Накануне Рождества / Зотова Марита

ВНЕКОНКУРС

Проза

Меланья печет каравай. Крестится трижды, обернувшись к печи, крестит тесто в квашне — пышно-белое, взбулькивающее пузырями от нетерпения. Кочергой разгребает красные, раскаленно-жаркие уголья от вчерашней протопки. Уголья разгораются с треском — жди мороза.

Белое на шкворчаще-алом — Меланья сыпет соль на тлеющие дрова, колкая, как ледяная крупа, соль падает из-под пальцев, тает, покрывая собою золу. Огонь занимается злее, ярко-красными языками рвется из устья печи. Меланья месит тесто, повернувшись спиною к огню, мукой запорошенные пальцы катают деревянную скалку. Чадит лучина, с шипом падают в воду почерневшие угольки.

Ш-шурх, ш-шурх. Порскает под ноги метнувшийся из-за печки кот, серая шерсть на загривке подымается дыбом.

— Ау-у… — несется вслед из подпечья. — Ой, ой, ой…

Меланья морщит губы, подтягивает на шее платок, ярко-красный, в цвет петушиного гребня. Отламывает кусочек вчерашнего хлебца, подносит к печи.

— Расшалился ноне домовой-батюшка… Не к добру, ох, не к добру. Вот, на-ка тебе хлебушко, кашицы заесть… Ах ты негодник, что ж творишь-то!

Толстый, яблоками расписанный, круглобокий горшок летит с печки прямехонько в ноги Меланье, разбивается с треском, словно курье яйцо. Крупяно-желтая, каша растекается по половицам, кормит жадно открывшие рты щелястые доски.

— Ахти, горюшко… Ох, ну смотри у меня, безобразник! — согнувшись, Меланья собирает кашу скребком, метет помелом половицы, выметая остатки. Свесив ноги с полатей, домовой наблюдает за ней — седой старичок в домотканой рубахе и серых, от золы потемневших лаптях. Хихикает в лохматую бороду, барабанит кулачком по печи. Ш-шурх, швар-рх.

Иконы в красном углу мигают лампадкой, недвижно-строгие лица святых озирают избу из-под окладов. Меланья бьет им поклон, рукой придерживая взнывшую поясницу. Ш-шурх, ш-шур-р — оборачивается к печи, едва приметив глазами лохмато-серый клубок, стремглав метнувшийся в подпечье.

— Ахти тебе, негодник! Вот ужо помелом-то взгрею…

Мурча, кот трется о Меланьины лапти, смотрит умильно в глаза зеленым, домовиным прищуром.

— Кш-ш, мохнатая морда! — Меланья машет на кота рукотерником, усыпанным мучною порошей. Взмявкнув горестно, кот спешит обратно за печь.

Снова в избе тишина, будто вымели помелом все неосторожные звуки. Только тихо пилит за печкой сверчок, обещая густой снегопад. Тинк, тинк, трень…

Меланья печет каравай. Тянет руки к печному горнилу, печь жарко дышит в ответ — в раскрытые ладони Меланьи, с голодным урчанием пламя пожирает дрова. Меланья щелкает стальною заслонкой, и пышный, дебелый, в печную пасть на лопате плывет каравай, колышет мучными боками. Печные губы заслонки смыкаются вслед за ним. Пыш-ш, пыш-ш, пых.

— От и ладно, от и хорошо, — Меланья садится на лавку, скрипнувшую визгливой доской, обводит глазами избу. — Куды ж рукотерник-то свой пристроила… ахти, бедовая голова!

Скр-р, скр-р… бах! Словно дрова в печи передрались, мутузят друг друга крепкими березовыми кулачками, так, что аж белая известь сыпется с каленых печных боков. Скр-р, др-р! Бах!

— Кажись, кикимора-запечница безобразничает, порядок свой удумала наводить! Охохо, грехи мои тяжкие… — трясет головою Меланья. — И рукотерничек мой себе утащила, ахти ж ты господи! В канун праздника святого бесы резвятся… Сгинь, нечистая!

