Через семь лет

Телефон зазвонил, и я, не спеша, пошла на звонок. Сын был дома, а никаких важных звонков я не ждала.

— Здравствуй, это я! Узнаешь?

Я не слышала этот голос семь лет, но и через семнадцать лет я бы узнала его.

— Мы здесь уже два дня. Я с дочкой. Мы с женой разбежались, и она отдала мне дочку, чтобы я понял, что такое ребенок. Ну, подробно при встрече. Приходи. Очень, очень хочу тебя видеть! У меня ведь тут никого, кроме тебя. Ну, брат, конечно, с женой, ну, сама понимаешь.

— Нет, нет, нет, — говорила я про себя, — нет, нет, нет.

— Приходи! Сегодня же! Я буду ждать! Все тебе расскажу!

— Да, — сказала я.

— Жду! Целую! Целую!

Он повесил трубку. Я села на диван, на тот самый диван, на котором мы сидели семь лет назад, взявшись за руки, а кроватка с моим пятилетним сыном стояла перед нами. Мы даже поцеловаться не могли, потому, что дверь в комнату не закрывалась, как и все остальные в квартире.

И три месяца не было ни звонка, ни письма. Одного бокала шампанского оказалось достаточно, чтобы после новогодней ночи ему пришлось жениться.

— Нет, нет, нет, — повторяла я, — Сейчас позвоню, что не могу ….

Он не позвонил, не написал. Он прислал объясняться брата.

— А я хочу ещё звонить? Нет! Нет! Нет!

Я встала и пошла к шкафу, надо было выбрать, что одеть, хотя и выбирать было не из чего. Ничего я не могла с собой поделать.

Семь лет я не думала о нем, не то, чтобы запретила, так уж сложилось. «Скорые» по два — три раза в неделю стояли у подъезда нашего дома, и кислородные подушки лежали между тумбами письменного стола. А отцу становилось всё хуже, а потом он слег и не поднимался. И порой единственное желание у меня было — спать. Нет, были, конечно, и просветы. И тогда я думала, что же такое есть во мне ущербное? Другие женщины справляют серебряные и золотые свадьбы, готовят мужьям обеды и ужины, ходят вместе в кино и ездят в отпуск. Почему не я? Чего же нет во мне?

Иногда мне напоминали, что я женщина, но таким пошлым и глупым способом, в основном женатые мужчины, что я только убеждалась в своей ущербности.

Просветы в моей жизни были редкими. Два — три раза в год мне удавалось уйти из дома на день рождения подруг в женской компании, и каждый раз мама говорила: «Помни, у тебя ребенок». А когда и мой сынишка вслед за бабушкой повторил эти слова, я поняла, что никаких изменений в моей жизни уже не будет.

Но случилось непредвиденное, сын перестал болеть, и тут радость вошла в мою жизнь. Каждое утро, просыпаясь, я благодарила человека, который помог мне. Я была бы абсолютно счастлива, если бы другие проблемы не обрушились на меня. В это время и прозвенел звонок с опозданием на семь лет.

Мы встретились как будто и не расставались. Его пятилетняя девочка была очаровательна. Да что и говорить, я полюбила её уже за то, что она была его дочкой, и девочка ответила мне тем же. После работы вечером, нажимая на звонок их квартиры, я слышала топот детских ножек. Она висла у меня на шее, тяжеленькая, в папочку, и я несла её в кухню, где меня поили чаем. Она сидела у меня на руках или играла на полу у моих ног, а потом брала меня за руку и вела в комнату, где устраивала представление с танцами и песнями. Она была очень способная, в него.

Он приходил позже, и мы снова шли в кухню, он ужинал и рассказывал мне события дня.

В редкие дни, прощаясь, когда мы оставались одни в прихожей, малышка уже спала, он нежно обнимал меня, прижимался щекой к моей щеке, и целовал меня как когда-то в подъезде. Я выскальзывала за дверь счастливая и сбегала по лестнице как школьница.

По выходным мы иногда вечером гуляли, а иногда они приходили к нам домой, и он даже готовил, а готовил он замечательно, шутил, пел, смешил нас, а я думала: «Если бы та женщина отдала бы нам девочку, какая бы чудесная у нас была бы жизнь». Но я торопила события.

Вечером я пришла как обычно, без телефонного звонка, теперь я уже давно так приходила. Открыл дверь он, но я не успела удивиться.

— Жена приехала за дочкой, — я повернулась, чтобы уйти, но он громко сказал, — пойдем, познакомлю.

Не знаю, зачем ему это надо было. Я вошла в комнату. Посередине комнаты стояло худенькое существо с совершенно пустыми глазами, без всякого выражения на лице. Я постояла пару минут рядом, слушая и не слыша, о чем они говорят, и ушла, сославшись на то, что очень спешу. Я не могла опомниться. Два слова повторяла я: «Ради этой …. Ради этой…». Я помнила про бокал вина, но обида не проходила. Никогда не было в моей жизни таких дней, той сказки, когда, держась за руки, мы бродили по улицам города, и падал снег, и горели огни новогодних елок, и счастье не кончалось …

Утром, уже на пороге, меня остановил звонок: «Жена уехала с дочкой, приходи после работы». Я даже не простилась с ребенком: «Но это же не навсегда?» Целый день у меня был на раздумье. В конце концов, это произошло семь лет назад, и надо забыть.

Открыл дверь он. «Тебя она удивила? — заговорил он, — я не разрешаю ей пользоваться косметикой». Так вот что его беспокоило. Я промолчала, мы оба понимали, что косметика тут не причем. В квартире было непривычно тихо.

«А мы одни, никого нет», — ответил он на мой невысказанный вопрос. Мы понимали друг друга без слов.

