

Он изменился? Или я по-другому вижу?

И почему с ним мне теперь интереснее, чем без него?

Дома мне здорово обрадовались! Натка на шею бросилась. Мать обняла крепко-крепко. Все-таки любит она меня! Может, мы с нею наконец-то собачиться перестанем?

На работе встретили, как родную. А мне почему-то не в лом стало и с девчонками поболтать, и покупателям улыбнуться. Люди-то, оказывается, тоже в ответ улыбаться умеют!

Кажется мне, или жизнь у меня правда к лучшему переменилась?

Петька говорит, это оттого, что мне в больнице психотерапию провели. Мозги, значит, вправили. Но я-то знаю, что это все феечка сделала.

Она мне всю пыльцу свою отдала, чтобы из той ямы вытащить. А сама вместо меня в черную пустоту провалилась.

Тошно мне об этом думать. Больно, горько и страшно, будто кто настоящий умер. Вспоминать не хочется.

Но как забудешь, если теперь я сама каждую ночь волшебной пыльцой чужие кошмары пугаю?