Глава 1. Мой нежный вампир

«Цыплятам нужен лис,

А свет стремится к тьме».

Kashmir.

«Безнадежно! Все безнадежно», — Светка смотрела на себя в зеркало и видела знакомый набор черт, почему-то предназначенный определять именно ее. Брови, глаза, щеки… Ей приходилось стоять почти упершись носом в холодное стекло, чтобы разглядеть все в деталях. Проклятая близорукость! Проклятые очки, которые делали лицо еще уродливее, а потому, как обычно, валялись в футляре на дне школьной сумки.

Ладно бы еще, если бы что-то было не так с какой-то одной частью физиономии. Ну, веки бы там обвисли, или нос горбился и косил на сторону, или брови срослись на переносице. Тут мог бы помочь поход в салон красоты или к пластическому хирургу. А что делать, когда у тебя все, ну просто все в лице неудачно и слеплено кое-как? Паранджу надеть? Так даже это не выход, потому что из школы тогда выгонят.

Светка вздохнула и принялась выдавливать прыщ, нагло набухший в складке между крылом носа и щекой. Нет, все-таки, пожалуй, была в припорошенном пылинками отражении одна привлекательная черта — глаза. Да, пожалуй, маловаты. Да, разрез самый обыкновенный. Но ресницы длинные, густые, темные, даже красить не надо — что спасительно, потому что мама и не разрешает. И еще вот этот яркий зеленый цвет, ярче морской волны после того, как поплачешь. Правда, веки тогда краснеют и пухнут. Вот бы найти такое средство, чтобы радужки оставались зелеными всегда, чтобы не надо было для этого реветь, как корова.

Хотя ревела Светка, конечно, не ради красивых глаз. Точнее, из-за глаз, но вовсе не своих. Его радужки были темно-синими, она разглядела это теперь, когда Томми Мёрка[1] подсадили к ней за парту. Только теперь это фиолетово. Потому что она все испортила, абсобютно все, тупица! Ну как, как можно было принять его рюкзак за свою сумку? Сцапать и выйти, как ни в чем не бывало, из класса, пока бедного Томми отчитывала училка по датскому.

Парень потом должен был гнаться за Светкой по всей школе, перехватил уже только у кабинета биологии. А она, чукча, так ничего и не заметила, только вспыхнула удушливым маком, когда он к ней обратился. Думала, что он… Что? Погулять пригласит? Ага, теперь-то уж этого никогда не случится, даже через миллион лет. Потому что Томми протянул Светке ее собственную сумку и попросил свою отдать. Наверное подумал, что она воровка. Или умственно отсталая заика. Ведь внятного объяснения она так и не смогла из себя выдавить. А оно было, да!

«Лучше признайся себе сразу, слепуха! — угрожающе прошептала она заплаканному отражению. — Ты ничегошеньки не видишь без своих уродских очков! Ну кому ты нужна такая?!»

Светка взвыла в голос и кинулась на кровать, уткнув лицо в подушку. Лучше уж быть действительно совсем незрячей. Ходить в круглых темных очках и с собакой-поводырем. Таким няшным золотистым ретривером. Тогда бы ее все жалели и подходили погладить собачку. И Томми бы подошел. Точно подошел бы, он животных любит. Один раз она подсмотрела, как он играл с котенком на школьном дворе. Ага, только это бы не помогло. Потому что она бы обязательно или сморозила какую-нибудь глупость, или просто тупо молчала. Ретривер уж точно бы показался Томми умнее ее. Нет, все безнадежно, все! Бесконечная беспросветная история, которая повторяется снова и снова.

А ведь Светка надеялась, что после переезда в другую страну все изменится. Что жизнь, которая проходила мимо, как размытые силуэты кораблей-мишеней в старом игровом автомате, перестанет быть тенью на горизонте. Что она приблизится, запестрит чужеземеными флажками, выкинет трап, захватит ее, Светку, и поднимет на верхнюю палубу, туда, где играет музыка, кружатся счастливые пары, а по вечерам зажигаются яркие фонарики.

Может, для родителей так оно и было. А вот Светку в Дании встретили только ветряные мельницы и туман. Ветряки взмахивали длинными белыми руками, разгоняя невидимый ветер, а она блуждала между ними, натыкаясь на прячущиеся под дымной пеленой предметы, расшибая нос об острые углы, потеряв всякое чувство направления. И даже дорогу толком не могла спросить. Чтобы ее поняли, надо было взять в рот горячую, только что сваренную картофелину и, обжигаясь, выталкивать языком и глоткой странные полузадавленные звуки.