И тут что-то случилось со мной. Впервые за время наших встреч мы остались одни. Вся моя скованность, сдержанность исчезла, растаяла. Я закружилась по комнате в танце, напевая ту музыку, которую так часто пела мне малышка: «Я танцевать хочу, я танцевать могу до самого утра. Как будто два крыла природа мне дала. Пришла моя пора!»

Он стоял в стороне и смотрел на меня (глазами режиссера?) или удивлялся, ведь такой он видел меня впервые, а я и была такой впервые. «Подожди», — сказал он, когда, кружась в танце, я сбросила свой жакетик на диван. Я не хотела слушать. Это новое чувство свободы было так прекрасно. Я бросилась на диван, подняв к нему смеющееся лицо. «Ночью на этом диване я спал со своей женой», — с вызовом, как мне показалось, сказал он.

Я замерла, стыд, как огонь, охватил меня. Никогда я не испытывала такого стыда. Я встала, оделась и ушла. Я шла в потоке людей, слыша голоса, видя силуэты и ничего не осознавая. Я заледенела. Это было как наркоз. Боль была невыносима, и мое сознание отключилось.

Я прошла троллейбусную остановку и села на скамейку у следующей остановки. Я не могла ехать домой, я не могла разговаривать, но и оставаться одна не могла. Только со своей школьной подругой я могла сейчас помолчать. Я сидела и ждала троллейбус.

На уровне моих глаз слева от меня, мужчина дрожащими руками пытался снять красную полоску с пачки сигарет. Дрожащие пальцы соскальзывали снова и снова. Я боюсь пьяных, но сейчас у меня не было такого чувства как страх. У меня никаких чувств не было. Мужчина протянул мне пачку и попросил: «Откройте, пожалуйста! Не могу». Я открыла пачку и вернула. Закурил ли он, я не знаю. Я смотрела и не видела.

Толпа затолкала меня в троллейбус, и я заметила, что мужчина зашел за мной, но тут же забыла. На моей остановке вышла толпа, и я снова увидела его. Люди быстро разошлись, темнело. Вдруг я услышала за собой шаги и уже не сомневалась, кто это.

«Подождите, — сказал мужчина, — мне надо поговорить». Он был абсолютно трезвый. «Подождите. Мне только надо зайти домой. Я здесь живу — он показал на многоэтажный дом, — Пожалуйста, мне надо поговорить. Подождите меня».

Что-то у него случилось. Я кивнула. Мужчина пошел, но тут же вернулся: «Подождете?». «Да, — сказала я, — подожду».

Его не было довольно долго, или мне это показалось. Темно было на улице и пусто. Он появился в плаще, карман пиджака оттопыривался под плащом. «Деньги», — догадалась я. Теперь я почувствовала, что он выпил, но пьяным не был. Мы пошли вперед по улице, нам было все равно куда идти. Он говорил сбивчиво, повторяя одно и то же, не договаривая фразы. Два дня назад его жена готовила и поставила на край стола уксус. Подошел их двухлетний сынишка и отпил из стакана. Ребенка увезли в реанимацию, жену он выгнал, а сам в отчаянии бродил по городу. «Понимаете, я ни с кем говорить не могу, и один не могу». Я все понимала. Десять лет назад зимой с воспалением легких я стояла под окном палаты, где лежал мой двухлетний сын, и в почерневшем личике едва узнавала лицо моего малыша. Накануне днем позвонили из больницы и сказали, что ребенка выписывают. К телефону подошел отец, объяснил, что никто не может прийти, все больны. Мы с мамой лежали в разных комнатах, а мой больной отец как-то ходил между нами. Зная меня, о звонке он сказал вечером, и, собрав последние силы, рискуя упасть по дороге, утром я поехала в больницу. В приемном покое врач сказала, что ребенка мне не отдадут, ночью ему было плохо, и его едва спасли. Я так и не узнала, что случилось той ночью. Но те полгода я вспоминала как один сплошной кошмар. И в какой-то момент поняла, что просто схожу с ума.

Мы наткнулись на телефон-автомат, и все теми же дрожащими руками, он вынул листок с телефоном реанимации и дал мне. «Ребенок в тяжелом состоянии, — ответил мне женский голос, — больше ничего не могу сказать». Наверное, это был не первый звонок за день.

Мы ходили часа четыре по улицам моего родного города, которые я никогда не видела, и я говорила и говорила о чудесах, какие случаются в медицине, и о чем-то еще, а он возвращался все к тому же дню. Часов в двенадцать я вспомнила о своем доме. «Может быть, останетесь, — неуверенно попросил он, — У меня и деньги есть». Я даже не обиделась, он был не в себе. «Тогда пойду к проституткам», — сказал он. Я впервые услышала, что в нашем городе есть проститутки, почему-то испугалась и стала отговаривать его.

«Нет, пойду, не могу я один, мне нужно чувствовать тепло чужого тела», — повторил он. У подъезда моего дома он спросил осторожно: «А к вам нельзя?» Я подняла глаза и увидела, что в окне нашей комнаты горит свет. Сын никогда не ложился спать без меня. Наверное, он прилег на кровать, не раздеваясь. «Нет, — ответила я, — у меня мама больная и сын школьник».

До сих пор не могу себе простить, как я оставила его одного ночью на улице. Наверное, меня сбили с толку деньги и проститутки. Я представляла, как две проститутки ведут его под руки. Я и сама была не в себе. Но ведь это не я его, а он спасал меня всю ночь, сам того не зная. Я просто могла привести его в дом, сидеть до утра на кухне и говорить, говорить, говорить. А может быть, думаю я теперь, тот человек, дважды предавший меня, не отпускал меня из-под своей власти, и я боялась, чтобы малейшая тень подозрения не коснулась меня. Не знаю.