Она выходит из темного печного угла, и тень ее, дрожащая, золяно-черная, ползет вслед за ней, колышется по половицам. Маленькая, ростом не больше курицы, с куриною головой и когтистыми курьими лапами, она встает посреди избы, глядит с тоской на Меланью — кикимора, нежить запечная. Меланья, привстав за столом, озирает глазами ее.

— Поиграла — и лады будет. Отдай, что взяла!

Широкий, расшитый петухами и солнышками, рукотерник обвязан вкруг тощей кикиморьей шеи, мотается взад и вперед, подметая углом половицы. Склонив шею набок, кикимора скалит свой клюв, острый, как заточенный нож, примерившись, тычет в половичные доски, ловит на излете мучные пылинки. Тук, тук, потутук.

— Ахти ж тебе, безобразница! — машет на нее руками Меланья. — Ить, совесть совсем потеряла! От я тебя ужо!

Подернутые мутною пленкой, глаза кикиморы разгораются красным недобрым огнем. Точно дымный столб над печной трубой, она растет, заполняя собою избу, и тень ее черными хлопьями сажи оседает на стенах, мешком накрывает Меланью, не давая дышать.

— Ко-ко-ко-ко… кудах-тах-тах!

…Меланья открывает глаза, слезящиеся, словно от едкого дыма. В избе пусто и серо, сквозь слюдяное окно смотрят мелкие звезды, сеют жидкий свет по половицам. Замотанный в узел, лежит на столе рукотерник, манит красными петушиными гребнями Меланьины руки.

— От как оно… едва ж не угорела… — Меланья промокает рукотерником лоб, покачиваясь, подымается с лавки. — Хозяину бы сказать, чтоб трубу-то прочистил, а то ведь и до греха недалеко… Охохонюшки мои…

Притихший, вновь расходится за стеною сверчок, трещит, заговаривая месяц над крышей. Трен-нь, дрин-н, дрин-н.

Меланья печет каравай. Протыкает иглою застывшую корку, щурясь, тянет иголку на свет. Игла — в клейко-белых проплешинах теста. Меланья морщится.

— Не дозрел ишо, хлебушко-то, рано вынула… охохо…

Говорливо-трескучий, огонь в печи примолкает, кашлянув напоследок сизой струйкою дыма. Меланья открывает заслонку — печь дышит в лицо ей остывающей черной золой.

— От же бесьи проделки… не уймутся никак… дрова мне гасить удумали… — бормочет Меланья темному печному углу, затянутому тенями и паутиной. Суетливо-быстрый, мечется в углу таракан, слепо тычет крошечным тельцем в черное перекрестье теней. Меланья тянет из угла кочергу, приводя таракана в совершенную панику. Скр-рш, тр-рш — кочерга входит в печное устье, ворошит дотлевающие угли. Др-ш…

— Ай-я-яй! От же бесы очажные… — Меланья разжимает пальцы, роняет на пол раскалившуюся докрасна кочергу. Торопясь, бьет яйцо, растирая по болящей ладони, лаптем двигает кочергу в угол — охолодить. — Да шо ж это деется-то…

Скр-рж. Придавленная Меланьиным лаптем, кочерга извивается, будто полоз, черным закопченным хвостом лупит по половицам. Др-рж, бум-мк.

Привстав на изогнутый хвост, он целит в глаза Меланье раскаленными дырами глаз — темный, как запечная темнота, острозубый очажный бес, шипит, норовя ухватить зубами за лапоть. Чш-ш…

— Ить ты какой! — машет руками Меланья. — Ужо я тебя силою крестной! А после — избу освящу!

Змейно дернувшись, бес отползает к печи, втягивается сквозь приоткрытую вьюшку тонкой струйкою дыма. У-у, гу-у — печь плюется черными хлопьями сажи, ду-у — ревет дымоход, раскаляясь от бесьего тела — угугу! Выгнув красную исчерна шею, бес гуляет в трубе, воет тонко на далекие звезды. Звезды дразнятся, колют бесьи глаза льдисто-белым сиянием, вышибая текучие слезы. У-у — визгливо жалится бес — ду-у фью-у!

