Предновогодняя сказка

Я позвонила домой маме с работы. Спросила, как сын, как дела, сказала, что задержусь. Не могла я сегодня идти домой, ну, не могла.

«Хорошо», — сказала мама, — «только ты помни, что он не заснёт без тебя».

Я повесила трубку и вышла на улицу. Доехала одну остановку до вокзала и пошла так, как мы ходили все эти дни.

Мы встретились с ним у его старшего брата. Он вышел к нам из комнаты. Среднего роста, полный, с брюшком. «Лет сорок», — подумала я. И это было всё, что я успела подумать. Через две минуты я уже сидела, смеясь, забыв, зачем пришла, чувствуя себя так, как будто знала и любила этого человека всю жизнь. Потом он пошёл меня провожать, и мы шли часа два до нашего дома и говорили, то есть говорил он.

Приехал к брату в отпуск, но не мог сидеть без дела и взялся поставить спектакль, поскольку был режиссёром. Он пригласил меня на завтра на премьеру, рассказывал о своих спектаклях, напевал блатные песни, смешил. Мы расстались, договорившись встретиться на премьере. Вечером я пришла в театр, а он уже ждал меня, усадил и ушёл.

О чём был спектакль — не помню, я думала только о нём. После спектакля он попросил меня подождать в вестибюле. Артисты отмечали премьеру, и он хоть несколько минут должен был посидеть с ними. Несколько минут обернулись часом. Мне хотелось встать и уйти, но не было сил. Он появился, всплеснул руками: «А я и забыл!». Взял меня за руку и так, держась за руки, мы дошли до моего дома. Был уже час ночи, когда мы пришли. Мама и папа не спали. Никогда, даже днём, я не приводила домой мужчин. Мы прошли в мою комнату, сели на диван и опять взялись за руки. Кроватка с моим пятилетним сыном стояла перед нами. Ребёнок спал, мы говорили шёпотом. Скрипнула дверь, я поняла, что мама стоит за дверью. Мне было стыдно, что мама меня, тридцатилетнюю женщину стережёт, как школьницу. Я понимала, что он тоже заметил маму, но не подал вида.

Он просидел почти до рассвета. А назавтра мы снова ходили по улицам, взявшись за руки, ничего не замечая вокруг. Погода была новогодняя, падал снежок, продавались ёлки. Самая большая ёлка стояла на площади, украшенная фонариками.

Было ощущение счастья, полёта и свободы, впервые в жизни.

Как-то к ночи мы забежали в наш подъезд, и он вдруг обнял меня и начал целовать. А потом сказал, смеясь: «Сто лет никого не целовал в подъезде».

«А я вообще никогда не целовалась в подъезде», — подумала я. И мы чинно стали подниматься в квартиру.

Отпуск его кончился, и 30 декабря он улетел. Не было сказано ни слова. Я провожала его, как в командировку. Он уговорил меня уехать с аэродрома раньше, чем улетит самолёт. Я забежала домой, но тут отчаяние охватило меня. Вдруг он не позвонит. Гордость моя взбунтовалась, и я ушла из дома. Когда я вернулась, мама сказала: «Он звонил».

Новый год наступил и прошёл. Прошла ещё неделя, и ещё две. Ни звонка, ни открытки. Я не знала, что думать, я просто ждала. Но в этот день стало как-то уж очень тяжело на душе, и я ходила и ходила по заснеженным улицам. Спохватилась я в одиннадцатом часу. Открыла тихонько входную дверь. Сын бросился ко мне и прижался лицом к моему пальто. «Он весь вечер не отходил от окна», — с укором сказала мама. Окна их спальни выходили на троллейбусную остановку. Высоко рядом горел фонарь, и, если в комнате свет выключали, видно было, кто выходил из троллейбуса.

Я сняла пальто, раздела и уложила сына в кроватку, погасила свет и села рядом, наклонившись к нему.

— Мама, — сказал он тихо, — я хочу, чтобы всегда горели фонари, и ты всегда приходила домой.

Он обнял меня и прижался к моему лицу. Я сидела у кроватки, глотая слёзы.

— Никто не будет любить меня больше, чем мой ребенок. Но почему мне мало такой большой любви?

Сказка кончилась очень просто. В новогоднюю ночь он выпил бокал шампанского, а он вообще не пил …. Через три месяца он расписался с девушкой вдвое моложе себя.