Потому и случился ведь весь этот ужас с сумкой Томми. От одного воспоминания об этом у Светки начинал ворочаться скользкий горячий червь в животе и становилось так больно, что она стенала в голос. Ведь не оставь училка ее после урока вместе с соседом по парте, ничего бы не было! А Бетина оставила. Видете ли, не поверила, что Светка сама написала сочинение. Что мол, и язык слишком сложный, и мысли слишком взрослые. В классе-то, когда спрашивают, она ни бэ, ни мэ, ни кукареку. А тут вдруг такие фразы: «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся не совершенен в любви».

— Откуда ты это списала? — напирала Бетина, и мутное пятно ее лица хмурилось разросшимися седыми бровями, которые было видно даже Светке. — Из интернета скопировала? Или пользовалась гугль транслейт?

Она могла бы ответить, что это цитата из Библии. И что она не забыла поставить кавычки, а источник не указала, потому что думала, что это и так все знают. Что все остальное она написла сама, потому что читать и писать по-датски гораздо проще, чем говорить. Что Бетина наверное никогда гугль транслейтом не пользовалась, иначе бы навряд ли додумалась до такого нелепого обвинения.

Но Томми стоял рядом, дожидаясь своей очереди на выволочку — он-то вообще ничего не написал. Светка видела, что парень сдал пустую тетрадь. И оттого, что он мог услышать ее искаженные акцентом и запинаниями оправдания, горло сжималось, а перед и так слабыми глазами все плыло. Она просто стояла перед Бетиной красная и задыхающаяся, так что неудивительно, что училка решила, что была права, и внесла замечание в дневник — по-английски, чтоб поняли родители. Теперь его предстояло показать маме, а та, конечно, поверит училке, потому что сама в датском ни в зуб ногой. И снова Светку грыз червь стыда, выедая кишки изнутри и все ближе и ближе подбираясь к сердцу.

Мать, конечно, не отругает, а просто посмотрит на нее холодными глазами и скажет, отчетливо выговаривая каждый слог:

— Светлана, ты меня очень, очень разочаровала. Что подумает папа?

А папа, конечно, подумает то же, что и мама. Это понятно и ежу. Потому что скандалов ему хочется еще меньше, чем Светке. Только ему сначала еще с работы надо вернуться, а это случится только через неделю — он сейчас на нефтяной вышке. Ведь потому они в Данию и приехали — из-за папиной работы.

Нет, мамы в этом случае бояться не стоило — подумаешь, «списанное» сочинение — еще одно подтверждение Светкиной тупости. Бояться надо было завтрашнего дня в школе — ведь ей снова придется сидеть с Томми за одной партой. Одно дело было — обожать его издалека, косясь незаметно на камчатку или выглядывая из-за края учебника, когда он мучился у доски. Совсе другое — эта медленная пытка, когда Томми так близко, что одно неосторожное движение — и она касалась его рукавом или коленкой. Конечно, парень ее совершенно не замечал — дотронулась до него Светка или ветка, и то, и другое — случайный каприз природы. Но вот после эпизода с сумкой...

Наврняка, он теперь от нее отсядет. Хотя нет, его на первую парту классная специально пересадила, чтобы парень на камчатке дурака не валял. Ну, тогда он останется, но будет сидеть и про себя думать, что она — ненормальная русская. А может, еще и одноклассникам расскажет, что случилось.

Светка нашарила вслепую пачку носовых платков и высморкалась, стараясь не шуметь. Не хватало еще, чтобы мама прибежала на всхлипывания. Хотя… всегда можно будет наврать, что это все из-за записи в дневнике. Она поверит. Такое уже бывало раньше.

Ах, если бы она могла быть такой, как Томми! Свободной. Бесстрашной. Дерзкой. Если бы могла сунуть Бетине в брови пустую тетрадь и сказать, как он: «Тема какая-то отстойная. Сама на нее пиши». Это Светка успела раслышать, прежде чем вышла из класса. Томми наверняка ничего не боялся. Не то что она, унылое чмо.