Меланья разжигает лампадку.

— Ахти, нечисть очажная… избави нас Никола Угодник… спаси и помилуй… — кладет поясные поклоны Меланья, — спаси и помилуй…

В трубе утихает. Месяц светит над Меланьиной крышей, мучно-белый, тонкорогий калач, и снежинки падают с рожек его, наметают сугроб на крылечке.

Робко пробует голос сверчок — дрин-н, трень, трен-нь. Стынет хлеб на столе.

Меланья печет каравай. Кладет поленья в черную, беззубую печную пасть, до сытого гула в горниле, до дымной отрыжки печного нутра. Пыш-ш, пыш-ш, пых-х…

— Ахти, безобразники! А ну кыш отседова!

Чихнув ошметками пыли, подпечье выпускает мышей. Гоняя тени по половицам, они порскают врассыпную меж лавок, увертываясь от помела. Шр-рх, шр-рх.

— Да ить не мыши-то… Ить же нечисть запечная, шуликаны… — Меланья протирает глаза. — Злобятся вишь, накануне святого праздника…

Цок, цок — выстукивают по полу копытца, дымом тают серые мышиные шкуры. Они садятся в круг против Меланьи, трясут головами в красных, раскаленно-огненных колпаках, рассыпая искры по половицам — шуликаны, нежить печная, и березово-белые лица их морщатся гримасами смеха.

— От хозяюшко-то сердится на нас, выгнать хочет… ай, куда ж нам идти-то теперь, где ж головушку приклонить? Ай-ай-ай, злая хозяюшка! Ай, что творит-то, смотри!

Меланья метит вьюшку крестом — из белого непропеченного теста, и мука обсыпается с пальцев ее — в красные колпаки шуликанов.

— Ай-ай-ай, обидела сирых, с теплого дому выжила! Ай, пойдем по полям, по лесам, жалиться встречным и поперечным на свою долю сиротскую! А кто жалеть нас не будет, того мы… ав-ву-у! — шуликаны скалят острые мышьи зубы, тянут из-за печи кочергу. Ав-ву-у! — оседлав кочергу, с гиком носятся по избе над головою Меланьи. Дрынг, дрин-н, дран-н — ввинчиваются на лету в печное горнило, шр-рх, шр-рх — вылетают в трубу, шебуршатся мышино по крыше.

Обессилев, Меланья садится на лавку.

— Навродь, порядок таперича, разогнала охальников. Малость дождать, как дозреет хлебушко — да нести из печи… Тишина, благодать-то какая… Охохо, труды мои тяжкие…

— Баушк, а баушк! — скрипнув дверью, он выглядывает из сеней, кажет нос, раскрасневшийся от мороза — Митяйка, младшой Меланьиной дочки. — Слышь, что скажу-то… Ванька, сосед наш, утоп! С проруби мужики вынули, си-иний весь, вода изо рта льется! Мамка говорит — черти, мол, его потопили! Примчались к проруби на кочерге, углей за шиворот всыпали — и в воду! Ить, страшно-то как!

— И поделом ему, пропоице старому! — пристукивает помелом Меланья. — Как свинья жил, свиньею и помер! Даже в праздник святой не был тверез! А ты руки-то сполосни, да за стол, постреленок. Каравай от дойдет скоро, вечерять будем, под звездою рождественской…

Унялись за печкою мыши, задремал сверчок на шестке. Фью-у — колотится в окна вьюга, завывает над печною трубой — фью-у-вить! — ветры бьются о закрытую вьюшку.

Меланья печет каравай.

_________________________________________________________________

* Очажный бес — печная нечисть, досаждающая хозяйкам: гасит огонь в печи, опрокидывает горшки, притворяется домашней утварью.

* Шуликаны — бесенята, вылетающие из трубы под Рождество. Одеты в колпаки и домотканые кафтаны, держат в руках раскаленные уголья. Топят в проруби припозднившихся прохожих. Отпугиваются — крестиком, выложенным из теста на печной вьюшке.