Светка знала, что была жуткой трусихой, но ничего не могла с этим поделать. Она боялась высоты, лифтов, замкнутых пространств, темноты, бессонных ночей и вставаний в туалет, кошек, пауков и птиц в клетках, менструаций, крови, того что умрет, что выпадут волосы, что заболеет раком, что случится война, и что ее заберут инопланетяне. Но больше всего она боялась людей. Ведь если лифтов можно было избегать, поднимаясь по лестнице, а высоты — не поднимаясь никуда вовсе, то с людьми приходилось как-то мириться. Они кишели повсюду, хотя в Дании их было заметно меньше, чем в России, а в Эсбьерге сосбенно — по сравнению с Питером. Тут после шести улицы вымирали, только в выходные кое-где теплилась жизнь, да и то в центре, на улице с дисткотеками.

Самое жуткое было то, что у этого страха не имелось никаких объективных причин. Вот, скажем, укусил кого-то в детстве дворовый пес, и человек потом всю жизнь собак опасается. Это понятно. А вот почему, например, Светка боялась маленьких детей? Они ее ни разу не кусали. Мистика.

Боялась Светка и взрослых. Мужчин больше, чем женщин. Тут, впрочем, понятнее. Мужчины могли затащить и изнасиловать. Об этом всегда предупреждала мама. Еще они могли стоять в кустах на дороге в школу и показывать член между распахнутыми полами плаща. Самого члена Светка, к сожалению, не рассмотрела. Да и мужика в кустах бы не заметила, если бы не завизжавшая и не потянувшая ее прочь за рукав Метта.

Но самый большой ужас на Светку наводили одноклассники. От малышни можно было легко убежать. Взрослых Светка как правило не интересовала — минус училка по датскому и мужчины, которые могли. Зато вот сверстники бегали гораздо быстрее нее и переодически чего-нибудь от Светки хотели. То списать, то одолжить ручку, то смеяться их шуткам, то поддерживать разговор. Она никогда не знала, чего от них можно было ожидать, а потому старалась быть как можно тише и незаметнее. До сего момента это удавалось. И вот эта проклятущая сумка...

Но ведь она же не боится Томми. Нет, не самого Томми. Того, что она станет ему противна. Что он будет смеяться над ней. Что он причинит ей боль.

«В любви нет страха, — прошептала Светка распухшими от соли губами. — В любви нет страха».

Почему она решила, что Томми такой же, как остальные? Быть может, он поймет… Быть может, он уже понял...

Светка перевернулась на спину и уставилась в посеревший от сумерек потолок. Она представила себе, как выходит на улицу. Мама послала ее в магазин за молоком. Уже темно, горят фонари — цепочка гало размытого сиреневатого света. Улицы пустынны. Чтобы попасть к супермаркету, нужно пройти мимо школы.

Она идет по дорожке между живыми изгородями, едва покрывшимися прозрачным пухом листвы. Из-за поворота раздается крик, возня, стон. Светка бросается на помощь, размахивая сумкой, в которой у нее лежит… ну, скажем, папина гантеля. Для самообороны. Выбегает, а за кустом — Бетина. Вся белая, трясется, раскинув руки, помада на губах размазана клоунской ухмылкой. А в ее дряблое горло впился Томми. Как тот мальчик-вампир из «Впусти меня». Стоит и сосет, сосет. Светка испуганно вскрикивает, а Томми отрывает от училки окровавленный рот, улыбается и спрашивает: «Ты хочешь стать таким, как я, Светлана? Тогда мы будем вместе. Вечно». Она бросает сумку с гантелей, шагает ему навстречу. Он распахивает перепончатые черные крылья, обнимает ее, и асфальт вдруг исчезает внизу.

Они, невесомые, парят на волнах весеннего воздуха, поднимаясь все выше и выше на теплых испарениях земли, и Светке совсем не старшно. Она знает, что не может упасть. Только не когда ее держит он, Томми. Она смеется, а далеко внизу проносятся огоньки фонарей, сливаясь в сияющую сиреневую ленту. Ух, как быстро они летят, а потом...

— Светлана, ты что, спишь? — дверь распахнулась, в глаза ударил режущий свет. Это мама включила. — Ужинать пора.

Светка прикрыла глаза руками, радуясь, что так не видно следов слез.

— Да, я… — она нарочито зевнула, растирая веки, — сейчас иду.

Красивый пузырь фантазии, в который она пряталась, лопнул, проколотый маминым голосом. Но Светка не огорчилась. Она надует его снова, еще больше прежнего. Когда ляжет в постель. Ведь это время перед засыпанием — самое лучшее, что у нее было. Она натянет одеяло на уши, повернется спиной к миру, посмотрит на полоску света на стене, похожую на приоткрытую дверь — и проскользнет туда. И полетит с Томми далеко-далеко, до самых звезд.

[1] Mørk — темный (датск.)